В обстановке императорского всевластия и, казалось бы, всеобщей покорности происходили события, свидетельствовав­шие о массовом недовольстве режимом Хайле Селассие, о противодействии монарху в правящих кругах страны.

Еще в 1942 г. в Эфиопии произошла первая в ее истории забастовка рабочих-железнодорожников. В 1947, 1949 и 1954 гг. они вновь бастовали, требуя улучшения жизненных условий и повышения заработной платы. Среди них было немало кадро­вых рабочих. Длительная совместная работа в полном отрыве от деревни содействовала росту их классового самосознания. И не случайнно именно здесь возник (в 1947 г.) первый в стра­не профсоюз — «Синдикат эфиопских рабочих-железнодорожни­ков» (впрочем, почти сразу же он был поставлен под контроль государства). В целом же рабочий класс страны, находивший­ся в стадии своего формирования (в 1950 г. по найму во всех сферах народного хозяйства трудилось около 20 тыс. человек), еще не стал решающей силой в борьбе против самодержавия. Но забастовки железнодорожников явились грозным преду­преждением властям. Вот почему забастовщики подверглись жестоким преследованиям: так, по свидетельству английской печати, руководители забастовки 1949 г., в которой приняло участие 600 человек, были повешены [151, 17.09.1949].

Поднимались против нещадной эксплуатации и бесправия также рабочие золотодобывающего рудника в Адоле. Их протест принимал своеобразную форму: на пути следования транспорта с золотом они устраивали завалы, стараясь отбить столь ценный груз. Вот почему его постоянно сопровождал усиленный армейский наряд. Ситуация, сложившаяся тогда в Адоле, ярко описана в сообщении английского консула: «Местные жители выглядят жал­кими, несчастными и живут (они) в постоянном страхе ареста или наказания. Если они вскопают хотя бы ярд земли вблизи от своих жилищ, их незамед­лительно ведут к армейским офицерам и обвиняют в поисках золота. Общее впечатление... это поселение каторжников» [274, с. 23].

В ходе выступлений рабочих постепенно возрастало их клас­совое самосознание. В борьбе с угнетателями складывалась [215] классовая солидарность, и прежде всего у железнодорожников. Она уже начинала превалировать над этнической принадлеж­ностью последних (амхара, оромо, сомалийцы, харари и др.), на чем не раз стремились играть власти в попытке разобщить железнодорожников и уменьшить накал недовольства трудящихся. Это — важный позитивный момент в антиэксплуататор­ском и антиимператорском движении. Он приобретал особое значение в условиях проведения политики, которая предусмат­ривала распространение (часто насильственное) амхарского языка, культуры, утверждение социально-политических институ­тов, признанных государством, а также христианизацию всего населения. Ее часто в литературе называют политикой амха-ризации.

Одновременно повсюду в администрации засели главным об­разом амхара, реже тыграйцы и еще реже оромо, уже не гово­ря о представителях других национальностей. Все это не могло не вызвать протеста пестрого в этническом и конфессиональ­ном отношении населения Эфиопии. Наряду с другими факто­рами этнополитический курс правительства уже в то время уси­ливал недовольство неамхарских пародов, побуждая их к откры­тому сопротивлению. В 1948 г. в Харэрге агитировали за пре­доставление региональной автономии провинции, вследствие-чего произошло несколько вооруженных столкновений с властя­ми [311, с. 287]. В том же, 1948 г. (и вновь в 1953 г.) сепара­тистские волнения охватили многие земли, населенные оромо. В их возникновении не обошлось и без вмешательства ино­странцев [320, с. 177]. В 1949 г. восстали жители северных районов страны, возмущенные притеснениями администрации [151, 08.01.1949].

Власти, подавляя антиправительственные движения, имев­шие этноконфессиональную окраску, стремились так распра­виться с их участниками, чтобы запугать неамхарские народы и принудить непокорных согласиться с императорским подходом к национальному вопросу. Добиваясь посредством кровавых репрессий временного успеха, правительство не устраняло при­чин этноконфессиональных противоречий. В итоге накапливался социальный заряд большой революционной силы.

Появились признаки недовольства и в вооруженных силах страны. Со времен Корейской войны, для участия в которой эфи­опское правительство по прямому указанию Вашингтона отпра­вило около 5 тыс. человек, в офицерском корпусе, в том числе в императорской гвардии, стали критически отзываться об от­сталости страны, деспотизме правящих кругов и сосредоточении власти в руках одного человека. «Воодушевленные идеями на­ционализма,— говорил тогда один из офицеров,— мы начали высказывать недовольство порядками в стране в разговорах друг с другом» [333, с. 23].

Более решительный вызов трону в то время был брошен не­которыми сановниками империи. [216]

Одна из самых напряженных ситуаций возникла в 1946— 1947 гг. в связи с так называемым заговором парламента, ког­да группа парламентариев — бывших партизанских руководите­лей вознамерилась установить конституционную монархию, за­метно урезав власть Хайле Селассие. Во дворце подозревали, что к заговору причастны некоторые воинские части, вследствие чего власти пошли на повышение жалованья в армии. Немало­важное значение также имел в 1951 г. заговор президента се­ната, одного из бывших партизанских руководителей, битуоддэда Нэгаша Бэззабыха, который предполагал сам взойти на престол. К нему примкнули феодалы не только Годжама (би-туоддэд был потомком годжамского ныгуса Тэкле Хайманота, т. е. соломонид), но и других районов страны, а также часть офицеров. Некоторые заговорщики рассчитывали в случае успе­ха провозгласить Эфиопию республикой во главе с расом Имру. (В последнее время появилось сообщение, ничем, однако, не аргументированное, о том, что и сам Нэгаш Бэззабых намере­вался учредить в Эфиопии республику [195, № 6, с. 215].) Сле­довательно, идеи республиканизма, несмотря на жестокое подав­ление любых признаков оппозиции и устранение с политической сцены бывших партизанских руководителей-республиканцев, продолжали распространяться.

Заговору Нэгаша Бэззабыха предшествовали крестьянские волнения в Годжаме, вспыхнувшие против очередной попытки властей измерить земли «рыст», классифицировать их в соот­ветствии с агропочвенными характеристиками и ввести новую систему налогообложения. Правительству и на этот раз приш­лось отступить. Произошли также персональные перестановки в провинциальной администрации, во главе которой был постав­лен племянник раса Хайлю Тэкле Хайманота рас Хайлю Белеу,

Напряженной ситуацией в Годжаме воспользовались заговорщики во гла­ве с Нэгашем Бэззабыхом, чьим планам, однако, не суждено было осущест­виться. В литературе высказывается даже предположение, что этот заговор был спровоцирован самим Хайле Селассие с целью устранения с политической арены наиболее влиятельных сановников и получения большей поддерж­ки со стороны Запада, и прежде всего США [311, с. 294; 332, с. 13]. Пока нет бесспорных доказательств подобной точки зрения, но неизменно одно — Хайле Селассие прибегал не раз к помощи закулисных маневров для отстранения от власти того или иного влиятельного вельможи. Так поступил он, например, в отношении всесильного Уольдэ Гийоргиса Уольдэ Йоханныса, готовившего, по мнению американского ученого Д. Левина, захват власти в 1955 г. [332, с. 13]. Скорее всего, однако, отставка Уольдэ Гийоргиса Уольдэ Йоханныса произошла из-за возникших у императора подозрений в нелояльности царе­дворца и усилившихся нападок на него со стороны соперничавших группиро­вок при дворе, искавших благосклонности монарха и ненавидевших царского любимца. Падение этого могущественного сановника связано и с нежеланием монарха видеть около себя сильную личность, на которой замыкались чуть ли не все нити государственного управления.

Отстранение от власти Уольдэ Гийоргиса Уольдэ Йоханныса — яркий при­мер той скрытой борьбы, какая велась при дворе за влияние, чины и благосклонность монарха. В ней участвовали буквально все, кто составлял правящие круги. Противоборство шло тогда, как правило, на личностной основе. Но это не означало, что не привлекались на ту или иную сторону временные «союзники». [217] Даже вчерашние враги, ненавидевшие друг друга, объединялись порой для достижения своекорыстных целей, а добившись их, могли тут же плести интриги друг против друга. Поверженный противник уже больше никогда не поднимался к вершинам власти, за него не вступались даже его едино­мышленники, если такие и обнаруживались.

Руководящая элита была в те годы крайне разобщена, в ее среде не сложилось еще сколько-нибудь влиятельных группи­ровок. Вот кто в то время входил в нее: потомственные аристо­краты, допущенные на ответственные должности (рас Мэнгэша Сыюм, рас Асратэ Каса, бригадный генерал Абий Абэбэ, рас битуоддэд Мэконнын Ындалькачоу и др.), бывшие партизанские руководители (рас Аббэбэ Арэгай, рас Мэсфын Сылеши и др.), довоенные выдвиженцы со светским местным и зарубежным образованием (Йильма Дэрэса, Лоренцо Тыызаз, Гэбрэ Ыгзаабхер Франсуа, Аклилю Хабтэ Уольд, Гырмачеу Тэкле Хавариат и др.), коллаборационисты, запятнавшие себя прислуживанием итальянским оккупантам (Айяле Гэбрэ и др.), а также те, кто получал образование за границей в начале 50-х годов (Ындаль­качоу Мэконнын, Микаэль Имру, Зоуде Гэбрэ Сылласе, Амдэ Уондэфраш, Сэйфу Махтэмэ Сылласе, Кэтэма Ифру, Тэсфа Бушей, Абрахам Дэммэрэ и др.).

Заметное место среди них занимали разбогатевшие в послевоенные голы Мэконнын Хабтэ Уольд, уже упоминавшийся, и Мэконнын Уольдэ Иоханныс, допущенный ко двору еще в 30-е годы. Последний, как и его брат, могу­щественный Уольдэ Гийоргис, был отстранен от власти в 1955 г.: используя занимаемую должность государственного хранителя собственности, оставлен­ной итальянскими оккупантами, он прибрал к своим рукам почти за бесценок немалую ее часть; крупная недвижимость досталась и его сторонникам, при­том за смехотворно низкую плату. Так, один из доверенных людей купил в Джимме отличный дом, принадлежавший прежде итальянцу, всего лишь за 10 ф. ст. Разумеется, он потерял высокое положение при дворе не по мораль­ным и правовым причинам, а потому, что эти спекуляции, приносившие баснословный доход Мэконныну Уольдэ Иоханнысу и связанным с ним лицам, стали угрожать уже интересам всего двора.

Правящие круги в целом понимали, что их личное благопо­лучие и политические позиции зависят от воли Хайле Селассие и потому, ограждая собственные корпоративные интересы и в конечном счете господство всего феодального класса, власть имущие поддерживали и защищали трон. Император рассматри­вался ими как главный гарант сохранения и укрепления эксплу­ататорских отношений в стране.

Это отнюдь не означало, как уже было показано, что в пра­вящих кругах не существовало противников императорского режима и лично Хайле Селассие. Были и такие, кто, сохраняя-верность царствовавшему монарху, тем не менее не соглашался с отдельными его мероприятиями или преследовал своекорыст­ные цели.

Сам же император, стараясь играть роль арбитра нации, за­нимал часто выжидательную позицию при обсуждении во двор­це актуальных вопросов внутренней и внешней политики. Он [218] принимал в таких случаях определенное решение только тогда, когда в ходе длительной придворной борьбы одерживала верх чья-то точка зрения. Так произошло, например, с проектом ре­формы эфиопского письма, предложенной в 1948 г. обществом «Друзья знаний» (рас Имру Хайле Сылласе, блатта Мэрзе Хазен и др.) и отвергнутой императором под давлением церкви [348, с. 424]. Расхождения во мнении и даже несогласие с суж­дениями императора допускались лишь в рамках незыблемости общих устоев абсолютистско-монархического режима. Во двор­це терпеливо сносили эти разногласия, если только они не со­держали какого-либо намека на угрозу трону.

На императора нередко оказывали сильное давление его ближайшие родственники (старшая дочь Тэианье Уорк, второй сын Мэконнын Хайле Сылласе, императрица Мэнэн и др.), за ними стояли порой те или иные крупные сановники, облеченные большой властью придворные, а также высшее духовенство. Вот почему, например, в текст конституции 1955 г. были включены отдельные дискриминационные положения, противоречившие од­ной из основных идей, заложенных при ее составлении, а имен­но: идее придания государству демократического, либерально­го облика. Не исключено, что некоторые из этих дискриминаци­онных положений соответствовали личным взглядам импера­тора, который всегда умело их скрывал, пока не приходилось идти на уступки тем или иным дворцовым силам. Чаще всего он отступал перед требованиями церкви, поддерживаемыми, как правило, многими членами его семьи, потомственной аристо­кратией, да и рядом высокопоставленных чиновников. Так было в вопросах налогообложения церковных земель, многочислен­ных крестьянских повинностей в пользу духовенства и т. д.

Не обошлось в рассматриваемые годы во дворце, ориенти­ровавшемся на «свободный мир» [381, с. 188], и без острой борьбы вокруг развития отношений с Советским Союзом, хотя в Аддис-Абебе официально признавали, что «международный коммунизм не угрожает Эфиопии» [312, с. 245]. В администра­ции, несмотря на консерватизм и даже реакционность многих ее чиновников, рос в те годы интерес к Советскому Союзу. В 1946 г. английский журнал «Экономист» писал, что «нынеш­нее эфиопское правительство положительно оценивает подход русских к проблемам развития» [136, 1946, т. 151, № 5389, с. 913]. Несколько позднее группа американских авторов ут­верждала, что в Эфиопии имеются люди, которые положитель­но относятся к опыту хозяйственного строительства в СССР [336, с. 198].

Антисоветски настроенным силам при дворе пришлось сми­риться с открытием в 1947 г. в Аддис-Абебе, по просьбе эфиоп­ского правительства, советского госпиталя им дэджазмача Балча, а двумя годами раньше — постоянной выставки СССР, кото­рая широко информировала посетителей о жизни Советского государства, поддержке Советским правительством требований [219] Эфиопии относительно выплаты Италией репараций за ущерб, причиненный в годы войны и оккупации, и т. д. В Эфиопии возрастал интерес к социалистической цивилизации, к мировой системе социализма. Этому же способствовало установление дипломатических и хозяйственных связей с Чехословакией, Польшей и другими социалистическими странами. Очень актив­но развивались отношения с Югославией, в том числе в военной области и в сфере хозяйственного планирования.

Стремясь воспрепятствовать советско-эфиопской дружбе, внутренняя и внешняя реакция развернули злостную антисовет­скую кампанию в Эфиопии (см. [151, 23.10.1948; 16.04.1949; 10.01.1953; 312, с. 255]). Западная печать, используя, в част­ности, возникшее со времени американской агрессии в Корее недовольство в офицерском корпусе Эфиопии политикой Хайле Селассие, сообщала о якобы «советском» проникновении в воо­руженные силы Эфиопии, об опасности распространения марк­систско-ленинских идей, о мнимом соперничестве США, Англии и СССР за влияние в Эфиопии (см. [313, с. 59, 229—231]) и тому подобных антисоветских инсинуациях, извращающих суть внешней политики Советского государства.

Все эти измышления не могли, однако, поколебать большого уважения, каким пользовалась наша страна у простых людей Эфиопии. Они, по свидетельству Д. Левина, восхищались эко­номическим могуществом, народным характером власти, дости­жениями в науке и быстрыми темпами развития СССР [334,. с. 140]. Очень высоко отзывалась о Советском Союзе учащаяся молодежь. По результатам опроса в 1958/59 г., 47% учеников школ второй ступени и студентов Университетского колледжа, которые испытывали наибольшее идеологическое и пропаган­дистское влияние Запада и местных консервативных кругов, положительно относились к нашей стране (к Англии — 32% и к США — 59% [334, с. 139]). Эти свои взгляды они затем несли в ту социальную среду, в которой им по получении высшего образования приходилось трудиться. Разумеется, было и нема­ло случаев отхода от воззрений, сложившихся в студенческие годы. Но как бы ни были относительны приведенные данные, выходящие несколько за рамки рассматриваемых лет, они поз­воляют сделать вывод о зарождении идейно-политической не­однородности формировавшихся средних слоев эфиопского об­щества (студенчество, интеллигенция и др.).