Стороны, вовлеченные в экологический конфликт, всегда преследуют определенные интересы. Эти интересы могут быть направлены вовне, на социальные изменения, или вовнутрь, на поддержание собственной организации. Чтобы наилучшим образом добиваться своих целей, всякая организация должна одновременно декларировать свои цели и преследовать внутренние интересы. Естественно, что эти различные задачи реализуются при помощи различных сетевых паттернов. Рассмотрим эту двойственность на примере конфликта вокруг старовозрастных лесов Карелии.

ЭНПО, инициировавшие этот конфликт, заявляли, что их главной целью является сохранение уникальных лесов не только вдоль российско-финской границы, но и во всей Фенноскандии. Да, это была их цель. Но были и другие: добиться для себя большей общественной значимости на национальной и международной политических аренах; укрепить свои информационные и ресурсные связи; инициировать создание ячеек зеленого движения в этой республике; и, наконец, получить инвестиции для продолжения своих исследований по проблеме старовозрастных лесов. Нельзя исключить и того, что вся эта протестная кампания была поддержана неизвестными нам внутренними и международными силами, имевшими свои интересы в Карелии.

Цели региональной администрации, по утверждениям ее высших чиновников, состояла в поддержании на плаву лесной индустрии и защите экономических интересов республики в целом; в сокращении безработицы; в продолжении реализации социальных программ, напрямую зависящих от объема лесного экспорта. Ну и, конечно, как подчеркивали наши респонденты из среды властных структур, в пресечении “иностранного вмешательства”.

Однако были и скрытые, не декларируемые цели, такие, как: сохранение существующих форм и механизмов рубок и экспорта леса, приносящих немалые прибыли местным олигархам; поддержание определенного уровня социальной напряженности, необходимого для оказания давления на федеральный центр с целью получения дополнительных субсидий; сохранение доминирующей роли республиканских властей над местными администрациями. Кроме того, любая форма “прозрачности” функционирования республиканской экономической машины (составление лесных кадастров, аудит и пр.) представляла серьезную опасность для местных и транснациональных финансовых и других групп интересов.

Местные власти (особенно районные, стоящие ближе всего к населению) играют в этой лесной республике значительно большую роль, нежели в индустриализированных регионах, где промышленность и население сконцентрировано в городах. Поэтому, как представляется, открытые и латентные цели этих органов власти в основном совпадали. Население стремилось сохранить привычный для них образ жизни и источники существования. А схема их получения такова: иностранные лесозаготовительные компании рубят лес или покупают его на корню – местные власти, получая часть прибыли от этого, решают социальные проблемы своих городков и поселков.

Открытый интерес местных научных организаций состоял в предохранении республиканских лесов от неправильного использования, а также в выявлении и публичной презентации непрофессионализма зеленых. Скрытый – в поддержании собственного статуса респектабельных и ответственных профессионалов, способных самостоятельно решать острые проблемы региона, то есть в подтверждении своей нужности лесной индустрии и республиканским властям. Важным обстоятельством была также необходимость защиты своих концепций, на которых базировалась современная механика лесоразработок и лесовосстановления. Кроме того, нужно было добывать ресурсы для исследований и поддержания своих организаций, надо было прервать процесс проникновения международных зеленых организаций в их профессиональные дела, одновременно использовав идеи из арсенала ЭНПО, а главное – не дать укрепиться в общественном мнении мысли, что зеленые и есть “новые профессионалы”. И наконец, воспрепятствовать проникновению в республику западных советников и консультантов, финансово прекрасно обеспеченных и действующих совместно с российскими и международными зелеными организациями (типа “Сети спасения тайги” или международного “Гринписа”).

Несмотря на выявленные различия, которые, по моему мнению, во многом обусловлены трудностями переходного периода, у властей, местного населения и научного сообщества есть общий взгляд, глубоко укорененный в культурной специфике данного региона. “Мы – лесная страна, издревле лес был нашим главным кормильцем. Сегодня, когда федеральная власть не заботится о нас, “рубка-продажа сырья – деньги” есть формула нашего выживания. Все, кто тем или иным образом подрывает эту формулу жизни, лишь усугубляет экономический кризис и увеличивает социальную напряженность” – так или примерно так можно выразить эту общую позицию.

С моей точки зрения, такая позиция есть еще одно проявление феномена, который я назвал негативной солидарностью, то есть ситуацию вынужденного объединения социальных групп с противоположными интересами в целях самосохранения (Yanitsky 1996). Провоцирует возникновение подобных солидарностей политика стабилизации ситуации в стране через демодернизацию (Яницкий 1997б). В данном случае я имею в виду не только демодернизацию лесной индустрии как таковой (продажа леса на корню ярчайший тому пример), но и привязанность всего данного социума к архаической схеме “рубка – продажа сырья”. Все местные агенты рассмотренного выше процесса так или иначе кормятся от дохода, приносимого данной моделью природопользования, и следовательно, по существу являются ее адептами. Поэтому когда зеленые инициировали конфликт вокруг старовозрастных лесов, сети негативной солидарности были тут же мобилизованы.

Что касается ЭНПО, то при всех их недостатках они остаются единственными носителями про-экологических ценностей, воспринимая лес как экосистему, не имеющую национальных границ. Поэтому их альянс с финскими и международными зелеными организациями был естественен и закономерен. Закономерно было и сопротивление местного сообщества их вмешательству. А поскольку это вмешательство было неожиданным, неудивительно, что реакция местного сообщества была защитной.

Заключение

Решение экологических проблем до сих пор находится на самой нижней ступеньке приоритетов российской внутренней политики. “Стабилизация” российского общества и его экономики сегодня осуществляется за счет демодернизации и сверх-эксплуатации природных ресурсов и человеческого потенциала.

Формальная структура региональной экополитики стала за годы реформ менее зависимой от федерального центра, более децентрализованной и гибкой. Вплоть до середины 90-х годов эта структура оставалась относительно стабильной внешне, хотя бесконечные внутренние реорганизации свидетельствовали о постоянно шедших внутри нее процессах перераспределения власти и влияния.

В ходе процессов демократизации российское экологическое движение и позже ЭНПО стали теми немногими агентами формирующегося гражданского общества, которые смогли воздействовать на экополитику федерального и регионального уровней. Несмотря на последовавший спад демократического движения, ЭНПО сумели частично сохранить роль коллективного социального актора, формирующего экологическую политику снизу.

Внутри треугольника экополитического процесса (власть, ЭНПО, научное сообщество) продолжает доминировать региональная администрация, определяя характер связей между этими субъектами. ЭНПО остаются основными оппонентами региональной администрации, хотя их оппозиционность во все большей степени зависит от финансовой поддержки из-за рубежа. Научное сообщество, находясь в глубоком кризисе, не в состоянии выступать в качестве политически влиятельной силы.

Исследование выявило следующие фазы (и сетевые структуры) процесса принятия экологических решений: нормальную (рутинный бюрократический круг), проблемную (расширенный бюрократический круг), мобилизационную (с формированием “дискуссионной сети”), действительный процесс принятия решения (узким кругом знакомых друг другу лиц, имеющим структуру “круговой поруки”) и фазу реализации, в ходе которой принятое решение может быть существенно изменено и даже отвергнуто.

Для того чтобы ослабить давление со стороны властных структур, сделать принимаемые решения более научно обоснованными и социально сбалансированными, ЭНПО мобилизует своих сторонников. Я назвал возникающий в результате этой мобилизации альянс реальной структурой политических возможностей.

В переходном обществе взаимоотношения между агентами принятия экополитических решений носят преимущественно конфликтный характер. Были выявлены три позиции региональной администрации в отношении ЭНПО: полное отрицание, частичное и полное признание в качестве партнеров. Кооперативный тип отношений между этими акторами также варьирует от полного единения, через кооперацию-конкуренцию и до ложной кооперации (символическое партнерство).

Наконец, все участники рассмотренного процесса одновременно преследуют открытые (декларируемые) и скрытые цели. Соответственно, были обнаружены два типа сетей: публичные и приватные, направленные на самообеспечение и самосохранение.

Анна Кузьмина, Олег Яницкий

О структуре межличностных сетей
российских экоактивистов

Введение

Межличностные сети – сети обмена ресурсами и информацией, взаимной поддержки и мобилизации сил для коллективных действий – важнейший структурный элемент функциональной организации современного общества. В данной статье рассматриваются механизмы формирования межличностных связей активистов российских экологических движений, а также роль этих связей в формировании региональной экологической политики в России.

Сетевые структуры межличностной коммуникации и обмена были присущи российскому экологическому движению (далее – ЭД) с момента его возникновения в 1960-х годах. Личные инициативы, использующие межличностные связи в качестве инструмента социальной мобилизации, были и остаются основной “несущей конструкцией” всего репертуара публичных действий российских зеленых.

В условиях переходного периода межличностные сети выполняют по меньшей мере две жизненно важные функции ЭД. Они критически важны для воспроизводства и поддержания жизнеспособности самого ЭД и неправительственных экологических организаций (ЭНПО). Вместе с тем, эти сети представляют собой главный канал для оказания влияния на экополитические процессы. Именно межличностные и семейные связи лежат в основе создания экокоммун и других “альтернативных поселений” зеленых в нескольких регионах России (Забелин 1998). Наконец, анализ этих сетей и связей помогает понять мотивы нынешних трансформаций российского ЭД в целом.

Статья открывается кратким изложением концепции “первичной экоструктуры”, которую мы считаем релевантной для нашей исследовательской задачи. Затем мы проанализируем два основных состояния этой структуры, “нормальное” и “мобилизационное”, сосредоточив внимание на изучении функционирования этой структуры в отчужденном, враждебном контексте современной России. Затем, будут проанализированы сходства и различия формальных и неформальных межличностных связей экоактивистов. Будут также рассмотрены текущие трансформации в ядре ЭД. Статья завершается выводами относительно роли межличностных связей в сохранении и воспроизводстве сообщества российских зеленых.

Данная статья основана на тех же материалах (семь случаев экологической мобилизации), что и статья О.Н.Яницкого “Структура региональных политических сетей” в настоящей книге. Дополнительно нами был осуществлен вторичный анализ материалов социологического исследования ста групп экологического действия, проведенного в 1995 – 96гг. (анализ их заявок на получение грантов).