«На самом деле» и «как бы» — выражения, характеризующие различные поколения сегодняшних русских интеллигентов и, соответственно, их картины мира. Привычка через каждые пять предложений добавлять «Н. с. д.» характеризует поколение, выросшее в 1960-х гг. и реализовавшееся в 1970-х гг. К. б. говорит поколение, выросшее в 1980-х гг. и не реализовавшее себя в 1990-х. Н. с. д. — выражение мыслящих позитивно физиков, кибернетиков, семиотиков-структуралистов. К. б. — выражение современников постструктурализма и постмодернизма.

Н. с. д. расставляет все точки над i, утверждая истину в последней инстанции. Говорящий Н. с. д. более чем уверен в своих словах и в том, что реальность можно описать истинными высказываниями, отбросив ложные. Его запоздалый идеал — логический позитивизм с «Логико-философским трактатом» во главе, который как раз был введен в оборот русской культуры в самом конце 1950-х гг. ... Для говорящего Н. с. д. реальность и описывающие ее тексты разведены и изоморфны...

Противоположный образ мысли представляют люди, говорящие К. б. Эти люди читают, скорее, не «Логико-философский трактат», а «Философские исследования» того же автора. Они любят повторять слова Барт и Деррида. Мышление К. б. — ровесник семантики возможных миров, вернее, ее массовой интеллигентской адаптации... Существование реальности и вообще существование чего бы то ни было для человека К. б. далеко не бесспорно. При этом в отличие от картезианца и солипсиста он готов даже сомневаться в существовании собственного Я... Он вполне может сказать «Я как бы существую». Текст и реальность для сознания К. б. переплетены, причем реальность всегда менее фундаментальна, чем текст, выступающий как интертекст в 1980-е гг. и как гипертекст в 1990-е гг. (Руднев 1998: 170—171).

Не вдаваясь в детальное обсуждение этой интересной темы, обозначим только несколько ключевых моментов. Во-первых, различие между вымыслом и реальностью является социально обусловленным, оно появляется в процессе социального взаимодействия, общения и т. д. Именно здесь возникает потребность в идентификации и классификации высказываний (дискурсов), своего рода «паттерни-зация» второго уровня (первый уровень — понятийный, т. е. образование и использование общезначимых понятий).

Во-вторых, на уровне индивидуального сознания дистинкция вымысла и реальности обеспечивается интеллектом (интеллектуальной подсистемой психики). В тех случаях, когда интеллектуальная система отключена или подавлена (во сне, при психических нарушениях и т. д.), разница между вымыслом и реальностью (в соответст-

109

вии с принятыми в данном обществе определениями) исчезает. Как показано в психологии, способность к различению вымысла и реальности возникает только при определенном уровне развития интеллекта — как в филогенезе (развитии человеческого вида), так и в онтогенезе (развитии индивида).

Хорошо известно, что в архаичных культурах грань между вымыслом и реальностью практически отсутствует, а у детей возникает не ранее трех-пятилетнего возраста (на уровне осознания существующего и не существующего «на самом деле»). Поскольку различение вымысла и реальности является социальным феноменом и по сути представляет собой компонент существующей в данном обществе системы знаний, на уровне индивидуального сознания это тесно связано с образованием. Например, исследование восприятия художественной литературы русскими крестьянами конца XIX в., которым читали книги вслух, показывает, что

«...они погружаются в мир текста как в живой мир, воспринимают его не как вымысел, а как реальность; они сопереживают героям от всего сердца, не предполагая, что это вымышленные персонажи, но относятся к ним как к реальным, живым людям и все происходящее с ними воспринимают как происходящее „здесь и сейчас". Крестьяне предполагают, что все описанное в книге происходило на глазах у автора в момент писания» (Оболенская 1998: 217).

С операциональной и терминологической точки зрения, удобнее разделять не реальность и вымысел, а два типа «реальностей» — действительную и вымышленную. Как уже было сказано, эти статусы «реальностей» (существующего) являются приписываемыми, т. е. определяются самими людьми. При этом, естественно, следует различать индивидуальные и коллективные (групповые) статусы. Реальность, которой индивид может приписывать статус действительной, может рассматриваться как вымышленная на групповом уровне, и наоборот. Нас интересуют в первую очередь коллективные представления, хотя и это понятие является не полностью определенным. В принципе, коллективными можно считать представления, которые разделяются хотя бы двумя людьми, однако на практическом уровне приходится оперировать более многочисленными группами.

Разделение представлений и выражающих их дискурсов по статусу существования объектов этих представлений возникает уже в античности. В предыдущей главе мы рассмотрели некоторые варианты таких различений (например, у Квинтилиана) и показали, что уже тогда классификация представлений (дискурсов) по статусу существования их объектов приобрела достаточно сложный характер

110

и не сводилась к бинарному противопоставлению «реальности» и «вымысла». В Средние века эти различия упрощаются, что объяснялось некоторыми институциональными причинами. Стремление к распространению христианской религии и укреплению авторитета церкви как ее институционального носителя подталкивало к некритическому отношению к любым дискурсам, связанным с представлениями о божественной реальности, равно как и вообще к любым дискурсам (экстернализованным представлениям) клириков.

Конечно, внутри церкви шли весьма интенсивные дискуссии о том, какие представления о божественной реальности считать истинными или ложными (т. е. правильными или неправильными), и принимались соответствующие соглашения. Однако эти дискуссии в основном касались лишь теоретических взглядов и практически не регламентировали все менее теоретические дискурсы (например, рассказы о житиях святых). По существу лишь в XII в. церковь начинает активно определять статус всех представлений и высказываний о божественной реальности, в том числе на уровне «низов» (народных «ересей»). Вводится регламентация на рассказы о чудесах, точнее, устанавливаются определенные правила, по которым они признаются церковью в качестве истинных.

В эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени представления о мире усложняются и становятся все более разнообразными. Именно в этот период возникают чрезвычайно жесткие, крайние методы регламентации представлений, когда дело не ограничивается признанием их «лживыми» или «вымышленными», но часто переходит на уровень физического воздействия на «инакомыслящих», взгляды которых отличаются от легитимизированных церковью.

Тем не менее разнообразие представлений продолжало возрастать, что требовало соответствующего усложнения их типологии. Формируемая на коллективном уровне типология представлений (и соответствующих им дискурсов) является необходимым условием существования общества. Человеческие действия определяются картиной мира, и выделение «реальности» в общей массе представлений необходимо в первую очередь для обеспечения нормального функционирования общества.

Как показывает практика, в обществе могут существовать достаточно большие группы с разными представлениями о «реальности», однако возможности такого сосуществования не беспредельны. На определенном уровне начинается дезинтеграция общества, возникают социальные конфликты, обусловленные разными пред-

111

ставлениями о «реальности» и о соответствующем этой «реальности» поведении.

В XX в. акцент в осмыслении данной проблемы сместился в сторону выявления многообразия «реальностей» и соответствующих им статусов существования — реальности сновидений, текстовой реальности, виртуальной реальности и т. д. и т. п. Свой вклад в формирование нового понимания «реальности» внесла, в частности, семиотика. В некотором смысле семиотический подход связан с социологическим: если в традиционной философии объектом анализа выступала сама «реальность», то в социологии и семиотике объектом исследования оказывается создаваемая людьми картина реальности, т. е. знание о ней, представленное в знаковой (символической) форме.

Исследования в области философии (философия текста, философия возможных миров и т. д.) продемонстрировали, что с точки зрения «внутреннего устройства» очень трудно установить разницу между описаниями действительной и вымышленной реальности, если и те, и другие описания внутренне непротиворечивы⁵⁵. Так, в произведениях искусства конструируется некая художественная реальность, включающая, например, сепульки, о которых шла речь выше. Понятно, что эта реальность существует, поскольку существует само произведение искусства, в котором она изображена. Но что означает это существование, существует ли эта реальность «на самом деле»?

С философской точки зрения, эта проблема выглядит как неразрешимая, но на практике она решается самым тривиальным способом. Каждое общество вырабатывает определенные критерии классификации дискурсов, в частности подразделяя их на описание действительной и вымышленной реальности. В соответствии с установившимися социальными нормами полагается, что члены общества должны совершать социальные действия, основываясь на принятых в данном обществе представлениях о реальности. В противном случае возникают проблемы в осуществлении социального взаимодействия, а в случаях, когда такая аномия начинает представлять угрозу для данного общества, таких лиц ограничивают в правах или даже изолируют от общества (подробнее см. гл. 3).

Разделение двух типов дискурсов. — описывающих «действительную» и «вымышленную» реальность — всегда наталкивалось на

⁵⁵ Превосходное знакомство с этой проблематикой можно получить из работ В. Руднева (Руднев 1996; 1998; 2000), в которых эта тема является одной из центральных. См. также, например, работы Н. Маньковской о виртуальной реальности и симулакрах: Культурология... 1998.

112

значительные затруднения. До начала Нового времени это обусловливалось прежде всего слабой дифференциацией различных типов знания и соответствующих им дискурсов. Но и в настоящее время эта проблема не имеет окончательного теоретического решения. В результате разделение «вымышленной» и «действительной» реальности, точнее, дискурсов, конструирующих разные типы «реальности», реализуется прежде всего на эмпирическом уровне, в рамках сложившейся в данной культуре (обществе) социальной практики.

С этой точки зрения, «интеллектуальный анархизм» является относительно мирной формой или субститутом «социального анархизма». Авторы, утверждающие, что реальность не отличается от вымысла (точнее, что описания действительной реальности не отличаются от описаний вымышленной реальности), по сути лишь хотят сказать, что наличествующая в данном обществе культурная практика (культурный порядок), в соответствии с которой осуществляется типология дискурсов, в их понимании является «неправильной» (проще говоря, эта практика им не нравится). «Социальные анархисты» точно так же относятся к существующей социальной практике или социальному порядку. Интерес здесь, скорее, представляет идейно-политический аспект этой проблемы, а именно — вопрос о том, почему вместо существовавших всегда «революционеров», стремившихся создать новый социальный или культурный порядок взамен данного, в конце XX—начале XXI в. гораздо более заметными и активными стали «анархисты», которые стремятся прежде всего к разрушению имеющегося порядка.

В заключение подчеркнем, что, несмотря на разделение представлений (дискурсов) на действительные и вымышленные, последние активно участвуют в конструировании социальной реальности. Вся система культуры участвует в формировании образцов — аксиологических и когнитивных, которые являются легитимными, т. е. значимыми для действующих субъектов. Социокультурные действия основываются на этих образцах независимо от того, формируются ли они в рамках действительных или вымышленных дискурсов. Так, хотя художественная литература, кинофильмы, песни и т. д. имеют четко определенный статус вымысла, они активно формируют представления о реальности, задавая определенные образцы поведения — как аксиологические, так и когнитивные. Последнее особенно важно в отношении «массового» искусства, не только в силу его массовости, но и в силу отсутствия у широких групп населения специализированных знаний о действительной социальной реальности.

113

Это же относится и к представлениям о прошлой социальной реальности — на уровне массового сознания они формируются не только на основе специализированных типов знания — научного, философского, идеологического, религиозного, — имеющих статус описаний действительности, но и на основе художественной литературы и кинофильмов, формально наделенных статусом вымысла.

ГЛАВА 3

ЗНАНИЕ

Поскольку предмет нашей работы составляет историческое знание, и, кроме того, мы немало внимания уделяем другим формам знания о прошлом, термин «знание» является для нас ключевым, а очерк истории этого понятия и современных научных представлений в этой области — необходимым условием дальнейшего анализа. Надо сказать, что понятие «знания» почти столь же трудноопределимо, как и «реальность». В самом общем виде знание можно обозначить как «правильные представления о чем-либо». Этому значению всегда соответствовал какой-то знак (слово), хотя они отличались большим разнообразием в разных языках (греч. επιστήμη, лат. scientia, нем. Wissen, φρ. savoir, англ, knowledge, русск. «знание» и т. д.). Поэтому со знаковой точки зрения понятие «знание» отличается от «реальности». Для «реальности» в эпоху античности довольно трудно найти общеупотребительный знак (слово), но зато в современных языках этот знак является относительно неизменным. Для «знания» во все времена существовал какой-то устойчивый знак, но эти знаки (слова) различались и продолжают различаться в разных языках.

В данной работе мы исходим из социологического значения, согласно которому слово «знание» является синонимом коллективных представлений о чем-либо. Такое понимание, как мы покажем ниже, возникает лишь в XX в. и представляет собой радикальный разрыв с предшествующей многовековой философской традицией, в рамках которой использовались гораздо более узкие определения, ограничивавшие понятие «знание» некоей его «элитарной» частью.

Интересно отметить, что историки стали использовать социологический подход к знанию по существу даже раньше, чем это понятие было окончательно концептуализировано в теоретической социологии. Начало этим исследованиям положили работы Л. Карсавина о народной средневековой религиозности в Италии XII—XIII вв.

115

(1912 и 1915 гг.), И. Хёйзинги о средневековом символизме (1919 г.) и французская история ментальности (А. Берр, М. Блок, Л. Февр), возникшая в 1920—1930-е годы под прямым влиянием работ Э. Дюрк-гейма, М. Мосса и других представителей французской социологии и антропологии. Ведущие историки неоднократно обращались к проблеме «картины мира» или «видения мира», в рамках которой как раз и анализировались знания о социальной реальности, существовавшие в прошлом. По определению Р. Мандру,

«...видение мира охватывает совокупность психических рамок — как интеллектуальных, так и этических — посредством которых индивиды и группы каждый день строят свое мышление и действия» (Mand-гои 1961: 342).

Вторая, еще более мощная, волна интереса к истории представлений, тесно связанная со становлением исторической антропологии, приходится на вторую половину XX в. Хотя в исторических работах обычно используются термины «коллективные представления», «верования», «видение мира», «ментальность» и даже «коллективные эмоции» или «идеи бедняков», по существу речь идет именно о разных формах знания в современном социологическом определении. Назвать совокупность этих представлений «знанием» историки не решились и поныне, поскольку резервируют этот термин за специализированными и отрефлектированными формами знания. Их же в данном случае больше привлекает как раз повседневное знание и преломление в массовом сознании таких форм, как мифология и религия; да и ведутся подобные исследования в основном на материале Средневековья. Поэтому постепенно собирательным понятием, которое, кстати, в качестве научного используют только историки, стало понятие «ментальность», т. е.

«...система образов, представлений, которые в разных группах или странах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей» (Дюби 1991: 52).

В истории ментальности подробно исследованы проблемы взаимосвязи разных форм знания, например, нагруженность религиозной символикой и переплетенность с обыденным знанием правовой и политической мысли Средневековья — тема, открытая еще в 1920-х годах М. Блоком¹.

«Социологизм» современной историографии проявляется и в том, что в исследованиях этого направления часто рассматриваются

ι Блок 1998 [1924]. 116

не только сами представления («знание»), но и обусловленные ими человеческие действия, поведение людей. Историки no-существу не единожды «натолкнулись» и на проблему существования в обществе не только конкурирующих социальных групп, но и конкурирующих символических универсумов, которые постоянно провоцируют социальные конфликты. Параллельно, изучая представления, проявляющиеся в разных видах коллективных действий, историки обнаружили залог стабильности общества в наличии некоей общей для всех социальных групп картины социальной реальности.

Как показывает непредвзятый анализ, именно в исторических работах последних десятилетий наиболее ярко иллюстрируется основной тезис социологии знания о взаимосвязи знания и социальной реальности: последняя выступает как объект, конструируемый в соответствии с представлениями о нем. Учитывая важность проблемы знания для исторических исследований, мы считаем необходимым специально остановиться на концептуализации этого понятия.