Перенесемся в июнь 2009 года, на XIII Петербургский международный экономический форум. Официальные приемы уже, конечно, не так роскошны, как годом раньше, настроение несколько менее праздничное, однако обстановка весьма далека от паники осени 2008‑го. Названия сессий так или иначе перекликаются с обычными темами подавляющего большинства всемирных конференций: кризис, глобализация, новая финансовая архитектура.

Как правило, самой интересной частью такого рода форумов бывают речи, произносимые основными докладчиками на пленарном заседании. Естественно, больше всего ждали выступления президента Дмитрия Медведева. Он сказал, во‑первых, что экономические решения, принятые в рамках антикризисной стратегии в 2008 году, оказались правильными и эффективными. Во‑вторых, что Россия по‑прежнему выступает за реформу международной финансовой архитектуры, усовершенствование системы мирового финансового регулирования, наделение широкими полномочиями международных финансовых институтов, создание резервных валют в качестве альтернативы доллару. И наконец, Медведев заклеймил политику протекционизма и поддержал снижение налогов в качестве одной из мер по стимулированию экономического роста.

Однако ключевым событием форума стало заседание на тему «Какой будет цена на нефть?», возглавлявшееся вице‑премьером Игорем Сечиным. Его участникам было (среди прочего) предложено, воспользовавшись электронными пультами, ответить на вопрос, вынесенный в название сессии. Большинство руководителей глобальных энергетических компаний проголосовали за ценовой диапазон 70–80 долларов за баррель. Скорее всего, именно на «сценарий 70–80» и надеется сейчас российское правительство. Сразу после кризиса цена на нефть вновь поднялась до 70 долларов за баррель и до конца 2009 года оставалась в пределах 70–80 долларов.

Возвращение цен на нефть на прежний высокий уровень имеет очень большое значение для российской экономики: участники рынка сочли, что мировой кризис позади, спрос на это сырье повысился и Россия вернулась к прежним темпам экономического роста. Опыт 2009 года показывает, что российская экономика по‑прежнему остается частью мировой экономики. Россия «выиграла пари»: цены на нефть выросли – и теперь страна успешно выходит из экономического кризиса. Согласно прогнозам МВФ, среднегодовые темпы экономического роста России (начиная с 2010 года) до 2015 года составят 4,5 процента в год. С другой стороны, в Программе антикризисных мер на 2010 год, принятой 30 декабря 2009 года, правительство признало, что пока проводимая им экономическая политика не позволила осуществить реструктуризацию экономики{23}.

Послекризисный период обещает быть очень сложным. Рост экономики будет замедляться – как по внешним, так и по куда более серьезным внутренним причинам. Замедление экономического роста в масштабах всего мира почти наверняка приведет к тому, что цены на нефть так и не поднимутся до предкризисного уровня. Отметим, что прогнозы о снижении темпов мирового экономического роста звучат вполне правдоподобно, во‑первых, поскольку развитым странам придется повысить налоги для возмещения средств, истраченных на поддержку своих экономик во время кризиса, а во‑вторых, в связи с наблюдаемым во всем мире ростом антирыночных настроений.

Если события пойдут по менее вероятному сценарию (то есть развитые страны избавятся от долга за счет инфляции), Россия как страна, располагающая резервным фондом, тоже окажется в проигрыше. Таким образом, даже если цены на нефть останутся высокими, исключительно маловероятно, что они достигнут докризисного уровня – а это очень серьезная предпосылка для замедления экономического роста России. Мало того, более жесткое регулирование финансовых рынков во всем мире повысит риск снижения притока инвестиций в развивающиеся страны вообще и в Россию в частности.

Среди внутренних проблем России ключевую роль играет «ресурсное проклятие». Если цены на нефть останутся высокими, Россия, скорее всего, отложит проведение жизненно необходимых экономических реформ. Для дальнейшего экономического роста необходимо создание политико‑экономических институтов, которые будут ограничивать полномочия исполнительной власти и обеспечат подлинное верховенство закона, снижение коррупции, усовершенствование системы защиты прав собственности, эффективную и независимую судебную систему, конкурентную среду.

Формирование таких институтов – нелегкая задача для любого общества.

В России же это особенно проблематично, поскольку правящая элита в них не заинтересована – по причине все того же «ресурсного проклятия» (при прочих равных условиях богатые природными ресурсами страны, как правило, демонстрируют менее высокие темпы экономического роста){24}. Раньше более низкие темпы развития богатых ресурсами стран объяснялись макроэкономическим эффектом «голландской болезни», однако теперь большинство ученых пришли к мнению, что основным каналом воздействия сырьевой зависимости на долгосрочный экономический рост, как правило, являются политико‑экономические институты{25}. В государстве, богатом полезными ископаемыми, для развития политико‑экономических институтов гораздо меньше стимулов, чем в стране, аналогичной по другим экономическим показателям, но не изобилующей природными ресурсами. Эти факторы оказывают негативное влияние на экономическое развитие. Интересно, что, если богатая ресурсами страна уже располагает развитыми институтами, то ресурсного проклятия бояться не стоит.

Как объяснить вышеописанный феномен? Все дело в стимулах. С точки зрения правящей элиты страны с неразвитыми политико‑экономическими институтами, преимущества развития институтов, необходимых для экономического роста, никогда не перевесят потери, сопряженные с их формированием. Эффективные политико‑экономические институты обусловливают более высокие темпы экономического роста и увеличивают «размер пирога». Но они ограничивают и возможности получения правящей элитой доли ресурсной ренты, стимулируют политическую конкуренцию, а значит – повышают риск замены одной правящей элиты на другую. Как влияет на эти факторы изобилие природных ресурсов? Все очень просто: ресурсная рента снижает заинтересованность в усовершенствовании политико‑экономических институтов. В самом деле, чем больше ресурсная рента, тем больше ценится причастность к правящим кругам. Кроме того, поскольку рост сырьевых отраслей значительно меньше зависит от степени развития таких институтов, то и выгода от них для стран, богатых ресурсами, ниже.

К сожалению, последний факт порождает своего рода порочный круг. Если богатая природными ресурсами страна располагает слаборазвитыми политико‑экономическими институтами, то едва ли эти институты когда‑нибудь будут усовершенствованы, а стало быть, у отраслей, не связанных с разработкой природных ресурсов, шансы на развитие очень низки. Более того, чем выше цены на нефть, тем меньше остается стимулов развивать эти институты.

На рис. 1.5 представлена динамика изменения шести показателей качества государственного управления во время второго президентского правления Бориса Ельцина и двух президентских сроков Путина. На рисунке ясно видна тенденция к снижению качества политико‑экономических институтов во время второго президентства Путина (2004–2008 годы), когда цены на нефть достигли рекордно высоких значений.

Рис. 1.5 Динамика изменения шести показателей государственного управления во время второго срока президентства Бориса Ельцина (1996–2000 гг.), первого (2000–2004 гг.) и второго (2004–2008 гг.) сроков президентства Владимира Путина

Примечание: все показатели нормируются следующим образом: среднемировой показатель принимается за 0, а среднеквадратичное отклонение – за 1.

Источник: World Bank Institute’s Governance Indicators Project.

В послекризисной России сырьевая зависимость усугубляется двумя факторами. Во‑первых, в связи с масштабной ренационализацией, проводящейся с 2004 года, государственные компании снова получили контроль над командными высотами экономики. В отличие от частного бизнеса, госкомпании не заинтересованы в развитии современных институтов, защищающих частную собственность и обеспечивающих верховенство закона. Во‑вторых, высокий уровень социального неравенства ведет к тому, что большинство населения предпочитает идею перераспределения доходов развитию частного предпринимательства.

Российская элита прекрасно отдает себе отчет во всех этих проблемах{26}. И все же желание выбраться из ресурсной ловушки отступает перед необычайной привлекательностью сырьевой ренты.

Социальное неравенство и коррупция – тоже существенные препятствия на пути развития. Несмотря на экономические достижения последних лет, оба этих фактора по‑прежнему исключительно значимы. Россияне отлично понимают, что далеко не каждый может занять высокую руководящую должность, и это подрывает их веру в капиталистическую экономику, а значит, они не поддерживают укрепление прав частной собственности. Большинство россиян полагают, что высокое благосостояние может быть лишь следствием криминальной деятельности и наличия политических связей. Лишь 20 процентов верят, что для достижения богатства необходимы личные таланты{27}. Такое отношение лишь укрепляет сложившееся положение вещей. Численность российского среднего класса относительно мала, интеллектуальная и деловая элита еще малочисленнее, остальные же не рискуют заводить собственный бизнес и не поддерживают экономико‑политическую либерализацию. Согласно данным того же опроса, лишь 36 процентов россиян поддерживают демократию, а рыночные реформы – только 28 процентов. По обоим показателям Россия значительно отстает от других развивающихся стран.

Вторая серьезная помеха экономическому росту – коррупция: 40 процентов российских фирм утверждают, что неофициальные выплаты для них – дело привычное. Еще примерно столько же компаний называют коррупцию одной из главных проблем бизнеса{28}. В отличие от других стран с переходной экономикой, в России экономический рост не повлек за собой снижения коррупции – она по‑прежнему остается на том же уровне, что и в странах, подушевой доход которых в четыре раза меньше российского. Одна из причин этого заключается в том, что бюрократия, чьи позиции в России исключительно сильны, теряет от экономической либерализации слишком много. Еще более важной представляется практическая невозможность борьбы с коррупцией в отсутствие политической конкуренции, свободных средств массовой информации и эффективного гражданского общества.

С этими двумя помехами непосредственно связана еще одна – чрезмерное регулирование экономики, замедляющее процесс «созидательного разрушения». Этот термин ввел в употребление австрийский экономист Йозеф Шумпетер (1883–1950). Экономика, как показал Шумпетер, может сохранять жизнеспособность и развиваться только при условии уничтожения старых компаний, методов ведения бизнеса и идей, на место которых приходят новые – более эффективные и доходные.

Во время кризисов темпы самоочищения экономики значительно возрастают, что заставляет убыточные компании вставать на защиту своих позиций. Политики и лоббисты не жалеют сил для сохранения «динозавров» – под лозунгом помощи «реальному сектору» или спасения заслуженных ветеранов, ставших символами отечественной промышленности (таких, как АвтоВАЗ в России или General Motors – в Америке). Случается, что представители «старой экономики» выигрывают битву за государственные ресурсы или защиту от конкуренции. Однако их победа означает поражение всех остальных. Искусственная поддержка неэффективных компаний, имеющих политическое влияние, возможна только за счет денег налогоплательщиков и конкурентов. Объемные денежные вливания в нерентабельные фирмы, обреченные на банкротство или ликвидацию, отбрасывают экономику на много лет назад.

Возведение барьеров на пути созидательного разрушения дорого обходится экономике и обществу. Филипп Агийон и Питер Хауит (создатели современной версии концепции Шумпетера – экономической теории эндогенного роста) демонстрируют это, сравнивая Европу – с ее высокими барьерами для входа на рынок и мерами по защите занятости – с Америкой, где барьеры для бизнеса не столь высоки{29}. Около 50 процентов всей новой фармацевтической продукции США производится компаниями, образованными меньше 10 лет назад; в Европе тот же показатель составляет лишь 10 процентов; 12 процентов крупнейших американских компаний были созданы в течение последних 20 лет, в Европе – только 4 процента. В недавно опубликованном обзоре эмпирических исследований эффективности созидательного разрушения специалист по макроэкономике Рикардо Кабальеро приходит к заключению, что в долгосрочной перспективе на механизм Шумпетера приходится 50 процентов роста производительности{30}. Кроме того, он исследовал рост производительности в 60 странах и влияние на этот рост механизмов социальной защиты (таких, например, как барьеры для увольнения сотрудников) и пришел к выводу, что в странах с избыточной социальной защитой темпы роста производительности на 0,9–1,2 процента ниже, чем там, где эта защита не столь сильна.

Важно отметить, что после кризиса в странах с чрезмерно высоким уровнем регулирования темпы роста были на 30 процентов ниже. Еще один значительный аспект самоочищения экономики – свободная международная торговля, характеризующаяся отсутствием серьезных торговых ограничений и низкими пошлинами. Так, в секторах, где таможенные тарифы были значительно снижены благодаря соглашению о свободной торговле между Канадой и США, производительность возросла на 15 процентов – отчасти в результате сокращения малопродуктивных рабочих мест, составившего 12 процентов от общего числа занятых сотрудников.

Теория Шумпетера имеет особое значение и для России. В советское время механизмы конкуренции и созидательного уничтожения практически не работали. Результатом в конечном итоге явилось полное банкротство Советского Союза. Проблема ограничения созидательного разрушения усугубляется в России несовершенством законодательства о банкротстве, которое представляет собой серьезное препятствие для работы механизмов самоочищения экономики.

Кризис 1998 года показал, что в отсутствие активного вмешательства со стороны государства российская экономика может относительно быстро вернуться на траекторию роста. Сейчас государство располагает куда более значительными финансовыми ресурсами, чем десять лет назад, и это обстоятельство не только обеспечивает дополнительные возможности, но и создает соблазн пойти по пути протекционизма и интервенционизма, то есть предоставить дешевые кредитные ресурсы крупным и влиятельным компаниям, поддержать национальную промышленность, повысив таможенные пошлины, или вынудить компании создавать избыточные рабочие места. Политики должны помнить, что быстро восстановить экономику после кризиса, так же как и заложить основы долговременного экономического роста, без созидательного разрушения невозможно – и что такое разрушение нужно не ограничивать, а поддерживать.