Значения и смыслы «истории» в эпоху раннего Средневековья во многом определялись римской традицией. Кроме того, некоторые смыслы были восприняты из иудаизма: начиная с эпохи эллинизма, отдельные еврейские авторы начали писать по-гречески и также использовали слово «история». Но поскольку эпоха Средних веков, как и античность, охватывает более чем тысячелетний период, смыслы «истории» существенно менялись на протяжении этого времени, и в позднем Средневековье они уже заметно отличались от античных.

34

а) История-текст

Доминирующие позиции «текстового» значения «истории» в полной мере сохранялись в эпоху христианского Средневековья, особенно в первые века христианства. Поскольку первые христианские историки, хронологически писавшие еще в эпоху античности, просто следовали традициям римской историографии, «история» по-прежнему воспринималась прежде всего как определенного рода текст: ср., например, у Евсевия Кесарийского: «Начну свою историю не с чего другого, как...»³¹. Сократ Схоластик (1-я половина V в.), прямой продолжатель Евсевия, писал, что он будет «повиноваться законам истории, которые требуют искреннего и беспристрастного раскрытия событий, не затемняемого никакими прикрасами»³².

В некотором смысле позиции «истории-текста» не только не ослабли, но даже укрепились. Во-первых, практически прекратилось обсуждение проблемы разделения истории и «художественной литературы» (поэзии, трагедии и т. д.), поскольку последняя на несколько столетий фактически перестала существовать и начала возрождаться лишь в XII — XIII вв. Во-вторых, ввиду исчезновения гражданского ораторского искусства и замены его проповедью потеряла актуальность и проблема различения истории и риторики (хотя само понятие риторики как правил построения письменного или устного текста/нарратива в целом сохранялось).

Средневековые авторы заимствовали у античных историков целый ряд литературных приемов, например характеристики исторических личностей с помощью вымышленных речей. Правда, если в античности эти вставки давались в виде косвенной речи, то в Средние века — в форме прямой речи, что было грамматически проще. Широко использовались такие приемы, как сравнительные или параллельные характеристики тех или иных исторических личностей, так называемый синкрисис (σύγκρισις — сравнивание)³³. Биографические описания строились также по принятым в римской историографии канонам; особый раздел биографии составляла оценка характеризуемой личности, ее осуждение или, чаще, восхваление (elo-

Как и в античной истории, обязательным приемом у авторов Средневековья являлось описание (descriptio) местности, города, яв-

³¹ Евсевий Памфил. Церковная история I, 1.

³² Сократ Схоластик. Церковная история VI, предисловие.

³³ См.: Вайнштейн 1964: 112—116.

³⁴ См.: Попова 1975.

35

лений природы, несчастных случаев, кровавых битв. Из античной историографии они усвоили также интерес к этимологическим объяснениям названий стран, городов, народов (Британия произошла от Брута, сына троянского царя Приама, и т. д.)³⁵. Наконец, были обязательны к употреблению риторические тропы и фигуры: метафоры, гиперболы, риторические вопросы, патетические восклицания, антитезы.

Следуя традиции, заложенной Евсевием и его грекоязычными последователями, римские авторы вплоть до Беды Достопочтенного тоже довольно активно использовали слово «история» в названиях своих сочинений по церковной истории (historia ecclesiasta). Но с VIII в. этот термин начинает все реже употребляться при обозначении текстов, и его постепенно вытесняет название «хроника», сначала как менее притязательное, а впоследствии — и как более «строгое». Вновь слово «история» входит в употребление в XII в.: в это время его начинают активно использовать странствующие по Европе артисты — певцы, жонглеры, менестрели, шпильманы. Этих «рассказчиков историй» причисляли (наравне с проститутками) к «слугам Сатаны» (ministri Satanae), a Оттон Фрейзингенский называл их «членами дьявольского сообщества» (membra diaboli). Иоанн Солсберийский (ум. в 1180 г.) писал в своей «Металогике», что поэты и рассказчики историй «почитались презренными людьми, и если кто прилежно занимается трудами древних, был на дурном счету и смешон для всех»³⁶.

Но в XIII в. после (или вследствие) авторитетного разъяснения Фомы Аквинского, что «жонглеры, которые воспевают деяния государей и жития святых, давая людям утешение в их горестях», не подлежат церковному преследованию и заслуживают покровительства³⁷, «история» как текст теряет уничижительный оттенок и уравнивается в правах с хроникой. На первый план начинают выходить художественные достоинства исторических текстов. Так, Гер-васий Кентерберийский (ум. ок. 1210 г.), проводя в своей «Англо-Саксонской хронике» различие между историей и хроникой, писал:

«Историк и хронист преследуют одну цель и опираются на одинаковый материал, но способ его рассмотрения и форма различны. Цель у историка и хрониста одна, так как оба стремятся к истине. Форма рассмотрения различна, так как историк распространяется подробно и

35 См.: Гене 2002 [1980]: 212—219.

³⁶ Цит. по: Бицилли 1916: 116.

³⁷ Цит. по: Ваинштеин 1964: 187.

36

искусно, а хронист пишет просто и кратко» (Gervasius Cantuariensis цит. по: Kelley 1998: 120).

«Исторические тексты» появляются вместе с возрождающейся после многовекового отсутствия художественной литературой и по сути оказываются частью этой литературы. При этом, естественно, полностью игнорируются античные каноны различия между «историей» и «художественной литературой», в том числе поэзией. Соответственно меняются и функции истории: она (как развлекательное чтение) начинает приносить не столько «пользу», сколько «удовольствие».

Начиная с XIII в. одним из основных способов популяризации истории является стихотворная форма повествования, притом главным образом на народном языке, а не на латыни, — прежде всего во Франции (Филипп Муск, XIII в.; Гильом Гиард, начало XIV в.) и в Германии (Годефрит Хагене, конец XIII в.; Оттокар из Штирии, конец XIII в.). Правда, большинство этих исторических поэм называлось «хрониками», хотя иногда они обозначались как «истории» (например, «История священной войны» Амбруаза).

Авторами стихотворных хроник (chroniques rimée, Reimchronik), наряду с выходцами из низших слоев бюргерства, постепенно становятся и труверы дворянского происхождения. В том же XIII в. впервые появляются истории военных походов, прежде всего крестовых, написанные мирянами — непосредственными участниками событий. Одна из первых работ такого рода — «История завоевания Константинополя» Жоффруа из Виллардуэна, маршала Шампани. Позднее, в XIV—XV вв., этот жанр трансформируется в так называемые рыцарские хроники (начиная с «Правдивых хроник» Жана Лебеля, льежского каноника и рыцарского поэта XIV в.) и слово «история» опять постепенно перестает использоваться в подобных сочинениях.

Наконец, в XV в. происходит возрождение античного понимания «истории» как особого жанра, и она снова отделяется от «художественной литературы». В этой связи весьма показательно, что первыми произведениями гуманистической историографии в эпоху Ренессанса оказались работы представителей итальянской «риторической школы», основателем которой был известный флорентийский историк Леонардо Бруни (1369—1444). Его главное сочинение, послужившее образцом для большинства последователей «риторической школы», — «Двенадцать книг по истории народа Флоренции» (Historiarum Florentini populi libri duodecim, 1416—1444), охватывает период с момента основания Флоренции до 1404 г.

37

«В духе (античной) традиции Бруни преподносит читателям историю как своего рода театральное действие, а исторических деятелей — как героев трагедии, воплощающих те или иные пороки и добродетели» (Гутнова 1967: 18).

«Риторическая школа» XV в. была представлена блестящими по форме историческими произведениями Поджо Браччолини, Мар-кантонио Сабеллико, Бенедетто Аккольти и целого ряда других авторов. В этом веке появляются и первые рассуждения об «искусстве истории» (ars historica), в одном ряду с artes rhetorica et poetica, но пока еще представлявшие собой лишь вариации на тему классических высказываний Аристотеля, Цицерона, Дионисия Галикар-насского, Квинтилиана и Лукиана³⁸.

б) История-реальность

Хотя в эпоху Средневековья значение «текста» оставалось доминирующим применительно к «истории», семантические критерии этого рода литературы практически сошли на нет; почти полностью прекратились и дискуссии относительно достоверности или правдивости исторических текстов. Дело в том, что создание этих текстов стало едва ли не исключительно прерогативой клириков, занимавших отнюдь не самые низшие ступени церковной иерархии, или монахов, облеченных полномочиями высших иерархов, т. е. людей «проверенных и надежных». Поэтому написанные ими исторические сочинения признавались правдивыми (истинными/правильными) просто в силу авторитета Церкви.

Поскольку значительная часть текстов включала описание божественной реальности (точнее, ее проявлений в социальной и природной реальности, а также различного рода чудес, знамения, откровения и пр.), то проблема истории как текста, изображающего реальность, отошла на второй план (подробнее см. гл. 8). Наконец, распространение в XIII—XIV вв. поэтических («художественных») исторических произведений окончательно размыло грань между «историей» и «поэзией», между «действительностью» и «вымыслом ».

«Люди того времени не отличали историческое повествование от поэтического вымысла. Итальянский летописец XIV в. Джованни Вил-лани (Giovanni Villani) прямо называет поэтов maestri di storia, приписывая Вергилию такой же авторитет, как Ливию, и говорит, что

38 См.: Вайнштейн 1964: 260—261; Kelley 1998: 189. 38

тот, кто хочет подробно знать историю, пусть читает Вергилия, Лука-на, Гомера» (Геръе 1915: 13).

Но утрата семантических смыслов истории-текста компенсируется возникновением значения «история-реальность», или «история-бытие», т. е. «история», существующая вне текста. Точнее, текст превращается в «рассказ об истории».

Хронологически это значение «истории» возникает в эпоху античности. Существенную роль в его формировании сыграли иудейские историки эллинистического периода, писавшие по-гречески. Продолжая традиции иудейской парабиблейской исторической литературы, они начали использовать греческое слово «история» в значении «существование человеческой (социальной, пользуясь современной терминологией) реальности во времени», хотя, конечно, как и в Библии, эта «социальная реальность» была прежде всего иудейской.

К сожалению, тексты наиболее известных иудейских историков эллинистического периода — Деметрия, Эвполема, Артапана, Юста Тивериадского — не сохранились, за исключением небольших фрагментов, процитированных в более поздних работах. Но, например, Иосиф Флавий уже совершенно очевидно придает именно такое значение «истории» в трактате «О древности еврейского народа», когда пишет, что его сочинение «О древностях» («Иудейские древности») «обнимает события пятитысячелетней истории»³⁹, или замечая, что

«...у нас (иудеев) не великое множество книг, которые не согласовывались бы между собой и противоречили друг другу как у греков, а только двадцать две, содержащие летопись всех событий нашей истории» (Иосиф Флавий. О древности... I, 7 (8)).

Вообще работа Иосифа Флавия, несмотря на известную предвзятость, обусловленную ее апологетическими целями, представляется нам исключительно важной, так как является одним из немногих дошедших до нас античных историографических обзоров, ориентированных на значения истории-знания и истории-реальности.

В христианской традиции значение «истории-реальности» или «истории-бытия» восходит по меньшей мере к Оригену — к его работе «О началах» (ок. 228—229 гг.), в которой он рассмотрел и проблему толкования смысла Библии. И хотя традиция толкования Пятикнижия была уже высоко развита в иудаизме, именно оригенов-

³⁹ Иосиф Флавии. О древности... I, 1.

39

екая система толкования впоследствии стала одной из основ систематической теологии. Эта система включала три уровня: соматический (телесный или бытийный, т. е. исторический), психический и пневматический (духовный)⁴⁰. В контексте этой схемы было введено понятие «история в телесном смысле», т. е. «история» в значении реальности. Заметим, что наряду с этим у Оригена встречается и традиционное значение «истории-текста»: «истории, повествующие о делах праведников», «историческое повествование»⁴¹.

Августин в «Граде Божием» уже четко различает два значения «истории» — бытия человечества во времени и исторического сочинения. Во введении к 18 книге он, напоминая читателям о содержании предыдущих книг, повествующих о судьбе «двух градов», пишет, что после потопа «как в истории, так и в нашем сочинении оба града продолжают идти совместно вплоть до Авраама»⁴². Точно так же и Гуго Сен-Викторский (середина XIII в.) в своем «Историческом зерцале» писал, что порядок его изложения «следует не только последовательности Священного Писания, но и порядку мирской истории» (secularium hystoriarum ordinem)⁴³.

По мнению П. Бицилли, бытийное значение «истории-реальности» становится доминирующим в XII в., в работах Исаака из Стеллы, Бернара Клервоского и, наконец, Иоахима Флорского. В частности, Исаак существенно развил идеи, заложенные в учении о «трех смыслах» Писания, говоря уже не только о смыслах, но и о трех мирах, или реальностях, — «исторической», аллегорической и «анаго-гической», введя, в частности, понятие «исторического мира» (mun-dus historiens)⁴⁴.

«Первый мир — исторический, о его устроении и управлении повествует Ветхий завет; второй — моральный и аллегорический, о нем повествует Новый. Третий — апагогический, то есть ведущий ввысь: о его устроении не знает никто, кроме того, кто вошел в него» (Бицилли 1995 [1919]: 152).

⁴⁰ Как известно, полностью работа Оригена сохранилась только в весьма вольном латинском переводе Руфина (397—398 гг.). Но как раз та часть работы Оригена (2 гл. IV части, т. е. IV,2,4—2,13 или IV,11—20 в русском переводе), где он излагает свою герменевтическую систему понимания Священного Писания, сохранилась в греческом варианте (который обычно считают оригинальным), включенном в «Филокалии» (2 половина IV в.) св. Василия Великого (Ке-сарийского) (брата Григория Нисского) и св. Григория Богослова.

⁴* Ориген. О началах IV,16O (IV,2,9); ΐν,14Φ (IV,2,7); IV,14O (IV,2,8).

⁴² Августин. О Граде Божием XVIII, 1.

⁴3 Цит. по: Kelley 1998: 99.

⁴⁴ См.: Бицилли 1995 [1919]: 150—152, 220 сн.

40

в) И с тория-знание

В соответствии с античной традицией в Средние века «историю» по-прежнему не рассматривали в качестве самостоятельной области знания. В лучшем случае, как и в античности, «историю» в очень узком смысле (как разъяснение текстов древних авторов) иногда включали в «грамматику», открывавшую список «семи изящных искусств» (например, у Августина, Кассиодора, Исидора Севильского)⁴⁵. Исключения были весьма немногочисленны. Так, в VII в. византийский автор Феофилакт Симокатта предварил свою написанную в риторической манере «Историю» аллегорическим диалогом между «царицей» Философией и ее дочерью Историей, но и у него история — это все еще литературный жанр, сопоставляемый с поэзией⁴⁶.

В эпоху итальянского Ренессанса эта античная традиция активизируется, постижение «истории» снова связывается с изучением текстов, прежде всего античных авторов. Восстанавливается традиция присоединения «истории» к «грамматике». Например, около 1450 г. Томмазо Парентучелли, секретарь папской курии и основатель Ватиканской библиотеки, составил по просьбе Козимо Медичи список книг, которые должны находиться в первой публичной библиотеке, основанной Медичи в 1441 г. во Флоренции при монастыре св. Марка. В этом «перечне Парентучелли», который был весьма популярен среди гуманистов в качестве списка «рекомендованной литературы», приводится в том числе список книг, необходимых для «изучения светских наук, то есть грамматики, риторики, истории и поэзии»⁴⁷. По существу этот же принцип использовал Анжело Поли-циано в своем «Панэпистемоне» (1491 г.), включив историю в раздел «рациональной философии» наряду с грамматикой, диалектикой, риторикой и поэтикой (легко заметить, что список предметов у По-лициано в этом разделе в основном совпадает с «тривиумом»).

При сохраняющемся доминировании «текстового» значения «истории» существенно изменились прагматические параметры этого рода литературы, связанные с понятиями «пользы» и «функций» исторических сочинений. В эпоху античности одной из основных функций истории было накопление социального опыта, который можно было использовать в социальной практике, т. е. формирование социальных и моральных образцов поведения (паттернов, выра-

⁴5 См.: Шамурин 1955—1959, 1: 42.

⁴⁶ Феофилакт Симокатта. История 3—5. ⁴? Цит. по: Глухое 1992: 149.

41

жаясь современным научным жаргоном). В свою очередь в эпоху христианского Средневековья накопление сведений о социальной реальности определялось совершенно иными целями. Стремление познать человеческую природу и устройство социального мира выступало не столько в качестве конечной цели, сколько в качестве инструмента, способа познания божественной реальности, Промысла Божьего (об этом подробнее см. т. 2). Такая установка несколько ослабевает в период позднего Средневековья, когда под влиянием томизма постижение божественной реальности стало мыслиться возможным в первую очередь через постижение созданной Богом природы. Это несколько ослабило теологический интерес к знанию о социальном мире в эпоху Ренессанса и позволило вернуться к изучению социального мира и человека как таковых, вне непосредственной связи с божественной реальностью.

В трудах итальянских гуманистов XV в., уже постоянно говорится о пользе истории (исторических текстов): об этом писали Леонардо Бруни, Помпоний Лет, Пьер Паоло Верджерио, Лоренцо Балла, Полидор Вергилий, Гварино Веронский и многие другие⁴⁸. Впрочем, даже в XV в. представления гуманистов о «пользе» истории были все еще весьма расплывчатыми. Так, Леонардо Бруни в прологе к своей упомянутой выше работе «Двенадцать книг по истории народа Флоренции» говорит о пользе чтения исторических трудов: 1) для приобретения навыков хорошего стиля; 2) ввиду воспитательной ценности истории; 3) вследствие того, что «разумному человеку приличествует знать», как возникла его родина, какое прошла развитие и какие судьбы ее постигли; 4) наконец, потому, что знание истории «дает величайшее удовольствие»⁴⁹.

Как и в античности, прагматические параметры «истории-текста» реализовались в эпоху Средневековья в некоторых конкретных требованиях, предъявлявшихся к содержанию исторических текстов, которые снова условно можно разделить на метод (каким образом), предмет (о чем) и время (когда).

1. Метод (каким образом)

Постепенно совершенствовалась работа с источниками, на которые опирались авторы исторических текстов⁵⁰. В дополнение к традиционным «свидетельствам очевидцев», хроникам и предшествующим историческим сочинениям постепенно начали использовать архивные документы — сначала монастырей, затем папской кан-

I

⁴⁸ Эти высказывания цитируются, например: Kelley 1998: 189—190.

⁴⁹ Цит. по: Ваинштейн 1964: 242.

50 См.: Гене 2002 [1980]: 126—137.

42

целярии и, наконец, первых государственных «светских» архивов. В XV в. в Италии возникает так называемая «эрудистская» школа в историографии, основателем которой был Флавио Бьондо. «Эрудиты» (Помпоний Лет, Тристан Калько, Бернардо Джустиниани и некоторые другие) впервые занялись кропотливым собиранием фактов, документов, памятников письменности и материальной культуры по истории античности и Средневековья.

Традиция «критики источников», существовавшая в самой зачаточной форме в античности, была прервана в течение нескольких первых столетий Средневековья в силу авторитета церковных авторов исторических сочинений. Но в XV в. она возрождается на качественно новом уровне. Первопроходцем здесь считается Лоренцо Балла, с его известной работой «Рассуждение о подложном и вымышленном дарении Константина» (De falso crédita et ementits Con-stantini donatione declamatio). (Эта работа была написана им в 1440 г., но впервые опубликована только в 1517 г. Ульрихом фон Гуттеном в Германии, где в это время начиналось реформационное движение и шла острая борьба с папством.) На конкретном историографическом уровне основателем современной «критики источников» был, по-видимому, упомянутый выше Флавио Бьондо. Его книга «Декады истории со времен падения Римской империи», охватывающая период с 412 по 1440 г., содержит первую попытку установить общие критерии и принципы отбора источников. В качестве главных критериев достоверности Бьондо выдвигал, с одной стороны, правдоподобие и реальность описываемых событий, прямо следуя схеме Квинтилиана, о которой мы говорили выше, отбрасывая как недостоверные все сообщения о чудесах, знамениях и т. д. С другой стороны, Бьондо пытался отбирать источники по принципу древности их происхождения, их наибольшей близости по времени к описываемым событиям⁵¹.

2. Предмет (о чем)

С точки зрения географического охвата, в Средние века наибольшей популярностью пользовались всемирные хроники и монастырские областные анналы. С XI в. появляются первые большие летописные своды и монографии, посвященные истории стран в целом, т. е. «страновые истории» (подробнее см. гл. 9).

Уже в раннем Средневековье возникают принципиально новые объекты исторических сочинений. Например, появляются истории отдельных народов — готов (Кассиодор/Иордан, Исидор Севиль-ский), франков (Григорий Турский, Псевдо-Фредегар), лангобардов

51 См.: Гутнова 1967: 19.

43

(Павел Диакон), англов (Беда Достопочтенный) и т. д. Но главным средневековым «нововведением», с точки зрения предмета исторических сочинений, становится история Церкви, родоначальником которой был Евсевий Кесарийский. Как отметил П. Бицилли, в Средние века

«...возникает неизвестная античному миру „абстрактная история", прежде всего как история Церкви, или „духовная история", historia spiritalis. Августин и Иоахим Флорский отразили в своих произведениях философский смысл этой истории; но сама эта философия истории была бы невозможна без предварительного образования концепции Церкви как чего-то самостоятельного, стоящего особняком, как процесса, протекающего, правда, в мире, но замкнутого в себе, постороннего миру. А эта концепция, в свою очередь, предполагает уже наличие Церкви как некоторого объекта, обладающего самостоятельным бытием. Так мыслило Церковь Средневековье и создало историю Церкви как самостоятельный литературный род, предшествующий философии церковной истории...

„Церковь" и „мир" рисовались... как две разобщенные, замкнутые в себе сферы, соприкасающиеся друг с другом извне и вполне механически... Историки Церкви разграничивают обе названные сферы чисто внешним образом: „мир" — это короли, бароны, походы, неурожаи; „Церковь" — святые, епископы, монахи, чудеса, открытие мощей и проч. Их история Церкви столь же отрывочна и бессвязна, как история „мира"» (Бицилли 1995 [1919]: 185—186).

Тематическое разнообразие исторических текстов начинает стремительно увеличиваться с XII в. Появляются придворные анналы, автобиографии церковных писателей, биографии королей, сочинения по истории церковной литературы, а также городские хроники (прежде всего в Италии), авторами которых нередко были уже миряне.

3. Время (когда)

Средневековые хронологические представления в целом не намного отличались от античных. К наиболее распространенным хронологическим системам, использовавшимся в Средние века, относились эра Диоклетиана (от 29 августа 286 г.), переименованная в «эру мучеников чистых», а также разные варианты традиционной эры «от Сотворения мира» (александрийская, болгарская, антиохийская, византийская и др.), особенно популярные в* Византии. В 525 г. папский архивариус Дионисий Малый первым предложил использовать летосчисление от Рождества Христова, и эта хронологическая система стала постепенно распространяться в Западной Европе⁵², но только

⁵² Например, ее уже использовал в VIII в. Беда Достопочтенный в «Церковной истории».

44

в XV в. она становится официальной в большинстве европейских государств (см. гл. 11).

Как и хронологические познания, не претерпели особых изменений по сравнению с эпохой античности и средневековые представления об отношении «истории» к прошлому и настоящему — «история-текст» должна была содержать прежде всего знание о настоящем. Например, Исидор Севильский (VII в.), проводя различие между историей и анналами, определял историю как знание, полученное на основе увиденного, т. е. относящееся только к тем временам и событиям, свидетелем которых был автор, и основную функцию истории — как служение пониманию настоящего (в нашей терминологии). Поэтому, согласно Исидору, Саллюстий был «историком», а Ливии и Евсевий — «анналистами»⁵³.

Несколько столетий спустя автор «Церковной истории» Ор-дерик Виталий (нач. XII в.) писал, что многие предшествующие авторы — «агиографы Моисей и Даниил», «языческие историографы» Дарий Фригиец (о нем мы упоминали выше) и Помпеи Трог, «церковные писатели» Орозий, Беда, Павел Диакон — стремились передать «будущим поколениям деяния своих современников»; к тому же стремится и он, Ордерик Виталий. Гварино Веронский послал в 1446 г. письмо своему другу Тобио из Борго по случаю назначения последнего придворным историографом в Римини. В этом письме Гварино указывает на различие между историей, которая для него есть только «рассказ о настоящем» (narrazione del présente), и анналами — «рассказом о прошлом» (narrazione del passato)⁵⁴.

«Можно без большой ошибки утверждать, что „история" в средневековом понимании — это современная автору история, для написания которой он опирается на собственные наблюдения и на свидетельства очевидцев» (Вайнштейн 1964: 105).

Каждый автор обязательно должен был доводить свою «историю» «вплоть до времени пишущего» (usque ad tempus seriptoris). Сведения о предшествующем периоде брались из какого-то сочинения, написанного ранее современником соответствующих событий. Поэтому хотя «история» конкретного автора могла начинаться со сколь угодно отдаленного времени (например, с Троянской войны), она не была в строгом смысле историей «прошлого», а получалась из сложения написанных в разное время историй «настоящего».

Все это относилось, впрочем, только к мирской истории. В священной истории средневековая христианская мысль впервые ввела

⁵³ Isidorus Hyspalensis. Etymologiarum 1, 41—44.

54 Цит. по: Вайнштейн 1964: 94, 242.

45

различие между настоящим и прошлым, радикально отличным от настоящего. В качестве прошлого выступал период до Воплощения Христа, а настоящего — все время после Воплощения. Соответственно Ветхий Завет был священной историей прошлого, а Новый — священной историей настоящего. Это разделение, неведомое античной мысли, впоследствии стало важнейшей основой для формирования исторического сознания Нового времени.

В завершение отметим еще одно важное достижение Средневековья в области исторического знания, которое (начиная с XII в.) было связано с возникновением многочисленных исторических антологий и компендиумов, которые именовались как «Суммы», «Зерцала» и «Цветы» истории⁵⁵. Обычно это явление трактуется как упадок историографии, поскольку все эти тексты имели, естественно, вторичный характер и поэтому не представляют особого интереса в качестве первичных источников для современных историков-медиевистов. Однако, на наш взгляд, этот .этап был очень важен для становления исторического знания. По сути речь шла об аккумуляции и централизации имеющихся исторических сведений, объединении разрозненных текстов, доступных немногим, в некое подобие единого свода знаний.

Эти работы восстанавливали традицию написания всемирной истории, заложенную Евсевием, но не получившую развития в течение нескольких следующих веков. Основная часть исторических сочинений V—XII вв. имела локальный характер (оставляя в стороне традиционные «всемирные» зачины от Сотворения мира), и лишь в XIII—XIV вв. на базе этих локальных историй отдельных народов, королевств, аббатств и т. д. начинают формироваться относительно систематизированные представления об истории Европы в целом. Существенную роль в этом процессе сыграли упомянутые хрестоматии и компендиумы. Постепенно на смену истории-тексту, предмет которого был ограничен по времени и месту действия, приходит история-знание, формируемое на основе совокупности разных текстов.

⁵⁵ Приведем лишь некоторые работы этого типа. XII в.: «Сумма всей истории» (автор неизвестен); Гонорий Ав густо ду не кий (по другим данным — Гильом из Конша). «Картина мира»; XIII в.: Рождер Уэндовер. «Цветы истории»; Вин-цент из Бове. «Историческое зерцало»; Мартин Минорит (по другим данным — Герман Генуэзский). «Цветы времен»; Джованни Колонна. «Море истории»; XIV в.: Бернар Ги. «Цветы хроник»; Жан de Нуайялъ. «Историческое зерцало»; Жан de Прей. «Зерцало историй»; Ранулъф Хигден. «Полихроника»; XV в.: Ричард Сайренчестерскии. «Историческое зерцало» и т. д.

46