Священнику при совершении богослужений надо быть внимательным и к богослужебному уставу. Надо помнить, что в уставном богослуже­нии проявляется живая связь настоящего Церкви с ее прошлым. Богослужебный чин, созданный нашими великими духовными предками-святителями и подвижниками, — людьми, умуд­ренными в вопросах духовной жизни, — является нашим величайшим сокровищем. Дорожить этим сокровищем — прямая обязанность верных чад Церкви. Эта обязанность вытекает из принципа кафоличности Церкви.

Во всех этих вопросах церковной жизни православный христианин выдвигает на первый план не свои личные соображения, а старается уяснить себе общецерковную (кафолическую) точку зрения. То же самое надо сказать и об от­ношении пастыря к богослужению. Если бы пас­тыри Церкви при совершении богослужений стали руководствоваться своими собственными взглядами, и перестали бы считаться с церковны­ми установлениями и традициями, они проявили бы этим неуважение к Церкви.

Церковь является нашей учительницей во всех религиозных вопросах, также и в вопро­сах совершения богослужений.

Отрываясь от опыта церковного, мы бы очутились на ложном, нецерковном пути, а это неизбежно нанесло бы ущерб содержательности нашего богослужения. В доказательство чего можно сослаться на такого рода творчество сек­тантов и всех тех, кто, отвергнув церковную мо­литву, самоуверенно и самообольшенно считает себя способным создать нечто свое, "лучшее". В таких случаях возникает опасность подмены религиозного чувства нездоровым, искусственно вызванным настроением, той лжемолитвенностью, которая на церковном языке именуется "прелестью". Об этом приходится говорить, по­скольку иногда у нас проявляется либеральное отношение к уставу, недооценка его.

Типикон и богослужебные книги долж­ны быть хорошо знакомы священнику. Правда, наш нынешний типикон — это устав монашеский. В приходских храмах трудно выполнить все предписания этого устава. Тем не менее надо быть очень внимательным к нему, проникаться его духом, а не полагаться на свои собственные соображения и на вкусы людей, лишенных цер­ковного кругозора.

Постоянное изучение богослужебного устава и его истории пораждает интерес к этому предмету, уважение и любовь к сему великому сокровищу нашей Церкви, церков­ное отношение к вопросам богослужебной практики, вкус к православному богослужению. И наоборот, отсутствие инте­реса к уставу и его истории свидетельствует о нецерковном отношении к вопросам богослужения. При невнимательном отношении к Типикону и богослужебным книгам, часто пропускают в богослужении самое важное, самое трогатель­ное и назидательное.

При невнимательном отношении к богослужебному опыту Церкви, извращаются и богослужебные вкусы, о чем к сожалению, иногда весьма красноречиво говорят разные неуставные добавления и перестановки в богослужебном чине, пристройки и перестройки, нарушающие красоту, стройность и стиль всего богослужебного здания.

Один дореволюционный иерарх писал в обращении к подведомственному духовенству: "Будучи мальчиком-гимназистом я следил за установлениями священных служб и настолько хорошо усвоил себе различные чинопоследования, что еще в 16-17 лет от роду учил недопоставленных архиереев (по их желанию) различным богослужебным дей­ствиям... и однако мне приходилось многое узнавать, совер­шенствоваться и исправляться даже тогда, кода я был епархиальным архиереем. Видите ли, достолюбезные отцы и братия, какая это сложная наука. И какая полезная для души, прибавлю я. Без внимания, без умиления почти невоз­можно совершать службу, если совершать ее по уставу: неспешное чтение, пение священных стихир, благоговейные уставные поклоны, правильный, неспешный крест, — все это салю по себе отрывает душу от земли, влечет ее к небу, смиряет сердце, сосредоточивает мысли на предметах Божественных. Напротив, произвол в общественной мо­литве даже богомольного священника постепенно вводит в прелесть, т.е. в духовное самообольщение, научает интере­совать народ не службой, а своей личностью, делает его не предстоятелем молитвы, а актером, как это бывает у ксендзов. Такой священник велит пропускать назидательное пение и чтение на клиросе потому, что ему скучно бездей­ствовать, но зато отвратительно вытягивает свои возгла­сы, вставляет без нужды в службу какой-нибудь безграмотный акафист, опустив богодухновенные святоотече­ские стихиры, лишь бы побольше самому фигурировать перед народом и т.п."

У нас в России не всегда должным образом цени­лось и сберегалось наследие церковного прошлого. Многое было забыто, многое погибло безвозвратно. Икону старого письма даже духовенство разучилось понимать и перестало ценить должным образом. Вследствие этого во многих хра­мах были закрашены или даже соскоблены со стен замеча­тельные фресковые росписи; иконостасы с неповторимыми вдохновенными творениями древнерусских иконописцев были заменены произведениями в итальянском стиле. Нечто подобное случилось и с древними богослужебными напева­ми; к ним установилось пренебрежительное отношение, а в присутствии "высочайших особ" их вообще запрещено было исполнять (Указ Св. Синода от 30 сентября 1846 года). На­носился непоправимый вред и архитектуре многих Памятни­ков нашей церковной старины. Известный историк нашего искусства И.Э.Грабарь рассказывает, как духовенство, в ревности не по разуму, перестраивало и переделывало чу­десные деревянные шатровые церковки Севера и совершен­ные по архитектурным формам каменные храмы на свой лад и вкус, уродовало эти прекрасные произведения церковного зодчества, стараясь придать им так называемый "благолеп­ный вид".

Такое отношение к церковной старине и церковно­ му искусству не могло не отразиться и на самом богослуже­нии.

В богослужебную практику вкрались обычаи, несо­гласные с духом Церкви (неблагоговейная, неестественная интонация у диаконов), обычаи, противоречащие правилам церковным (коленопреклонения по воскресеньям) в искажающие устав (отправление вечером утрени и 1-го часа, обычай читать перед литургией в дни непостные 9-й час, "когда много записок", неподчинение во время службы призы­вам к главопреклонению и, наоборот, преклоне­ние глав и даже колен в такие моменты, когда молящиеся призываются стоять "прости" и мно­гое другое в этом роде).

Изменился в худшую сторону стиль пения, иконописи, храмовой обстановки. В напевах мало осталось от богатства древнерусских церковных мелодий. Но самое печальное это недооценка всего того, что должно назидать в богослужении: богатство церковных песнопений стало мало доступным для молящихся; даже такие неповто­римо прекрасные произведения церковных песнописцев, как песнопения Страстной седмицы, стихиры Великой субботы, Пятидесятницы, Рож­дества (не говоря уже о тропарях канонов, пение которых давным-давно забыто) стали или пропус­каться или бегло прочитываться, или в лучшем случае исполняться убогими бахметьевскими напевами не ради назидательности, а лишь бы соблюсти какую-то видимость уставности.

Вот как изображается в одном старом журнале картина праздничной всенощной в доре­волюционном русском городе: "Вместо глубоко-содержательного строя православной всенощ­ной... услышите лишь несколько безобразных концертов, да повторение диаконских громоглас­ных ектений, расчитанное на занимание публики личностью священнослужителя. Все эти ненор­мальности стараются оправдать извращенным вкусом городского народа, равно как и введенные в ущерб стихирам и псалмам многочисленные безграмотные акафисты, свидетельствующие о явном упадке богослужебного творчества и вкуса" ("Православн. Собеседник, 1897 г. май").

Многие отступления от устава делаются в угоду людям (делаются вставки на "заказных" обеднях). Но апостол говорит: "У людей ли я ныне ищу благоволение, или у Бога? людям ли угождать стараюсь? Если бы я и по ныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым" (Гал. 1, 10). Священнику надо не только самому прино­сить Богу огонь веры, нелицемерный, но и пасо­мых своих воспитывать в духе послушания му­дрому уставу Церкви.

И теперь еще можно наблюдать такое явле­ние. Священник вычитывает полностью, без вся­ких пропусков акафист, неуставной и даже не получивший одобрения Церкви, но его совершен­но не беспокоит то, что творения таких боговдохновенных песнописцев, как Иоанн Дамаскин. Косма Маюмский, почти совсем устраняются из богослужения.

Свободное обращение с уставом проявляют и те священники, которые считают допустимым, по своему усмотрению делать изменения в поряд­ке службы, например: отмечать именины свои и особо именитых в приходе лиц нарочитыми до­бавлениями к общественном) богослужению в роде пения величания, не положенного по уставу и т.п.

Иногда придается особое, преувеличенное значение всяким неуставным маловыразительным обычаям сегодняшнего дня.

О недооценке некоторыми иереями значения церковной соборной молитвы вот что говорится в одном старом церковном журнале: "Священники не считают нужным внимать возвышенным прошениям ектений и пред­почитают, стоя у жертвенника, совершать поминовение своих присных, или читать каноны ко Св. причащению, а сами и ухом не ведут_; какой канон и как исполняется на клиросе".

Это, по выражению одного иерарха "прелесть крайней обособленности (индивидуализма) в молитве".

Отмечая эти и иные подобного рода проявления неува­жения к уставному богослужению, надо оговориться и о возможности иной крайности. Уважение к уставу не должно приводить нас к мысли, будто в Церкви был и может быть только один единственный, абсолютно неизменный уставной порядок. Думать так — значит впадать в обрядоверие. А обрядоверие — такое же нецерковное и неправославное явление, как и пренебрежение церковными обычаями. Цер­ковь осуждает нетерпимость в этом вопросе. Василий Вели­кий говорит: "Аще кто за различие обрядов отделяет себя от единства Церкви... тот есть точно раскольник" (Цит. по "М. об." 1912-135).

Из истории Церкви мы знаем, что в древности в одном лишь городе Константинополе в разных храмах было не­сколько богослужебных уставов (Устав Великой церкви, устав Студийский и другие). Уставы эти весьма отличались один от другого, но единство Церкви этим нисколько не нарушалось, т.к. все эти уставы, при внешних различиях, были объединены единым церковным строго-православным содержанием, все покоились на уважении к древним церков­ным преданиям.

В Послании Восточных патриархов читаем: "Из цер­ковных исторических книг известно, что некоторые обычаи и чинопоследования в различных местах были и бывают изменяемы; но единство веры и единомыслие догматов остаются неизменными".

Напоминание об этом поможет нам избежать узости взглядов в вопросах обряда, в частности в таком вопросе, как наше отношение к старообрядцам.

Соблюдая устав, следует также остерегаться, чтобы не впасть в. бездушный формализм. Даже большие ревнители устава предостерегают от крайностей в этом вопросе. Свя­щеннику "не должно полагаться на такие молитвенные под­виги, которые причиняют только одно огорчение его ближ­ним и возбуждают в них слепое следование Уставу в совер­шенно неподготовленном приходе..." ("Православный Собе­седник", 1897, май).

В заключение надо сказать, что для правильной ориен­тации в вопросах обряда очень важно знакомство с его исто­рией. Нельзя признать правильной мысль, что в курсе Прак­ тического руководства исторический элемент является из­лишним. К каждому церковном e обычаю важно подойти церковно-исторически. Это раскрывает глаза на церковную точку зрения, делает понимание того или иного обычая бо­лее глубоким, способствует лучшей практической ориента­ции в ряде вопросов. Священник, знающий досконально лишь современную практику, в конечном итоге может ока­заться начетчиком, человеком ограниченным, нетерпимым ко всему непривычному для него, хотя бы оно И было вполне церковно. По выражению проф. Л.П.Лебедева у нас это была "самая заброшенная наука, самая несчастная падчерица".

Нижеследующие, исполненные горечи стро­ки, принадлежащие перу одного архипастыря, рисуют образ нерадивого приходского священни­ка дореволюционного времени: "Он живет себе на своем хозяйстве, своими семейными интере­сами, и по необходимости отворяет по воскре­сеньям церковь, натягивает на себя ризу и гово­рит из алтаря монотонные возгласы, отсчиты­вая остающиеся до выхода из храма минуты. Проповеди он не говорит, даже ленится прочи­тать печатную; ему безразлично, как и что поет на клиросе одинокий псаломщик, и молится на­род. Прихожане от него отвыкли: только кре­стины, браки и погребения понуждают их идти к нему поторговаться за требу, которую он будет прочитывать деревянным голосом, облекшись во вретище, бывшее когда-то фелонью. В дымной кухне, среди собак и кошек обрызгает он младен­ца из стаканчика воды, пробормотав над здоро­вым дитятей сокращенный чин крещения, поло­женный "страха ради смертного", т.е. над уми­рающим. В кухне нет и лампады, ни даже на­стоящего образа, который заменен пятикопееч­ной бумажной картинкой, засиженной мухами. Это ли обстановка величайшего таинства? Так ли можно научить людей дорожить больше всего на свете своей принадлежностью к Церкви, в которую вход открывает св.крещение. Не обольщай себя никто: не жди крепкого единения христиан, не жди горячего стремления их к Церкви, если совершаешь дело пастырское без благоговения, без одушевления, без любви».