21 января 1872 г. правитель Тыграя Каса был возведен ня престол императоров Эфиопии. В соответствии с эфиопской тра­дицией он принял царское имя Йоханныс IV.

Пытаясь представить себе политического деятеля, который мог бы стать достойным преемником Теодроса, историограф эк­спедиции Нэпира отмечал, что «будущая судьба Абиссинии бу­дет в значительной степени зависеть от появления человека с сильной волей и великими способностями Теодроса, без его фа­натизма и дьявольской гордыни, который сумеет сплотить всех жителей христианского нагорья в одну нацию» [101, с. 369]. Со­ответствовал ли новый император этому умозрительному обра­зу? Сохранилось немало отзывов европейских современников, которые рисуют Йоханныса как незначительную личность, мало­пригодную для руководства страной. Так, К. Маркхэм пишет о нем как о «марионетке в руках более могущественных вож­дей», «жалком существе» [101, с. 381]. Вместе с тем деятель­ность Йоханныса на императорском троне на протяжении 17 лет свидетельствует о нем как о личности, если и уступавшей Теодросу, то, во всяком случае, разумной и ясно осознающей свои цели.

Достаточно емкая характеристика этого политического дея­теля содержится в предисловии эфиопского историка Баиру Тафла к одной из хроник, посвященных правлению Йоханныса: [68] «Абба Бэзбэз Каса, или император Йоханныс IV, был аристократом по происхождению, клириком по образованию, фанати­ком по религиозному рвению, моралистом по наклонностям, монахом на практике, националистом по проводимой им поли­тике, воином и императором по положению» [77, с. 15]. Этой характеристике ничем особо не противоречат оценки ряда евро­пейских авторов, в работах которых Иоханныс изображается как «монах и солдат», личность, известная своей «фанатической ненавистью к мусульманам... и враждебностью к католикам», как человек, «олицетворявший старую, аристократическую и ре­лигиозную Эфиопию» [347, с. 208—209].

В отличие от Теодроса он не помышлял о создании абсолют­ной монархии, ограничиваясь задачей упрочения того, что ему досталось от предшественников. Этим и определялись формы и методы государственной политики по объединению страны на новом этапе ее развития.

Необходимо подчеркнуть, что Йоханныс встал у кормила власти в крайне сложных внутриполитических условиях. В пе­риод нескольких предшествующих лет, представлявших, по су­ти, период междуцарствия, в стране усилились центробежные тенденции и укрепила свои позиции местная феодальная знать. Оплотом сепаратизма все больше становилась Шоа, но и в дру­гих областях империи складывалась аналогичная ситуация. По­этому чуть ли не с первых дней своего правления император был вынужден предпринять ряд военных кампаний по наведе­нию порядка. Нетрудно заметить, что первые шаги и Теодроса и Йоханныса — императоров-северян — сводились к одному и тому же: установлению контроля над Шоа и соседними с ней областями, что свидетельствовало о важной роли, которую про­должала сохранять Шоа на протяжении многих лет в борьбе за политическую гегемонию в Эфиопии.

Подавив относительно быстро антиправительственные выс­тупления племен оромо-азэбо, императорские войска приступи­ли к подчинению Годжама, где проверку на прочность цен­тральной власти устроил правитель этой области рас Адаль Тэсэмма, родственник прежнего императора. Поскольку импе­раторская армия в то время не знала себе равных, в конечном итоге правитель Годжама, несмотря на несколько побед в от­дельных сражениях, был вынужден присягнуть на верность Йоханнысу.

Вне императорского контроля оставалась только Шоа, пра­витель которой Менелик хотя и не вступил в открытую борьбу за корону, тем не менее осуществлял политику на достижение этой цели в будущем. Шоанскую политику в исследуемый пе­риод определяли три характерные цели: расширение территории области в юго-восточном, южном и юго-западном направлениях; установление тесных контактов с европейскими державами; ак­тивность по закупке огнестрельного оружия. Объективно такая политика укрепляла позиции Шоа. [69]

В январе 1878 г. вторжением в Мэнз, северный район обла­сти, императорская армия начала военные действия против Шоа. Первые же сражения показали, что, несмотря на усили­вающуюся боевую мощь шоанской армии, она еще не стала до­стойным соперником армии Йоханныса. При примерно равной численности армия Менелика значительно уступала в вооруже­нии. Если у Йоханныса 46 тыс. воинов были вооружены ружья­ми, то среди шоанцев таковых насчитывалось примерно 25 тыс. При этом 20 тыс. императорских воинов были вооружены ружья­ми «ремингтон», самыми новейшими в тот период в Эфиопии, против 8 тыс. воинов Менелика [343, с. 92—93]. Вследствие это­го совет шоанских военачальников единодушно отказался от сопротивления вследствие превосходства сил противника. В ре­зультате было формально упразднено независимое положение Шоа, и между ее правителем и императором восстановились, по крайней мере внешне, отношения эфиопского сюзерена и вас­сала.

На деле Шоа практически сохраняла свое прежнее незави­симое состояние в системе эфиопских областей. «Между Йоханнысом IV и Шоа,— справедливо отмечают польские историки,— к которой он относился почти как к самостоятельному государ­ству, установились отношения своего рода сосуществования на основе невмешательства императора в шоанские дела при одно­временном отказе Менелика от каких-либо экспансионистских действий на севере» [169, с. 294].

Таким образом, формальное объединение страны было до­стигнуто в какой-то степени за счет компромисса, когда наибо­лее могущественные правители получили в обмен за признание Йоханныса верховным правителем право осуществлять в основ­ных параметрах курс независимой политики. Помимо ныгуса Шоа такими полномочиями пользовался другой видный полити­ческий деятель Эфиопии второй половины XIX в. — правитель Годжама ныгус Тэкле Хайманот, известный до 1881 г. как рас Адаль. Высокий феодальный титул, пожалованный годжамцу императором, был не только платой за лояльность к централь­ной власти. Ныгус Тэкле Хайманот для Йоханныса служил как бы полтическим противовесом возраставшему влиянию Мене­лика. Дав некоторую автономию двум наиболее сильным обла­стям, император умело сталкивал обоих правителей, стремясь к их взаимному ослаблению.

Формы и методы объединения Эфиопии в этот период опре­делялись не только субъективными факторами, проистекавши­ми из видения Йоханнысом будущего страны в виде феодаль­ной империи, но и обусловливались объективными изменения­ми, происшедшими во внешнеполитической обстановке. Необхо­димость защиты территориальной целостности страны отвлекала императора от последовательного решения внутренних проб­лем. Постоянная внешняя опасность, о которой будет сказано ниже, как раз и обусловила компромисс, лежащий в основе отношений [70] верховной власти с номинальными вассалами. Анали­зируя централизаторскую политику Йоханныса, эфиопский ис­торик Зоуде Гэбрэ Сылласе пишет: «Цель, которая постоянно» определяла его правление, основывалась на идее создания не­зависимой объединенной Эфиопии. Поэтому, хотя он не мог не видеть усиления местных правителей, в первую очередь Менелика и Тэкле Хайманота, как возможной угрозы своей власти, он предпочитал заручиться их лояльностью, что и делал в случае необходимости, нежели лишать их полной власти. Для созда­ния сильной Эфиопии, способной противостоять угрозе иност­ранного вторжения, необходимо было разрешить этим правите­лям расширять свои владения к югу, хотя это и повышало их политическое влияние». Поэтому Йоханныс «предпочитал уп­равление страной через традиционных правителей и такую сис­тему ценностей, которая обеспечивала инициативу местных пра­вителей при сохранении контроля из центра» [308, с. 256].

В отличие от Теодроса, уповавшего в своей деятельности по централизации страны целиком на военную силу, не менее ре­лигиозный, но более последовательный в вопросах веры Йохан­ныс в основу объединения Эфиопии положил достижение еди­новерия среди эфиопского духовенства. «От объединения церк­ви — к объединению страны» — таков был главный тезис его концепции политической централизации Эфиопии.

При Теодросе, несмотря на достигнутое между светской и духовной властью соглашение о распространении среди хри­стиан обязательной для всех александрийской догмы, объеди­нения церкви не произошло. Более того, в тот период было на­рушено традиционное единение престола и церкви, которое в прошлом являлось фундаментом эфиопской государственности.

Для решения религиозных проблем, разделявших эфиопское духовенство на различные богословские течения, в 1878 г. в Бору-Меда был создан собор, на котором в присутствии свет­ской и духовной феодальной верхушки страны ересь была пре­дана анафеме и провозглашен обязательный для всех толк тоуахдо. Таким образом был ликвидирован раскол внутри эфиоп­ской церкви, существованию которого способствовало в опре­деленной степени сохранение в стране сепаратистских настрое­ний.

Большое внимание на соборе было уделено выработке ос­новных направлений религиозной политики в отношении нехри­стианского населения Эфиопии. Последовательный сторонник введения в стране единой веры, Йоханныс установил срок в три года для перехода в христианство мусульман и пять лет — для язычников. Что же касается занимавшей административные посты верхушки, то для них срок был еще короче и исчислялся несколькими месяцами [308, с. 58].

Другим последствием собора в Бору-Меда явилась начатая по инициативе императора кампания против европейских мис­сионеров. Равнодушный к техническим новшествам, носителями [71] которых были европейцы, он видел в миссионерах прежде всего людей чужой веры, деятельность которых в стране служила препятствием к осуществлению политики «одна страна — одна вера».

Если Теодрос с его радикальными идеями отважился бро­сить вызов некоторым традициям и вступил в конфликт с цер­ковью, то Йоханныс был плоть от плоти традиционного эфиоп­ского общества с его идеализацией прошлого и невосприимчи­востью ко всему новому. Не будет преувеличением сказать, что этот эфиопский монарх скорее вписывался в образ правителя средневековой Эфиопии, чем в образ политического деятеля последней четверти прошлого столетия. Это обстоятельство, без­условно, не могло не наложить отпечаток на всю внутреннюю жизнь страны. Может, не значительными, но достаточно показа­тельными примерами служат указ, по которому курильщики подвергались наказанию вплоть до обрезания губ, и факты не­довольства императора при виде обуви на ногах молодых эфио­пов, вернувшихся из-за границы [364. с. 297—298].

Своих единомышленников император легче всего находил в церковной среде. Да и сам он по образу жизни в невоенное вре­мя больше напоминал монаха, чем светского правителя. Ано­нимный автор одной из хроник пишет: «Когда Йоханныс гото­вился к коронации в Аксуме, он созвал видных священнослужи­телей со всех концов страны, чтобы получить их благословение и разделить с ними радость правления. Собравшись, эти святые отцы сказали ему: „Йоханныс, по царским законам ты должен избрать себе жену". И ответил он им: „Разве вы не знаете, что сказал апостол Павел: тот, кто имеет жену, служит не богу, а своей жене". После этого он короновался один в соответствии с традицией монахов-анахоретов, потому что победил свою похоть и не видел лица женщин. Его слугой был монах по имени авва Уольдэ Микаэль. Вот такой была царская жизнь йоханныса до самого последнего дня» [77, с. 147]. Можно еще добавить, что лексикон императора в значительной степени напоминал свя­щенное писание.

Период правления Йоханныса был ознаменован дальнейшим укреплением экономических позиций церкви. Земельные владе­ния отдельных церквей, и без того занимавшие обширные прост­ранства, еще больше увеличились. Права духовенства на преж­ние земли, возвращенные сразу же после падения Теодроса, бы­ли официально подтверждены, а затем одни пожалования по­следовали за другими. «В его правление,— отмечает автор хро­ники,— бедность покинула духовенство, поскольку щедрость и богатство Йоханныса наполнили его дома» [77, с. 149]. При этом нужно помнить, что эфиопское духовенство в социальном отношении было неоднородным и главным образом лишь цер­ковная верхушка ощущала результаты императорского благо­воления.

Однако при всей приверженности к традициям, при всем желании [72] сохранить Эфиопию в изоляции от внешнего мира Йохан­ныс не мог не осознавать, что в условиях возраставшего актив­ного проникновения в Африку европейских держав это маловозможно. Угроза иностранного вторжения делала императивом ус­корение экономического развития Эфиопии. Отсюда обращение к Англии с просьбой о присылке опытных инженеров и ремес­ленников, которое осталось без ответа.

Неудачей закончились и попытки продолжить военную под­готовку императорской армии, начатые Киркхэмом. Очень скоро обучению военным приемам пришел конец, поскольку солдаты, не привыкшие к тяготам и однообразию тренировок, стали про­являть недовольство, заявляя, что «лучше умереть сразу, чем столько трудиться» [364, с. 298]. Поэтому пришлось вернуться к традиционной подготовке армии, не соответствующей духу времени и задачам, которые вставали перед страной в исследуе­мый период.

Столь же непоследовательной, как и в предшествующий период, оказалась политика императора в вопросах работоргов­ли. Как и Теодрос, он предпринял некоторые шаги для ее огра­ничения, исходя из внешнеполитических соображений. Когда английский путешественник Де Коссон в беседе с императором намекнул, что ликвидация рабства в стране будет благожела­тельно воспринята в Европе, Йоханныс ответил, что «он серьез­но думал обо всем этом, что рабство противно ему как христи­анскому монарху, но что ни одна из европейских держав не по­просила его уничтожить рабство в стране» (цит. по [362, с. 97]). Императорский указ «тот, кто купит или продаст раба, будет безжалостно приговорен к смертной казни» поражал суро­востью, но практически остался лишь на бумаге. То, что суще­ствовало и развивалось на протяжении многих веков, невоз­можно было уничтожить росчерком пера. В конечном счете проблема уничтожения рабства наряду с другими нерешенными проблемами составила часть его политического наследства, перешедшего впоследствии к Менелику.

Анализируя некоторые мероприятия Йоханныса, нетрудно за­метить, что многие из них являлись как бы продолжением внут­ренней политики Теодроса. Эта преемственность при несомнен­ной несхожести их как личностей — лишнее доказательство то­го, что направление государственной деятельности определялось скорее требованиями времени, а не волей того или иного руко­водителя страны. Вместе с тем политика Йоханныса — это дей­ствия традиционного по мировоззрению и методам политическо­го деятеля, поставленного в определенной степени в новые для; Эфиопии условия, которые характеризовались нарастанием уг­розы внешней опасности. [73]

Эфиопо-египетская война

В конкретных условиях 70-х годов XIX в. первая угроза тер­риториальной целостности Эфиопии исходила не от европейских держав, к этому времени уже вступивших на путь колониальных захватов, а от Египта. В 1868 г. Турция передала ему порт Массауа, и в начале 70-х годов под египетским контролем уже на­ходилось все побережье от Зейлы до Гвардафуя.

В планы хедива входило также расширение египетских вла­дений за счет северо-восточных районов Эфиопии. При этом важное место в них отводилось привлечению на свою сторону находящихся в оппозиции к центральной власти эфиопских фео­далов. Естественно, что особую ценность в этом отношении пред­ставлял ныгус Шоа Менелик, после императора самая значи­тельная фигура на политической арене Эфиопии.

В 1874 г. перешедший на службу к египетскому хедиву швей­царский авантюрист В. Мюнцингер во главе египетского воору­женного отряда вторгся в эфиопскую провинцию Богос и, за­хватив Кэрэн, стал продвигаться к Тыграю. Успех этой кампа­нии породил в Каире надежды на успех и в последующих операциях. Считалось, что император Йоханныс не сможет про­тивостоять хорошо организованной и намного лучше вооружен­ной египетской армии [384, с. 310]. Пытаясь ослабить возмож­ный фронт сопротивления, хедив обратился к Менелику с письмом, в котором в обмен на поддержку в борьбе за император­ский трон склонял шоанца к совместной войне против императора. «Мы будем очень рады,— говорилось в этом посла­нии,— установить с вами отношения, поскольку, по нашему мне­нию, вы более способны и достойны, чем другие, владеть эфиоп­ским престолом» [298, т. 3, с. 310].

Как и во время вторжения Нэпира, осторожный правитель Шоа не пошел на открытую конфронтацию с императором. Не послал он шоанскую армию и в помощь Иоханнысу, ослабление которого способствовало его собственным планам.

Новое наступление египтян началось с неудачи: в ноябре 1875 г. отряд Мюнцингера был разгромлен у оз. Ауаса племена­ми афаров. Однако другой египетский отряд, численностью при­мерно 3 тыс. человек под командованием датчанина С.-А. Арендрупа, высадился в конце сентября в Массауа и, не встретив со­противления, 6 ноября достиг р. Мэрэб у Гундэта.

Неоднократные попытки императора Йоханныса добиться вмешательства европейских держав, прежде всего Англии, в конфликт закончились безрезультатно [384, с. 320]. Убедившись в этом, 23 октября эфиопский монарх обратился к населению страны с призывом объединиться и изгнать мусульман. Нельзя сказать, что этот призыв получил всеобщую поддержку. Со­бравшаяся 70-тысячная армия состояла главным образом из воинов-северян, областям которых непосредственно угрожала египетская агрессия. В то же время на призыв не откликнулся [74] ни один из феодальных правителей центральных и западных об­ластей страны. Так, уже упоминавшийся Менелик уклонился под предлогом волнений оромо в его владениях и слишком ко­ротким сроком для мобилизации [343, с. 40].

В ночь на 16 ноября эфиопская армия переправилась через Мэрэб и атаковала египтян. Сражение закончилось победой эфиопов, завершивших полный разгром противника в битве при Гундэте, во время которого, как говорится в хронике, император «крестил кровью тех, кто никогда не был крещен водой» [343, с. 41]. Военные трофеи, включавшие несколько тысяч современ­ных ружей, в том числе системы «ремингтон», 14 орудий и боль­шое количество боеприпасов, значительно усилили император­скую армию.

Урок, полученный при Гундэте, не пошел впрок египетскому хедиву. В феврале 1876 г. 20-тысячный отряд под командова­нием Мухаммеда Ратиб-паши перешел Мэрэб в районе Гуры и построил там два укрепления. Несмотря на более тщательную подготовку нового вторжения и значительную численность вой­ска, шансы египтян на победу отнюдь не увеличились. Победа эфиопов в первом сражении вызвала огромный энтузиазм среди населения, растущая как на дрожжах армия Йоханныса быстро достигла численности 200 тыс. человек. Хотя египетский коман­дующий и разослал послания о готовности заключить сепарат­ные соглашения с каждым из эфиопских правителей и оказы­вать содействие в восстановлении независимости отдельных об­ластей, никто из крупных феодалов не откликнулся. Более того, на сей раз под знамена Йоханныса собрались многие из тех, кто уклонился в первый раз. Правда, ныгус Шоа опять предпо­чел отсидеться в своих владениях, ограничившись присылкой подарков, среди них 100 лошадей [343, с. 41].

Полный разгром египтян в битве при Гуре 7—9 марта 1876 г. означал устранение угрозы целостности страны со стороны се­верного могущественного соседа. Трофеи включали 12 тыс. со­временных ружей, 16 пушек и другое военное снаряжение [343, с. 213].

Возросшая в результате побед над египтянами популярность императора позволила ему проводить более решительный курс во внутренних делах страны. Для феодалов-сепаратистов она означала, что во главе государства встал не слабый правитель, номинально олицетворяющий верховную власть, а сильный по­литический деятель, способный, при желании, привести в покор­ность любого претендента на власть. Население страны стало видеть в Йоханнысе защитника святой христианской веры, пра­вителя, для которого защита отечества была самым важным де­лом.

Не случайно на последующие после победы над египтянами годы падают самые значительные успехи Иоханныса в укрепле­нии центральной власти и создании в стране стабильной обста­новки. Как уже отмечалось, в 1878 г. о своей покорности императору [75] вынужден был объявить Менелик, при этом правитель Шоа добился сохранения своего контроля над Уолло, что первона­чально не входило в планы Йоханныса (подробнее см. [246, с. 158—160]). Достаточно успешно реализовывались и задачи по созданию в стране однородного конфессионального обще­ства.

Успех процесса утверждения в границах Эфиопской импе­рии единоверия во многом зависел от укрепления структуры церковной иерархии. Многочисленные обращения Йоханныса к александрийскому патриарху, подкрепленные значительными денежными суммами, привели к невиданному в церковной исто­рии страны событию: летом 1881 г. александрийский синод на­правил в Эфиопию сразу четырех абун. Религиозная политика государя постоянно находила широкое отображение на страни­цах эфиопских хроник, авторы которых сами были церковника­ми. И семь хроник, посвященных правлению Йоханныса, уде­лили этому событию больше места, чем всем социально-эконо­мическим изменениям в стране в этот период (см., например, [77]).

По мнению эфиопских историков, приезд в страну сразу че­тырех церковных иерархов представлял собой одно из величай­ших достижений императора Иоханныса IV [308, с. 109]. Во всяком случае, оно способствовало росту авторитета монарха среди христианского населения страны и, следовательно, содей­ствовало дальнейшему укреплению центральной власти.

В целом внутриполитическая обстановка в Эфиопии стано­вилась все более стабильной. Оппозицию центральной власти представляла лишь Шоа, но правитель этой области не стре­мился тогда бросить вызов императору. Консолидация верхов­ной власти монарха сужала возможности феодальных выступле­ний на уровне мелкой и средней знати. Отмечая успехи Йохан­ныса в борьбе с феодальными беспорядками, английский путе­шественник А. Уилд писал, что «в стране появилось больше бо­гатых купцов и благодаря решительным мерам против шаек грабителей на торговых путях значительно возросла торговля внутри страны, ввозится больше иностранных товаров... крестья­не чувствуют себя увереннее и меньше подвергаются притесне­ниям со стороны солдат» [109, с. 44].

Наметившаяся тенденция на достижение внутриполитиче­ской стабильности, в основе которой лежал рост авторитета центральной власти, не смогла в условиях усилившейся борьбы европейских колониальных держав за Африку получить даль­нейшее развитие. Нависшая угроза территориальной целостно­сти Эфиопии вынудила правящую верхушку страны бросить си­лы на решение задач внешнеполитического характера. [76]