В пробуждении народных масс помимо студенчества, как «самой отзывчивой», по словам В. И. Ленина, части интелли­генции [10, с. 343], заметную роль сыграли учителя государст­венных школ, и особенно те, кто принадлежал к так называе­мой низкоквалифицированной группе (примерно 1/3 из более чем 18 тыс. учителей к началу 1974 г.). Эта группа в отличие от учительской элиты по своему социальному происхождению и имущественному положению ближе всего стояла к трудовому люду. «Низкоквалифицированные» учителя воспринимали не­взгоды городской и сельской бедноты, как свои собственные. Пройдя подготовку в педагогических училищах и получив не­высокую учительскую квалификацию из-за своего неполного (восьми-десятилетнего) школьного образования, они занимали невысокие позиции в государственной системе народного про­свещения. В социальном плане это были наименее оплачивае­мые и наиболее эксплуатируемые учителя: на их долю прихо­дились классы с 52 учениками в каждом, в школах, где они работали, не хватало учебников, парт и помещений; элитарные же коллеги трудились в хорошо оснащенных школах и с мень­шим числом учащихся в классах (по 31 человеку); в середине 60-х годов в начальной школе первые получали ежемесячно немногим более 100 эф. долл., а вторые — около 200 эф. долл.; в 1973/74 учебном году — соответственно 153 эф. долл. и 250 эф. долл. [262, с. 52]. Но даже элитарные учителя были полностью далеко не обеспечены. Дело в том, что в начале 60-х годов при годовом доходе в 2400 эф. долл. после оплаты за питание, транспорт, жилье и приобретение одежды остава­лось лишь 5,4% средств на отдых, книги, газеты и т. д. «Мно­гие служащие и младшие государственные чиновники,— отмеча­ли американские исследователи,— живут на грани бедности...» [336, с. 149].

Несмотря на имевшиеся противоречия в учительской среде из-за неодинаковых условий труда и зарплаты, преподаватели школ в своей массе придерживались радикальных взглядов. Под их давлением Ассоциация учителей Эфиопии, руководство ко­торой было консервативно настроено, все решительнее отстаи­вала интересы рядовых членов. В 1968 г. в результате крупной забастовки учителей правительство повысило им заработную плату. В 1973 г. они вновь прекратили занятия в классах, по­требовав очередного повышения жалованья, ибо вследствие роста стоимости жизни у них не хватало средств даже на са­мое необходимое. На этот раз забастовавшие учителя выступили [277] и против намечавшейся правительственной реформы школь­ного образования, основное содержание которой стало известно; общественности. В этом их поддержали студенты и старше­классники.

Вопрос о школьной реформе приобрел особое значение в предреволюционной Эфиопии. Развернувшиеся дискуссии во­круг него, массовые манифестации протеста против правитель­ственных предложений, открытая критика руководства страны в связи с предлагавшимися изменениями — все это активизиро­вало различные слои общества, усиливало антиимператорские настроения.

Демократические силы уже много лет как настаивали на радикальной перестройке школьного образования, которое долж­но было, по их мнению, стать массовым, доступным всем де­тям, а также учитывающим интересы всей страны. Дело в том, что, как отмечалось в специальном докладе МОТ, система об­разования в Эфиопии характеризовалась «крайним формализ­мом и академичностью» и была «приспособлена к потребностям горстки современного городского меньшинства и поставлена на службу элите» [42, с. 9]. Кроме того, образование в стране получало лишь небольшое количество детей: в 1971/72 г. госу­дарственные, церковные, миссионерские и частные школы по­сещали 16,3% детей семи-двенадцати лет и 4,1% тринадцати-восемнадцатилетних [42, с. 63—64].

Власти понимали, что внутренние и внешние обстоятельст­ва (например, возраставшая роль Эфиопии в антиколониаль­ном движении в Африке) настоятельно требовали реконструк­ции системы образования, повышения уровня грамотности в стране. С этой целью они привлекали иностранных экспертов, по совету которых, согласно ироническому замечанию бывшего преподавателя Аддис-Абебского университета М. Абира, тра­тились «значительные средства на очень дорогостоящие учеб­ные пособия и эксперименты, в то время как не было денег, что­бы сделать зарплату эфиопских учителей более привлекатель­ной для закрепления наиболее подготовленных из них в школе» [262, с. 51].

Вплотную к подготовке реформы (именно реформы, а не составлению докладов о состоянии школьного дела, экспери­ментов и т. п.) правительство приступило на рубеже 60—70-х годов; ее основные положения оно держало долгое время в тайне. В 1973 г., однако, содержание предполагаемых измене­ний стало явным. Учителя и учащаяся молодежь усмотрели в ней стремление правительства затормозить развитие образо­вания в стране и усилить эксплуатацию работников просвеще­ния, ибо с осени 1974 г. предлагалось увеличить продолжитель­ность учебного года до 210 дней вместо 180, сократить срок обучения с 12 лет до 10, ввести двухсменные занятия, сделать упор на начальное образование, сократив при этом высшее и среднее, и т. д. Ассоциация эфиопских учителей квалифицировала [278] ее как попытку властей создать иллюзию улучшения школьного дела в Эфиопии, обречь население на длительное полуграмотное существование, переложить на родителей бремя расходов, а на учителей возложить дополнительные затраты труда при прежней зарплате. Общественность увидела в этой школьной реформе также стремление властей сдержать темпы эфиопизации в учреждениях и на предприятиях, как и прежде широко приглашать из-за рубежа специалистов на правитель­ственную службу, в армию, полицию и во все сферы хозяйствен­ной жизни.

Массовое использование иностранцев, предназначенное в конечном счете для упрочения режима, уже давно вызывало нарекания в стране. Еще в июне 1960 г. эфиопская пресса пи­сала о необходимости разумного подхода к привлечению зару­бежных экспертов, получавших высокое жалованье [405, с. 345]. Возмущение эфиопов засильем иностранцев особенно возросло, когда к концу 60-х годов возникла квалифицированная безра­ботица. Правительство обещало провести эфиопизацию кадров. К середине 70-х годов в этом направлении были сделаны лишь робкие шаги. Продолжавшееся привлечение иностранных спе­циалистов не только ограничивало возможности трудоустройст­ва эфиопской молодежи, но и задевало чувство национального достоинства всего населения, которому были свойственны глубокие патриотические традиции.

Крестьянские волнения

Неспокойно оказалось и в эфиопской деревне. Недовольство охватило широкие крестьянские массы. К 70-м годам участились стихийные выступления крестьян против своеволия помещиков, правительственного гнета.

Значителен был протест сельской бедноты в тех районах (Чиллало, Уоламо, Ында-Сылласе, Фэнотэ-Сэлам и др.), кото­рые попадали под действие «зеленой революции». Интенсивное внедрение капитализма на этих территориях сопровождалось ростом социальной несправедливости, усилением гнета крестьян, их дальнейшим обезземеливанием и массовым изгнанием с арендованных участков, все убыстряющимся оттоком сельских жителей в города, где они пополняли ряды маргиналов, усиле­нием кулацкой прослойки, притом преимущественно из амхара, лишением кочевых народов традиционных пастбищ, увеличением числа земельных споров в судах, отражением чего является чуть ли не удвоение в 1973 г. судебных затрат на разбиратель­ство подобных дел в сравнении с 1967 г., когда расходовалось 4,5 млн. эф. долл. [110, хамле 20, 1959]. Резкое ухудшение условий жизни, и особенно изъятие земель, вольно или неволь­но толкало крестьян и кочевников на сопротивление властям, помещикам, кулакам. Неоднократно происходили вооруженные [279] стычки с полицией и армейскими подразделениями: например, в 1971 г. в Нэгэле; в местах расселения афаров; в Бако. Такие стычки подрывали стабильность императорского режима и уси­ливали чувство социального протеста, этноконфессиональной неприязни.

Капитализм, проникавший в эфиопскую глубинку в сочета­нии с прозелитизмом в вероисповедание эфиопской церкви и установлением прямого контроля феодалов амхара, разрушал традиционные ценности ряда народов, находившихся на дофео­дальной или раннефеодалыюй стадии. В противодействие по­тере своей самобытности, сложившегося уклада жизни и при­вычных взаимосвязей они нередко обращались к помощи выра­ботанных веками автохтонных религий и этнических представ­лений, несколько модифицировали их в соответствии с новыми условиями, придавая им порой характер целого социального движения. Ярким примером здесь может служить движение Вапдо Магано у сидамо, насчитывающих около 600 тыс. чело­век и проживающих приблизительно в 260 км к югу от Аддис-Абебы (см. подробнее [314, с. 399—413; 315, с. 89—109]).

Вряд ли могли не чувствовать своей ущемленности сидамо и оромо в провинции Сидамо, когда и тем и другим было отказано в получении государственных земель в Шемена Кедида из-за незнания амхарской грамоты [345, с. 131].

Своеобразную конфессиональную окраску приняло движение крестьян-оромо в западной части Уоллега, и прежде всего в области Гимби, где проживало большинство приверженцев евангелической церкви «Мекапе Иесус», созданной в 1958 г. При поддержке молодых сотрудников министерства националь­ного общественного развития они начали с 1971 г. организо­вывать снабженческо-сбытовые кооперативы и комитеты по раз­решению взаимных земельных споров, использовать современ­ную агротехнику, закупать сельскохозяйственное оборудование, минеральные удобрения. В результате возникла конфликтная ситуация между крестьянами-арендаторами и помещиками. Отношения между ними еще более обострились, когда первые, следуя призывам упоминавшихся министерских работников, от­казывались выполнять ежедневные бесплатные трудовые повин­ности землевладельцам, делать им традиционные подношения, безропотно повиноваться. Брожение в крестьянской среде про­должалось даже тогда, когда в 1972 г. представителей мини­стерства насильственно вынудили покинуть провинцию [395, с. 171 — 174].

Более острая ситуация сложилась в провинции Бале в 1963—1970 гг., где бушевало пламя восстания крестьян-оромо, среди которых постепенно выкристаллизовывалось стремление к независимости. «Провинция Бале,— писали М. Оттауэй и Д. Оттауэй,— представляла собой яркий пример эксплуатации и плохого управления из Аддис-Абебы. В ней было всего лишь несколько дорог, больниц и школ, да и те обслуживали главным [280] образом амхара-христиан...» [355, с. 92]. Восстание, воз­никшее вначале как реакция земледельцев и скотоводов-кочев­ников на попытку правительства с помощью силы заставить их платить налоги, расширялось с каждым годом, охватывая все новые районы Бале. К нему примкнула местная админист­рация, формировавшаяся частично из оромо, землевладельцы-оромо, а также часть сомалийцев, проживавших на юге про­винции. Восстание возглавлял Вако Гуту, никому до того не­известный житель области Дело. Повстанцы нанесли несколько чувствительных ударов правительственным войскам. Особое беспокойство в Аддис-Абебе вызвало то обстоятельство, что наметились контакты Вако Гуту с Могадишо и «Фронтом ос­вобождения Западного Сомали», нелегально действовавшим на территории юго-восточной Эфиопии. При помощи хорошо воо­руженных воинских соединений, традиционной системы подкупа руководителей правительству удалось сломить сопротивление крестьян-оромо (см. подробнее [309, с. 214—217; 355, с. 91 — 93]). У них изъяли десятки тысяч гектаров плодородной зем­ли и передали христианам — поселенцам, сражавшимся на сто­роне Аддис-Абебы.

Еще продолжались бои в Бале, а властям пришлось на­правлять крупные армейские и полицейские силы для подав­ления крестьянских волнений в Иллубаборе, Уолло, Сидамо и других провинциях. Всюду крестьяне выступали против непо­мерных налогов, изъятия земли, растущего этноконфессионального гнета. «Факты... (крестьянских.— Авт.) волнений могут быть обнаружены во всех провинциях»,— писал П. Джилкс [309, с. 257].

В 1973 г. в горах Чэрчэр возобновили боевые действия крестьяне-оромо, на этот раз ими руководил Элемо Култи, ко­торый провозгласил создание Фронта освобождения оромо (ФОО). В то время ФОО выступил против местных феодалов, администрации и крупных владельцев ферм.

Эфиопскую деревню во многих районах охватило массовое недовольство в связи с принятием в 1967 г. закона о сельско­хозяйственном налоге, согласно одному из положений которого отменялся с крестьян налог вместо десятины, но зато вводился фиксированный налог с дохода от урожая. Многие на селе, да и в городе увидели в этом постановлении новый шаг прави­тельства по пути усиления феодально-монархического гнета, дальнейшего ограбления крестьян. Высказывались опасения (позднее подтвердившиеся), что с них наряду с новым налогом будут по-прежнему собирать налог вместо десятины. Были и другие возражения против вводимого налога (увеличение власти помещиков, деревенских старост — чыкка-шум, повышение эко­номической зависимости крестьян от землевладельцев и т. д.).

Наиболее яростное сопротивление новому закону оказали в Годжаме. Уже в мае 1968 г. восстали крестьяне 5 областей провинции, а вскоре поднялись жители других районов. Возникла [281] даже своеобразная организация, руководившая вооружен­ной борьбой. Годжамцы требовали не только отмены постанов­ления, но и отставки генерал-губернатора провинции шоанца дэджазмача Цэхай Инко Сылласе. После ряда кровопролитных боев Хайле Селассие приостановил в Годжаме действие закона 1967 г., отстранил генерал-губернатора и согласился на вывод войск, специально присланных в Годжам для подавления вос­стания. На такую позицию дворца повлияли также многочис­ленные демонстрации студентов и старшеклассников в Дэбрэ-Маркосе, Дэбрэ-Бырхане и Аддис-Абебе, а также протесты учителей.

В начале 70-х годов по тем же причинам, что и в Годжаме, взялись за оружие крестьяне Бэгемдыра. А вскоре, в связи с жестокой засухой, поразившей в 1972—1974 гг. 9 из 14 про­винций и унесшей из-за разразившегося голода сотни тысяч жизней, ситуация в деревне и о целом в стране еще больше обострилась. Самым широким слоям населения со всей очевид­ностью стало ясно, что власти не в состоянии разрешить про­тиворечия в обществе и что императорский режим изжил себя.

Бездействие властей в отношении людей, терпящих бедствие из-за многолетней засухи, беззастенчивый грабеж и так уже вконец обнищавших масс со стороны чиновничьей верхушки и знати, сознательное сокрытие фактов трагедии, продолжаю­щийся экспорт зерна в условиях катастрофической нехватки продовольствия, а с 1973 г. и реэкспорт зерна, поступавшего из-за рубежа в порядке помощи, расхищение средств, собран­ных эфиопским населением в фонд поддержки голодающих, неэффективность Национального комитета по оказанию помощи пострадавшим от засухи, созданного правительством благодаря усилиям студентов и преподавателей школ и вузов, факты продажи по спекулятивным ценам должностными лицами вак­цины и карточек на получение продуктов питания, полученных безвозмездно от международных организаций и подлежащих бесплатному распределению, — все это не могло оставить без­участными широкие массы населения. «Несмотря на то что отсутствие дождей было непосредственной причиной... траге­дии, — отмечалось в специальном докладе эфиопскому прави­тельству в мае 1974 г., — ее результаты не могут рассматри­ваться исключительно как „акт божьей воли". В действитель­ности трагедия была обусловлена безответственностью прави­тельства, злоупотреблением властью, чрезмерной даже по эфи­опским масштабам коррумпированностью местной администра­ции... несправедливой и архаичной системой землевладения и полным отсутствием объектов инфраструктуры...» [374, с. 6—7],

Народ больше не мог терпеть унижений, беззакония, нищеты, бесправия и голода. В представлении многих экономический и политический кризис в Эфиопии ассоциировался с именем Хай­ле Селассие, олицетворявшего абсолютистско-монархическое государство. [282]

К 1974 г. в Эфиопии сложилась накаленная атмосфера об­щественного неприятия существовавших порядков и понимания необходимости решительного поворота в историческом развитии.