Несмотря на то что Россия вносит существенный вклад в глобальное потепление (и, следовательно, в состоянии замедлить этот процесс) и может пострадать от роста температуры, она зачастую упорно прячется в тени, не желая активно участвовать в создании международной системы контроля за климатическими изменениями, и последовательно уклоняется от каких бы то ни было обязательств, которые заставили бы ее принять конкретные меры к снижению уровня выбросов. Самый решительный шаг России – ратификация Киотского протокола: именно ее подписи не хватало для того, чтобы договор вступил в законную силу. Однако в данном случае мотивация носила в значительной степени политический характер, а само действие не потребовало никаких значительных изменений в политике государства в области выбросов.

Впрочем, Россия невольно содействовала усилиям мирового сообщества: экономический спад, охвативший страну в 1990‑х годах, естественным образом привел к уменьшению объема выбросов парниковых газов. Если бы этого не произошло, планы, зафиксированные в Рамочной конвенции ООН об изменении климата (РКООНИК – ратифицирована Россией в 1995 году), относительно снижения к 2000 году объемов выбросов в странах, перечисленных в Приложении I{186} к этой конвенции, до уровня 1990 года, остались бы невыполненными.

Киотский протокол к РКООНИК, принятый в декабре 1997 года, но вступивший в силу лишь в феврале 2005‑го после ратификации его Москвой, задает развитым странам и некоторым государствам с переходной экономикой (в числе последних – Россия) юридически обязывающие нормы снижения выбросов до 2012 года, причем в качестве точки отсчета для каждой страны берется показатель 1990 года. Россия не взяла на себя обязательств обеспечить уровень выбросов ниже этой планки, согласившись лишь не превышать установленный критический рубеж. Снижение выбросов в начале постсоветского времени было настолько значительным, что для выполнения таких обязательств России не пришлось прилагать существенных усилий: она и так не вернется к уровню 1990 года по крайней мере года до 2020‑го. В декабре 2009 года Россия не дотягивала до этого уровня ни много ни мало на 40 процентов.

В этом смысле участие в Киотском протоколе и выполнение взятых на себя обязательств не требует от России никаких жертв. Более того, благодаря предусмотренным в этом договоре механизмам, Россия обеспечила себе возможность заработать миллиарды долларов – например, продавая эмиссионные квоты. Впрочем, это не помешало ей оттянуть ратификацию протокола на семь лет.

Протокол мог вступить в силу лишь в том случае, если его ратифицируют не менее 55 стран, производящих не менее 55 процентов общемировых выбросов углеродсодержащих газов. После первого объявления условий Протокола число стран, выразивших желание подписать его, удовлетворяло первому условию, однако совокупного объема их выбросов было недостаточно, чтобы Протокол вступил в действие. После того как Соединенные Штаты объявили, что не ратифицируют этот документ, участие России стало критическим условием вступления Протокола в силу. Иными словами, от решения России – страны, занимающей третье место в мире по объемам выбросов и, соответственно, по вкладу в процесс глобального потепления, – зависело, быть или не быть Киотскому протоколу.

Ратификация Протокола зачастую расценивается как демонстрация озабоченности России проблемами глобального потепления и желания разделить общемировые усилия по борьбе с ним, однако при ближайшем рассмотрении соображения Москвы оказываются куда менее альтруистичными. Многие полагают, что президент Путин согласился подписать Киотский протокол в обмен на получение от Европейского союза определенных уступок в двусторонних переговорах о порядке вступления России во Всемирную торговую организацию (ВТО) – то есть фактически за подпись под Протоколом было получено согласие ЕС на присоединение России к этой организации.

В 2008 году мировое сообщество приступило к обсуждению дальнейших соглашений по Киотскому протоколу, призванных обеспечить более долгосрочное международное сотрудничество в этой области. На этот раз поведение России недвусмысленно показало, что участие в Киотском протоколе никоим образом не означает ее претензий на роль мирового лидера в борьбе с глобальным потеплением. В декабре 2008 года Россия направила в РКООНИК свои материалы к Познаньской конференции сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата. В этих материалах отмечалось, что Москва считает «необоснованным фиксирование диапазона сокращения коллективных выбросов для группы стран… включая диапазон в 25–40 процентов сокращения развитыми странами выбросов к 2020 году от уровня 1990 года». Кроме того, юридические обязательства в этой сфере возможны, только если режим не будет «карательным и принудительным» и при наличии «процедур и механизмов, позволяющих при необходимости корректировать эти обязательства по ходу их выполнения»{187}.

В июне 2009 года президент Медведев объявил, что Россия определила для себя посткиотский ориентир снижения выбросов в 10–15 процентов по сравнению с показателями 1990 года{188}. Считать подобные планы амбициозными было бы, мягко говоря, преувеличением: на самом деле речь идет о 30–35‑процентном увеличении объема выбросов по отношению к уровню 2007 года и о повышении темпов ежегодного роста выбросов. Правда, в декабре 2009 года Медведев скорректировал российские обязательства, определив диапазон снижения выбросов в 20–25 процентов{189}, однако эти цифры тоже не особенно впечатляют: независимые исследования показали, что Россия вполне может сократить свои выбросы как минимум на 30 процентов{190}. Даже намеченные самим президентом планы сокращения к 2020 году энергоемкости ВВП (то есть энергии, потребляемой на единицу ВВП) на 40 процентов требуют более значительного уменьшения выбросов по сравнению с уровнем 1990 года, нежели те цифры, которые он упоминает в международных переговорах, посвященных проблемам климата{191}.

Проследив позицию России на последних многосторонних совещаниях, мы увидим, что участие Москвы в международной климатической политике ограничивалось в основном ролью пассивного наблюдателя. На конференциях стран – участниц РКООНИК и на других встречах, посвященных проблемам климата, – например, на Форуме крупнейших экономик мира, Россия хранила красноречивое молчание; ее представители не то что не лидировали – они почти не участвовали в переговорном процессе, избегая выступать с какими бы то ни было инициативами. Один из ведущих правительственных экспертов по вопросам климата очень точно сформулировал позицию России: «Исход переговоров по вопросам изменения климата зависит от США и Китая»{192}. Иными словами, Россию вполне удовлетворяет роль пассивного наблюдателя, ожидающего, к чему в конечном итоге придут главные игроки, и в зависимости от этого принимающего решение о своем дальнейшем участии в процессе.

С одной стороны, это вполне может быть осознанной стратегией: пока прочие крупные эмитенты ломают копья и ищут компромисс, Россия имеет достаточное пространство для маневра. Можно принять планы существенного сокращения выбросов, а можно отвергнуть их; можно согласиться с тем, что менее развитые страны нуждаются в адаптивном финансировании, а можно выступить против такого подхода; можно взять на вооружение предусмотренные Киотским протоколом «Механизмы гибкости», а можно по‑прежнему избегать их использования. С другой стороны, не исключено, что на первый план в данном случае выступают политико‑бюрократические факторы: не получив от высшего политического руководства четкого указания о предпочтительности активной и амбициозной позиции на переговорах, чиновники‑исполнители едва ли рискнут взять на себя какую‑либо инициативу. Недаром русские любят пословицу «инициатива наказуема».

На 15‑й Конференции сторон РКООНИК (COP‑15), прошедшей в декабре 2009 года в Копенгагене, Россия продемонстрировала небольшой – и в то же время очень показательный – отход от описанной выше тактики. Целью копенгагенской встречи было подписание юридически обязывающего соглашения о дальнейшем сокращении выбросов парниковых газов, урегулирование вопросов адаптивно‑компенсационного финансирования развивающихся стран, разработка механизмов международного сотрудничества в области снижения выбросов и решение некоторых других вопросов. Поскольку вклад России в глобальное потепление велик, а также поскольку она является одной из сторон Киотского протокола, от ее позиции на встрече зависело очень многое. А если бы она решила потребовать компенсации за большое количество эмиссионных квот, оказавшихся у нее по условиям Киотского протокола, она могла бы сорвать соглашение или по крайней мере нарушить нормальное функционирование рынка квот{193}.

Изменение тактики России в Копенгагене заключалось в явной заинтересованности российского руководства в предмете обсуждения. Медведев не только лично посетил саммит, но и разместил видеоролик по соответствующей теме в своем блоге{194} и произнес программную речь. В ней президент России сказал буквально следующее: «Россия готова принять самое активное участие во всех вышеназванных процессах. Мы свою долю ответственности признаём и будем этим руководствоваться»{195}. Такие слова свидетельствуют об отходе от риторики его предшественника: трудно вообразить, чтобы такую речь произнес нынешний премьер.

В конечном итоге Россия и другие участники COP‑15 подписали так называемое «Копенгагенское соглашение». Россия не изменила своим привычкам и практически воздержалась от участия в обсуждении его формулировок. Но в Копенгагене случился прорыв: Россия согласилась принять участие в «Копенгагенском зеленом климатическом фонде», созданном для того, чтобы оказывать финансовую поддержку адаптации слаборазвитых стран к изменению климата. Ранее Россия отказывалась участвовать в подобных проектах помощи другим странам.

Выполняя условия Копенгагенского соглашения, 1 февраля 2010 года Россия представила свой план сокращения выбросов парниковых газов{196}. Как ни странно, это было скорее шагом назад, чем вперед: Россия взяла на себя обязательство снизить выбросы на 15–25 процентов по сравнению с уровнем 1990 года, а ведь на тот момент и двух месяцев еще не прошло после того, как Медведев говорил о 20–25 процентах. Условием выполнения данного обязательства стало участие всех крупнейших эмитентов в юридически обязывающем соглашении; кроме того, Москва потребовала, чтобы при подсчете общероссийского объема выбросов принималось во внимание наличие в стране поглотителей и накопителей парниковых газов. Последнее требование стало приоритетом ее международной климатической политики. Российские леса абсорбируют в среднем 300 миллионов тонн СО2 в год. Москва выступает за то, чтобы страны не отчитывались о выбросах, производимых при ведении лесного хозяйства, пока их объем меньше объема поглощаемых лесами парниковых газов; Москва также выступает за такие методы учета, которые позволяют «скрывать» прогнозируемое увеличение выбросов, обусловленных развитием лесного хозяйства{197}. Иными словами, наряду с прочими факторами, коммерческие соображения, судя по всему, для России играют не последнюю роль.

Несмотря на несколько более активное, чем обычно, участие Москвы в Копенгагенском форуме, можно утверждать, что она по‑прежнему занимает относительно индифферентную позицию в решении проблем, связанных с климатом. Более того, пассивность Москвы свидетельствует о том, что она исходит из того, что сокращение объема выбросов, обусловленное постсоветским экономическим спадом, собственно говоря, и составляет ее «вклад» в усилия мирового сообщества по предотвращению изменения климата. А тяжелые социальные последствия экономического спада позволяют властям рассматривать этот «вклад» как «жертву», принесенную российским народом на алтарь борьбы с глобальным потеплением{198}. Таким образом, российские политики полагают, что они вправе уклоняться от активных действий по снижению выбросов, грозящих, по их мнению, успешному экономическому развитию России.