Естественно предположить, что с изменением пове­дения, связанного с добыванием пищи, меняется и наше репродуктивное поведение. Во всей истории человека самой жесткой взаимосвязью была взаимосвязь между числом людей и количеством имеющейся в их распоря­жении пищи. Из этого следует, что в эпоху научно-тех-

214

нической культуры население постоянно росло. До 1400 года увеличение численности человеческого вида происходило крайне медленно, и даже в период между 1400 и 1750 годами темпы роста составляли в среднем всего лишь 0,2 процента ежегодно. Однако в XVIII веке начался быстрый прирост, который неуклонно продол­жался в течение 200 лет.

Из табл. 2 видно, что в Китае, который избежал колониализма, но входил в сферу аграрной культуры, наблюдалось чрезвычайно устойчивое и быстрое уве­личение населения. Почти трехкратный рост населения Китая за полтора века можно рассматривать как дока­зательство того, что поведенческие изменения, относя­щиеся к культурной эволюции, служили причиной упро­чения жизни даже и без использования новейших до­стижений науки и техники. Однако с конца XIX века традиционное сельское хозяйство утратило потенциал дальнейшего увеличения производства; в это время пре­кратился и рост населения в Китае.

В Европе увеличение темпов роста населения начи­ная с XVIII века было тесно связано с появлением и распространением научно-технических средств произ­водства. Изменение темпа роста населения в Велико­британии, по крайней мере начиная с 80-х годов XVIII столетия, было иным, чем в остальных странах Европы. В это время смертность в Англии начала со­кращаться устойчиво и такими темпами, что уже в 30-е годы XIX века ежегодный прирост был больше чем 10 человек на тысячу. В течение XIX века населе­ние страны выросло почти в четыре раза, несмотря на то что в этот период почти 10 млн. англичан и ирланд­цев покинули Европу. К началу XX века Англия уже сравнялась по численности населения с Францией; Лон­дон был больше, чем Париж, Берлин и Вена вместе взятые.

Наблюдавшееся на протяжении XIX века улучшение питания, первые шаги в борьбе с эпидемиями и меро­приятия по улучшению санитарных условий совместно привели уже в конце XIX века к снижению ежегодной смертности в нескольких странах Западной и Северной Европы до уровня, составляющего менее чем 20 человек на тысячу. Поскольку в это же время уровень рождае­мости оставался везде, за исключением Франции, Шве­ции и Швейцарии, почти постоянным — свыше 30 чело­век на тысячу в год,— население Европы в течение

215

XIX века почти удвоилось. Причем это произошло, не­смотря на то что из Европы на другие континенты во второй половине XIX века эмигрировали более 50 млн. человек.

Рост населения в Европе XIX века, составивший вме­сте с эмигрантами более 200 млн. человек, был наиболь­шим для человечества как биологического вида за всю его историю. Однако это оказалось непродолжительным эпизодом. За снижением смертности последовало паде­ние рождаемости, и прирост населения Европы в XX веке составлял всего 5 человек на тысячу ежегодно.

Это устойчивое падение рождаемости знаменует собой более глубокие, чем это принято считать, изменения в нашем репродуктивном поведении. Социологическая литература переполнена описаниями различных «рево­люционных» изменений, происходивших в XIX и XX сто­летиях. Однако мы не дали себе труда задуматься над тем, какие долговременные последствия может иметь отмеченное изменение в одной из основных человече­ских функций, не говоря уж о его научном исследова­нии. Таким образом, динамика нашего воспроизводства осталась неосознанной, и мы не понимаем естественных законов, управляющих изменениями в поведении людей в отношении воспроизводства.

В эпоху культурной эволюции мы все чаще отме­чаем существование связи между добыванием пищи и воспроизводством людей, состоящей в том, что количе­ство продовольствия определяет численность людей. На протяжении 10 тыс. лет существования аграрной культуры рождаемость и смертность уравновешивали друг друга, поскольку количество наличной пищи воз­растало очень медленно. Однако в условиях научно-технической культуры прямая связь между этими двумя основными функциями человека нарушилась. Устой­чивый прирост излишка продовольствия перестал вызы­вать соответствующее увеличение численности населения, ибо теперь человек начал сознательно менять свое по­ведение в направлении сокращения рождаемости; и это, пожалуй, самое весомое из имеющихся у нас под­тверждений того, что ускоряющаяся эволюция предо­ставляет человеку возможность выбирать совершенно новые альтернативы поведения, способствующие упро­чению существования.

Здесь мы должны отметить, насколько различными с точки зрения эволюции являются две основные пере-

216

менные процесса воспроизводства населения — смерт­ность и рождаемость. Строго говоря, уменьшение смерт­ности в результате увеличения производства продоволь­ствия вовсе не свидетельствует об изменении в поведе­нии. Для объяснения снижения смертности, связанного с появлением избытка пищи, достаточно иметь пред­ставления о борьбе за существование, присущей всем живым существам. А вот уменьшение смертности в результате создания системы здравоохранения — это уже явление, происходящее благодаря культурной эво­люции, с помощью которой человек еще больше упро­чивает свою биологическую жизнь, обеспечиваемую питанием.

Постоянное падение рождаемости зависит от созна­тельных изменений в поведении и потому, безусловно, является продуктом культурной эволюции. В XIX веке практически не существовало медицинских противозача­точных средств, и предупреждение беременности осу­ществлялось только взаимными усилиями мужчины и женщины по их общему согласию; пожалуй, наиболее распространенным способом контроля за рождаемостью было прерывание полового акта.

Ввиду такого различия эволюционных характеристик снижения смертности и падения рождаемости процессы эти протекали совершенно по-разному. Биологически обусловленное снижение смертности было относительно одинаковым по своему характеру и размаху во многих странах, добившихся резкого увеличения производства продуктов питания. В противоположность этому созна­тельно контролируемое сокращение рождаемости в разных странах происходило в различное время и раз­ными темпами. Сознательные мотивы, необходимые для снижения рождаемости в разнообразных условиях раз­вития научно-технической культуры, проявились, по всей видимости, по-разному в каждой из стран.

На этом этапе мы не станем рассматривать различ­ные факторы, относящиеся к попыткам ограничить число детей, а сосредоточимся только на распространении падения рождаемости.

Благодаря новым методам обработки демографических данных мы располагаем довольно надежными данными от­носительно снижения рождаемости. Европейская статисти­ка за период с 1750 по 1970 год показывает, что наиболее значительные изменения в уровне рождаемости имели место во Франции. Здесь, несмотря на учение католической

217

церкви, рождаемость постоянно падала, пока в 30-е годы XIX века не стабилизировалась на уровне менее чем 30 че­ловек на тысячу, а затем к 90-м годам естественный прирост населения практически прекратился. В этот же период уро­вень рождаемости в других европейских странах был несколько иным. Так, в мировом центре производства излишка, Англии, и в переживающей подъем Германии рождаемость из расчета на тысячу населения была почти на 10 человек больше, чем во Франции на протяжении почти всей второй половины XIX века. В отдельных европейских странах устойчивое снижение наметилось лишь на рубеже столетий и стало более распространенным лишь после пер­вой мировой войны. Этот процесс усилился в результате ве­ликой экономической депрессии, и в 20—30-е годы Европа стала единым регионом низкой рождаемости. К концу 30-х годов уровни рождаемости в Европе были наивысшими в СССР, Румынии и Югославии и наиболее низкими уже не во Франции, а в Австрии и Швеции.

В разгар нынешнего мирового демографического взры­ва нам, европейцам, есть над чем поразмыслить. В чем действительно была суть этих великих перемен в репро­дуктивном поведении? Как изменения в смертности и рождаемости влияли на изменение воспроизводства насе­ления в целом?

Вначале мы должны отметить, что до сих пор нам было свойственно поразительное отсутствие интереса к изменениям в структуре нашего воспроизводства. С пе­реходом к научно-технической культуре, в результате эво­люционных сдвигов в поведении, как смертность, так и рождаемость европейцев снизились вдвое по сравнению с тем, что имело место в эпоху аграрной культуры. Это повлекло за собой глубокое изменение в нашем образе жизни. Однако до недавнего времени вопросам народо­населения уделялось слабое внимание. Такое равнодушие можно объяснить тем, что наше собственное европей­ское демографическое развитие не вызывало проблем. По­скольку в последние десятилетия рождаемость и смерт­ность снижались параллельно, в целом картина роста населения выглядела обманчиво благополучной.

Однако наше эгоистическое равнодушие помешало нам увидеть общие тенденции в развитии мирового населения. В конце второй мировой войны мы почти не имели представления о том, что в целом происходит в области воспроизводства человечества как вида. Приближающиеся великие перемены оказались скрытыми от нашего взгляда.

218

Например, Хекшер, описывающий промышленное развитие в период с 1750 по 1940 год, приводит такую демографи­ческую картину Европы: «Увеличение населения, проис­шедшее в описываемый мною короткий период времени, остается редким исключением; не следует ожидать, что породившее это исключение совпадение уникальных обстоятельств сможет повториться». Хекшер ошибался, но ошибемся и мы, если будем считать демографический взрыв в Азии, Африке и Латинской Америке явлением уникальным. Неужели мы забыли, что когда 100 лет назад англичане и 80 лет назад немцы имели ежегодный прирост 15 человек на тысячу, европейцы находились на той же стадии своего репродуктивного поведения, на ко­торой сейчас находится большинство человечества, т. е. когда в поле зрения оказывается только сокращение смертности?

Мы, кажется, начинаем наконец понимать динамику репродуктивного поведения, осознавать, что его изменение всегда происходит в одинаковом порядке: сначала сни­жение смертности, затем сокращение рождаемости. Эво­люционный переход к научно-технической культуре по­этому неизбежно предполагает прежде всего снижение смертности, причем такое, которое затронет все население Земли. Европейцы, таким образом, просто снизили смерт­ность на 50—100 лет раньше азиатских и африканских народов.

В Европе период, отделяющий снижение смертности от сокращения рождаемости, был непродолжительным — в среднем всего, может быть, 50 лет. Ключевой вопрос мирового демографического развития заключается в том, насколько продолжительным на этот раз будет период между снижением смертности и падением рождаемости, ибо до тех пор, пока не наступит устойчивое снижение рождаемости, население земного шара будет расти.