Анализируя российскую политику двух истекших десятилетий, большинство ученых уделяют основное внимание целям руководства страны и созданных им формальных институтов. Я утверждаю, что при таком подходе упускается из виду центральный элемент российской посткоммунистической политэкономии. Безусловно, планы кремлевских руководителей имели значение, однако ключевую роль играли те экономические силы, которые по большей части им неподвластны. Экономические условия формировали общественное мнение, которое, в свою очередь, определяло деятельность формальных институтов и в конечном итоге шансы лидеров на реализацию их планов. «Сдержки» – а то и «противовесы» – возникали спонтанно, ограничивая власть президентов, теряющих популярность, а потом бесследно испарялись, когда общество вновь обретало доверие к главному лицу государства{34}.

В защиту этого утверждения я намерен привести пять доводов и вкратце пояснить каждый из этих них. Во‑первых, в основе значительного экономического спада, имевшего место в России после 1990 года, и стремительного возрождения экономики после 1998‑го лежали факторы, практически неподконтрольные действующим президентам. Борис Ельцин оказался во главе государства, экономика которого находилась на грани коллапса; его преемник Владимир Путин унаследовал экономику, достигшую стабильного состояния и отчетливо «шедшую на поправку». Во‑вторых, спад и последовавший за ним подъем экономики отразились и на общественном мнении, сначала сведя на нет популярность Ельцина, а потом надолго обеспечив его преемнику высокие рейтинги. В‑третьих, потенциал президента, выражающийся в его способности инициировать ту или иную политику и претворять ее в жизнь, увеличивается и уменьшается одновременно с ростом и снижением его популярности – и до известной степени ими обусловливается. Катастрофическое падение рейтингов Ельцина позволило парламентариям, правительствам регионов и другим органам власти блокировать его инициативы, исподволь подрывая его авторитет. И, напротив, по мере роста популярности Путина оппозиция таяла на глазах. В‑четвертых, изменения, которые претерпели российские формальные политические институты в течение этого периода, почти не объясняют феномен переменчивости политического потенциала президентов, то есть их способности определять и осуществлять государственную политику. Наконец, в‑пятых, различия между идеями и целями Михаила Горбачева, Бориса Ельцина и Владимира Путина, без сомнения, многое говорят об изменениях вектора российской политики, однако главным образом в моменты максимальной популярности соответствующего лидера. Большинство идей непопулярных лидеров попросту игнорируется.

Такой взгляд имеет несколько отличий от общепринятого. Ученые в унисон с журналистами, как правило, рисуют рядовых граждан России либо как безучастных наблюдателей, либо как невинных жертв политического курса Кремля. Я же исхожу из того, что государственные лидеры в своих действиях исключительно чутко реагируют на общественное мнение, зачастую выступающее в качестве естественного ограничителя их инициатив.

При всем своем непостоянстве общественное мнение нередко играет решающую роль. Аналитики часто забывают об этом и сильно преувеличивают значение формальных институтов. Начиная с 1993 года широким формальным полномочиям российского президента уделялось чересчур пристальное внимание. По моему мнению, эти полномочия почти ничего не значили, когда популярность того или иного президента была низкой, и становились практически не нужными, когда рейтинг был высок. Излишняя озабоченность институтами привела сторонников демократии к осуждению российских политических реалий: пропорционального представительства при выборах в Думу, системы назначения губернаторов, шестилетнего срока президентского правления. Но ведь на самом деле аналоги всем этим российским реалиям несложно найти во многих освященных временем развитых европейских демократиях. Проблема заключается не столько в недемократических институтах, сколько в недемократической практике извращения буквы и духа в общем‑то относительно демократичных законов высшими должностными лицами государства при широкой и искренней поддержке со стороны народных масс{35}.

Если характер и содержание российской политики зависят от общественного мнения, а последнее, в свою очередь, в значительной мере определяется экономическими условиями, то мировой финансовый кризис 2008–2010 годов мог повлечь за собой политические изменения. Далее я намерен проанализировать, каким образом первые месяцы кризиса определили три потенциальных сценария дальнейшего развития событий.