Прежде всего мы должны принести извинения специалистам по Ренессансу за то, что «разрубили» этот во многих смыслах целостный период на Средние века и Новое время. Любое деление на эпохи является условным (об этом мы поговорим подробнее в гл. 12), но, с точки зрения нашего анализа, представления об «истории» в XVI в. радикально меняются по сравнению с XV в. При этом в качестве символической даты, отделяющей Средние века от Нового времени, мы предпочитаем использовать не падение Константинополя в 1453 г., а октябрь 1517 г., когда университетский профессор Мартин Лютер прибил свою прокламацию к дверям церкви в Виттен-берге.

По нашему мнению, середина XVI в. — важнейшая веха в развитии историографии. Именно тогда начинается настоящий бум дискуссий о характере исторического знания, продолжавшийся до начала XVII в. Если за предшествующие две тысячи лет о понятии «история» было написано несколько десятков абзацев, то теперь за одно столетие — несколько десятков трактатов, специально посвященных проблемам методологии истории. Достаточно сказать, что в 1579 г. Иоганн Вольф из Базеля издал собрание работ по методологии истории «Сокровищница исторического искусства», включавшее 18 текстов, из которых 16 были написаны в XVI в. (кроме того, туда были включены работы Дионисия Галикарнасского и Лу-киана)⁵⁶. Но на этом обсуждение проблем методологии истории не закончилось, оно активно продолжалось вплоть до первых десятилетий XVII в.

Часть авторов, прежде всего итальянских, по-прежнему отстаивала «классическую» античную точку зрения на историю как на литературный жанр («история-текст»), наделенный целым рядом специфических признаков. Однако к началу XVII в. победило представление об «истории-знании», хотя также достаточно специфичное — история отождествлялась с конкретным, не теоретическим, знанием. Эти ограниченные представления (точнее, представления об ограниченном характере исторического знания) были во многом унаследованы позитивистами XIX в. и, к сожалению, далеко не полностью преодолены до сих пор.

После победы сторонников «истории-знания» история-текст, точнее, «история-литература» выделилась в самостоятельную об-

⁵⁶ Заметим, что это было уже второе издание компендиума, подготовленного Вольфом, — первое было выпущено в 1576 г. и включало 12 трактатов.

47

ласть, относящуюся к художественной литературе. В Англии начало этому процессу положил Шекспир, а окончательно он утвердился в первой половине XIX в., когда возникает «исторический роман», основоположником которого стал Вальтер Скотт. Наконец, со второй половины XVIII в. резко активизируется обсуждение «истории-реальности», которое велось в рамках «философии истории», или историософии, достигшей небывалого расцвета в XIX в.

а) История-знание

С середины XVI в. «история» в значении знания постепенно приобретает права гражданства. Причем с самого начала история в этом значении понимается не столько как отдельная дисциплина, сколько как комплекс дисциплин или самостоятельный тип знания. В формировании этих новых взглядов не последнюю роль сыграла сокрушительная критика представлений «итальянских интеллигентов» о знании в целом и об истории в частности, содержавшаяся в знаменитом трактате Генриха Корнелиуса Агриппы «О недостоверности и тщетности наук» (1520 г.). Второй удар был нанесен «из тыла», со стороны Никколо Макьявелли и Франческо Гвиччардини, чьи жесткие историко-политические работы⁵⁷ никак не вписывались в прекраснодушные рассуждения об историческом литературном жанре.

В формировании значения «истории-знания» и соответствующих ему смыслов во второй половине XVI—начале XVII в. участвовало множество авторов из разных стран⁵⁸, хотя, конечно, далеко не все эти работы были равноценны. Одной из важнейших можно считать трактат Жана Бодена «Метод легкого написания истории» (1566 г.), поскольку во многих более поздних работах давался просто пересказ или даже прямой перевод отдельных частей трактата Бодена (например, в сочинениях Т. Блендевиля, Д. Уира и некото-

⁵⁷ «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия» и «История Флоренции» Никколо Макьявелли были опубликованы уже после его смерти, в 1531 — 1532 гг., «История Италии» Франческо Гвиччардини также опубликована посмертно в 1561 —1564 гг.

⁵⁸ Например, в Италии — Франческо Патрици (1560), Томмазо Кампанел-ла (1613); во Франции — Франсуа Бодуэн (1561), Жан Воден (1566), Пьер Друа де Гайяр (1579), Ланселот Вуазен де Ла Попленьер (1599); в Германии — Иоганн Бойрер (1585), Бартоломео Кекерманн (1610), Герхард Фосс (1623); в Англии — Томас Блендевиль (1574), Дегори Уир (1623), Фрэнсис Бэкон (1623). В скобках указаны годы публикации работ упоминаемых авторов по методологии истории.

48

рых других). Весьма существенную (хотя не вполне положительную) роль в формировании представлений об историческом знании сыграл и труд Фрэнсиса Бэкона «О достоинстве и приумножении наук» (1623 г.). Тем не менее необходимо подчеркнуть, что формирование представлений об «историческом» было «коллективным предприятием», в котором участвовало множество мыслителей начала Нового времени.

«...Это было время, когда история восседала на интеллектуальном троне, а стоявшие по сторонам его философия и поэзия внимали ей с благоговением. Служение истории рассматривалось как занятие в высшей степени почетное (а временами и выгодное), поскольку в этом видели проявление не только высших интеллектуальных способностей, но и гражданских доблестей. Ни раньше, ни позже с подобной оценкой роли и значения истории в европейской культуре мы не сталкиваемся» (Баре 1979 [1976]:16).

1. Метод (каким образом)

Становление новых представлений об историческом знании началось с написания разнообразных опусов о «методе» (methodos) (начиная с сочинения Лелио Торелли), которые их авторы противопоставили рассуждениям об «историческом искусстве» (ars histori-са)⁵⁹. Окончательно это различие концептуализировалось уже в начале XVII в. в работе Герхарда Фосса «Историческое искусство или история...» (1623). Дискуссия об историческом методе шла по нескольким направлениям.

Прежде всего резко активизируется обсуждение проблемы источников и их критики. Основы «источниковедения» были заложены еще в XV в. в работах «эрудитов» — Флавио Бьондо и его последователей. Но раскол западной церкви и сопровождавшая его «историографическая война» между католиками и протестантами (подробнее см. т. 2) в XVI в. придали качественно новый импульс работе с первоисточниками.

Заметим, что на протяжении XVII—XIX вв. развитие источниковедческой базы истории во многом было связано с трудами представителей Церкви. В XVII в. существенный вклад в эту работу внесли болландисты (ученое общество иезуитов), с конца XVII в. продолжили мавристы (мавриане), французские бенедиктинцы конгрегации св. Мавра. Работа церковных историков по публикации документов и произведений христианских авторов достигает своей вершины в XIX в. в форме выдающейся «Патрологии» аббата Ж.-П. Миня (1800—1875). В целом к концу XIX в. усилиями как

⁵⁹ Подробнее см.: Weisinger 1945; Gilbert 1960.

49

церковных, так и светских исследователей источниковедение становится полностью сформировавшейся дисциплиной, выступающей прочным фундаментом всего исторического знания.

Что касается собственно метода, подразумевающего правила конструирования знания и определяющего его специфику, то здесь события развивались далеко не так гладко. Процесс выработки исторического метода, начавшийся во второй половине XVI в., уже в начале следующего столетия был фактически прерван. В этот период формируется весьма устойчивое представление об историческом знании как о собрании сведений, фактов и т. д., которое, строго говоря, не играет самостоятельной роли, а должно служить лишь основой «настоящего», «теоретического» знания (которое вначале именовалось философией, а потом — наукой). Так, уже Бартоломео Кекерманн из Данцига в работе «О природе и свойствах истории» (1610 г.) заявил, что

«...история — это не дисциплина, не наука, не знание и не искусство...(historiam non esse disciplinam, atque adeo nee esse scientiam, nee prudentiam, nee artem)... История... есть объяснение и познание вещей единичных, или индивидуальных, и служит она для того, чтобы из них мы могли познать и уразуметь общее» (Keckermann. De natu-га...; цит. по: Вайнштейн 1964: 354—355).

Эта точка зрения была канонизирована Фрэнсисом Бэконом в работе «О достоинстве и приумножении наук» (1623 г.). Использовав в качестве отправной точки деление знаний по способностям мышления (разум—память—воображение), применявшееся Аристотелем, Ибн Синой, Хуаном Уарте и другими, Бэкон ввел разделение знания «по методу» на науки разума («философию», или «чистую науку»), науки памяти («историю») и науки воображения («поэзию»)⁶⁰. В рамках такого подхода историческое знание оказывалось вспомогательным по отношению к «философии», или «чистой науке» (подробнее см. гл. 5). Эта концепция была закреплена в работе Т. Гоббса «Левиафан» (1651)⁶¹ и являлась доминирующей вплоть до начала XIX в. В частности, во второй половине XVIII в. она была воспроизведена в «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера (первый том, содержавший изложение этой схемы, вышел в 1751 г.)⁶², которая оказала огромное влияние на* интеллектуальную жизнь Европы.

60 Бэкон 1977—1978 [1623]: 149—150.

61 Гоббс 2001 [1651]: 57—58.

62 История β энциклопедии... 1978.

50

Надо сказать, что концепция Бэкона была еще не худшим вариантом отношения к историческому знанию в XVII—первой половине XVIII в. Расцвет естественнонаучного знания и соответствующей ему философии нанес сокрушительный удар по истории. Хорошо известны скептические высказывания по поводу истории со стороны Галилея, Декарта и даже Спинозы и Лейбница, хотя последний, как известно, был официальным историографом дома Ган-новеров. Например, Декарт считал историю родом литературы, а не наукой, и в своем пренебрежительном отношении к ней доходил до утверждения, что ему совершенно безразлично, существовали ли вообще до него люди. Существенный вред историческому знанию нанес и Ньютон, чьи мистико-астрологические трактаты до сих пор используются для обоснования нападок на историческую науку.

Лишь с середины XVIII в. историческое знание постепенно обретает утраченный статус, но уже в начале XIX в. возникает новая напасть, связанная с появлением позитивистских схем структуры знания, в которых главным параметром выступала «степень теоретичности» той или иной науки. Так, О. Конт в первом томе «Курса позитивной философии» разделил науки на теоретические и практические, а теоретические, в свою очередь, на общие (абстрактные) и конкретные⁶³. Отнеся историю к разряду «конкретных наук», Конт акцентировал ее второстепенную, вспомогательную роль в научном познании. Дальнейшее развитие эта схема получила в бесчисленных позитивистских концепциях структуры научного знания, где история неизменно относилась к описательным дисциплинам, опять-таки не дотягивающим до «настоящей» науки (подробнее см. гл. 6).

Только в конце XIX в. в работах И. Дройзена, В. Дильтея, Г. Риккерта и В. Виндельбанда было сформулировано совершенно новое представление об историческом методе. Это представление еще не было однородным (достаточно вспомнить различия в трактовке пресловутой концепции «понимания» — подробнее см. гл. 5). Но главное, был выдвинут тезис о качественном отличии социальной реальности от природной, подразумевающем и различие в методах их исследования. Напомним также, что хотя дискуссия формально разворачивалась по поводу «исторических наук», речь шла не об истории в собственном смысле слова, а о всем комплексе социально-гуманитарных наук (наук о духе, о культуре, о человеке и т. д.).

63 Конт 1899 [1830]: 24—25.

51

2. Предмет (о чем)

В середине XVI в. вводятся понятия истории в широком и в узком смысле. В широком смысле история включала три компонента — священную, природную и человеческую историю (подробнее см. гл. 7). Эта широкая трактовка, по-видимому, впервые была предложена Ж. Боденом в работе «Метод легкого написания истории» (1566 г.). Позднее ее использовали Т. Кампанелла (1613 г.), Ф. Бэкон (1623 г.), Т. Гоббс (1651 г.) и др. Лишь в конце XVIII в. в работах французских энциклопедистов эта схема начинает размываться, а в XIX в. «природная» и «священная» истории окончательно выводятся за рамки обсуждения.

Если говорить об истории в узком смысле, т. е. собственно «человеческой» истории, то в XVI в. было достигнуто понимание того, что объектом исторического знания являются человеческие действия (res gestae) в разных их проявлениях. Эта точка зрения не вызывала особых дискуссий, ее поддерживали даже сторонники «текстового», или «риторического», подхода к истории. Разногласия возникали лишь в вопросе о том, какие именно человеческие действия и их результаты (или следствия) должна охватывать история и на какие конкретные области она должна подразделяться.

На теоретическом уровне предмет истории определялся необычайно широко. Так, например, в работе швейцарца Кристофа Милье «Написание истории универсума вещей» (1551 г.) вся совокупность исторических нарративов делится на пять областей — история природы (historia naturae), история благоразумия (historia prudentiae), история правителей (historia principata), история мудрости (historia sapientiae), история литературы (historia litteraturae)⁶⁴. Столетие спустя столь же широкую трактовку предмета истории можно найти, например, у Жана Гарнье, профессора «позитивной теологии» и библиотекаря иезуитского коллежа Клермона в Париже. В работе «Библиотечная система» (1678 г.) он, в соответствии с традициями того времени, разделял знание на «философию» (или собственно науку) и «историю». В свою очередь, «история» включала географию, хронологию, всеобщую историю, естественную историю (историю природы), искусственную историю (историю общественных институтов) и литературную (художественную) историю⁶⁵.

Такая расширительная трактовка имела определенные основания. Действительно, история в современном смысле, т. е. знание о прошлом социального мира, присутствовала едва ли не в любой ра-

64 См.: Kelley 1998: 154—155.

⁶⁵ См.: Шамурин 1955—1959, 1: 165—166.

52

боте о социальной реальности, написанной в период Нового времени, от искусства (Дж. Вазари, 1550 г.) до экономики (А. Смит, 1776 г.)⁶⁶. Однако на уровне историографической практики ситуация складывалась несколько иначе.

Если рассматривать работы, которые именовались их авторами как «история», то подавляющая их часть была посвящена политической подсистеме общества — от войн до политических институтов. Начиная с Никколо Макьявелли история была в первую очередь политической наукой, прямо продолжая традиции Фукидида и Полибия, и эпоха абсолютизма только закрепляет этот смысл исторического знания. «Политологическая» ориентация истории фиксировалась и на методологическом уровне — наряду со сторонниками максимального расширения предмета истории многие мыслители XVI—XVIII вв., от Бодена до Мабли и Болингброка⁶⁷, ограничивали сферу исторических исследований политическими аспектами человеческих действий и жизни общества. Во многом эта установка сохранялась и в XIX в. — основная часть исторических сочинений этого периода была ориентирована на политическую историю.

3. Время (когда)

Существенные изменения произошли и в темпоральных характеристиках исторического знания. С конца XVI в. начинает формироваться современная историческая хронология, прежде всего благодаря работам Ж. Скалигера «Об улучшении счета времени» (1583 г.) и «Сокровище времен» (1606 г.), а также трудам Дионисия Петавия (Петавиуса) (1627 г.), который ввел обратный отсчет времени от Рождества Христова, Ж. Кассини (1740 г.), Х.-Л. Иделера (1825—1826 гг.), разработавшего математическую теорию хронологии, и др. В 1837 г. французский археолог-любитель Ж. Буше де Перт обнаружил при раскопках на берегах Соммы орудия каменного века. Благодаря этому открытию история человечества сразу удлинилась на тысячелетия: до этого ни один самый просвещенный человек не сомневался в том, что человечество существует не более пятитысячелетнего периода, который задавался библейской хронологией. (Окончательное признание факта существования «доисторического» человека произошло лишь в 60-е годы XIX в.)

В Новое время была создана принципиально новая схема периодизации всемирной истории. Уже Ж. Боден в своем «Методе» начал борьбу с традиционной схемой «четырех царств», а в конце XVII в. профессор университета в Галле X. Келлер (Целлариус) в работе

66 Вазари 1933 [1550]; Смит 1962 [1776].

67 Мабли 1993 [1755, 1783]; Болингброк 1978 [1735/1752].

53

«Трехчастная универсальная история» (Historia tripartita universa-lis, 1685—1698 гг.) разделил всемирную историю на Древнюю (до Константина Великого), Среднюю (от Константина до падения Константинополя в 1453 г.) и Новую. Эта концепция окончательно утверждается в XIX в., существенным образом определяя структуру исторического знания. Однако главным отличием Нового времени стало изменение в темпоральных представлениях, связанное с появлением идеи исторического прошлого.

Конечно, какое-то разделение прошлого и настоящего существовало всегда, в том числе в самых архаичных культурах (например, в виде мифического времени первотворения). Точно так же и в христианской религии время до Рождества Христова было «прошлым», качественно отличавшимся от «настоящего». Но лишь начиная с эпохи Ренессанса история темпорализируется, она разделяется на отдельные периоды, каждый из которых может быть объектом самостоятельного изучения. Иными ' словами, только в Новое время впервые появляются исторические работы, освещающие события не «до времен пишущего», а посвященные каким-то изолированным, порой весьма отдаленным, временным периодам, что было абсолютно немыслимо в эпоху античности и Средних веков.

В XV—XVI вв. история впервые начинает ассоциироваться именно с изучением прошлого. В частности, все тот же Ж. Воден предлагал рассматривать историю в узком смысле «как дисциплину, изучающую деятельность людей, ясно описанную в повествованиях о событиях давно минувших дней»⁶⁸. Поэтому основная часть его сочинения посвящена периоду древней истории и раннего Средневековья, в современной терминологии.

Но уже Бэкон и Гоббс фактически элиминировали темпоральную характеристику исторического знания, которую попытался акцентировать Воден. В XVII—XIX вв. идея истории как знания только о прошлом перестает обсуждаться. «Историки» могли заниматься не только прошлым, но и настоящим. В целом можно сказать, что с начала XVII по конец XIX в. истории в значении знания в основном придавался смысл «обществознания», т. е. история была прообразом всей системы общественных наук. Такой смысл (при очевидных конкретных различиях) прослеживается в концептуализации исторического знания всех крупнейших философов, занимавшихся этой проблемой, от Бэкона до Риккерта. Понятно, что при подобном осмыслении истории опять-таки не возникало ее специа-

68 Воден 2000 [1566]: 30. 54

лизации «по времени», т. е. как знания, относящегося исключительно к прошлому.

Наконец, следует сказать и о «классическом» понимании исторического знания как раздела филологии, связанного с изучением (древних) текстов. Еще в XIX в. в большинстве европейских университетов история изучалась на филологических факультетах. В некоторых странах (во Франции, в Бельгии) эти факультеты назывались факультетами словесности, а в Германии и в России они именовались историко-филологическими⁶⁹. Это обстоятельство отражало ту роль, которую продолжало играть на протяжении Нового времени значение истории-текста.

б) История-текст

Классическое понимание истории как литературного жанра активизируется в эпоху Ренессанса. В принципе, апелляции к Цицерону и Квинтилиану обнаруживаются уже в XV в., а в XVI в. ars historiarum (ars historicae) становится модной топикой. Эту филологическую линию, начатую в XV в. представителями итальянской «риторической» историографической школы Леонардо Бруни, в XVI в. развивали на концептуальном уровне, в частности, Бартоло-мео делла Фонте, Франческо Робортелло, Уберто Фольетта, Джован-ни Антонио Виперано, Антонио Риккобони.

В работах этих и многих других авторов история по-прежнему определялась не столько как знание, сколько как рассказ, повествование и т. д. Джованни Антонио Виперано в «Книге о написании истории» (1569 г.) определяет историю как «разумный и украшенный рассказ о человеческих деяниях» («Res gestas prudenter et ornate explicare quod est historiam scribere»). Эту точку зрения разделяли и представители некоторых других историографических школ, например, известный «эрудит» Карло Сигонио: «История — не что иное, как тщательный и ясный рассказ о добродетельных и порочных поступках». Наконец, «литературный» подход к тексту был распространен не только в Италии, но и в других странах, прежде всего во Франции. Так, Марк-Антуан Мюре в «Рассуждении об истории» (1604 г.) писал, что история — это не вещь (res), а описание или повествование (narratio): «История — это повествование, полное и непрерывное, о вещах, совершенных публично»⁷⁰.

⁶⁹ И в настоящее время такой факультет существует, например, в Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ) в Москве.

70 Цит. по: Ваинштеин 1964: 309; Kelley 1998: 191 — 192.

55

«Риторическая» традиция интерпретации «истории» в целом сохранялась на протяжении XVII—XVIII вв., хотя и не была столь заметной, как в XVI в.⁷¹ Отчасти она поддерживалась и на конкретном историографическом уровне, хотя литературные достоинства исторических текстов постепенно были принесены в жертву политическому анализу.

Параллельно продолжала развиваться «художественная» историческая литература. Неизменную популярность, унаследованную от Средневековья, сохраняли исторические поэмы. Наряду с этим все шире распространяются исторические пьесы, охватывающие весь спектр драматургии — от трагедии и драмы до комедии и сатиры (например, в Англии были весьма популярны «исторические» пьесы Шекспира)⁷². При этом различие между собственно историческими текстами и историческими художественными произведениями (поэмами и пьесами) не только не ослаблялось, но усиливалось, что закреплялось синтаксическими характеристиками соответствующих типов текстов. Исторические поэмы и пьесы назывались поэмами и пьесами, а не «историями».

Новый импульс «риторическое» направление в историописании и соответствующие представления об истории получают в конце XVIII—начале XIX в. прежде всего благодаря писателям-романтикам (подробнее см. т. 2). Романтики возродили традиции творческого, интуитивного, эстетического подхода к истории: например, для Шеллинга наиболее адекватной формой постижения прошлого было «историческое искусство». Некоторые выдающиеся писатели того времени одновременно становились авторами вполне серьезных, «научных» работ по истории, привнося в них, естественно, свой литературный талант — достаточно упомянуть Ф. Шиллера («История отпадения Соединенных Нидерландов от испанского владычества», 1788 г.; «История Тридцатилетней войны», 1790—1792 гг.), А. С. Пушкина («История пугачевского бунта», 1833 г.) или П. Ме-риме, написавшего работы по древнеримской истории (1841 — 1844 гг.), истории Испании (1848 г.) и т. д. Но речь отнюдь не шла о слиянии «художественной» и «нехудожественной» исторической литературы, что особенно видно при сравнении «художественных» и «научных» исторических работ перечисленных авторов.

Что касается художественной литературы, то именно в конце XVIII—начале XIX в., в дополнение к историческим поэмам и пьесам, формируется по сути дела новый жанр — «исторический ро-

См.: Guicciardi 1980. См.: Варг 1979 [1976].

56

ман», у истоков которого стояли в Англии — В. Скотт, Э. Дж. Бул-вер-Литтон, во Франции — В. Гюго, А. де Виньи, А. Дюма, П. Ме-риме, в Германии — И. Гёте, в Италии — А. Мандзони, в США — Ф. Купер. В XIX в. исторические романы, вкупе с появившимися вслед за ними «историческими повестями», — один из самых популярных литературных жанров⁷³.

К жанру исторического романа начинают относиться прозаические произведения романической формы, действие которых лежит за пределами памяти современников. Но под общую рубрику «исторического романа» попадали и продолжают попадать достаточно разные произведения, различающиеся (мы оставляем в стороне художественные достоинства) степенью исторической достоверности. В лучших образцах исторической прозы их авторы опираются на серьезные научные исследования и даже на архивные материалы, используя в своих текстах документы, газетные публикации и другие исторические источники. Л. Толстой, например, включил в повесть «Хаджи-Мурат» подлинное письмо кавказского наместника графа Воронцова. Но есть примеры и прямо противоположного свойства.

Пытаясь классифицировать различные «исторические» романы, У. Эко пишет, что в литературе существует три способа рассказывать о прошлом. Первый — когда прошлое используется как предлог, как фантастическая предпосылка, дающая свободу воображению. Второй — «роман плаща и шпаги в духе Дюма». В этом случае узнаваемость прошлого обеспечивается «наличием персонажей, взятых из энциклопедии (Ришелье, Мазарини), которые здесь совершают действия, не зафиксированные в энциклопедии (интриги с миледи, сотрудничество с неким Бонасье), но и не противоречащие тому, что сказано в энциклопедии». Эко называет это обстановкой «так называемой подлинности», потому что и реальные, и вымышленные герои действуют, руководствуясь общечеловеческими мотивами, не увязанными жестко с психологическими и моральными характеристиками времени. Только третий способ изображения прошлого, когда реальные или вымышленные герои говорят и действуют так, как могли бы говорить и действовать люди того времени, по Эко, как раз и есть исторический роман⁷⁴.

⁷³ Например, в Германии XIX в. «в области литературы доминируют исторические романы (Виллибальд Алексис, Йозеф Виктор фон Шеффель, Теодор Фонтане, Феликс Дан, Густав Фрайтаг, Конрад Фердинанд Майер, Вильгельм Раабе) и исторические пьесы (Мартин Грайф, Эрнст фон Вильденбрух)» (Эксле 1996 [1993]: 216).

⁷⁴ Эко 1989 [1980]: 464—465.

57

Оставляя в стороне художественную литературу, вернемся к «научной» истории-тексту. Писатели-романтики послужили образцом для историков в работе над художественной стороной исторических текстов, что было очень важно в то время для завоевания внимания публики. Работы большинства крупных историков XIX в. отличаются несомненными литературными достоинствами, что высоко ценили их современники.

В числе авторов, чьи исторические труды написаны выразительным языком, отличаются интересной композицией и прочими стилевыми признаками хорошей прозы, выделяются О. Тьер-ри, Ж. Мишле, А. де Токвиль, И. Тэн, Л. фон Ранке, Я. Бурк-хардт, Т. Карлейль, Т. Маколей, С. Соловьев, В. Ключевский. В силу несомненных художественных достоинств, удачно дополняющих научную ценность их работ, произведения этих и некоторых других историков XIX в. в следующем столетии стали объектом пристального интереса со стороны филологов (к работам по «поэтике» или «риторике» исторических текстов, появившимся в последние десятилетия, мы вернемся чуть ниже). К сожалению, по ряду причин, о которых мы скажем далее (гл. 8), в последние десятилетия XIX в. выразительный литературный стиль постепенно становится среди историков скорее исключением, чем правилом.

в) История-реальность

Как отмечалось выше, «история» в значении реальности, не связанной с конкретным текстом, впервые стала использоваться в иудео-христианской традиции еще в первые века нашей эры. Но только в Новое время, более того, лишь со второй половины XVIII в., это значение «истории» занимает место, сопоставимое с «историей-текстом» и «историей-знанием», а отчасти даже подавляет их. Широкое распространение значения «истории-реальности» было связано с появлением другого понятия, а именно — «философии истории», то есть философского осмысления истории-реальности. Возникновение словосочетания «философия истории» (в отличие от многих других) может быть "точно датировано: оно впервые использовано в работе Вольтера «Философия истории», изданной в 1765 г.

Как отмечает Р. Козеллек, именно в 1760—1780-е годы, т. е. в период возникновения философии истории, слово «история» начинает употребляться преимущественно в единственном числе (прав-

58

да, Козеллек в основном анализирует слово Geschichte)⁷⁵. Это свидетельствует о доминировании значения «истории» как «бытия человечества во времени», подавляющем прежнее значение «истории» как текста, которое влекло за собой преимущественное использование этого слова во множественном числе⁷⁶. Позднее эту связь выразил И. Дройзен в формуле «за историями находится История»⁷⁷.

Иногда при философском осмыслении значения «истории-реальности» она «доопределялась» («история человечества» у И. Гер-дера, «всеобщая история» у И. Канта, «мировая история» у К. Брей-зига и т. д.). Позднее, уже во второй половине XX в., стала «доопределяться» сама философия истории-реальности — ее начали обозначать как «онтологическую», «субстанциальную» или «спекулятивную» философию истории, чтобы отличить от философской рефлексии по поводу других значений «истории», т. е. философии истории-текста и философии истории-знания.

Здесь мы не будем подробно останавливаться на содержании философских представлений по поводу истории-реальности (см. т. 2). Отметим лишь, что несмотря на бесчисленное количество философских работ, посвященных обсуждению «смысла истории», в подавляющем большинстве случаев понятие истории в значении реальности имеет один и тот же смысл — «бытие человечества во времени». Этот смысл, во-первых, подразумевает «всеобщий» («глобальный» — в современной терминологии) подход к истории — «мельчайшими» объектами здесь являются «народы», «культуры» или «цивилизации». Во-вторых, в рассматриваемом смысле акцентируется динамический аспект исторической реальности — речь обязательно идет о процессе, разворачивающемся во времени (изменение, развитие, подъем и упадок и т. д.). Именно этим, в первую очередь, историософский смысл «истории-реальности», сложившийся в Новое время, отличается от теологического смысла «истории-реальности» в эпоху Средневековья, ибо последний в основном имел статичный характер.

75 Koselleck 1985 [1979]: 29—33.

⁷⁶ Ср., например, названия работ Рихера Реймского («Historiarum libri III») или Ж. Бодена («Methodus ad facilem historiarum cognitionem»), которые переведены на русский как «История» и «Метод легкого познания истории» (Ри-хер Реймский 1997; Воден 2000 [1566]), хотя «historiarum» — род. падеж от «historiae», что означает «истории» во множественном числе. До второй половины XVIII в. «история» в единственном числе в основном употреблялась в работах по церковной истории, от «Historia ecclesiastica...» Беды Достопочтенного до «Discours de l'histoire universelle» Ж. Боссюэ (1681).

⁷⁷ Droysen 1958 [1858]: 354.

59

С середины XIX в. «история» в значении реальности постепенно начинает использоваться не только в философских, но и в исторических работах, хотя и не слишком активно — сами историки по-прежнему ориентировались в первую очередь на значение «истории-знания», в крайнем случае — «истории-текста». Гораздо большую, чем в профессиональной среде, популярность историософское значение «истории» обрело в общественно-политической лексике, где, впрочем, оно постоянно смешивалось (и продолжает смешиваться по сей день) со значениями истории-знания и истории-текста.