Победа над фашизмом, достигнутая при решающей роли Советского Союза, явилась одним из важнейших факторов, ока­завших значительное влияние на все послевоенное развитие Эфиопии. Разгром гитлеровской Германии и ее союзников сде­лал необратимым процесс освобождения Эфиопии от итальян­ского колониализма. Образование мировой социалистической системы и подъем национально-освободительного движения создали совершенно иную, чем до второй мировой войны, между­народную обстановку. Афро-азиатские и латиноамериканские народы обрели в лице всего социалистического сообщества на­дежного союзника в борьбе против колониализма и империализ­ма, за независимость и соцальпый прогресс.

Классовая ограниченность императорского режима не позво­лила, однако, реализовать открывавшиеся в результате позитив­ных сдвигов в мире возможности прогрессивного, революцион­ного развития страны. Его основные усилия в 1946—1955 гг. сосредоточивались на совершенствовании и укреплении меха­низма абсолютной монархии, фундамент которого был заложен в предыдущее пятилетие. В рассматриваемое десятилетие абсо-лютистско-монархический строй в Эфиопии стал реальностью, 'Определив на многие годы ее историческое развитие.

Упрочение власти монарха, как известно, требует денег. Вот почему одна из главных забот правительства Хайле Селас­сие состояла в извлечении все новых и новых доходов.

Со второй половины 40-х годов наблюдается дальнейшее уп­рочение государственных финансов. Прежде всего это касается государственного бюджета. Произошла еще большая его центра­лизация. Доходная часть бюджета неизменно возрастала, хотя и не в тех размерах, каких хотелись бы трону. С 1946 по 1955г. она увеличилась почти вдвое, составив в 1955 г. 115 млн. эф. долл., причем этот рост шел главным образом за счет текущих доходов. В их формировании по-прежнему ведущие позиции за­нимали налоги (в 1955 г.— 92,2%), притом косвенные налоги [204] (в 1955 г.— свыше 75%) составляли основные бюджетные по­ступления. Это еще раз показывает неразвитость системы пря­мых налогов, сознательно предусмотренной в интересах феодаль­ного класса, а с другой стороны, стремление властей посредст­вом распространения косвенных налогов перенести всю тяжесть налогообложения на народные массы.

В структуре косвенных налогов велика была доля таможенных пошлин: например, в 1946 г.— около 50%. Правительство неоднократно повышало та­моженные пошлины, достигавшие в 1955 г. 5—100% стоимости импортных товаров. Кроме того, они облагались специальным налогом аддис-абебского муниципалитета в 1%, сбором в пользу статистической службы (0,8 эф. долл.) и торговой палаты. Все это, в свою очередь, приводило к росту цен на им­портные товары (текстильные изделия, ткани, продовольствие, мыло и т. д.), что служило причиной недовольства низших слоев эфиопского общества.

Прямое налогообложение, имевшее небольшое фискальное значение и приносившее значительные тяготы крестьянам и наименее оплачиваемым ка­тегориям трудящихся, работающих по найму, имело облегченный характер для землевладельцев, высокооплачиваемых чиновников и предпринимателей. Тем более, что члены императорской и ряда аристократических фамилий, а такжо эфиопская церковь вообще были освобождены от уплаты налогов. Более того, крупные землевладельцы и видные сановники империи находили немало юри­дических лазеек, чтобы не выплачивать налоги, или даже просто не платили их без какого-либо правового обоснования, а власти смотрели на ил нало­говые махинации снисходительно. Все это подтверждается следующими кон­кретными данными. По бюджету на 1945/46 г. сумма поземельного налога и налога вместо десятины составила 14,5 млн. эф. долл. из 44,12 млн. эф. долл. всех государственных доходов. Спустя 21 год на эти налоги пришлось лишь 16,95 млн. эф. долл. из 446,2 млн. эф. долл. государственных доходов по обычному бюджету, т. е. не включая иностранные займы, частные иностран­ные капиталовложения и т. д. [345, с. 118]. В 1952 г. прямое налогообложение дало в государственную казну 27 млн. эф. долл. из 80 млн. эф. долл. всех доходов по обычному бюджету, а в 1956 г.— 23 млн. эф. долл. из уже 114 млн. эф. долл. [141, 1959, т. 3, № 4, с. 126]. В 1954 г. из сельской мест­ности в государственную казну поступило в качестве прямых налогов всего лишь 18 млн. эф. долл., да и то немалая доля этой суммы приходилась на прямые налоги на скот, принадлежащий крестьянам-арендаторам и выплачи­ваемый ими в пределах 0,05—1 эф. долл. за одного животного. Вот с крестьян-то власти стремились взыскать этот налог в полном объеме и своевременно но снисходительно относились к тому, что из-за несовершенства земельного налогообложения и уклонения землевладельцев-феодалов от уплаты налогов в государственную казну ежегодно не поступало до 80 млн. эф. долл. [141, 1965, т. 8, № 4, с. 299].

Антинародная направленность налоговой политики абсолю­тистского государства состояла не только в содействии обога­щению феодального класса, но и в укреплении собственных по­зиций, поощрении частного капитала, развитии капиталистиче­ских отношений. Оно взимало низкие прямые подоходные нало­ги с жалованья чиновников и служащих компаний, доходов от земель и зданий несельскохозяйственного назначения, от пред­принимательской деятельности. В 1954 г. государственные до­ходы по такой статье не превысили 4 млн. эф. долл., причем в эту сумму вошли и поступления от налогообложения лиц, чья заработная плата была не менее 1,3—1,5 эф. долл. в день (например, неквалифицированный рабочий-железнодорожник получал 1,3 эф. долл. в день). [205]

Аккумулируя государственные доходы, правительство, вы­полняя волю монарха, направляло их преимущественно на со­держание администрации, бюрократии, двора, церкви, армии и полиции. Причем эти расходы все время увеличивались: так, в 1949/50 г. только на министерства национальной обороны, внут­ренних дел и юстиции и центральную администрацию приходи­лось 47,4% расходов госбюджета, а в 1955—1956 г. уже — 51,1%.

На экономическое развитие отводилась лишь ничтожная часть бюджетных ассигнований. В 1949/50 г. государственные капиталовложения составляли 5,8 млн. эф. долл. (6,8% всех бюджетных расходов), а в 1955/56 г. и того меньше — 2,9 млн. эф. долл. (2,4%). В сельское хозяйство, основную отрасль ма­териального производства страны, в начале 50-х годов вклады­валось менее 1% бюджетных расходов, причем большая часть отпускавшихся средств шла на оплату чиновников министерст­ва сельского хозяйства.

Невелики были расходы и на социальные нужды населения, на которые отводилось не более 5—6% бюджетных ассигнова­ний. Но даже эти небольшие суммы неоднократно уменьшались, на практике, поскольку требовались дополнительные траты на поддержание абсолютистско-монархических устоев. Доходов на покрытие всех государственных расходов абсолютной монархии стало не хватать, даже с учетом зарубежных займов. Приходи­лось сводить бюджет с дефицитом, составившим в 1955 г. 13 млн. эф. долл. Это, разумеется, ухудшало финансовое поло­жение Эфиопии, вынуждая правительство искать новые источ­ники финансирования, вводить новые налоги, залезать в новые-долги.

В поисках средств правительство в 1947 г. ввело специальный налог на образование (так называемый образовательный налог). Его размеры коле­бались в пределах 6—15 эф. долл. с 1 гаша. Желая предотвратить возмож­ные волнения крестьян в Годжаме, Бэгемдыре и Тыграе, для этих провинций налог на образование устанавливался в сумме, равной оцененной десятине, выплаченной в 1935 г. натурой. Для амхара — собственников земли в Шоа определялись еще более низкие ставки этого налога: 1,5—6 эф. долл. с 1 гаша. Церковь отказывалась платить налог на образование, и тогда правительство в начале 50-х годов передало на содержание церкви 177 государственных школ.

В 1951 г. правительство, стремясь увеличить государствен­ные доходы, внесло изменения в закон о земельном налогооб­ложении 1944 г. Отныне с неизмеренных земель взимался по­земельный налог и налог вместо десятины в сумме 5—20 эф. долл. Однако эффект от этого постановления оказался незна­чительным.

Не удалось улучшить ситуацию и в результате изменения отдельных форм землевладения и землепользования, прежде не подвергавшихся полностью или частично государственному на­логообложению. Более решительных мер по земельному нало­гообложению и увеличению тем самым государственных дохо­дов правительство предпринимать не отваживалось, да и в силу [206] своей социально-классовой природы не собиралось. Основной упор делался, как уже отмечалось, на косвенные налоги.

Но средств, поступавших от прямых и косвенных налогов, государственных предприятий и имущества, не хватало. Со вто­рой половины 40-х годов власти стали широко прибегать к внешним источникам финансирования и прежде всего к займам и кредитам империалистических держав.

Уже в 1946 г. США кредитовали эфиопскому правительству 500 тыс. долл. (впоследствии сумма кредита была доведена до 1 млн. долл.) для закупки американских военных излишков. В том же году Экспортно-импортный банк США предоставил Эфиопии кредит в 3 млн. долл. для финансирования внеш­неторговых операций. Год спустя «Нэшнэл сити бэнк» выделил Эфиопии 900 тыс. долл. на дополнительную чеканку в США 50-сантимовых монет но­вой эфиопской денежной системы и их транспортировку в страну.

В 1949—1954 гг. США на основе ленд-лиза поставили товаров на 200 тыс. долл. Наряду с США займы Эфиопии предоставляли международные финансовые организации: например, в 1951 г. МБРР предоставил кредит в 1,5 млн. долл. на расширение телефонно-телеграфной связи и 2 млн. долл. для основания эфиопского банка развития, а годом раньше — 5 млн. долл. на дорожное строительство. С учетом решающего влияния в них Вашингтона можно утверждать, что США стали в 1946—1955 гг. главным и, по существу, единственным (исключая один кредит Швеции в 2,5 млн. швед, крон в 1946 г.) заимодавцем Эфиопии. К этому следует добавить, что Эфиопия стала одним из первых получателей американской «помощи» в соответствии с 4-м пунктом программы Трумэна. В 1952—1958 гг. Вашингтон выделил на этой основе 4,9 млн. долл. [153, 1981, т. 2, № 6, с. 55].

Одновременно с увеличением финансовой «помощи» из-за рубежа рос внешний долг Эфиопии. Если до войны он отсутст­вовал, то в 1955 г. уже составил 12,5 млн. долл. Ежегодно около 3% расходной части госбюджета шло на выплаты по внешней задолженности, включая процентные начисления, а они были значительны: до 7% годовых.

В политическом отношении правящие круги превратили «помощь» Запада в важное средство упрочения абсолютизма. Так, заметная часть кредита Швеции пошла на оплату шведских военнослужащих и полицейских офицеров, обучавших в Эфио­пии военно-воздушные силы, императорскую гвардию и полицию.

Почти половина средств по программе Трумэна, предостав­ленная Эфиопии, была израсходована на оплату американских специалистов [161, 21.01.1962]. Необходимо подчеркнуть, что иностранцы на службе эфиопского правительства в 1946— 1955 гг. заметно содействовали утверждению абсолютной монар­хии, ее защите. К тому же они, особенно из США, вольно или невольно создавали определенные предпосылки для усиления империалистического влияния. И это — несмотря на то, что власти в Аддис-Абебе не раз подчеркивали свое стремление не допустить вмешательства иностранных советников в дела Эфио­пии с целью ограничения ее независимости.

Помимо оплаты иностранных специалистов средства, посту­павшие с Запада, шли преимущественно на финансирование [207] строительства производственной инфраструктуры, и прежде все­го связи и транспорта. Журнал «Мэскэрэм» [153, 1981, т. 2, №6, с. 54] писал, что «55% всех займов и кредитов США были на­правлены на развитие транспорта и коммуникаций и лишь 3% — в обрабатывающую промышленность и ничего — в горнодобы­вающую».

«Инфраструктурные» интересы империалистических держав и властей Аддис-Абебы совпадали. Первые усиливали тем са­мым зависимое положение Эфиопии в мировом капиталистиче­ском хозяйстве, а вторые добивались таким путем большей централизации государства, преодолевали изолированность от­дельных областей и утверждали повсеместно императорский контроль. Кроме того, концентрируя внимание на инфраструк­турном строительстве, императорский двор сознательно созда­вал ограниченные возможности для формирования националь­ной буржуазии и фабрично-заводского пролетариата. Во двор­це опасались, что эти социальные силы, окрепнув, со временем лишат феодальную верхушку власти. Особенно при дворе про­тивились расширению сферы капиталистических отношений в деревне, ибо существовавшая на селе патриархальщина была чрезвычайно важным условием устойчивости абсолютизма в Эфиопии.

В укреплении абсолютизма значительную роль сыграли США, стремившиеся использовать режим Хайле Селассие для осуществления своей экспансионистской политики на Ближнем Востоке и в Африке. В серии договоров, заключенных в начале 50-х годов, особое место занимали майские (1953 г.) соглаше­ния «О взаимной обороне» и об использовании Соединенными Штатами оборонительных сооружений в Эфиопии. По их усло­виям, военная помощь США, включавшая безвозмездные по­ставки оружия, обучение эфиопской армии американской мис­сией, сменившей англичан, службу американских советников в военных учреждениях Эфиопии и т. д., сочеталась с прямым во­енным присутствием Вашингтона на ее территории, на базе Кэпгью, предоставлением Пентагону разнообразных стратеги­ческих преимуществ (в том числе возможность строить военные объекты, вести аэрофотосъемку, заходить боевым кораблям в порты, беспрепятственно пользоваться по необходимости сырье­выми ресурсами страны) и участием Аддис-Абебы в ограниче­нии торговли с СССР и другими социалистическими странами.

Усилению позиций США в Эфиопии, а следовательно, и вла­сти Хайле Селассие, в стабильности режима которого Вашинг­тон был очень заинтересован, способствовал договор о дружбе и экономических отношениях, подписанный 7 сентября 1951 г. в Аддис-Абебе. Он стал «юридической основой для политики „открытых дверей" и защиты американского капитала в Эфио­пии» [153, 1981, т. 2, № 6, с. 53]. Американские позиции уси­лились и в связи с тем, что США вскоре заняли ведущее место во внешней торговле Эфиопии. Уже в 1955 г. на них приходилось [208] немногим более 1/4 эфиопского экспорта (в 1951 г.— лишь 7,7%). Это еще в большей степени привязывало импера­торскую Эфиопию к США. Не последнюю роль здесь играло и то, что новая эфиопская валюта (эфиопский доллар) ориен­тировалась на американский доллар.

В Эфиопии распространено мнение, что в 40—50-е годы за­кладывался фундамент статуса эфиопского государства как «го­сударства-клиента» [265, с. 87]. Рост влияния США происхо­дил, несмотря на приверженность Аддис-Абебы тактике сбалан­сированных позиций в отношениях с иностранными государст­вами.

В соответствии с подобным подходом Эфиопия в 1946— 1955 гг. вступила в дипломатические и экономические контак­ты с Бельгией, Данией, ФРГ, Нидерландами, Норвегией и дру­гими западноевропейскими странами. Но ни одно из империа­листических государств Западной Европы не смогло составить, как на то надеялись определенные круги в Аддис-Абебе, серьез­ного противовеса США.

Нельзя не признать вместе с тем тот факт, что, опираясь на США, используя англо-американские противоречия в после­военные годы и экспансионистские устремления Вашингтона, императорский режим добился полного выдворения из страны британского империализма. В 1955 г. последний английский солдат покинул эфиопскую землю, еще раньше из Эфиопии от­была британская военная миссия.

Этот успех Эфиопии явился важной вехой в ее новейшей истории. Он совпал с участием страны в Бандунгской конферен­ции, ставшей символом афро-азиатской солидарности. Эфиоп­ский делегат призвал ее участников к объединению усилий в борьбе против колониализма и за международную безопасность и подкрепил свои политические призывы ссылкой на опыт ан­тиколониального сопротивления Италии, Англии и другим им­периалистическим державам. Бандунг положил начало активи­зации Эфиопии в движении афро-азиатской солидарности.

Оба эти события — полное поражение Великобритании в Эфиопии и участие последней в Бандунгской конференции,— отразив определенные сдвиги во внутри- и внешнеполитическом положении эфиопского государства, послужили упрочению аб­солютной монархии, возвышению укреплявшегося авторитета Хайле Селассие.

Так и не смогли в Лондоне решить в свою пользу и вопрос о судьбе бывших итальянских колоний — Итальянского Сомали и Эритреи. По решению соответственно IV и V сессий Генераль­ной Ассамблеи ООН, первая отходила под десятилетнюю опеку Италии, а вторая — включалась на автономных правах в соз­даваемую Федерацию Эфиопии и Эритреи. Американский со­ветник при императоре Джон Спенсер совершенно точно ука­зал на роль США в определении будущего Эритреи и о воз­вращении Эфиопии оккупированных Англией территорий: [209] «Эфиопия благодарна Соединенным Штатам за поддержку в вопросе об Эритрее и Огадене... и в знак признательности, став единственным государством в регионе, не входящим в НАТО, отправила воинский контингент в Южную Корею под американ­ским командованием» [153, 1981, т. 2, № 6, с. 45]. Участие Эфиопии в американской агрессии против народной Кореи, хотя и камуфлировалось флагом ООН,— пример усиливавшейся клас­совой «смычки» феодальной верхушки и американского импе­риализма, рассматривавшего Аддис-Абебу в качестве младшего, неравноправного партнера.

Пропагандистская машина Эфиопии попыталась в те годы широко использовать факт отправки эфиопских войск на поля сражений на Корейском полуострове для возвеличивания импе­ратора, его царствования. Еще большие восхваления в адрес Хайле Селассие раздавались, когда вопрос об Эритрее в целом решился благоприятно для Эфиопии и когда в 1952 г. образова­лась Федерация Эфиопии и Эритреи.

Надо признать, что в течение почти 10 лет императорский режим умело использовал проблему Эритреи и Итальянского Сомали, находившихся с 1941 г. под британским управлением, для укрепления собственных позиций, для отвлечения народных масс от внутренних трудностей, для нейтрализации своих про­тивников, а также для консолидации единства страны. Обще­ственная, политическая энергия народа, и прежде всего город­ских слоев, направлялась на срыв британских планов увекове­чивания господства в Эритрее и бывшем Итальянском Сомали и на их включение в состав эфиопской империи. Создание раз­личных общественных организаций в Аддис-Абебе и их отделе­ний в других городах, которые выступали против намерений Англии и за удовлетворение интересов Эфиопии, массовые ми­тинги и демонстрации в поддержку требований правительства, издание и распространение листовок и другой печатной про­дукции, содержащей проэфиопские материалы и разоблачаю­щие расчеты Лондона и центробежные силы Эритреи и Италь­янского Сомали, широкое оповещение по стране о соответст­вующих правительственных демаршах на международной аре­не— все это составляло важнейший аспект политической жизни страны в послевоенное десятилетие и вместе с тем служило фак­тором утверждения абсолютизма.

Вопрос о судьбе Эритреи и Итальянского Сомали занимал особое место в деятельности эфиопской дипломатии. Но наи­большее внимание она уделяла проблеме Эритреи. В Аддис-Абебе неизменно подчеркивали необходимость возвращения этой территории, некогда отторгнутой итальянцами от Эфиопии. Чет­ко и недвусмысленно эфиопская позиция была определена на переговорах Хайле Селассие с У. Черчиллем и Ф. Рузвельтом в феврале 1945 г. в Каире. Английскому премьеру и американ­скому президенту было заявлено, что без Эритреи независи­мость Эфиопии будет иметь ограниченный характер и что передача [210] Эритреи Эфиопии — не какая-то милость Лондона, а реализация присущих Эфиопии прав.

Включение Эритреи в состав Эфиопии, хотя и на автоном­ных правах в рамках федерации, несомненно содействовало упрочению эфиопского самодержавия, предоставив ему допол­нительные, притом весьма существенные, ресурсы. Приобрете­ние выхода к морю усиливало позиции Эфиопии в мировом хозяйстве, укрепляло ее независимость, облегчало ей доступ к достижениям мировой цивилизации, к контактам с другими государствами, но вместе с тем повышало к ней интерес За­пада, и особенно США, которые сохранили, а позднее и рас­ширили военную базу под Асмэрой. Нынешнее руководство-Эфиопией полагает, что решение V сессии Генеральной Ассамб­леи ООН, определившее будущее Эритреи, проигнорировало желание большинства населения на полное объединение с Эфио­пией, было принято в результате империалистического заговора с целью создания благоприятных условий для неоколониализ­ма, а также содержало уже само по себе немало трудностей в развитии эфиопо-эритрейских взаимоотношений [47, с. 10; 48, с. 10; 57, с. 12—13; 58, с. 4].

Власти Аддис-Абебы почти сразу же после создания в 1952 г. федерации приступили к насаждению своих порядков в Эрит­рее, лишая ее жителей тех социальных, экономических и поли­тических завоеваний, каких они добились в ходе антиколони­ального движения вначале против итальянцев, а затем англи­чан. Вскоре в Эритрее столкнулись с этноконфессиональной и языковой дискриминацией со стороны центрального правитель­ства, сочетавшейся с постепенным упразднением демократиче­ских институтов и порядков, в том числе политических орга­низаций. Но пока подобная политика в отношении Эритреи не стала явной и пока не схлынул поток победных восторгов и рукоплесканий по поводу воссоединения некогда отторгнутой прикрасноморской территории, в Аддис-Абебе предпринимали шаги по камуфлированию реальных отношений, истинных на­мерений, а также введению государственно-правовых основ фе­деративного устройства страны.

Первостепенное значение на этом пути имела подготовка новой конституции, проходившая в условиях ожесточенной борь­бы в правящих кругах страны. Она была призвана юридически закрепить утверждение абсолютизма в Эфиопии, придать ей облик демократического и просвещенного государства, скрыв его эксплуататорский характер, и создать видимость равенст­ва обеих частей федерации. Принятая в ноябре 1955 г. после многократной переделки новая конституция провозгласила страну конституционной монархией со всеми атрибутами бур­жуазной демократии. Реальная же действительность резко кон­трастировала с официально введенными юридическими основами [211] эфиопского государства. Власть монарха была абсолют­ной, ничем и никем не ограниченной, его воля, по существу, была единственным законом. Это был режим личного само­властия.

С юридической точки зрения государственное устройство Эфиопии в соответствии с конституцией 1955 г. можно, вероят­но, определить как конституционный абсолютизм. Но несомнен­но одно: монарху важно было, зафиксировав в Основном законе страны свою фактическую абсолютную власть, придать ей офи­циально признанный характер, опираться в своей дальнейшей деятельности па силу и авторитет конституции, а также, про­возгласив атрибуты буржуазной демократии (но не реализовав их), замаскировать реально сложившиеся отношения.

Однако не все удалось скрыть в ней. Объявление эфиоп­ской церкви и амхарского языка государственными свидетель­ствовали об узаконении ряда дискриминационных мер в отно­шении значительной части населения: по официальным данным, почти треть жителей страны не исповедовала христианство, а амхарский язык в те годы был родным предположительно для 5—8 млн. человек из около 22 млн. жителей империи. Прав­да, при этом признавалось равенство всех граждан империи не­зависимо от вероисповедания, этнической и языковой принад­лежности, а также свобода совести. Но тут же подчеркивалось, что религиозная обрядность не должна использоваться в поли­тических целях.

В конституции 1955 г. закреплялся централизованный харак­тер эфиопского государства. Это распространялось и на эфиоп­скую церковь, над которой признавалась верховная власть им­ператора. Конституционно было определено ее превращение в прочную основу абсолютизма, в придаток государственного ме­ханизма. Кроме того, фиксировался автономный статус эфиоп­ской церкви по отношению к Александрийской патриархии, при­обретенный в 1948 г. Но уже ко времени принятия конституции имелось немало признаков того, что вскоре эфиопская церковь станет автокефальной. Это и произошло в 1959 г. Тем самым еще больше укрепились позиции светской власти в ее взаимо­действии с церковью.

В изменении статуса эфиопской церкви велика роль госу­дарства. Только по его настоянию Александрийская патриархия в конце концов согласилась на выход эфиопской церкви из-под ее юрисдикции. Многочисленные правительственные делегации начиная с 1942 г. вели длительные и изнурительные переговоры с коптским руководством относительно назначения священнослу­жителя-эфиопа абуной, наделения его правом хиротонисации в епископский сан местных служителей культа, организации цер­ковной администрации Эфиопии, участия эфиопов в выборе Александрийского патриарха и т. д. Хайле Селассие сам не раз лично вмешивался в ходе эфиопско-коптских контактов по этим вопросам, неизменно отстаивая интересы эфиопской церкви. [212] Он действовал даже через египетское правительство, кото­рое по его просьбе оказывало давление на несговорчивых коп­тов. Светская власть неоднократно поддерживала религиозные круги, когда те выступали с угрозами об отделении эфиопской церкви без санкции Александрийского патриарха и синода, если не будут удовлетворены их требования.

По достижении эфиопской церковью в начале автономии, а потом и автокефалии императорский контроль распростра­нился на все аспекты ее деятельности. Судьбы духовенства и формирование религиозной политики были поставлены в зави­симость от воли монарха. Назначения и перемещения в церков­ной администрации, в церквах и монастырях совершались толь­ко с ведома и согласия Хайле Селассие. Правительственные органы установили строгую цензуру над религиозными изда­ниями, в том числе над газетами и журналами. В церковных кругах воцарилась свойственная государственному аппарату ат­мосфера угодничества, тайного и явного соперничества за ми­лость и благосклонность высших иерархов и самого императо­ра. Церковь стала важным звеном абсолютистско-монархических устоев эфиопского государства. Она, всецело защищая его эксплуататорские основы, органически дополняла сложившуюся систему государственного принуждения. Церковь играла замет­ную роль в утверждении абсолютизма.

В 1946—1955 гг. всевластие монарха распространилось так­же на чиновничий аппарат, значительно увеличившийся (в 1961 г. государственных служащих насчитывалось 35 тыс. че­ловек) и превратившийся в особое служилое сословие, госу­дарственные финансы, приведенные в более или менее строй­ную систему, и на вооруженные и полицейские силы страны. Самодержец, таким образом, сконцентрировал в своих руках высшую законодательную, исполнительную, судебную, церков­ную и военную власть в стране.

Конституция 1955 г. подводила итоги общественно-политиче­ского и социально-экономического развития Эфиопии в пред­шествующие десятилетия, но вместе с тем определяла ее буду­щее. Оно не мыслилось вне рамок императорского режима, от­рицавшего подлинный прогресс и исходившего из твердой уве­ренности в политической незрелости народных масс, на исклю­чительной вере в свою непогрешимость, хотя не исключался и страх перед «революционной стихией» и организованным заго­вором. Вследствие этого самодержавие всячески препятствовало демократизации общественной жизни. Народу внушалось, что власть «лучше его самого» знает, что ему нужно. «Провозгла­шение гражданских свобод по новой конституции,— писал Э. Лютер, проработавший в Эфиопии шесть лет в 50-е годы,— в значительной степени уступка цивилизованному миру. Ни один эфиоп в здравом уме не отважился бы... публично потребовать отставки какого-либо должностного лица. Ни один эфиоп, ка­кое бы он ни получил образование, не рискнул бы написать [213] письмо в газету с критикой государственного чиновника или правительственной политики в целом, и ни одна газета не на­печатала бы такое письмо, даже если бы и получила его» [338, с. 126].

Насаждавшаяся властями атмосфера страха, безоглядного чинопочитания, неверия в собственные возможности, безудерж­ного восхваления императора, за которым признавалось право единолично принимать решения, порождала безынициативность, безделье, нераспорядительность правительственной администра­ции. «В министерствах...— писал англичанин Дж. Бачхользер, посетивший Эфиопию в начале 50-х годов,— вы обнаружите лю­дей... чьи головы забиты интригами и грязными расчетами, людей с изнеженными руками, которые всегда подняты в пре­небрежительном жесте отказа» [288, с. 22].

Всякое инакомыслие жестоко подавлялось, служебная ак­тивность не поощрялась. Чиновникам, как и всему остальному населению, внушалась мысль, что вершителем судеб страны и каждого подданного является только император, и никто иной более. Абсолютизм парализующе воздействовал на все стороны общественно-политической и хозяйственной жизни Эфиопии. Уже в рассматриваемые годы четко обозначилось то, что аб-солютистско-монархический строй, добившийся определенной централизации страны, сковал ее творческие потенции.

Укреплению императорского режима содействовала также, как это ни странно, клеветническая кампания, развязанная в империалистической печати. К ней подключались и некоторые руководители стран Запада. Эфиопия осуждалась за развитие связей с государствами Азии, Африки и Латинской Америки, участие в Бандунгской конференции, а также за контакты с социалистическими державами. Вновь был поднят вопрос о на­личии якобы рабства и гэббарной системы в Эфиопии, отменен­ные еще в 1942 г. [151, 19.07.1947; 210, с. 88—89]. Нападки в западной печати, антиэфиопские выступления ряда государст­венных и общественных деятелей Англии, США и Италии рас­сматривались в Эфиопии как очередное посягательство на ее независимость. Они вызывали вольно или невольно прилив пат­риотических чувств у населения, на 98—99% неграмотного. В такой обстановке усиливалось почитание трона как символа эфиопской государственности и самостоятельности, возрастало убеждение в том, что только трон способен защитить страну от фэрэнджоч, как называли эфиопы иностранцев, белых из Европы и Америки. Подобные настроения умело подогревались правительством, следовавшим указаниям и воле монарха.

Абсолютная монархия, утвердившаяся в Эфиопии к середине 50-х годов, определила многое в развитии страны в последую­щие почти два десятилетия. Она сама стала мощным (по эфиоп­ским масштабам) рычагом, приводящим (а точнее, тормозив­шим) в движение механизм общественного развития. Заметна ее роль в формировании гражданского общества, в становлении [214] новых социальных сил, в сфере идеологии и культуры, в эконо­мической стагнации, в усилении эксплуатации многомиллионных масс трудящихся, в создании разрушительной атмосферы страха и безынициативности. Абсолютная монархия препятствовала социальному прогрессу в стране. Она решительно, с примене­нием всего аппарата насилия, противилась возникновению об­щественных противовесов своей чрезмерной свободе действий в экономической, социальной и политической жизни.

Абсолютистский строй, долго и мучительно рождавшийся, просуществовал, однако, недолго.