Экономическую основу абсолютной монархии составляли обширные земли короны (т. е. государственные), личные вла­дения императора и членов его многочисленной семьи. На долю всей этой земельной собственности приходилось около 60% зе­мельного фонда страны, причем за счет перераспределения [220] коронных земель постоянно увеличивались владения император­ского дома. Монарх как верховный феодальный землевладелец через учрежденные фискальные институты собирал феодальную ренту с государственных, частнофеодальных и мелкокрестьян­ских владений, а также с общинных земель.

Неограниченно распоряжаясь землями короны, Хайле Се­лассие предоставлял бюрократии и военнослужащим крупные участки в наследственную собственность,. Кроме того, он пере­водил в разряд рыстэннья многих держателей гультов. Тем са­мым происходил процесс феодализации, в результате чего в стране возникли так называемые новые помещики (в отноше­нии гультэннья, ставших рыстэннья, это справедливо лишь в случае, когда получаемые ими наделы были значительными, а образ их жизни заметно отличался от окружавшей крестьян­ской среды). Собственность новых и «старых» помещиков пред­ставляла собой важную социально-экономическую опору эфиоп­ского абсолютизма.

Экономические позиции абсолютной монархии в Эфиопии ста­новились прочнее по мере активизации предпринимательской деятельности государства. Получался своеобразный парадокс: оно вопреки, казалось бы, собственным интересам и устремле­ниям стимулировало развитие капиталистических отношений, национальной буржуазии. Но такова логика функционирования абсолютизма; абсолютный монарх не мог к тому же не учиты­вать потребности и традиции независимого существования стра­ны и международные обстоятельства. В условиях хозяйствен­ной разрухи, доставшейся после изгнания итальянцев, и исклю­чительной слабости местного частного капитала (если не его полного отсутствия, особенно в начале 40-х годов) абсолютист­ское государство выступило основной побудительной силой ка­питалистического развития Эфиопии. Это отнюдь не означает, однако, что абсолютная монархия не чинила препятствий становлению капитализма, не сдерживала экономический рост. Иначе и быть не могло: сказывались боязнь быстрых перемен, свойственная значительной части правящих кругов, личные взгляды Хайле Селассие, имманентно присущее абсолютизму противодействие антифеодальным процессам.

Государство финансировало создание и эксплуатацию ряда промышленных, сельскохозяйственных и транспортных предприя­тий. Оно основало в составе правительственных органов или под их эгидой несколько автономных хозяйственных объедине­ний (агентств, управлений), которые функционировали как ка­питалистические компании.

Одно из первых таких агентств — «Империал хайуэй оторити», было об­разовано в 1950 г. для строительства, реконструкции и ремонта дорожной сети страны. С 1952 г. развитием средств связи занималось «Империал борд оф телекомыоникэйшнз оф Эфиопиа» с капиталом в 6,75 млн. эф. долл. Вопросы геологоразведки и освоения месторождений полезных ископаемых находились с 1953 г. в ведении «Империал майнинг борд» с первоначальным капиталом в 1 млн. эф. долл. В 1954 г. «Эфиопиэн электрик лайт энд пауэр [221] оторити» возглавило электроэнергетическую промышленность страны. «Эфиопиэн грэйн борд», действуя с 1950 г., стремился увеличить экспорт зерна и муки и улучшить качество этих товаров.

Эти и им подобные агентства стимулировали рост капиталистических отно­шений. Они стали также мощным средством укрепления экономических пози­ций абсолютной монархии.

Постепенно увеличивающаяся государственная собствен­ность (дороги, банки, ряд заводов и фабрик, монополия на соль и т. д.) являлась материальной основой относительной незави­симости монарха и бюрократического аппарата от господствую­щего класса и общества в целом. Но, не являясь надклассовой, внесоциальной силой, эфиопское самодержавие выражало в конечном счете коренные интересы феодального класса, поста­вило на его защиту все экономические ресурсы, которыми оно располагало.

Широкие возможности вмешательства в хозяйственную и ду­ховную жизнь страны государство имело в связи с тем, что оно владело почти всей социальной и производственной инфра­структурой. Ему принадлежали крупнейшие типографии («Ар-тистик пресс», «Мэрхаба Тыбэб» и др.), портовые сооружения в Асэбе, железная дорога в Эритрее, электростанции, авиаком­пания, совершавшая тогда полеты в 20 эфиопских городов, около 4 тыс. км дорог, проходимых круглый год, почти 600 школ, насчитывавшихся в 1955 г., свыше 120 из 140 больниц, имев­шихся в стране в 1956 г., и т. д. Отдельные инфраструктурные объекты составляли как собственность эфиопского государства, так и частных лиц. Яркий пример тому — франко-эфиопская железная дорога.

Власти уделяли первостепенное внимание развитию произ­водственной инфраструктуры и прежде всего ее транспортной составляющей. Именно сюда направлялась основная масса ка­питаловложений: более 2/3 общей суммы инвестиций в 1946— 1955 гг. Здесь использовались прежде всего иностранные займы и кредиты, ставшие в целом основным источником финансиро­вания хозяйственного строительства в стране: доля националь­ного дохода, идущая на накопление, была очень низкой (в 1950— 1954 гг.—3,0—3,5%) [141, 1959, т. 3, № 4, с. 109, 120].

Осуществляя дорожное строительство и сооружение других средств коммуникации, правительство стремилось прежде всего установить постоянные связи Аддис-Абебы с различными райо­нами страны. Тем самым достигались главные цели инфраст­руктурного развития, а именно: усиление государственного конт­роля над труднодоступными и удаленными районами, политико-территориальная консолидация империи, упрочение ее хозяй­ственных основ.

При реализации функции пространственного детерминатора хозяйственного развития государство концентрировало строи­тельство промышленных объектов в Аддис-Абебе и в Шоа в целом. Тем самым обострялись территориальные диспропорции [222] в народном хозяйстве Эфиопии и, следовательно, регионалистские и этноконфессиональные отношения.

Политические и экономические процессы в Эфиопии проте­кали не без влияния извне. Оно не ограничивалось только пре­доставлением займов, кредитов или военной и технической помощи, о чем речь шла ранее. Значительные импульсы ка­питалистического развития, притом зависимого, периферийно­го типа, страна получала от мирового капиталистического хо­зяйства в целом, господствующие позиции в котором занимали ведущие империалистические страны. На мировом рынке Эфио­пия по-прежнему выступала как поставщик ряда сельскохозяйст­венных товаров (кофе, кожевенное сырье, живой скот, зерно, воск и т. д.) и как импортер продовольствия, текстиля и изде­лий из него, предметов роскоши, сырьевых товаров для мест­ной промышленности, транспортных средств, нетфепродуктов, промышленного оборудования. На сельскохозяйственную про­дукцию в 1941—1955 гг. приходилось ежегодно свыше 95% экспорта, причем доля кофе постоянно возрастала (в 1946 г.— около 1/3, в 1955 г.— почти 50%), а зерна сокращалась (соот­ветственно— около 14 и 5%). Основные экспортные товары (кофе, кожевенное сырье и масличные) в 1954 г. составляли 84% экспорта. Абсолютное преобладание в вывозе страны сель­скохозяйственной продукции отнюдь не означало высокого уровня товаризации аграрного сектора экономики, носившего преимущественно натуральный характер: в середине 50-х годов на рынок поступало не более 18% продукции сельского хо­зяйства. Кроме того, это свидетельствовало о фактическом от­сутствии промышленного производства товаров на экспорт.

Кофе, ставший под воздействием мирового капиталистического хозяйства главной статьей вывоза Эфиопии, не является, однако, классическим приме­ром монокультурного производства в Африке. Дело в том, что, во-первых, на долю кофе в Эфиопии никогда не приходилось ни в 50-е, ни в последующие десятилетия свыше 55—60% стоимости экспорта (в 1950—1954 гг. в среднем ежегодно 55%, в 70-е годы и того меньше), во-вторых, более половины произ­водимого кофе потреблялось в самой стране и, в-третьих, основными постав­щиками товарного кофе были помещики, а не иностранные плантаторы, как это имело место в странах монокультурной экономики, и, в-четвертых, значи­тельная часть кофе собиралась с дикорастущих деревьев. Вместе с тем кофе на много лет вперед определил узость специализации Эфиопии в международ­ном (капиталистическом) разделении труда, многие внутренние социально-экономические процессы, а также зависимость ее народного хозяйства от состоя­ния мирового рынка кофе.

Активное вовлечение в мировую торговлю кофе (в 1945 г. экспортировано 15,9 тыс. т кофе, в 1950 г.— 18,7 тыс., в 1953 г.— 43,9 тыс., в 1955 г.— 42,1 тыс. т) расширило сферу империали­стической эксплуатации Эфиопии по каналам внешней торговли, сделало страну уязвимее от инфляционных, кризисных явлений в мировом капиталистическом хозяйстве. Резкое падение цен на кофе на мировом рынке, не так уж редко имевшее место, больше всего сказывалось на положении непосредственных производителей [223] этой культуры — крестьянах-арендаторах, рабочих на плантациях, сезонных рабочих, сборщиках дикорастущего кофе, трудящихся кофеобрабатывающих предприятий, В целом тогда ухудшалась хозяйственная обстановка в стране: возра­стали внешний долг и дефицит торгового и платежного балан­сов, срывались сроки строительства промышленных или инфра­структурных объектов, правительству приходилось отказывать­ся от импорта необходимых народнохозяйственных товаров, в том числе продовольствия, и т. д. Но неизменно высокой оста­валась, как можно судить по косвенным данным, доля товаров, в которых были заинтересованы элитарные слои эфиопского общества. Так, в 1952 г. при сокращении поступлений от про­дажи кофе на 12,5 млн. эф. долл. в страну уменьшился на 1 млн. эф. долл. импорт серых хлопчатобумажных тканей, поль­зовавшихся повышенным спросом у народных масс, зато на 700 тыс. эф. долл. больше было ввезено дорогостоящих вин, коньяка, фруктов и прочей продукции, предназначенной для удовлетворения потребностей имущих слоев (см. [141, 1957, т. 1, № 5, с. 175]).

С увеличением доходов от кофе еще более возрастал импорт предметов роскоши. В 1953 г., например, когда экспорт кофе (по стоимости) удвоился, увеличился ввоз шелка и изделий из него на 1,5 млн. эф. долл., а алкогольных напитков и про­дуктов питания, недоступных простому люду из-за высоких цен,— на 1,7 млн. эф. долл.

Именно с ростом потребностей в импортных товарах, и особенно предметов роскоши, связано в известной мере активное участие императорского дома, знати, помещиков, бюрократии, местных предпринимателей в расширении производства и сбыта сельскохозяйственных культур, и в первую очередь кофе. Не­безынтересно привести мнение американского исследователя П. Кена о том, что инициативы и планы Хайле Селассие были обусловлены как интересами Запада, так и стремлением акку­мулировать валюту в целях приобретения импортных потреби­тельских товаров, спрос на которые постоянно возрастал среди правящей элиты [134, 1979, т. 22, № 1, с. 53].

Потребительские товары в структуре импорта занимали ведущие позиции: в 1950—1954 гг.— в среднем ежегодно 64% (в 1946 г.— свыше 75%), причем главными были текстиль и изделия из него (41%). За тот же период 16% ежегодного импорта составляли оборудование (промышленное, сельскохозяйст­венное, медицинское, конторское и т. д.) и транспортные средства, а 20% — сырьевые материалы (хлопок, уголь, нефть, каустическая сода). Налицо рост импорта непотребительских товаров в сравнении с 1946—1949 гг., когда их удельный вес в импорте не превышал в среднем 20% в год. В их составе повышалась доля средств производства, в чем отразился процесс некоторого ускорения экономического развития. По данным английского исследователя Р. Панкхерста, эта группа товаров в 1955 г. составляла более 22% всего импорта (в 1950 г. менее 9%) [141, 1957, т. 1, № 5, с. 153].

Внешняя торговля, однако, в то время не стала одной из основных отраслей народного хозяйства страны, с которой в [224] большинстве освободившихся государств связано решение важнейших экономических проблем. Ее доля в валовом националь­ном продукте в 40-е — первой половине 50-х годов не превыша­ла 5—7%. Вместе с тем внешняя торговля динамично разви­валась на фоне анабиозного в целом состояния отсталой эко­номики: внешнеторговый оборот в 1946 г. составлял 112,8 млн. эф. долл., в 1951 г.— уже 221,3 млн., а в 1955 г.— 330,2 млн. эф. долл. [141, 1957, т. 1, № 5, с. 175]. В 1946—1955 г. Эфиопии был свойствен дефицит торгового баланса, достигший наивысшего показателя в 1948 г. (17,5 млн. эф. долл.). Но власти никогда не пытались ликвидировать этот дефицит за счет отказа или уменьшения импорта предметов роскоши. В подобном подходе к дефицитному финансированию внешней торговли проявилась социальная, антинародная направленность внешней торговли дбсолютистско-монархического государства.

Происшедшие к 1956 г. во внешней торговле Эфиопии опре­деленные изменения (рост товарооборота, тенденция повышения импорта средств производства и т. д.) свидетельствовали о не­котором оживлении экономической жизни, о распространении товарно-денежных отношений, а в конечном счете — о дальней­шем развитии капитализма. В литературе высказывается даже мнение о том, что «с 50-х годов становится очевидной роль ка­питалистического уклада в качестве ведущего, систематизирую­щего» [180, с. 14]. Не оспаривая в целом этой точки зрения, уточним, что речь, касаясь первой половины 50-х годов, может идти лишь о генеральной линии общественно-экономического развития Эфиопии, ее укоренившейся капиталистической ориен­тации, вызревшей в недрах феодализма, притом не без влия­ния, конечно, извне.

Углубление процесса роста капиталистических отношений, обусловленного внутренними и внешними факторами, сдержи­валось огромным грузом докапиталистических отношений. В ос­нове базисных структур по-прежнему лежал феодальный спо­соб производства, отягощенный дофеодальными отношениями. В стране преобладали натуральное и мелкотоварное крестьян­ское хозяйство, феодальная собственность на землю как основ­ное средство производства и порожденная ею система внеэко­номического принуждения и подчинения. Капиталистические отношения переплетались с феодальными и дофеодальными от­ношениями, причем извлечение капиталистической прибыли не­редко осуществлялось при самом активном использовании старых, докапиталистических отношений. Это нашло свое вы­ражение прежде всего в сохранении традиционной издольщины в крупных хозяйствах капиталистического типа. Так, на мно­гих фермах Хайле Селассие производство основывалось на из­дольщине, т. е. земельные угодья участками в 1 или более га сдавались в аренду крестьянам, выплачивавшим натуральную ренту, которая затем поступала на рынок. Подобным же обра­зом были организованы кофейные плантации раса Мэсфына [225] Сылеши, влиятельнейшего сановника Йильмы Дэрэсы и других. Землевладельцы, вкладывавшие небольшие, порой просто ми­нимальные средства в производство (приобретение сортовых семян, тяглового скота, благоустройство земли и т. д.), часто использовали издольщика в качестве наемного рабочего, за­ставляя его работать на своих полях под видом многочислен­ных отработок.

Помещики, перекладывая на крестьян-арендаторов бремя налогов, предусмотренных законом с земельных собственников, сосредоточивали в своих руках огромные сельскохозяйственные излишки (не только прибавочный продукт, но и значительную часть необходимого продукта крестьянина). Эти излишки реа­лизовывались на рынке, принося землевладельцам крупные до­ходы. Однако использование денежных средств носило откро­венно паразитический характер. Лишь незначительная их часть, вкладывалась в расширение сельскохозяйственного произ­водства.

В аграрном секторе наиболее динамично и эффективно развивались чисто капиталистические плантации и фермы. Крупнейшие из них принадлежали иностранцам. С помощью иностранного капитала стали возникать первые агропромышленные комплексы. В рассматриваемые годы это прежде всего относится к голландской компании «Ханделс Ференигинг-Амстердам (Эфио­пия)», которая в начале 50-х годов за минимально низкую арендную плату (1 эф. долл. в год, позднее 100 эф. долл. за 40 га) организовала на площади в 2,7 тыс. га плантацию сахарного тростника и построила сахарный завод в Уонджи, недалеко от Назрета.

Другой пример формировавшегося агропромышленного комплекса — плантации хлопчатника, хлопкоочистительный завод и текстильная фабрика итальянской семейной фирмы Баратолло в Эритрее.

С воссоединением Эритреи с Эфиопией сфера частного пред­принимательства в государстве намного расширилась. В его хозяйственную жизнь включились сотни промышленных пред­приятий, товарных агрохозяйств, торговых фирм, транспортных компаний и предприятий «индустрии» услуг, образовавшихся в свое время на этой прикрасноморской территории. В целом уве­личился производственный потенциал страны, особенно это ска­залось в области фабрично-заводской промышленности.

Всего в Эфиопской империи в 1955 г. насчитывалось 150 фабрик и заво­дов с общим фиксированным капиталом в 55,8 млн. эф. долл. Из них вне Эритреи размещалось тогда лишь 71 предприятие, но зато они были куда более крупными как по числу занятых и производственной мощности, так и по сумме фиксированного капитала, составившего  41,3 млн. эф. долл. [141, 1957, т. 1, № 5, с. 147]. Самыми современными предприятиями в Эфиопии были уже упоминавшийся сахарный завод, построенный в 1954 г., мясоконсерв­ный завод израильской фирмы ИНКОДЕ, действовавшей в стране с 1952 г., аддис-абебская скотобойня компании «Эфиопиэн абаттойр компани, лтд», 40% акций которой принадлежало французской фирме «А. Бэссе энд компани (Эфиопиа), лтд», текстильная фабрика государственно-частной «Сабеан ютилити корпорейшн» в Дыре-Дауа и ряд других. Преимущественно они принад­лежали иностранцам. Немало мелких и средних предприятий в промышленно­сти и других сферах народного хозяйства составляли собственность итальян­цев, греков, армян, арабов и выходцев с Индостана. [226]

Правящая верхушка, привлекая частный капитал из-за ру­бежа, стремилась создать себе внутри страны надежную опору г-в лице иностранной буржуазии, которая была бы кровно заинте­ресована в сохранении существующего императорского режи­ма, так как он предоставлял ей гарантии извлечения макси­мальных прибылей и безопасности вложения капитала, не боясь национализации.

В свою очередь, иностранный капитал внедрялся только в те отрасли, которые давали максимальные прибыли и в корот­кий срок (например, пищевая и текстильная промышленность), а также усиливали неравноправное положение Эфиопии в сис­теме мирового капиталистического хозяйства. Иностранный ка­питал, занявший господствующие позиции в экономике страны, содействовал внедрению капиталистических отношений, но в то же время поддерживал абсолютистско-монархические устои эфиопского государства. Пользуясь разнообразными льготами, он служил основой формирования компрадорской буржуазии в Эфиопии, особенно из числа членов императорской фамилии, традиционной аристократии и высшей бюрократии.

С целью привлечения частного капитала из-за рубежа пра­вительство приняло в 1950 г. специальное постановление, в ко­тором иностранным инвесторам в обрабатывающую промышленность гарантировалось освобождение от налогообложения прибылей в течение первых пяти лет со дня ввода в строй пред­приятия и от пошлин на ввоз необходимого оборудования для его строительства. В 1954 г. появился новый инвестиционный закон, согласно которому иностранным вкладчикам в обраба­тывающую промышленность и сельское хозяйство предоставля­лись еще дополнительные льготы. Они освобождались теперь также от подоходного налога и так называемого предпринима­тельского налога, а также от пошлин на импорт сырьевых ма­териалов. Однако надежды властей на широкий приток иност­ранных инвестиций в промышленность (а с 1954 г. и в сельское хозяйство) не оправдались. Наиболее значительными в то вре­мя оказались капиталовложения, сделанные голландской «Хан­делс Ференигинг-Амстердам», уже упоминавшейся ИНКОДЕ, организовавшей экспорт живого скота из района Дыре-Дауа (3 тыс. голов ежемесячно), и югославской фирмой «Югодраво энд компани», выделившей 800 тыс. зф. долл. на строительство лесопильного завода в Лиму.

Еще долгие годы почти 70% промышленной продукции стра­ны выпускалось ремесленниками и кустарями-надомниками [141, 1959, т. 3, № 4, с. 108—109]. Из их числа формировалась мелкая буржуазия города. Особое место в ее структуре зани­мали мелкие торговцы, лавочники, владельцы крошечных ресто­ранчиков и кафе. В течение долгих лет местная (собственно эфиопская) мелкая буржуазия была в силу своей слабости заинтересована в абсолютизме, поддерживала его, ибо самодер­жавие, отменив внутренние таможни, содействовало ее обогащению, [227] предоставляло ей определенную свободу и защищало ее от выступлений низов.

Всего в индустриальном секторе страны, включая кустарные предприятия, трудилось в 1955 г. около 18 тыс. человек, при­чем многие из них не порывали связей с деревней. Фабрично-заводской пролетариат численно был невелик. В 1951 г. на 107 обрабатывающих предприятиях рабочих насчитывалось бо­лее 6 тыс. человек. Основная масса этих рабочих была сосре­доточена в Аддис-Абебе. Сравнительно высока была и их кон­центрация на предприятиях. На 71 фабрике и заводе в 1955 г. в Эфиопии (без Эритреи) рабочие составляли около 12,5 тыс., а в Эритрее на 79 предприятиях было занято менее 4,5 тыс. че­ловек.

В стране с почти 22-миллионным населением насчитывалось, лишь около 400 тыс. человек, работающих по найму. Да к тому же более 1/4 из них проживали в сельской местности, а осталь­ные — главным образом в самых крупных городах Эфиопии: Аддис-Абебе (в 1956 г.— свыше 317 тыс. жителей, из них 10.8 тыс. иностранцы), Асмэре (свыше 70 тыс.), Дэссе (43 тыс.), Харэре (40 тыс.) и Дыре-Дауа (25 тыс. человек). Все город­ское население не превышало тогда 1,2 млн. человек, или менее 6% всего населения империи. Столь небольшое число горожан указывает на аграрный характер эфиопской экономики, за­стойность социально-экономического развития в деревне, низ­кий уровень наемного труда и на вялость процесса урбани­зации.

Эфиопские города, в том числе и столица, сохраняли во мно­гом сельский облик. В их пределах оказались даже целые де­ревни, изолированные от городского образа жизни. В них обра­зовывались поселения городской бедноты, бездомных, безра­ботных, люмпенов. Появились тогда лишь первые признаки так называемой допромышленной урбанизации. К 1956 г. в стране отток сельского населения в города в поисках работы еще не был столь интенсивным, как в последующие десятилетия. Вот почему, вероятно, составители плана развития Аддис-Абебы, оценивая возможный рост населения столицы в 1956—1985 гг., полагали, что оно в среднем ежегодно будет увеличиваться на 4734 человека, достигнув в 1985 г. 460 тыс. человек [141, 1957, т. 1, № 2, с. 38].

Действительность, как известно, опровергла эти расчеты. Аддис-Абеба вы­делялась среди эфиопских городов разнообразием своих функций и градо­строительными особенностями. С утверждением абсолютизма возросла ее кон­солидирующая роль в политической и экономической жизни. Все заметнее становилось ее влияние на периферию. С приобретением выхода к морю усилились позиции Аддис-Абебы как географического центра империи. Пра­вительство уделяло особое внимание развитию столицы, концентрируя в ее пределах не только промышленные предприятия, но и социально-инфраструк­турные объекты. Последнее подтверждается, в частности, тем, что с 1949 по 1956 г. число коек в больницах Аддис-Абебы увеличилось на 1734, а вне ее — лишь на 430 единиц (подсчитано по [141, 1959, т. 3, № 4, с. 110]). [228]

В Аддис-Абебе преимущественно размещались и высшие учебные заведения. Из 5 колледжей, открытых в 1950—1954 гг., три (Университетский, Инженерный, Строительный) находились в Аддис-Абебе и по одному — в Гондэре (медицинский) и Алем-Майе (сельскохозяйственный). Такая территориальная концент­рация вузов, однако, в условиях малочисленности эфиопского студенчества, лишь формировавшегося как новая общественная сила, повышала его социально-политический потенциал. К 1956г. в колледжах обучалось до 300 человек, а с учетом студентов вечерних отделений до 400 человек. К 1960 г., когда состоя­лись первые выпуски, их закончили свыше 1300 человек, ко­торые осели главным образом в Аддис-Абебе либо отправились за границу для дальнейшего обучения. Многие из них пополни­ли ряды творческой интеллигенции, учительства, но большинст­во заняли ответственные должности в государственном аппа­рате.

Разумеется, столь небольшое число выпускников колледжей не могло ликвидировать нехватку кадров, которая все острее ощущалась, в том числе и в административных органах. Вот почему начиная с конца 50-х годов власти пошли по пути рас­ширения контингента студентов. Наряду с этим они увеличи­вали число учащихся в различных технических школах, да­вавших среднее специальное образование.

В социальной структуре Эфиопии важное место стали зани­мать учителя, представлявшие крупный отряд формировавшей­ся интеллигенции. В 1955 г. их насчитывалось уже 2333 челове­ка, из них 197 —женщины [141, 1957, т. 1, № 3, с. 101], причем: более 1/5 всех учителей трудились в Аддис-Абебе.

Рост учительских кадров отразил известное улучшение школьного дела в стране. В 1954 г. государственную школу по­сещали 72587 учеников против 53729 в 1952 г., да еще в част­ные и миссионерские ходили 7679 учащихся (в 1952 г,— 5543) [141, 1959, т. 3, № 4, с. 110]. В целом, однако, это была ничтожно малая доля детей школьного возраста (около 6 млн.), да притом в сельской местности практически отсутствовали школы. По-прежнему свыше 95% населения оставались негра­мотны.

Поголовная неграмотность тружеников села была на руку помещикам. Простых земледельцев никто не информировал об отмене правительством некоторых налогов, и они продолжали выплачивать их землевладельцам, скрывавшим в целях нажи­вы правду. Из-за неосведомленности крестьяне, как и прежде (т. е. до введения официального запрета), делали помещикам многочисленные подношения и оказывали им разнообразные хозяйственные услуги.

Пользуясь традиционными ценностями крестьянской жизни (взаимовыручка, взаимопомощь, деревенский коллективизм и т. д.), власти начали широко практиковать так называемые трудовые инвестиции. Речь идет об участии крестьянских масс [229] в бесплатных общественных работах по сооружению просе­лочных дорог, водоемов и т. д. При этом они использовали принадлежавшие им средства и предметы труда. В 1950— 1954 гг. такие трудовые инвестиции оценивались примерно в 130 млн. эф. долл. [141, 1959, т. 3, № 4, с. 120]. Однако местная администрация нередко в угоду землевладельцам обманывала крестьян, вынуждая их под видом необходимых общественных работ строить дороги, соединяющие помещичьи хозяйства с магистральными шоссе, благоустраивать господские земли, под­водить к ним воду. Это был еще один путь беззастенчивой экс­плуатации земледельцев и обогащения феодалов. Обман здесь прикрывался патриотическими и верноподданническими призы­вами, причем последние в дальнейшем, при осознании крестья­нами реальности происходящего, все более обесценивались.

Несмотря на эксплуататорский характер использования тру­довых инвестиций, они вольно или невольно содействовали про­никновению товарно-денежных отношений в эфиопскую глубин­ку, приобщали земледельцев к всеэфиопскому рынку, ускоряли социальное расслоение крестьянства, способствовали распрост­ранению правительственного контроля, в том числе в фискаль­ной области. Трудовые вложения сельских тружеников позво­ляли правительству экономить значительные средства, направ­ляя их на укрепление абсолютной монархии. С помощью бесплатных затрат — труда крестьян на общественных работах возрастали фактически бюджетные доходы, тем более что пра­вительство в своих финансовых расчетах постоянно ориенти­ровалось на трудовые инвестиции крестьянских масс.

На развитие капитализма активнее стал влиять Государст­венный банк Эфиопии. Выполняя функции центрального эмис­сионного банка, он начал предоставлять и коммерческие креди­ты, сократив при этом к середине 50-х годов ставку по займам с 9 до 6%, и путем приобретения акций стал принимать участие в промышленном предпринимательстве.

Важное место в финансовой системе страны занял создан­ный в 1951 г. Банк развития Эфиопии, держателями акций ко­торого были государство, знать, высшие правительственные чи­новники, крупные предприниматели. Его организацией предус­матривалось содействовать развитию промышленности и сель­ского хозяйства и поощрить частные капиталовложения [141, 1966, т. 10, № 4, с. 302]. Деятельность банка ориентировалась только на крупный капитал. Он не предоставлял кредиты мел­ким товаропроизводителям в городе и деревне, лишая их возможности расширить свое дело. Так, минимальный размер сельскохозяйственного займа в 10 тыс. эф. долл., да еще под 8% годовых, мог заинтересовать только крупных предпринима­телей на селе.

Банк развития был образован вместо Сельскохозяйствен­ного и Коммерческого банка, открытого еще в 1949 г. и при­шедшего на смену Сельскохозяйственному банку, действовавшему [230] с 1945 г. Все эти последовательно сменявшие друг друга финансовые учреждения предназначались для стимулирования частнокапиталистического сектора эфиопской экономики. Они аккумулировали на своих счетах значительную часть внутрен­них ресурсов, а также поступлений извне. Объем их операций, однако, был ниже имевшихся возможностей, реализация кото­рых сдерживалась условиями кредитования и общим низким уровнем деловой активности. Так, Банк развития к 1956 г. ссудил всего лишь около 5 млн. эф. долл. Наибольший кредит (100 тыс. эф. долл.) он предоставил для организации кофейной плантации в Сунту, близ Джиммы. И тем не менее Банк раз­вития, как и его предшественники, содействовал мобилизации финансовых ресурсов для капиталистического развития.

Важным шагом на пути роста капитализма явилось обра­щение Эфиопии к планированию. Эфиопия — первая из афри­канских стран предприняла попытки планового ведения хозяйст­ва. Оно имело рекомендательный, ограниченный характер. Из­вестное влияние на решимость Эфиопии приступить к планиро­ванию оказали успехи Советского Союза, а также опыт плано­вого развития в Индии [141, 1957, т. 1, № 6, с. 205].

Еще в 1941 —1945 гг. в Аддис-Абебе неоднократно выска­зывались в пользу планового ведения хозяйства. Уже тогда составляли планы по отдельным отраслям народного хозяйст­ва. В 1944 г. была принята программа развития образования, год спустя — десятилетняя программа индустриального разви­тия. В 1949 г. во дворце сообщили о составлении программ раз­вития промышленности, торговли и сельского хозяйства [30, с. 325]. Годом позднее Хайле Селассие объявил о том, что в стране разработан пятилетний план социально-экономического развития, но о нем никогда и нигде больше не упоминалось. В конце 40-х — начале 50-х годов были провозглашены пятилет­няя программа развития сельского хозяйства, трехлетняя про­грамма развития лесных ресурсов, двенадцатилетняя програм­ма автодорожного строительства и т. д. Многие из этих про­грамм носили декларативный, престижный характер. К реа­лизации некоторых из них так и не приступали. Наметки, содержащиеся в тех программах, которые осуществлялись, за­частую не выполнялись вообще или претворялись в жизнь с запозданием. Так произошло, например, с трехлетним планом строительства и реконструкции дорог, растянувшимся па че­тыре года.

В составлении всех этих планов и программ принимали, как правило, участие американские специалисты и эксперты ООН. Все они использовали буржуазную экономическую теорию, со­гласно которой планирование предназначено создавать условия для развития частного предпринимательства. Такая направлен­ность буржуазного планирования полностью совпадала со взгля­дами тогдашних руководителей Эфиопии, которые полагали, что план (программа), укрепляя позиции капитализма, позволит [231] трансформировать эфиопское, преимущественно феодаль­ное, общество в капиталистическое при одновременном сохра­нении абсолютистской власти монарха.

Утверждение правительства о поощрении посредством пла­нирования частного сектора отнюдь не означало отстранения государства от участия в экономическом развитии. В условиях Эфиопии это было немыслимо. Даже планами предусматрива­лась активизация предпринимательской деятельности государ­ства. Особое значение экономической функции государства при­давалось при разработке (с 1954 г.) первого пятилетнего плана хозяйственного и социального развития страны (1956/57— 1960/61 гг.), к участию в которой привлекались также юго­славские специалисты. Последние, хотя и учитывали опыт планирования в собственной стране, все же вынуждены были следовать общей капиталистической ориентации Эфиопии.

Составлением этого плана занимался Комитет планирования (во главе с бывшим тогда министром финансов Мэконныном Хабтэ Уольдом), созданный правительством еще в 1953 г. Ко­митет располагал 2 млн. эф. долл. для оплаты необходимых работ по выяснению экономической ситуации в стране.

В обращении правительства к планированию всей экономики еще раз проявилось его стремление к мобилизации финансовых ресурсов, рационализации их использования в целях дальней­шего капиталистического развития и укрепления абсолютной монархии. Иное дело, что эти цели в конечном счете несовмес­тимы. [232]

Глава 8

ИМПЕРАТОРСКИЙ РЕЖИМ