Влиятельные силы в правящих кругах Англии, учреждая свою военную администрацию в Эфиопии, рассчитывали уста­новить колониальное господство над этой африканской стра­ной. Как сообщал 16 мая 1941 г. советник посольства США в Лондоне Хэршель Джонсон, английское правительство хоте­ло «использовать императора как инструмент власти в части Эфиопии», заявив к тому же, «что он должен действовать только через англичан и с их согласия» [50, с. 350].

В свою очередь, Хайле Селассие в условиях отсутствия на-национальных государственных институтов, ликвидированных итальянцами, и функционирования БВА старался утвердить соб­ственную власть, добиться последовательного выполнения Анг­лией заверений от 4 февраля 1941 г. о признании его закон­ным государем, заручиться поддержкой партизанских руководи­телей, снискавших своим мужеством и беспримерным героизмом любовь и уважение широких масс, а также укрепить веру насе­ления в незыблемость феодально-монархических устоев.

Он ревностно следил за попытками англичан наладить связи с «соломонидами», и особенно с расом Сыюмом, порвавшим с итальянцами и заявившим о своей лояльности императору. Вместе с тем Хайле Селассие нуждался в помощи БВА в созда­нии государственных органов и в наведении порядка в стране, где царила разруха (общий ущерб, нанесенный захватчиками, оценивался в 132,5 млн. ф. ст.) и где находились десятки ты­сяч итальянских военнослужащих и гражданских лиц, ждавших репатриации и нарушавших порой процесс восстановления мир­ной жизни.

В Лондоне надеялись при достижении своих колониальных, целей воспользоваться этой заинтересованностью императора. Однако английские планы порабощения Эфиопии встретили из­вестное противодействие со стороны феодальной верхушки, ко­торая не могла не учитывать собственные классовые устремления, традиции независимого существования страны, тенденции общемирового [188] развития, подъем национальных, патриотических чув­ств населения, сумевшего в изнурительной многолетней войне одержать победу над итальянцами, а также рост недовольства среди широких масс засильем англичан, выразившийся, в част­ности, в мощных антибританских демонстрациях, в налетах на английские военные объекты. Правящая элита отстаивала право на суверенное существование возрождавшегося государства, от­вергая колониальные домогательства Великобритании, хотя ло­гика борьбы за власть толкала ее к сотрудничеству и даже заигрыванию с Лондоном. Вместе с тем она ловко использова­ла сам факт британского присутствия, попытки Лондона навя­зать свое господство и антианглийские настроения для утверж­дения абсолютной монархии.

Вот на таком фоне взаимодействия и противоборства бри­танского империализма и феодальной верхушки происходили общественно-политические процессы в Эфиопии в рассматри­ваемые годы, формирование ее государственных структур, а также выход страны на международную арену. По сложении механизма абсолютной монархии и укреплении личных позиций Хайле Селассие Эфиопия повела более решительную борьбу с англичанами.

Нельзя не согласиться с В. А. Трофимовым, что итало-фа­шистская агрессия «послужила поводом монархии для разду­вания националистических настроений в массах и возвеличива­ния собственной роли в деле сохранения национального суве­ренитета страны, который отождествлялся с фигурой импера­тора и с существовавшим в Эфиопии феодальным строем» [233, с. 208].

Противодействие британскому империализму и полное его поражение в середине 50-х годов еще в большей степени поз­волили раздуть авторитет монарха, его заслуги. Преследуя своекорыстные цели и учитывая общую ситуацию в стране и на фронтах второй мировой войны, Хайле Селассие не раз пытался заверить народные массы в искренности намерений англичан в восстановлении независимости Эфиопии и в ее послевоенном экономическом и политическом переустройстве. Еще в листовке, сброшенной с британских самолетов над эфиопской террито­рией в июне 1940 г., специально указывалось от имени импе­ратора на то, что «британское правительство ничего не хочет от нашей страны, кроме как нанести поражение итальянским захватчикам и помочь восстановить независимость Эфиопии» [372, с. 2]. Наряду с подобными заявлениями сообщалось о предстоящих направлениях развития страны. В уже упоминав­шейся листовке подчеркивалось: «С помощью союзников мы (Хайле Селассие) усовершенствуем деятельность нашего пра­вительства. Управление страной будет осуществляться на современной основе. Наши отношения с другими народами поз­волят (расширить) общение с ними» [372, с. 2]. В этих словах сформулирован курс на модернизацию государственных структур [189] страны по западным образцам в сочетании с широким выходом на международную арену и созданием внешней опоры императорскому правлению.

По освобождении от ига фашистской Италии Хайле Селассие в интервью корреспонденту газеты «Тайме» 7 мая 1941 г. определил ближайшие цели внутренней и внешней политики [159, 09.05.1941]. Они включали создание правительства, в сос­тав которого уже были отобраны кандидатуры, приглашение британских советников для организации административных служб, создание регулярной армии якобы для «уничтожения феодализма», обучение ее с помощью английских офицеров, изъятие национальных вооруженных сил из-под контроля бри­танского командования, а также формирование полиции. В со­циально-экономической области предусматривалось прежде все­го развитие образования, сельского хозяйства и достижение «социального благополучия», ибо, как указывалось, «если этого не будет сделано ... независимость Эфиопии станет номиналь­ной». В интересах укрепления эфиопо-британских связей на­мечалось построить дороги в направлении Судана и наладить торговлю с ним. В планы феодальной верхушки входило также заполучить Джибути, если порт и прилегающая к нему терри­тория французской колонии окажутся в руках итальянцев, и принять помощь американского Красного Креста для орга­низации здравоохранения в стране. Принципиально важным явилось заявление о том, что Эфиопия готова объявить войну гитлеровской Германии, поскольку «враги Великобритании — это и враги Эфиопии».

Восторженные реверансы в адрес Великобритании, однако, не предотвратили негативной реакции Лондона, когда 11 мая 1941 г. в Аддис-Абебе объявили, без предварительного согласо­вания с англичанами (как того требовало мартовское джентль­менское соглашение 1941 г.), о сформировании правительства и назначении раса Аббэбэ Арэгая губернатором Шоа. Под дав­лением Англии эфиопской стороне пришлось отступить, согла­сившись, что министры будут выполнять роль советников при штаб-квартире БВА. Но в Эфиопии их продолжали считать министрами.

Указ императора о правительственных назначениях и бри­танский демарш в связи с ним содействовали началу англо-зфиопских переговоров об урегулировании отношений между двумя странами. После многомесячных напряженных дискуссий они закончились подписанием 31 января 1942 г. соглашения и прилагаемой к нему военной конвенции.

Согласно этим документам, Эфиопии пришлось многим по­ступиться, что нередко дает основания предполагать высокую цену, заплаченную императором за восстановление на троне. Лондон добился приоритета своего посланника при император­ском дворе по сравнению с дипломатами других держав, ис­пользования при эфиопском правительстве в качестве советников [190] только англичан, согласия Аддис-Абебы на обязательные консультации по финансовым вопросам, оккупации англичанами восточных районов страны и т. д. Однако сам факт подписа­ния соглашения, документально зафиксированное признание не­зависимости Эфиопии, уступки англичан по целому ряду вопро­сов (и прежде всего в ликвидации режима БВА на большей территории страны) означали успех эфиопской дипломатии. Эфиопия получила определенные возможности для восстанов­ления государства, налаживания хозяйственной жизни, расши­рения внешнеполитических контактов и в конечном счете для создания прочной внутри- и внешнеполитической базы для укрепления своей независимости.

Некоторые уступки эфиопской стороны были обусловлены складывающейся ситуацией на полях второй мировой войны. Другое дело, что Англия постаралась извлечь из этого пользу для покорения Эфиопии. В ряде случаев эфиопы согласились с требованиями Лондона из-за ухудшившейся обстановки в стране вследствие роста антиимператорских выступлений на­селения отдельных районов, усиления центробежных тенденций у отдельных народов, происков самих англичан по разжиганию межэтнических противоречий, обострения межрегионалистских отношений, а также вооруженных нападений еще нерепатрии­рованных итальянцев.

В начале октября 1941 г. в Западной Эфиопии, в районе Горе-Сайо, внебрачный сын Лиджа Иясу Теодрос Иясу Ремо провозгласил себя императором и поднял местное население, преимущественно оромо, против Аддис-Абебы. Только с по­мощью бельгийских подразделений к середине ноября удалось разбить отряды самозванца, а его самого арестовать.

Один из крупных предводителей оромо гразмач Сера, вокруг которого группировалось большинство населения Адолы и при­легающих областей, потребовал осенью 1941 г. предоставления местной автономии и ликвидации шоанско-амхарской гегемо­нии в стране. Он придерживался также пробританских взгля­дов, надеясь, вероятно, на поддержку англичан в достижении своих целей. Его убили в октябре недалеко от помещения, где размещался штаб британского политического офицера, с кото­рым, как подозревалось, он вел переговоры [311, с. 273; 317, с. 227].

Антиимператорская позиция многих оромо находила немало сторонников в Англии, которые готовы были отторгнуть оромо-населенные районы от Эфиопии [320, с. 177] и, разумеется, распространить над ними британское господство.

В ноябре 1941 г. Хайле Селассие обратился к британскому командованию за помощью в разоружении оромских племен рая и азебо, которые не желали покориться власти императора. Англичане отказались, а военной силы у самого монарха не хватило, чтобы осуществить задуманную операцию. Азебо и рая впоследствии еще не раз с оружием в руках противодействовали [191] попыткам эфиопского правительства установить безраз­дельный контроль над ними.

Вероятно, в отдельных случаях оромо подгалкивали на ан­тиимператорские выступления беглые итальянские офицеры, ко­торые, играя на этнической, конфессиональной и политической неприязни части оромо к амхара, пытались возобновить боевые действия против союзнических и эфиопских войск. В одном из отчетов БВА за 1942 г. указывалось на то, что «офицеры раз­битой армии пытаются поднять галла против императора» [371, с. 48].

Беглые итальянцы не ограничивались только происками среди оромо. В марте 1942 г. отряд из 600 человек под коман­дованием некоего Бенедетто Франческо Антонио Баруссо нанес несколько сокрушительных ударов по эфиопским войскам в районе Адди-Угри. Племянник дэджазмача Хайле Сылласс Гуксы, находившегося в заточении за предательство в годы вой­ны, Иммо Амлак Тэсфайе организовал отряд в 500 человек, включив в него несколько бывших итальянских офицеров; они нападали на правительственные части в Северном Тыграе. В Адди-Угри в октябре—ноябре 1942 г. вновь стало неспокойно: небольшая вооруженная группа во главе с лейтенантом Онорати терроризировала местное население.

Весной 1942 г. в Северной Эфиопии действовал крупный вооруженный отряд эфиопов, так называемых аскари, прежде служивших в итальянских колониальных войсках. Им командовал сицилиец Бельяр, пользовавшийся боль­шой популярностью. Императору пришлось направить значительные силы, чтобы разбить Бельяра. Итальянцы принимали участие также в организации покушений на жизнь Хайле Селассие. Это случилось, например, в октябре 1941 г., когда два вооруженных итальянца, пытавшиеся убить монарха, были схвачены. В 1942 г. служба безопасности раскрыла еще один подготовленный ими заговор против императора и наследного принца Асфа Уосэна.

С большим трудом справлялись власти с ситуацией, когда в том или ином районе вспыхивали антиимператорские волне­ния местного населения, возникали крупные восстания, органи­зовывались заговоры, направленные либо на свержение Хайле Селассие, либо на установление конституционной монархии. Все эти выступления преимущественно были антиабсолютистскими, отражали общественное противодействие утверждению в Эфио­пии абсолютизма и свойственной ему этнической, языковой, со­циальной, конфессиональной и политической дискриминации, а также экономическим тяготам. Многие из них представляли собой неразвитые формы классовой борьбы, соответствовавшие достигнутой к тому времени (начало 40-х годов) стадии клас­сового самосознания и развития производительных сил.

Были, разумеется, заговоры, где предводители преследова­ли личные, амбициозные планы захвата трона. Но что любо­пытно: в качестве идеологического обоснования готовившегося дворцового переворота они часто выдвигали возраставшее не­довольство в обществе учреждавшейся абсолютной монархией. [192]

Случались и обычные феодальные мятежи, возглавлявшиеся крупными феодалами, которые не могли примириться с потерей своих прав территориальных владык, отчуждением от них преж­де узурпированных ими публичных прав государя, а также лик­видацией системы «сюзеренитета—вассалитета».

Заметное сопротивление политике Хайле Селассие оказыва­ли бывшие партизанские руководители, придерживавшиеся ли­беральных, антиимператорских, антимонархических и республиканских взглядов. Пытаясь нейтрализовать их или в лучшем случае привлечь на свою сторону, император дарил им земли, присваивал высокие феодальные титулы, награждал орденами и медалями, возвышал в должности, широко использовал тра­диционный прием «шум-шир», направленный отчасти на повы­шение их заинтересованности в монаршей благосклонности. Но усилия Хайле Селассие во многом были тщетны, ему пе уда­валось сломить явное или тайное противодействие тех, кто в годы войны вел за собой народные массы. В отношении непо­корных тогда во дворце применяли силу: немало бывших пар­тизанских руководителей оказалось в тюрьмах, на самых низ­ких должностях в очень удаленных от Аддис-Абебы районах или вовсе не у дел, десятки — погибли от рук императорских агентов. В брошюре, изданной в 1977 г. революционным пра­вительством, задавался риторический вопрос: «Где Бэлай Зэллекэ, дэджазмач Нэгаш, Тадэмэ Зэллекэ, Таккэле Уольдэ Хавариат и многие другие патриоты, сражавшиеся за свободу и независимость своей страны? Не были ли некоторые из них повешены публично на городских площадях? Не были ли казнь и истязания наградой истинному патриоту?» [71, с. 5].

Некоторые из них безропотно не сдавали своих позиций. Уже в феврале—марте 1942 г. дэджазмач Таккэле Уольдэ Хавариат открыто и резко критиковал режим Хайле Селассие, а узнав о готовящемся своем смещении, начал создавать собственную гвардию в 500 человек. Его вскоре арестовали, выпустив из за­точения лишь в 1945 г. Но Таккэле Уольдэ Хавариат, хотя и обласканный императором и назначенный на высокий пост за­местителя председателя Верховного суда Эфиопии (афе ныгуса), вновь включился в политическую жизнь с антиимператорских и антимонархических позиций, за что опять не раз под­вергался гонениям.

Антиимператорская деятельность многих бывших партизан­ских руководителей в 1941 —1945 гг., в том числе Таккэле Уоль­дэ Хавариата, фитаурари Хайлю Кибрета, дэджазмача Бэлай Зэллекэ, совпала по времени с массовыми антиналоговыми вы­ступлениями крестьян в Годжаме, Бэгемдыре и Тыграе. Они нередко подключались к этим движениям и даже возглавляли некоторые крестьянские волнения. Крестьяне охотно шли за ними, ибо знали и верили им еще по военному лихолетью.

Антиналоговое недовольство крестьян севера поддерживалось и местными феодалами. Оно возникло в связи с тем, что [193] правительство объявило в 1941—1942 гг. о сборе оцененной десятины и поземельного налога в денежном выражении и об-изменении и регистрации всех земель. И хотя размеры этих налогов были невелики (поземельный налог, например, состав­лял 5—15 талеров Марии-Терезии с 1 гаша земли в зависи­мости от ее плодородия), их введение рассматривалось крестья­нами севера как подготовка к распространению на эту часть страны аграрных отношений, сложившихся на юге. Им каза­лось, что они тем самым лишались своих личных и общинных рыстов, традиционных привилегий, которыми пользовались в сравнении с южанами, а также социально-психологических пред­ставлений о превосходстве над ними.

Первыми восстали крестьяне Годжама. К их антиналоговым настроениям добавились также ощущавшаяся все острее и ост­рее ущемленность по сравнению с Шоа и сохранившаяся пока приверженность дому покойного ныгуса Тэкле Хайманота, чей прямой потомок рас Хайлю томился под надзором в Аддис-Абе­бе. Немало годжамцев неодобрительно относились к факту возвращения Хайле Селассие в страну в январе 1941 г. в со­провождении иностранцев.

Вооруженные крестьяне-годжамцы стекались в область Бичена, где мест­ный губернатор дэджазмач Бэлай Зэллекэ, известный своей храбростью и от­менными организаторскими способностями в годы войны, бросил открытый вызов императору. К нему присоединились внуки раса Хайлю дэджазмачи Маммо и Кэббэдэ Хайле Микаэль и некоторые другие его родственники, стремившиеся, в частности, облегчить участь еще совсем недавно могущест­венного повелителя Годжама и поднять политический вес в стране этой про­винции. К годжамцам примкнуло также немало шоанских феодалов и просто­людинов, что свидетельствовало о перерастании узкорегиональных рамок вос­стания Бэлай Зэллекэ в обшестрановое движение. Бросив крупные силы, вла­сти схватили всех предводителей и вскоре казнили их.

Однако антиналоговые волнения крестьян в Годжаме продолжались. Тем более что возросло в провинции недовольство императором из-за жесто­кой казни годжамского любимца Бэлай Зэллекэ и внуков раса Хайлю — своего «родного» правителя. Они продолжались до середины 1944 г., пока Хайле Се­лассие не посетил Годжам и не раздал большие денежные дары землевладель­цам и 100 тыс. талеров Марии-Терезии беднякам, да к тому же к этому вре­мени было объявлено об отмене измерения и регистрации годжамских земель и о сборе податей с провинции на прежних, традиционных основаниях, т. е, в виде дани со всей провинции, причем в половинном размере в сравнении с довоенным уровнем 1935 г.

Власти применили эти же самые меры и при подавлении выступления народных масс в Бэгемдыре, достигшего своего наибольшего размаха в 1944 г. Не обошлось, конечно, и здесь без военной силы. Жители этой провинции, как и в Годжаме, протестовали не только против новых налоговых обложений, но и против процесса усиления позиций центрального прави­тельства, означавшего в их представлении установление шоан-ского контроля.

Аналогичные же причины вызвали волнения среди амхара Уаг и Ласты в провинции Уолло. Они особенно были недоволь­ны потерей этими областями известной самостоятельности в [194] ходе реализации указа об учреждении представителей цент­ральной администрации на местах. Аддис-Абебе удалось доволь­но быстро усмирить население Уаг и Ласты.

Наиболее серьезную угрозу правлению Хайле Селассие сос­тавило широкое восстание народных масс в Тыграе в 1942— 1943 гг., возглавленное блатта Хайле Мариам Рэдда.

В его основе — недовольство крестьян новым налоговым законодатель­ством, непомерным ростом цен на импортные текстильные изделия, засильем в администрации амхара из Шоа, неумелым управлением провинцией, этниче­ской и языковой дискриминацией, задержанием в Аддис-Абебе «своего» пра­вителя раса Сыюма и пребыванием на посту генерал-губернатора в Мэкэле «чужака» — шоанца раса Аббэбэ Арэгая. Оно было таким мощным, что от его исхода зависела судьба всего правления Хайле Селассие. П. Джилкс называет его крестьянским восстанием, тесно связанным с извечным желанием тыграи: быть независимым от Шоа и амхара [309, с. 190].

Тот факт, что во главе восставших стояла местная знать, разочарованная сложившейся политической ситуацией в стране и отстранением ее от власти в результате абсолютистско-монархического курса Хайле Селассие, не противоречит тому, что восстание было по своему характеру народным. Слов нет, она в большинстве своем исходила из узкоклассовых и этношовинистических позиций, но народ руководствовался в этой борьбе иными причинами. Восстание охватило широкие слои и многие районы.

Важно обратить внимание и на то, что вместе с тыграйцами выступили оромо азебо и рая, населяющие южные районы Тыграя, т. е. оно не было узкоэтническим, но отражало межэтни­ческие противоречия в стране, обусловленные отчасти созна­тельным насаждением дворцом амхарского господства. Кстати, волнения в Тыграе и начались-то с нескольких атак азебо и рая на правительственные войска.

Блатта Хайле Мариам Рэдда в целях дискредитации влас­тей в Аддис-Абебе и в то же самое время для привлечения большего числа воинов в свои отряды, в том числе и за счет местных феодалов, широко оповестил население Тыграя об упразднении якобы правительством эфиопской церкви. Замет­ное место в его антиимператорской, антишоанской и антиамхарской пропаганде занимали обещания возродить славу Тыграя, добившись ее независимости.

Не исключал он и образования тыграйско-эритрейского го­сударства. Это мнение блатты Хайле Мариама Рэдда не могло не заинтересовать англичан, рассчитывавших как на ослабление Эфиопии и ее порабощение, так и на увековечивание своего присутствия в Эритрее, находившейся тогда под их военным контролем. Блатта надеялся на британскую поддержку, в чем не раз заверял восставших. Как указывает журнал «Мэскэрэм», Англия «дала свою поддержку этому движению через распро­странение соответствующих пропагандистских материалов, печатавшихся [195] в газете, которую (она) издавала в Эритрее» [153, 1981, № 6, с. 107]. Об этом не могли не знать в Тыграе.

Ссылка на англичан и предложения, делавшиеся в надежде привлечь их внимание и помощь, не случайны: блатта Хайле Мариам Рэдда и его окружение пытались тем самым нейтрали­зовать выступление Лондона на стороне Хайле Селассие, ну и, разумеется, в лице Великобритании обрести существенную опо­ру в достижении успеха. Англия выжидала, хотя к ней за воен­ной помощью настоятельно обращался Хайле Селассие и гибли ее офицеры в составе эфиопских правительственных войск, бро­шенных на усмирение провинции и терпевших поражение за поражением от восставших тыграйцев и оромо. И только тогда, когда оттягивать решение стало уже невозможно и когда, как выяснилось, оказались под угрозой британские имперские ин­тересы [317, с. 343], английское командование дало указание авиации, базировавшейся в Адене, бомбить боевые позиции блатты Хайле Мариама Рздда и города, захваченные им.

В середине октября 1943 г. восстание было подавлено; блат­та Хайле Мариам Рэдда с ближайшими сообщниками бежал в Эритрею. Аддис-Абебе, несмотря на победу в Тыграе, при­шлось, однако, уступить в ряде требований, выдвигавшихся вос­ставшими, в том числе отменить введенные в 1941 —1942 гг. поземельный налог и налог вместо десятины, даровать жизнь сыну раса Сыюма дэджазмачу Мэнгэша, приговоренному к смерти за участие в восстании. Успех правительства в Тыграе поз­волил сохранить территориальную целостность Эфиопии. Это следует учитывать всегда при оценке действий центростреми­тельных и центробежных сил в стране, и не только в ходе со­бытий 1942—1943 гг. в Тыграе.

В апреле—мае 1942 г. неспокойно было в провинции Харэрге, где в районах Гурсум и Годжиар произошли столкновения местных сомалийцев и правительственных войск. Атаковав ряд поселений амхара, они сожгли их. Только после прибытия воинских подкреплений из Аддис-Абебы удалось разбить со­малийские отряды на берегу р. Эррэр [309, с. 220].

Год спустя жители Огадена поднялись с оружием в руках за изменение образа жизни, навязанного им еще в конце XIX — начале XX в. Потребовалось два батальона правительственных войск для подавления восстания.

Этнополитический фактор явился причиной брожения в: 1943—1944 гг. среди афаров (данакильцев), султан которых — Мохаммед Яу — водрузил даже собственное знамя над своей резиденцией. Власти сурово расправились с непокорным наро­дом, а султана надолго заточили в тюрьму [150, 1954, № 1232, с. 496; 296, с. 157].

Все упомянутые движения отражали так или иначе слож­ный процесс утверждения абсолютной монархии. Формирование ее основных институтов завершилось к середине 1945 г., когда власти приняли и осуществили около 100 законов, касавшихся [196] всех сфер общественной, политической, социальной, экономиче­ской и культурной жизни. Майский (1945 г.) указ о введении новой денежной единицы — эфиопского доллара — и замене ею всех других ранее функционировавших в стране денежных знаков как бы венчал усилия по установлению самодержавия.

Хайле Селассие, став безраздельным повелителем, опирался в своем царствовании на созданный и постоянно укреплявший­ся чиновничий аппарат, сильную регулярную армию, импера­торскую гвардию и полицию (в 1945 г. соответственно около 15 тыс., 3 тыс. и приблизительно 6 тыс. человек), численно уве­личивавшиеся и составлявшие предмет особой заинтересован­ности монарха, эфиопскую церковь, превратившуюся в придаток государственной машины, а также государственные финансы и фискальные учреждения. Император установил жесткий конт­роль над деятельностью парламента, начавшего свою работу в 1942 г. на основе конституции 1931 г., центральной и местной администрации и судебных органов, сосредоточив всю полноту законодательной, исполнительной и юридической власти в своих руках. Важную роль в системе абсолютистско-монархического государства в 40-е годы (да и в первую половину 50-х годов) играло министерство внутренних дел, особенно с тех пор как в 1943 г. во главе его стал один из самых могущественнейших и влиятельнейших сановников империи Уольдэ Гийоргис Уольдэ Йоханныс. Он же долгое время руководил и министерством пера, в функции которого первоначально входил правительст­венный надзор за средствами массовой информации.

Используя созданный мощный пропагандистский аппарат, государство стремилось направить развитие духовной и интел­лектуальной жизни общества в угодное абсолютистско-монархическому режиму русло, внушить лояльность и веру в руко­водство Хайле Селассие, которые основывались на некритиче­ском восприятии его слов и лозунгов, организовать кампанию превознесения императора вплоть до его обожествления, приз­нания непререкаемости и незыблемости его авторитета, а также подготовить в стране общественно-идеологические основы прав­ления монарха. Вводя контроль над средствами массовой ин­формации, оно тем самым приобретало важное средство борьбы с внутренней оппозицией.

Централизации государства на абсолютистско-монархической основе способствовали отказ от прошлой практики частого пе-рекраивания административно-территориальных границ и вве­дение устойчивого административно-территориального деления страны с четкой иерархией образованных районов, округов, областей и провинций. Управление в них строилось на основе централитета власти государства, а не традиционно-вассальных, взаимоотношений, как прежде. Руководители местной администрации, назначавшиеся отныне сверху до низу императором, лишались права иметь собственное войско и самостоятельно пе­редислоцировать крупные полицейские отряды; они превращались [197] в государственных чиновников, получавших за службу фиксированное жалованье; для них вводилась строгая подот­четность вышестоящим органам; им запрещалось вступать в какие-либо контакты с, иностранными державами; им не раз­решалось выполнять, как в былые времена, фискальные и су­дебные функции; даже чыкка-шум (деревенский староста) по­терял многие прерогативы своей власти.

Эффективность функционирования провозглашенной системы административного управления была ограничена условиями консервации феодальных отношений и сознательным сохране­нием традиционных взаимосвязей в обществе, которые исполь­зовал в своем царствовании Хайле Селассие. Вот почему не прекратилось полностью хозяйничанье генерал-губернаторов в провинциях и других руководителей местной администрации в низовых территориальных единицах; продолжались многочис­ленные поборы с крестьян, хотя и запрещенные законом; про­цветали коррупция, казнокрадство, фаворитизм, непотизм. По­казательны в этой связи слова английского журналиста Л. Мосли о том, что рас Аббэбэ Арэгай сумел «показать, что он может эксплуатировать собственный народ с таким же рвением, с ка­ким он сражался с врагом», и притеснять людей до тех пор, пока они не начнут стонать, а их «кости трещать» [352, с. 289]. Жесткая детерминированность решений и поступков чиновни­ков на местах с постоянной оглядкой на верх, на Аддис-Абебу, обрекала их на бездеятельность, праздность.

Этническая и конфессиональная дискриминация при назна­чении на должность не могла не вызвать недовольства среди неамхарских народов. Власти в Аддис-Абебе продолжали, как и в довоенное время, формировать провинциальный, областной, окружной и районный аппарат на юге преимущественно из амхара Шоа и редко из местных народов, и лишь на севере во избежание новых волнений чаще использовались на админи­стративных постах местные уроженцы. Более того, в Годжаме, Бэгемдыре, Тыграе и некоторых бывших полуавтономных тер­риториях генерал-губернаторами или губернаторами станови­лись представители традиционных аристократических фамилий, а не «чужеродные» феодалы.

На всех уровнях государственной службы Хайле Селассие стремился создать соперничавшие друг с другом группы чи­новников, рассчитывая тем самым добиться высокой степени лояльности, благонадежности, преклонения и повиновения тро­ну. В провинциальной администрации, например, на второй по важности пост директора, выполнявшего своеобразную роль го­сударева ока, назначались обычно выходцы из соперничавшей с генерал-губернатором феодальной семьи. На высших ступе­нях административной лестницы специально сталкивали даже друзей, которых отзывали со службы в разных ведомствах и назначали в одно какое-то учреждение.

Практиковалось также частое перемещение ответственных [198] чиновников, в результате которого они долгое время приспо­сабливались к новой ситуации, выясняя расстановку сил, связи-противоречия, характер интриг. Со временем в государствен­ном аппарате развилась система взаимной слежки, доноса, не­доверия и подозрительности. Кроме того, в правительственных, учреждениях процветали формализм, льстивое преклонение пе­ред начальством, третирование подчиненных, пренебрежитель­ное отношение к нуждам народа и раболепие перед интересами феодального класса. Все это лишало людей инициативы, актив­ности, снижало эффективность действий центральных и местных органов власти, по существу, услуживавших императору, а не служивших стране.

Знать, хотя поредевшая за время войны и потерявшая нема­ло за первые послевоенные годы в результате утверждения аб­солютной монархии, тем не менее сохранила известное влияние при дворе и в стране в целом. Хайле Селассие, несмотря на открывшиеся в 1941 —1945 гг. возможности ее полного отстра­нения от политической жизни, не отважился на подобный шаг, да, судя по всему, и не хотел этого. В таком подходе сказались не только его приверженность традиционным ценностям и свя­зям, но и опасения за судьбу трона, если бы аристократия, про­тив которой применялись бы решительные меры, оказалась более сговорчивой с англичанами и заручилась их поддержкой.

Включив знать в структуру государственной власти в из­вестной степени на подчиненных и подконтрольных началах, он использовал ее в качестве противовеса высшей бюрократии не­родовитого происхождения. Со временем знать становилась все более реакционной, ее исключительный консерватизм, своеко­рыстие и коррумпированность «разъедали» государственные структуры абсолютной монархии, а самодержец, в свою оче­редь, все чаще и чаще обращал к ней взор, ища поддержки антинародной политике.

Для формирования бюрократии как составной части меха­низма абсолютной монархии власти уделили определенное вни­мание развитию светского образования, открыв в 1945 г. 120 государственных школ с 19 тыс. учеников. Оно было поставлено-на службу императорскому режиму и призвано содействовать обожествлению личности монарха, возвеличиванию методов его руководства, воспитанию преданности и повиновения ему. Свет­ское образование развивалось в рамках, угодных самодержа­вию, и отнюдь не предусматривало просвещения широких на­родных масс. Создавая прослойку образованных людей, искус­ственно изолированную от неграмотного подавляющего боль­шинства населения, во дворце рассчитывали, что они станут активными сторонниками и защитниками абсолютизма, верой и правдой будут служить императору. Наряду с идейно-поли­тическим воспитанием в правительственных школах в соответ­ствии с абсолютистско-монархическими ценностями учащаяся молодежь приобщалась к западной, буржуазной идеологии. [199] И это обстоятельство следует иметь в виду при оценке всей пос­левоенной политической жизни Эфиопии.

Император попытался поставить на службу себе и обучение в мусульманских школах, содержавшихся за счет мусульман страны. Его предложение в 1944 г. представителям мусульман­ской общины в Харэре об увеличении числа исламских школ при условии введения в них преподавания амхарского и англий­ского языков было отвергнуто. Тогда по приказу монарха в 1945 г. стали принудительно набираться ученики из медресе Харэра и Дыре-Дауа для учебы в школе им. Тэфэри Мэконнына в Аддис-Абебе. Тем самым было положено начало формирова­нию небольшой мусульманской прослойки в чиновничьем аппа­рате, занимавшей, как правило, невысокие должности в бюро­кратической иерархии. Но это заигрывание с мусульманами, а также некоторые другие жесты «доброй» воли в их адрес (например, строительство нескольких мечетей за государствен­ный счет) не спасли, да и не могли спасти императорский режим •от критики за дискриминацию приверженцев ислама.

Недовольно было даже мусульманское купечество, которое наряду с другим по вероисповеданию торговым людом, каза­лось бы, должно было радоваться отмене многочисленных внут­ренних таможен в стране. Но на смену им пришли крупные поборы высокопоставленных сановников и даже членов импе­раторской фамилии.

Ярким примером подобного вымогательства может служить деятельность в 1943—1949 гг. министра торговли Мэконнына Хабтэ Уольда, который обязал купцов (как мусульман, так и христиан) передавать ему 20—25% (а порой и до 100%) ввозимых товаров по контрольным (т. е. низким) ценам и про­давал их затем, как правило, на черном рынке через компанию «Эфиопиэн сэсаити фор коммерс энд транспорт», созданную при участии его самого и ряда других членов правительства. Эти спекулятивные операции приносили высокие прибыли: ежемесячно они составляли 37 тыс. ф. ст. при сбыте пряжи и 212 тыс. ф. ст.— полотна. Английский советник А. Д. Бетелл писал, что министр торговли, когда было обращено его внимание на незаконность таких действий, лишь отмахнулся, высокомерно заявив, что «если один эфиоп гра­бит другого, то по крайней мере деньги остаются в стране» [285, с. 153].

Значительны оказались и доходы «Эфиопиэн нэшнэл корпорейшн», орга­низованной в 1943 г. главным образом на средства того же Мэконнына Хабтэ Уольдэ, вице-министра финансов Иильмы Дэрэсы, императора и императ­рицы. Занимая монопольное положение во внешней торговле зерном, сахаром, хлопчатобумажными изделиями и распределением этих товаров на внутрен­нем рынке, компания только в 1943—1944 г. получила прибыль примерно в 200 тыс. ф. ст.

Приведенными двумя фактами, конечно, не ограничивается предпринимательская деятельность феодально-монархической верхушки, которая, используя государственные каналы, обога­щалась за счет торгово-финансовых махинаций. Она направляла заработанные таким путем доходы на непроизводственное по­требление, ухудшая тем самым возможности независимого эко­номического развития страны. Более того, немалые средства переправлялись в иностранные банки за границей, что еще больше обедняло финансовые ресурсы страны. [200]

С изгнанием оккупантов почти прекратилось формирование государственных доходов за счет поступлений от императорско­го домена (личных владений). После 1945 г. вседомениальные доходы императора шли только для его собственного обогаще­ния. Содержание его дворца с 1941 г. осуществлялось за госу­дарственный счет. Хайле Селассие, располагая высшей фис­кальной властью в стране и неограниченно распоряжаясь госу­дарственными финансами, часто использовал их по своему усмотрению, в нарушение расходных статей государственного бюджета.

Доход страны в 1941—1945 гг. складывался из безвозмезд­ной субсидии Англии в 2,5 млн. ф. ст., американской помощи по ленд-лизу, предоставляемой на основе подписанного в августе 1943 г. американо-эфиопского соглашения о многосторонней по­мощи, прибыли государственных приисков по добыче золота и платины в Юбдо и Адоле (в мае 1942 г.— октябре 1945 г. добыто, по официальным данным, 149 тыс. унций золота), часть которой присваивалась императорским домом, прибыли госу­дарственных промышленных предприятий, доставшихся отчасти от оккупантов, поземельного налогообложения, включая налог вместо десятины (в 1944 г. по новому указу устанавливались более высокие размеры налогов), экспортно-импортных пошлин, а также от вновь введенных государственных монополий на соль, табак и алкоголь.

В первой половине 40-х годов значительны были поступле­ния от внешней торговли, имевшей тогда положительное саль­до. Так, в 1944—1945 гг. экспорт Эфиопии, в котором выде­лялись главным образом кофе, зерно, золото, превысил импорт на 380 тыс. ф. ст., а только за второе полугодие 1945 г.— на 500 тыс. ф. ст. Экспортные пошлины в то время составляли 5—10% стоимости товара, а импортные—10—75%.

Интересны данные за 1944 г. о поступлениях от земельных налогов в размере 590 тыс. ф. ст., таможенных пошлин — 650 тыс. и золотодобычи — 500 тыс. ф. ст.; всего же в том году доходы государства составили более 2,8 млн. ф. ст.

Расходы же шли в основном на содержание государственно­го аппарата, армии и полиции — этих трех китов самодержавия. По нашим подсчетам, на основе данных М. Перхэм [376, с. 204— 206], в 1943/1944 и 1944/1945 гг. только на министерство внут­ренних дел, военное министерство, военно-воздушные силы и им­ператорскую гвардию отводилось более половины всех ежегод­ных государственных расходов. Велики были траты по так называемому цивильному листу (т. е. на императорский дворец, на самого монарха, его семью, придворный штат, резиденцию ычэге и т. д.): в 1943/44 гг. они составили свыше 2 млн. тале­ров Марии-Терезии из общей суммы расходов почти в 38 млн. талеров Марии-Терезии.

Первый государственный бюджет в полном смысле этого слова, как принято считать в литературе, появился в Эфиопии [201] в 1944 г. и охватывал период эфиопского календарного года в 1944/45 г. Однако, по мнению М. Перхэм, такой бюджет в стра­не был составлен годом раньше [376, с. 201, 205]. В предыдущие два года (1941/42 и 1942/43 гг.) не делалось подробных бюджет­ных разработок; имеющиеся данные лишь включают общие суммы доходов и расходов. Составление государственных бюдже­тов с 1943 г. свидетельствует об укреплении фискальных струк­тур империи, ее абсолютистско-монархическом характере.

Хайле Селассие, как и в довоенное время, опирался на ино­странных советников. В 1941 —1944 гг. это были, согласно до­говору 1942 г., британские подданные. Англичане, многие из которых прежде трудились в колониальном ведомстве, стреми­лись управлять страной как владением Великобритании. На этой почве происходили постоянные трения между правительствен­ными чиновниками, включая министров, и британскими совет­никами. Одновременно в Аддис-Абебе неоднократно выступали с заверениями в самых искренних отношениях с Англией, в не­изменности двустороннего сотрудничества по всем вопросам, а также просили Лондон не доверяться ложным сообщениям печати о намерениях Эфиопии якобы выдворить англичан, из­брав в качестве противовеса им США. Известны слова Хайле Селассие (май 1943 г.) о том, что, «по-видимому, наши друзья (англичане.— Авт.) не рады отношениям, какие мы имеем с Америкой... Вступая в более тесные связи с американцами, мы отнюдь не намерены отказаться от Англии».

Однако в Лондоне не доверяли всецело подобным успокои­тельным заявлениям. В распоряжении Форин офиса было не­мало доказательств тому, что эфиопские власти заняты интен­сивными поисками возможностей для ослабления позиций Анг­лии. Где могли, там англичане срывали эти попытки Аддис-Абебы, оказывая прямо или косвенным образом давление на ее внешнеполитических партнеров. Так, в 1943 г. США, опа­саясь обострения противоречий с Лондоном, отказали Эфиопии в просьбе предоставить заем в 50 млн. долл. и направить в Ад­дис-Абебу на работу 400 специалистов.

Вот почему Аддис-Абебе не удалось также получить займы и привлечь советников из Швеции, с которой эфиопское прави­тельство контактировало через свое посольство в Москве, от­крывшееся после установления дипломатических отношений с СССР в 1943 г. Показательно, что в августе 1944 г. оно озна­комило шведского посла в советской столице со своими пред­ложениями Лондону по заключению нового соглашения взамен договора 1942 г. [313, с. 53, 173]. Этот шаг, предпринятый Аддис-Абебой вразрез требованиям англичан, можно расценить, видимо, как, во-первых, демонстрацию собственной внешнепо­литической самостоятельности и, во-вторых, как стремление придать международный акцент двусторонним связям с Анг­лией.

19 декабря 1944 г. в столице Эфиопии было подписано новое [202] соглашение с Великооританией, по которому отменялись мно­гие дискриминационные положения, навязанные Эфиопии в 1942 г. Страна, окрепнув к осени 1944 г. и стабилизировав в целом внутреннюю обстановку, вела переговоры с английской делегацией во главе с графом де ля Уорром очень жестко, не поддаваясь открытому давлению, уговорам, посулам и даже шантажу. Англия в конце концов согласилась с тем, что за эфиопским государством признавалось право собственника недр в так называемой Резервной зоне и Огадене, где еще сохранял­ся британский оккупационный режим; ее дипломаты лишались преимущественных прав и привилегий в сравнении с диплома­тами других стран; Аддис-Абеба могла отныне приглашать со­ветников и специалистов из любой страны по своему усмотре­нию; вводилась подсудность британских подданных эфиопским органам юстиции; беспрепятственная транспортировка англий­ских войск ограничивалась только дорогой Джиджига — Дыре-Дауа; эфиопским войскам предоставлялась свобода передви­жения в оккупационной зоне и т. д.

Однако сохранение политического и военного контроля над восточными районами Эфиопии давало Лондону возможность оказывать на Аддис-Абебу постоянное давление, добиваясь тех или иных колониальных выгод.

Британская оккупация части эфиопских земель объективно содействовала сплочению населения, выступавшего единым фронтом против английского присутствия, и, следовательно, уси­лению центростремительных тенденций, а также формированию самодержавия. Несомненно и иное: многолетняя оккупация Восточной Эфиопии не могла не сказаться отрицательно на по­литико-территориальной консолидации империи, ибо в резуль­тате установления британского контроля эта территория на мно­гие годы вышла из-под юрисдикции эфиопского государства. К тому же политика Англии, направленная на увековечение ее господства, привела к известному отчуждению части местных жителей от эфиопского государства; после ликвидации оккупа­ции это создало немало трудностей в развитии страны.

Лондон в своей колониалистской политике в Эфиопии про­должал использовать британскую военную миссию, глава кото­рой, по соглашению 1944 г., стал ответствен перед эфиопским военным министром. Форин офис неоднократно в 1945 г. срывал попытки Аддис-Абебы пригласить шведских офицеров для обу­чения эфиопских вооруженных сил. Преодолевая противодейст­вие англичан, Эфиопия не только восстановила в тот год дипло­матические отношения со Стокгольмом, но и сумела получить заем в 5 млн. швед, крон под 3,5% годовых для оплаты специа­листов и закупок необходимого оборудования.

Установление официальных связей с Советским Союзом, США и Швецией и дипломатическое поражение Англии, серьез­но подорвавшее ее надежды на колонизацию эфиопских земель, означали существенный сдвиг во внешнеполитической практике [203] освобожденной Эфиопии. Крупным событием в международной жизни Аддис-Абебы, оказавшим заметное влияние на последую­щее развитие страны, явилось вступление Эфиопии в ООН в 1945 г. Тем самым страна сделала решительный шаг по пути превращения в субъект международных отношений.

Правящая верхушка умело использовала внешнеполитиче­скую активность для достижения своих внутренних целей, для создания внешних гарантий царствования Хайле Селассие. Осо­бая роль здесь отводилась США, заручившись поддержкой ко­торых император усилил свои позиции в стране.