Успехи вспыхнувшего в 1881 г. в Судане восстания против англичан во главе с Мухаммедом Ахмедом, более известным как Махди, изменили обстановку во всей Северо-Восточной Африке. Развивая наступление против англо-египетских войск, в 1883 г. махдисты заняли Кордофан, овладели провинцией Дарфур, а в апреле 1884 г. достигли границ Эфиопии и заняли Мэтэму.

Потерпев ряд поражений в Судане, Англия решила привлечь для борьбы против махдистов Эфиопию. Ее участие должно было прежде всего выразиться в помощи в эвакуации египет­ских гарнизонов из окруженных махдистами городов вблизи судано-эфиопской границы. С этой целью весной 1884 г. ко двору императора прибыл английский представитель адмирал У. Хьюитт, а также представитель египетского хедива, губернатор Массауа Мэйсон-бей, американец на египетской службе.

По заключенному 3 июня 1884 г. в Адуа договору, во-первых, Эфиопии предоставлялась свобода беспошлинного провоза че­рез Массауа товаров, в том числе оружия и боеприпасов. Во-вторых, с 1 сентября 1884 г. предусматривалось возвращение Эфиопии Богоса, при этом все оставшееся там имущество егип­тян переходило в собственность Эфиопии. В-третьих, импера­тор Йоханныс брал на себя обязательство обеспечить гарнизо­нам Кассалы, Амдыба и Сэнхета эвакуацию через территорию Эфиопии в Массауа. Остальные три пункта договора имели ме­нее важное значение и были направлены на нормализацию эфиопо-египетских отношений, ухудшенных в середине 70-х годов в результате агрессивных устремлений Египта в отношении Эфио­пии. В частности, египетский хедив предоставлял императору Эфиопии право самому назначать абуну из александрийского патриархата, обе стороны взаимно обязывались выдавать пре­ступников друг другу, император и хедив соглашались предо­ставить Англии право арбитража в случае споров, которые мо­гут возникнуть между обеими сторонами после подписания до­говора [382, с. 225—226].

В целом характер этого соглашения, известного как «договор Хьюитта», был выгоден для эфиопской стороны и в случае вы­полнения всех договоренностей мог бы расцениваться как побе­да эфиопской дипломатии. Не случайно эфиопский историк Зоуде Гэбрэ Сылласе отмечал, что этот договор «явился важным событием в истории Эфиопии. Эфиопами он расценивался как моральная и политическая победа, означавшая восстановление области Богос и первый шаг к получению Массауа. В то время Богос, неотъемлемая часть территории страны, значил для Эфиопии то же, что Эльзас для Франции... Ликвидация блока­ды Массауа, новые условия для эфиопских торговых операций там и перспектива расширения территории империи создавали для эфиопов новые горизонты и стимулы» [308, с. 141 —142].

Действительно, наконец-то, казалось, появилась возможность [77] ввозить через Массауа, до этого заблокированной Египтом, ог­нестрельное оружие, столь необходимое в борьбе за укрепле­ние центральной власти в стране, а в дальнейшем для реализа­ции планов выхода к Красноморскому побережью. Следует от­метить, что такие планы явились частью политического наследства Теодроса; в лице Йоханныса они нашли самого го­рячего сторонника. Не случайно, что требование передачи Эфиопии части побережья с Массауа было первым условием, выдвинутым эфиопским монархом во время переговоров с Хьюиттом. Лишь убедившись в тщетности своих усилий, Йоханныс был вынужден ограничиться правом свободного транзита через Массауа [308, с. 99]. Что же касается Богоса, северной провинции страны, отторгнутой в 1872 г. Египтом, то ее возвра­щение в лоно империи превышало престиж Йоханныса и увеличивало людской и экономический потенциал Северной Эфио­Пии — опоры центральной власти в борьбе против сепаратизма.

Таким образом, привлекательных сторон в этом договоре было достаточно. Другое дело, что, согласно его ст. 3, Эфиопия должна была вступить в боевые действия с махдистами. В ряде работ по истории Эфиопии содержится мнение, что в этой си­туации Эфиопия была послушным орудием политики Англии. Анализ внутри- и внешнеполитической обстановки в этот период позволяет не согласиться с подобной точкой зрения.

В начале 80-х годов Йоханныс, одержав победы над египтя­нами при Гундэте и Гуре, добившись подчинения крупнейших феодалов страны, находился в зените своего могущества и мог позволить себе проведение независимого курса внешней полити­ки. Во многом условия «договора Хьюитта» были со стороны Египта вынужденной уступкой Эфиопии, практически пять ста­тей этого соглашения были направлены на то, чтобы убедить эфиопского монарха принять содержание шестой. Стремясь столкнуть Эфиопию с махдистами, английская дипломатия вы­нуждена была учитывать интересы эфиопской стороны в боль­шей степени, чем ей бы хотелось. Необходимо также иметь в виду, что с выходом к Мэтэме махдистские войска стали непос­редственно угрожать Эфиопии.

Эфиопская сторона честно выполнила взятые на себя по до­говору обязательства. Благодаря усилиям императорской ар­мии гарнизоны шести еще не захваченных махдистами городов были успешно эвакуированы через территорию Эфиопии. Одна­ко 3 февраля 1885 г. произошло событие, после которого «дого­вор Хьюитта» превратился, по словам С. Рубенсона, из «дипло­матического успеха в политическую катастрофу» [382, с. 236]. В. этот день при попустительстве Англии итальянские войска за­няли Массауа. Для Эфиопии это означало крах всех надежд на-получение выхода к морю. Таким образом, и на этот раз анг­лийская дипломатия сыграла роковую роль в судьбе Эфиопии. Вместо одного слабого противника страна получила двух силь­ных: махдистский Судан и Италию. Даже британский вице-консул [78] в районе Красного моря А. Уилд, при всех своих антиэфиопских настроениях, был вынужден отметить впоследствии ве­роломность позиции своего правительства. «Посмотрите на на­ше поведение по отношению к императору Иоханнысу с любой точки зрения,— писал он,— и вы не увидите в нем ни грана честности. По-моему это одно из наших наиболее грязных дел сре­ди многих, за которые мы несем ответственность в Африке... Англия использовала императора Йоханныса до тех пор, пока он был хоть сколько-нибудь полезен, а затем бросила его на милость Италии, которая с нашего благословления отправилась в Массауа и захватила территорию, принадлежавшую нашему союзнику, и позволила итальянцам нарушить все обещания, ко­торые Англия торжественно дала императору Йоханнысу» [109, с. 39].

Начало итальянской экспансии в районе Красного моря от­носится к концу 60-х годов. В «Опыте сводки главных данных всемирной истории после 1870 года» В. И. Ленин отмечал три главных этапа в развитии итальянской колониальной экспансии в этом регионе: «81: Италия в Ассабе»; «85: Италия в Мас­сауа»; «96: Абиссиния побеждает Италию» [15, с. 672, 674, 678].

В 1869 г. итальянский монах Дж. Сапето по поручению па­роходной компании «Рубаттино» приобрел за 6 тыс. талеров Марии-Терезии у местных правителей небольшую часть при­брежной территории Ассаб (Асэб). К 1881 г. собственностью компании стала вся естественная гавань Асэб. В этом же году итальянское правительство, заплатив «Рубаттино» отступные, объявило приобретенную территорию итальянской колонией [54, с. 8].

Используя Асэб в качестве опорной базы, итальянцы пред­приняли дальнейшее продвижение вдоль Красноморского побе­режья по направлению к Массауа. Оккупировав в феврале 1883 г. этот порт, они приступили к захвату других населенных пунктов к югу, таких, как Арафали и Аркико.

Итальянская колониальная экспансия осуществлялась в ус­ловиях благожелательного отношения со стороны самой мощ­ной в экономическом отношении державы того времени — Ве­ликобритании, которое объяснялось углублением империалисти­ческих противоречий между Англией и Францией. «Итальян­цам,— писал В. М. Хвостов,— никогда бы не видеть Эритреи, если бы на берега Баб-эль-Мандеба не направил свои взоры и французский империализм. Англо-французские противоречия явились основной предпосылкой итальянской колониальной экс­пансии» [243, с. 3].

Захват итальянцами прибрежных населенных пунктов, рас­положенных в пределах владений египетского хедива, хотя и настораживал правящие круги Эфиопии, все же особого беспо­койства не вызывал. Гораздо больше Йоханныса тревожили попытки итальянской дипломатии установить особые отношения с [79] феодальной верхушкой Шоа. По мнению Рима, усиление сепа­ратистских тенденций и поддержка ныгуса Менелика в его со­перничестве с императором могли привести к ослаблению цент­ральной власти и уходу с политической арены явно антиитальянски настроенного Йоханныса. Эта концепция составляла ос­нову «шоанской политики» Италии, прибегнувшей к испытан­ной колониальной тактике «разделяй и властвуй». Эта идея нашла четкое выражение в донесении итальянского представи­теля при шоанском дворе графа П. Антонелли. «В Шоа,— пи­сал он в Рим,— мы имеем дружественного нам короля, кото­рый, если мы будем продолжать помогать ему, имеет реальные возможности занять императорский трон и который нас щедро вознаградит за то, что мы сейчас делаем для него» [67, с. 29].

Стремясь превратить правителя Шоа в своего союзника, итальянцы с готовностью откликались на его просьбы о присыл­ке огнестрельного оружия. Так, например, в январе 1888 г. пра­вительство Италии направило Менелику I тысячу винтовок си­стемы «ремингтон». В сопроводительном письме итальянский премьер-министр писал: «Пусть они усилят вашу силу и уни­чтожат ваших врагов и врагов моей страны» [67, с. 17]. При этом следует отметить, что правитель Шоа не довольствовался эпизодическими дарами оружия. Еще в 1883 г. он сумел добить­ся от Италии разрешения пользоваться для торговых сделок портом Асэб. Уже в конце этого же года первый караван из 600 верблюдов, груженных золотом и слоновой костью, прибыл из Шоа в Асэб для обмена на оружие [368, с. 151].

По мере укрепления шоанской армии возрастали и опасения императора Йоханныса в отношении намерений как своего са­мого непокорного вассала, так и заигрывавших с ним итальян­цев.

Худшие опасения Йоханныса относительно дальнейших пла­нов Италии оправдались, когда в июне 1885 г. итальянский от­ряд захватил местечко Саати, расположенное уже в пределах империи. Оккупация Саати возвестила начало нового этапа в истории страны, характеризующегося активной колониальной политикой западноевропейских держав против древнейшего го­сударства Тропической Африки.

26 января 1887 г. войска Алулы, пожалуй, самого блестяще­го военачальника Эфиопии того периода, разгромили у Догали итальянский отряд численностью в 550 человек, направленный на помощь осажденным в Саати. Потери итальянцев составили 450 человек убитыми и 82 ранеными [343, с. 86].

Описание этого первого, но далеко не последнего вооружен­ного столкновения эфиопских войск с итальянской колониаль­ной армией содержится в книге воспоминаний одного из евро­пейцев, современника тех событий Дж. Портала, прибывшего ко двору императора с посреднической миссией. «Дорога на Са­ати,— отмечал он,— проходит через узкое ущелье, затем огиба­ет возвышенность в центре равнины и снова затем через ущелье [80] следует дальше. В день сражения абиссинцы скрытно залегли на окружающих холмах и не подавали никаких признаков жиз­ни до тех пор, пока итальянцы не достигли равнины и не оказа­лись зажатыми среди холмов. Итальянцы с уверенностью, свой­ственной неопытности, и с неоправданным презрением к умст­венным способностям противника не подумали об организации разведки или высылке вперед дозоров и не позаботились о про­верке близлежащих холмов. Едва лишь передовая часть италь­янской колонны достигла центра равнины, как послышались выстрелы и со всех сторон на них обрушился град пуль... Италь­янские солдаты, находясь на голой и открытой местности, пред­ставляли собой великолепную мишень. Затем прозвучал еще один залп, за которым последовал новый град пуль справа, за­тем слева, спереди и с тыла — итальянский отряд поистине по­пал в ужасную ловушку.

Итальянцы падали один за другим... Лишь немногие остава­лись в живых — но так и не было ясно, где противник, куда стрелять...» [103, с. 58—59]. Не скрывавший своих симпатий к итальянцам английский дипломат, размышляя об исходе этого сражения, пришел к верному выводу: «Опять повторилась все та же старая история: презрение по отношению к храброму противнику только лишь потому, что цвет кожи его оказался шоколадным, коричневым или черным и он никогда не участво­вал в батальонных учениях или же осенних маневрах» [103. с. 9].

Ряд исследователей, в частности X. Эрлих, рассматривают битву при Догали как «одно из важнейших событий в истории Эфиопии конца XIX в.». Исход этого сражения привел к откры­той враждебности между Италией и императором Эфиопии, что не оставляло Риму никаких надежд на осуществление своих ко­лониальных планов невоенным путем. В этой ситуации италь­янская дипломатия усилила свои действия, направленные на подталкивание правителя Шоа к открытому выступлению про­тив верховной власти [304, с. 122].

Победа при Догали вызвала в Эфиопии огромный энтузиазм. Вместе с тем напряженная внутриполитическая обстановка в стране не позволяла императору развить успех и двинуться на Массауа, как предлагали многие из его окружения. Императора не могла не пугать возможность возникновения еще одного те­атра военных действий. Поэтому, учитывая конкретную обста­новку, складывающуюся в стране — продолжающиеся вторже­ния на западе махдистов и нелояльность правящей верхушки Шоа,— он пошел на решение возникшей проблемы дипломати­ческим путем. Отдавая себе отчет в том, что за спиной Италии стояла Англия, Йоханныс направил в Лондон письмо, в кото­ром сетовал на нарушение «договора Хьюитта», поскольку итальянские власти в Массауа блокировали доступ оружия в Эфиопию (полный текст письма см. [103, с. 172—174]).

Единожды предав Эфиопию в вопросе о Массауа, английская [81] дипломатия продолжала действовать в том же духе. Де­монстрируя свою полную поддержку агрессору, английское пра­вительство в ответном письме посоветовало Йоханнысу найти общий язык с Италией, «мощным государством с дружескими и добрыми намерениями» [367, с. 381]. Кроме того, стремясь на­жить политический капитал, Великобритания предложила свои посреднические услуги в разрешении итало-эфиопского конф­ликта. С этой целью в конце 1887 г. к эфиопскому императору был послан уже упоминавшийся Дж. Портал, английский гене­ральный консул на Занзибаре.

Характер условий, выдвинутых итальянской стороной, не ос­тавлял сомнений в том, что Италия намеревалась использовать события в Догали для расширения своей колониальной экспан­сии. Помимо официального сожаления по поводу «кровавой бойни» при Догали от Эфиопии требовалось признание прав Италии на часть ее территории, в том числе Саати и Уаа, доли­ны Айлет, Сэнхет и некоторых других спорных, по мнению итальянской дипломатии, районов [103, с. 167—168]. Все эти условия были решительно отклонены эфиопской стороной.

В начале 1888 г. 80-тысячная эфиопская армия подошла к Саати, однако приказа о штурме так и не последовало. Опасаясь удара с тыла со стороны шоанского войска или махдистов, им­ператор предпочел сначала укрепить тылы.

Причины, обусловившие в апреле снятие осады с Саати, име­ли под собой реальную основу. 20 октября 1887 г. ныгус Шоа подписал договор о дружбе и союзе с Италией, по которому та обещала ему «военную помощь и другое содействие в достиже­нии его целей». Нелишне будет напомнить, что на протяжении многих лет цель у Менелика была одна — корона царя царей Эфиопии. Со своей стороны, ныгус Шоа обязывался «помогать правительству короля Италии во всех его затруднениях» [67, с. 23—24]. Кроме того, по договору, шоанская армия получила 5 тыс. винтовок системы «ремингтон», что значительно повы­шало ее боевую мощь.

Договор, заключенный шоанцами с Италией, представлял собой акт неповиновения центральной власти, тем более в тот момент, когда страна в целом находилась в состоянии войны с этой европейской державой. И в этом случае местный шоанский патриотизм оказался сильнее общегосударственных интересов. Впрочем, Менелик не собирался выполнять ни своих союзниче­ских, ни вассальных обязательств. Хитрый и опытный политик, он лавировал между обеими сторонами, используя любую воз­можность для укрепления своих позиций.

Уже отмечалось, что другой причиной прекращения военных действий против итальянцев была угроза со стороны махдистов. Итальянская агрессия на время отвлекла внимание императора от этой проблемы. По его приказу всю тяжесть борьбы против махдистов нес правитель Годжама ныгус Тэкле Хайманот, ко­торый в 1886 г. нанес им поражение при Мэтэме. [82]

Это был последний успех Эфиопии в ненужной ни ей, ни махдистскому Судану войне. Используя выгодную для себя си­туацию, когда основные силы эфиопской армии дислоцирова­лись у Саати, в 1888 г. махдисты вторглись в провинции Годжам и Бэгемдыр и в сражении при Сарвуха полностью разгро­мили армию Годжама. Разграбив Гондэр, уничтожив христиан­ские храмы и захватив в плен более 8 тыс. человек, среди них и семью годжамского правителя, махдисты вернулись в Мэтэму.

Таким образом, в 1888 г. Эфиопия оказалась в крайне слож­ном положении. Итальянский колониализм на побережье, заиг­рывания итальянских дипломатов с Шоа и успехи махдистов осложнили для йоханныса внутриполитическую обстановку. Да­же относительно лояльный к верховной власти ныгус Годжама проявлял все большее неповиновение, обвиняя императора в недостаточной помощи против махдистов. Но по-прежнему глав­ная угроза власти императора исходила из Шоа. Воспользо­вавшись ухудшением отношений между Йоханнысом и Тэкле Хайманотом, Менелик установил тесные отношения с годжамцем, призывая его к союзу против императора. Оба правителя отказались выступить на помощь своему сюзерену против мах­дистов, тем самым открыто встал в оппозицию к центральной власти. Сообщая в Рим о складывающейся обстановке, П. Ан-тонелли писал, что страна стоит на пороге неизбежной войны между Иоханнысом и Менеликом, поддерживаемым Годжамом [308, с. 246]. Таким образом, по мере обострения внешнеполи­тического положения Эфиопии набирали силу центробежные тенденции внутри страны.

Серьезность возникшей ситуации побудила Йоханныса пред­принять шаги, мало вписывающиеся в образ действий этого рев­ностного христианина. Преодолев религиозные условности свое­го времени, он обратился к преемнику умершего Махди халифу Абдуллаху с предложением о дружбе. «Давай не будем убивать бесцельно бедных и беззащитных,— говорилось в послании,— но давай вместе объединимся против наших общих врагов европей­цев... Если они покорят меня, они не минуют и тебя и разрушат твою страну... Поэтому в наших интересах договориться и уни­чтожить их» [389, с. 70]. Как видно из содержания письма, Йоханныс достаточно хорошо представлял себе будущее конти­нента в условиях европейской колониальной экспансии.

Инициатива эфиопского императора осталась без ответа, по­скольку требования халифа «оставить свою веру и стать му­сульманином» были неприемлемы. Ненужная война с махдистским Суданом становилась реальной неизбежностью.

Успешные действия на внешнем фронте были невозможны без наличия прочного тыла, без приведения в покорность Шоа и Годжама. В начале 1889 г. императорские войска вторглись в Годжам и разрушили его до такой степени, «что несчастная страна еще много лет не могла оправиться после этого» [413, с. 5]. Наказав за непослушание одного неверного вассала, Йоханныс [83] двинул армию на Шоа. Однако его войско, потрепанное в сражениях с махдистами и итальянцами, не обладало уже тем превосходством, которое оно имело еще несколько лет на­зад. Открытая борьба пугала как императора, так и Менелика. Уступавшая в численном отношении шоанская армия, хотя и усилила за последние годы благодаря итальянской помощи свой военный потенциал, не имела достаточного боевого опыта, по­скольку до сих пор ограничивалась борьбой с более слабыми племенами оромо. Начались переговоры, безуспешно продол­жавшиеся три месяца, вплоть до того момента, когда махдисты вторглись в северо-западные районы Эфиопии.

Новое махдистское вторжение позволило императору, гово­ря словами Г. Маркуса, «спасти престиж и выступить на защи­ту любимой христианской отчизны против неверных. Сами того не осознавая, махдисты, возможно, спасли Эфиопию от разрушительной гражданской войны» [343, с. 110]. Характеризуя сложную внутриполитическую обстановку того времени, автор одной из хроник сетует, что «в момент, когда над страной с обе­их сторон нависла угроза, основные соперники могли вступить в междоусобную войну, поставив свои собственные интересы вы­ше интересов страны» [72, с. 73].

В начале февраля 1889 г. 100-тысячная императорская армия достигла Мэтэмы. Начавшаяся 9 марта решающая битва уже почти завершилась падением города, когда Йоханныс был смер­тельно ранен. Оставшаяся без командующего феодальная ар­мия упустила инициативу и потерпела поражение.

Последним актом умирающего императора было назначение преемника. Им стал сын Йоханныса Мэнгэша, фигура, устраи­вавшая полностью главным образом феодалов Тыграя.

Оценивая исследуемый период в целом, следует отметить, что его основным содержанием была в первую очередь защита территориальной целостности страны, а не процесс централиза­ции, который, казалось бы, мог ускорить свою динамику перед лицом внешней угрозы. Во всяком случае, в буржуазной исто­риографии Йоханныс чаще всего выглядит как правитель, не сумевший поддержать своей деятельностью историческую преем­ственность в объединении страны.

Тем не менее было бы неверным преуменьшать вклад этого политического деятеля в процесс централизации Эфиопии. Воз­можно, этот вклад менее заметен на фоне яркой его деятельно­сти по защите рубежей страны, ратных подвигов на поле брани. Кроме того, умаление роли Иоханныса в объединении Эфиопии происходит и потому, что деятельность эфиопских императоров начиная с Теодроса рассматривается, как правило, в двух ес­тественно связанных между собой аспектах: модернизации Эфиопии и ее централизации, а что касается модернизации, то Йоханныс отнюдь не являлся ее сторонником.

Этим и объясняется отсутствие каких бы то ни было нов­шеств в период его правления. Правда, некоторое развитие [84] получили товарно-денежные отношения, когда нуждавшийся в денежных средствах для закупки огнестрельного оружия Йохан­ныс в 1888 г. был вынужден ввести для получения денег де­нежный земельный налог. Вместе с тем необходимо отметить, что введение товарно-денежных отношений в этот период отнюдь не означало наступления нового качественного этапа в процессе социально-экономического развития Эфиопии. Они не зарожда­лись внутри самого общества, а насильственно насаждались феодальной верхушкой страны.

Тыграи по происхождению, император Йоханныс сумел вый­ти за рамки местного национализма. Своей обязанностью он считал защиту любой части эфиопской империи. В период его правления официальным языком страны стал амхарский язык, наиболее распространенный по всей территории Эфиопии, хотя родным языком императора и его окружения был тигринья. Безусловно, такая языковая политика в известной мере содей­ствовала процессу консолидации народов Эфиопии.

Свидетельством того, что деятельность Йоханныса способст­вовала процессу централизации, является, в частности, то об­стоятельство, что с его смертью страна не распалась, словно карточный домик, на отдельные области, как это произошло в случае с Теодросом. Впервые с начала процесса объединения Эфиопии смена верховного правителя не повлекла за собой феодальной междоусобицы, отбрасывающей назад социально-экономическое развитие страны. «Йоханныс IV,— справедливо отмечают польские историки,— борясь с партикуляризмом от­дельных провинций и осуществляя общегосударственную поли­тику вопреки сепаратистским стремлениям феодалов, остался в истории страны поборником объединения Эфиопии, а также внедрения в сознание народа общеэфиопского патриотизма» [169, с. 296]. Определяя историческое место этого политическо­го деятеля в развитии Эфиопии, Зоуде Гэбрэ Сылласе пишет, что, «если бы не успехи Йоханныса, Менелику и его преемни­кам никогда не удалось бы сохранить независимость страны в почти полностью колонизованной Африке» [308, с. 161]. [85]

Глава 4