Императорский режим, олицетворявший абсолютистско-монархический строй, начиная с 1956 г. сосредоточил все свое внимание на дальнейшем укреплении власти Хайле Селассие I и, следовательно, классового господства феодалов. Этой задаче были подчинены все основные внутри- и внешнеполитические шаги правительства. Любой успех эфиопской дипломатии на [252] международной арене раздувался властями для поднятия пре­стижа императора, который представлялся как один из выдаю­щихся деятелей на земном шаре, неизменно выступающий за мир, социальный прогресс и гуманизм и пользующийся огром­ным уважением.

Самый незначительный сдвиг в хозяйственном строительстве страны, уже не говоря о вводе в строй крупных объектов (пуск ГЭС на р. Финчаа, строительство текстильной фабрики в Акаки и др.), широко использовался для подтверждения официаль­но пропагандируемой концепции о том, что вся деятельность монарха направлена на благо народа, что все связанное с его именем свято и не подлежит критике, что трон — основа буду­щего страны и что император — высший арбитр нации, ниспос­лан богом и постоянно заботится о каждом жителе империи, создатель современной Эфиопии, развивающейся неуклонно под его руководством по пути прогресса. В одном эфиопском жур­нале в 1967 г. утверждалось даже, что все сделанное в стране за минувшие 50 с лишним лет было совершено Его Вели­чеством, декретировано Его Величеством или осуществлено на­родом, живущим мыслями о Его Величестве, и что «не правиль­нее ли сказать, что Его Величество — это вся Эфиопия?» [139, 1967, т. 6, № 2, с. 3].

Режим, использовавший традиционные социально-политиче­ские, религиозные и социально-психологические ценности и представления, не смог выдвинуть никакой общенациональной цели развития, которая соответствовала бы идеям второй по­ловины XX в., когда в условиях нарастания сил социализма рухнули колониальные империи западных держав и националь­но-освободительные революции стали перерастать в ряде госу­дарств Азии и Африки в социально-освободительные. Вся по­литическая, социально-экономическая и идеологическая деятель­ность государства концентрировалась в императорском дворце, все важнейшие решения, определявшие судьбы страны, прини­мались во дворце. Император самодержавно руководил всеми государственными делами. И это — несмотря на демагогическое заявление Хайле Селассие 14 апреля 1961 г., содержащее отри­цательный подтекст: «Кто сегодня может быть экспертом во всех областях? Кто сегодня может единолично принимать ре­шения, необходимые для управления правительственными про­граммами?» [391, с. 97]. Были предприняты некоторые шаги, внешне как будто подтверждавшие намерение Хайле Селассие покончить с собственным единовластием: например, в 1962 г. в Аддис-Абебе обнародовали проект закона о местном само­управлении. Однако в действительности все оказалось иначе, хотя кое-кто из западных ученых и определил 60-е — начало 70-х годов в правлении Хайле Селассие как время «децентра­лизованной централизации» [391, с. 49].

Даже передав в 1966 г. некоторые прерогативы исполнитель­ной власти премьер-министру, он продолжал внимательно следить [253] за работой правительства и многократно вмешивался в его деятельность, подтверждая тем самым, что является главой исполнительной власти в стране. Более того, Хайле Селассие специально создал личный кабинет, перепоручив ему, несмотря на сопротивление министров, многие правительственные функции, в том числе контрольные [345, с. 219—222]. Мнение этого органа императорской власти после одобрения Хайле Селас­сие имело решающее значение.

В 1974 г. бывший премьер-министр Аклилю Хабтэ Уольд в следственной комиссии, созданной военными, признал, что «фактически премьер-министром был сам император» и что «другим реальным премьер-министром была старшая дочь мо­нарха Тэнанье Уорк, которая меняла решения совета министров по своему усмотрению» [259, с. 195]. Показательно также мне­ние одного эфиопского профессора, возглавившего в самом начале эту комиссию, о том, что правительство монархической Эфиопии — это «частная акционерная компания» [392, с. 29].

В правящих кругах после устранения Уольдэ Гийоргиса Уольдэ Йоханныса очень влиятельной фигурой стал могущест­венный рас Асратэ Каса, за которым в Эфиопии признавалась роль второго лица в империи после премьер-министра, не счи­тая самого монарха. Польский публицист Р. Капусцинский, опросив десятки бывших царедворцев, допускает даже, что Ас­ратэ Каса был вторым после Хайле Селассие лицом в струк­туре власти в Эфиопии [195, № 7, с. 193]. Ярый консерватор, он выступал как главное действующее лицо против сколько-нибудь серьезных политических реформ, необходимость которых ощущалась все острее. Вокруг него сгруппировались те силы при дворе, в центральной и провинциальной администрации, ко­торые отстаивали незыблемость абсолютистско-монархического строя, неизменность его экономических и социальных основ, а также косность политических структур.

Другим крупным сановником при дворе был Йильма Дэрэса, почти десять лет возглавлявший министерство финансов и сумевший собрать под своим началом немало способных вы­пускников английских и американских вузов. По мнению П. Джилкса, «министерство финансов при Йильма Дэрэсе... стало относительно независимой бюрократической организацией» и «высоко персонифицированным учреждением», где служебная карьера сотрудников зависела от расположения самого минист­ра и уровня компетентности [309, с. 82]. Более того, П. Шваб назвал министерство финансов, состоявшее из 1784 сотрудни­ков в центральном аппарате, 3538 служащих на местах и 2027 человек специальной финансовой полиции, одной из «глав­ных сил... централизации политической системы в Эфиопии» [391, с. 101 —102, 138]. Это и понятно, поскольку через данное ми­нистерство осуществлялась политика государственных финан­сов, направленная на укрепление абсолютизма.

Когда обнаружилось, что Йильма Дэрэса, используя министерские [254] возможности, близость к императору, особо заинтере­сованному в фискальных делах, свое этническое и социальное происхождение (он принадлежал к высшей традиционной знати оромо), приобретал все более решающее положение при дворе, его в соответствии с императорской политикой «шум-шир» назначили министром торговли. Тем самым ослабли позиции группировки Йильмы Дэрэсы, не упрочились они и тогда, когда он стал членом совета короны, совещательного органа при императоре.

В самых высших сферах власти к концу 60-х — началу 70-х годов сложилось еще несколько политических группировок, пы­тавшихся заручиться поддержкой Хайле Селассие и искавших ему на случай смерти преемника среди 15 претендентов на престол (наследный принц Асфа Уосэн, его сын Зэра Яыкоб, внук императора Искандэр Дэста и др.).

Одна из них во главе с премьер-министром Аклилю Хабтэ-Уольдом, занявшим этот пост в 1961 г., обеспечила за более чем десятилетний период его пребывания на этом посту проч­ные позиции в стране, особенно в государственном аппарате. В нее входили министр финансов (с 1969 г.) Маммо Таддэсэ, министр внутренних дел (с 1969 г.) Зоуде Гэбрэ Хыйуот, ми­нистр земельной реформы и администрации (с 1970 г.) Мулату Дэббэбэ, государственный министр в министерстве финансов (с 1969 г.) и др. Она имела значительный экономический и по­литический вес. Эта группировка, самым тесным образом свя­занная с родовой аристократией и поддерживавшая ее инте­ресы, полагала сохранить и в будущем свои привилегии и пре­имущества, основанные па нещадной эксплуатации народных масс. Она придерживалась курса на медленное «вползание» эфиопского общества в капитализм. Включая в свои ряды мно­гих представителей компрадорской буржуазии и бюрократии, эта группировка служила своеобразным мостом между мест­ными эксплуататорами и международным империализмом. Ее лидер еще в 50-е годы провозгласил курс на создание «Великой Эфиопии», простирающейся от мыса Рас Кассар до Индий­ского океана [265, с. 89]. От него, правда, в Аддис-Абебе, стре­мившейся играть «роль организатора Африканского континента» [152, 04.03.1964], вскоре решительно отмежевались.

Ей противостояла группировка представителей знати и бю­рократии, пользовавшихся известностью либералов и объеди­нившихся вокруг Ындалькачоу Мэконнына, члена одной из ро­довитых феодальных фамилий (его отец в 40-е годы занимал пост премьер-министра). Они выступали за ускорение капита­листического развития страны, но без применения решитель­ных мер по ликвидации феодализма. Эта группировка придер­живалась идеи «управляемой демократии», т. е. введения ограниченных политических свобод с одновременным распространением строгого государственного контроля над политической и духовной жизнью общества. [255]

При дворе большое значение имели также группировки, воз­главлявшиеся Тэнанье Уорк, адъютантом императора генерал-лейтенантом Ассэфой Дэмиссе и наследным принцем Асфа Уосэном, многолетнее пребывание которого по болезни за гра­ницей намного ослабило позиции его сторонников.

Отношения Хайле Селассие и наследника в течение многих десятилетий оставались прохладными, а временами даже на­пряженными. Не улучшило их, разумеется, привлечение Асфа Уосэна к попытке государственного переворота в 1960 г.

Хайле Селассие фактически изолировал наследника от учас­тия в государственных делах, не давая ему тем самым утвер­диться в политических структурах страны. Не помогла Асфа Уосэну и мать, императрица Мэнэн, которая до самой своей смерти в 1962 г. неизменно была на стороне своего старшего сына. Потеря двух других сыновей, любимого Мэконнына (ум. в 1957 г.) и Сахле Селассие (ум. в 1961 г.), несколько при­мирила Хайле Селассие с Асфа Уосэном, но особой заинтересо­ванности монарха в политической судьбе наследника так и не наступило. Он благоволил к внуку Искандэру Дзета и детям (особенно старшему сыну) покойного Мэконнына. С гибелью в автокатастрофе последнего расчеты тех, кто делал на него при дворе ставку, не оправдались: ведь многие в стране и за рубежом полагали, что со временем Хайле Селассие провоз­гласит Мэконнына своим преемником.

Положение в императорской семье сказывалось на деятель­ности государственных органов. Отдельные, очень влиятельные ее члены, используя близость х монарху, вмешивались в ре­шения правительства, отменяя их или выхолащивая содержа­ние принятых постановлений. Перед ними заискивали придвор­ные, министры, крупные предприниматели, высшие правительст­венные чиновники, военачальники. В свою очередь, члены импе­раторской фамилии, преследуя собственные интересы, стара­лись заручиться поддержкой влиятельных сановников империи, могущественных потомков аристократических семей, видных бизнесменов, правительственной бюрократии, иностранного ка­питала.

Значительную роль в правящих кругах играла также груп­пировка высших военачальников, сплотившихся вокруг пред­седателя сената генерал-лейтенанта Абий Абэбэ, имевшего большой авторитет и поддержку вооруженных сил. Она отстаи­вала принцип большего участия армии в управлении государ­ством.

Немного известно о группировке влиятельного генерала Амана Микаэля Андома, пользовавшегося широкой популярностью в армии и имевшего последователей даже среди мусульман. В газете «Кениа уикли ныюс» от 10 июля 1959 г. сделан намек на то, что в свое время он имел контакты с президентом Егип­та Г. А. Насером, который просил императора назначить Амана Микаэля Андома на ответственный дипломатический пост в [256] эфиопском посольстве в Каире. Во дворце, желая пресечь рас­пространение в офицерской среде националистически-прогрес­сивных настроений (так называемых насеристских взглядов), незамедлительно сняли Амана Микаэля Андома с должности командующего одной из четырех дивизий эфиопской армии и объявили об отправке его в Париж в качестве военного атташе. Впоследствии он приобрел репутацию фрондирующего ге­нерала.

Все эти группировки в вопросах внешней политики придер­живались в целом прозападной ориентации, хотя и с извест­ными вариациями. Общим было и то, что они стремились к под­держанию (и, естественно, дальнейшему увеличению) высокого престижа, каким пользовалась Эфиопия в афро-азиатском и ла­тиноамериканском мире. Особое внимание уделялось повыше­нию ее роли в антиколониальном движении африканских стран. Папафриканские идеи, сочетавшиеся со стремлением превратить Эфиопию в одну из динамично развивающихся стран, были при­сущи части высшего административного и управленческого пер­сонала, а также чиновникам низших рангов.

К концу 60-х годов все большее значение в государственном аппарате, насчитывавшем более 60 тыс. служащих, приобретали недавние выпускники местных и зарубежных вузов, занявшие ответственные должности. В целях привлечения их на свою сторону во дворце пошли даже на создание таких правительст­венных постов (помощники министров, государственные ми­нистры и т. д.), введение которых не было продиктовано необ­ходимостью. Считалось, что министр иностранных дел Кэтэма Ифру отстаивает интересы этой, так называемой, новой обра­зованной элиты [290, с. 29], по социальному происхождению относившейся большей частью к худородным слоям феодально­го класса или разночинцам.

Многие ее представители видели бесперспективность разви­тия Эфиопии в заданных императором рамках, были убеждены в необходимости перемен. Некоторые из них выделялись широ­той своих политических взглядов и глубиной понимания истин­ных причин отсталости страны. Они-то и высказывались о необ­ходимости в Эфиопии реформ (прежде всего в аграрной облас­ти), аналогичных по своему характеру осуществленным в СССР преобразованиям [336, с. 198].

Однако среди государственно-бюрократического персонала преобладали идеи буржуазного развития страны. В этих кругах даже не допускали мысли о возможности социалистической перспективы Эфиопии. Выражая их общее мнение, управляющий Банком развития Уорку Хабтэ Уольд, родной брат премьер-министра, твердо заявил, что «цель Эфиопии не состоит в по­строении социализма» [141, 1966, т. 10, № 2, с. 154]. Широкое распространение в правительственных сферах, в других слоях общества получили концепции буржуазного парламентаризма и партийного плюрализма; одновременно происходило обесценивание [257] традиционных представлений о троне, церкви, монар­шей символике и уникальности роли императора.

В этих условиях правящая верхушка не выдвинула никаких общенациональных ориентиров, никакой сколько-нибудь сущест­венной политической программы, учитывавшей бы реальности страны и предназначенной для нейтрализации посредством со­циальной демагогии антиимператорских, антимонархических и антифеодальных сил. Власти по-прежнему делали ставку на абсолютистско-монархические ценности, социально-психологи­ческие представления феодального общества, а также на христианские догмы.

Сам Хайле Селассие неоднократно подчеркивал, что его цар­ствование следует рассматривать как «мост между первыми стадиями развития и последующими» [141, 1973, т. 15, № 4, с. 198]. При этом речь шла о постепенном, эволюционном пере­растании феодализма в капитализм при сохранении политиче­ской власти за феодальным классом и обуржуазивании поме­щиков. В 1962 г. он попытался облечь принципы и цели своего правления в доктрину «демократического общества», согласно которой предусматривались «переход от феодализма к демо­кратии» и ликвидация феодализма без кровопролития, при ува­жении принципов частного землевладения [132, апрель 1962, с. 143]. Впоследствии, однако, ни сам монарх, никто другой из руководства страны ни разу не сослался на эту доктрину, уже не говоря о том, чтобы организовать именно на ее основе це­лое политическое движение.

Вероятно, во дворце опасались, что даже эта куцая доктри­на в случае ее массового пропагандирования как идейной кон­цепции режима оживит общественную жизнь страны, углубит брожение в обществе, вызвав поток критики в адрес абсолю-тистско-монархического строя. Столь незавидная участь «докт­рины демократического общества» связана и с тем, что импе­раторский режим, запрещая всякую организованную полити­ческую деятельность, не имел и собственной партии, а это ослабляло политическую систему абсолютной монархии, огра­ничивало ее возможности идейно-политического воздействия на широкие массы.

3 ноября 1967 г. Хайле Селассие в ответ на вопрос кор­респондента Франс Пресс о конечной цели его правления заявил: «Пробудить в нашем народе понимание современности, вызвать в нем стремление к прогрессу, стимулировать желание улучшить условия своей жизни — такова задача, к выполнению которой мы стремились всю жизнь». Декларативность слов мо­нарха, содержащих сознательно подчеркиваемый приоритет дворца над инициативой, творческими потенциями и энергией масс, очевидна. На исходе 60-х годов Хайле Селассие повторил взгляды сорокалетней давности. Время не коснулось их. Но с неизменностью идей и методов правления Хайле Селассие, архаичностью его режима не могли уже мириться эксплуатируемые [258] слои населения, новые социальные силы, порожден­ные особыми условиями общественно-политической и хозяйст­венной жизни страны и игравшие в ней все возрастающую роль.

Крайней реакционностью и консерватизмом среди государ­ственных институтов отличался парламент. Сенат, назначавший­ся лично императором, и палата депутатов, чьи кандидатуры получали в той или иной форме высочайшее одобрение, рьяно отстаивали свои права, привилегии, интересы, не раз настаива­ли на повышении собственного жалованья. В парламенте сры­вались, как правило, любые законопроекты, содержавшие хоть минимальный намек на изменение аграрных отношений. Слу­чалось, он действовал даже вопреки воле императора, подоб­ная ситуация использовалась для демагогических заявлений о демократизме эфиопской монархии, ее стремлении к улучше­нию социально-экономического положения страны и существую­щем противодействии этому, а также непричастности дворца к антидемократическим акциям.

В рассматриваемые годы в Аддис-Абебе особые надежды возлагали на внешнеполитические связи. Многообразие зарубеж­ных контактов должно было убедить население в широкой меж­дународной поддержке и признании императорской власти. Личные внешнеполитические инициативы Хайле Селассие I ис­пользовались для усиления в стране веры в его руководство и мудрость, для противодействия инакомыслию. Активные меж­дународные сношения рассматривались как средство установ­ления контроля над распространением в стране демократических и социалистических идей. Путем активизации антиколониаль­ной, антиимпериалистической деятельности правящие круги пред­полагали предотвратить возможность появления у лидеров раз­вивающегося мира убеждения в консерватизме правления Хай­ле Селассие, что могло привести к изоляции Эфиопии и спо­собствовать падению режима. Посредством сотрудничества с освободившимися государствами он стремился «обуздать» сепаратистские движения в стране, смягчить этноконфессиональные разногласия, создать новые возможности для проведения своей политики в национальном вопросе. Все усиливавшийся социальный и политический консерватизм предполагалось сбалан­сировать крупными позитивными достижениями эфиопской дип­ломатии. Правящая верхушка надеялась ввести недовольство различных слоев общества в русло антиимпериалистической, ан­тиколониальной борьбы глобального масштаба, т. е. дать внеш­ний выход их политической энергии.

Пытаясь компенсировать серьезные провалы во внутренней политике, Хайле Селассие со второй половины 60-х годов кон­центрировал свое внимание все больше и больше на междуна­родной деятельности. В этой области он рассчитывал снискать признание как активный поборник мира, как миротворец в конфликтных ситуациях. Одновременно достигались бы и цели [259] упрочения его самодержавной власти в стране. Вот почему к Аддис-Абебе с большим огорчением восприняли отказ прису­дить Хайле Селассие Нобелевскую премию мира за 1964 г. Несмотря на эту неудачу, император продолжал добиваться высокого престижа за рубежом, и многое ему удалось здесь, что, однако, не спасло его от критики как за рубежом, так и внутри страны.

Авторитет Хайле Селассие на международной арене резко контрастировал с социально-экономической отсталостью Эфио­пии, консервативностью его режима. Этот-то все увеличиваю­щийся разрыв негативно влиял на традиционную привержен­ность эфиопского населения короне, содействуя росту антиимпе­раторских, антифеодальных настроений.

Намного большая, чем прежде, включенность Эфиопии в мировую политику, превращение ее в субъект международных отношений, размещение в Аддис-Абебе штаб-квартир ОАЕ и ЭКА, проведение в столице многочисленных международных конференций, участие страны (пусть и с умеренных позиций) в движении неприсоединения, активность на Африканском кон­тиненте — все это приобщало население к глобальным и регио­нальным проблемам современности, знакомило его с много­образными внешнеполитическими концепциями и их идеологи­ческими оценками, а также побуждало различные слои общества вырабатывать собственное отношение к акциям эфиоп­ского правительства на международной арене и мировым со­бытиям. В условиях, когда в Эфиопии все большее число людей интересовалось внешнеполитическими процессами и явлениями, становились очевидней ограниченность антиимпериалистической, антиколониальной деятельности Аддис-Абебы, декларативность многих ее заявлений, консерватизм режима во внутренней по­литике, его архаичность.