Одним из важнейших способов ускорить вступление крестьян в колхозы стала угроза раскулачиванием. В 1928 г. было запрещено государственное кредитование кулацких хозяйств. Кулачество было обложено повышенными налогами. Уже тогда многие зажиточные крестьяне, понимая, что спокойно вести хозяйство не дадут, стали распродавать имущество и уезжать в города. Именно тем, кто своевременно покинул деревню, удалось спастись.

В 1929 г. несколько раз предлагалось перейти к политике ликвидации кулачества. Но, поскольку кулачество еще обеспечивало значительную часть хлеба, особенно товарного, такая мера отвергалась как невозможная. И вдруг в декабре 1929 г. Сталин объявил: «мы от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества перешли к политике ликвидации кулачества как класса». Вспомнив о прежних партийных решениях, разрешавших аренду земли и отвергавших раскулачивание, Сталин сказал: «Противоречат ли эти законы и эти постановления политике ликвидации кулачества как класса? Безусловно, да! Стало быть, эти законы и эти постановления придется теперь отложить в сторону… Впрочем, они уже отложены в сторону самим ходом колхозного движения в районах сплошной коллективизации».

30 января 1930 г. Политбюро (а не ЦК, как бывало обычно) приняло Постановление «О мерах по ликвидации кулачества как класса в районах сплошной коллективизации». Все кулаки были разделены на три группы: контрреволюционный кулацкий актив, наиболее крупные кулаки и все прочие. Зачисленные в первую группу подлежали немедленному аресту и отправке в места заключения. Организаторов контрреволюционных выступлений ждала смертная казнь. Вторая группа после раскулачивания подлежала выселению в отдаленные районы страны, третья — выселению за пределы колхозных земель. На практике в условиях проведения сплошной коллективизации судьба «наиболее крупных» и прочих кулаков чаще всего оказывалась одинаковой. Имущество раскулаченных поступало в распоряжение колхозов.

В доколхозной советской деревне существовало довольно глубокое расслоение. Отношения внутри деревни складывались на основе жесткого экономического диктата, чему способствовал ускорившийся в результате столыпинской реформы и революции распад традиционных общинных связей. В 20-х гг. известны случаи, когда за взятый в долг у богатого соседа мешок муки приходилось через три месяца отдавать два мешка. Таким образом ссудный процент достигал 400% годовых. За наем лошади на один день безлошадный крестьянин должен был отдать ее владельцу пуд зерна, или крестьянка отрабатывала пять дней на жатве.

По данным ЦСУ в 1926/27 г. в деревне работало 3,2 млн. сельскохозяйственных рабочих. Правда лишь около половины батрачили в индивидуальных крестьянских хозяйствах, а остальные трудились в совхозах и кооперативах. Число хозяйств, нанимающих «сроковых» рабочих, составляло 1,4 млн. Следовательно, большинство нанимателей имели не более одного постоянного работника. 94% хозяйств работников на срок не нанимали. Очевидно, что среди нанимающих одного работника были отнюдь не только кулаки. Правда, данные о найме, очевидно, неполны, так как учитывают только постоянных батраков, а не поденщиков. К тому же многие крестьяне предпочитали скрывать от власти, что используют наемный труд. Но все же удельный вес кулацких хозяйств не превышал 5–6% дворов.

В соответствии с Постановлением Политбюро от 30 января 1930 г. доля раскулаченных должна была составить в среднем 3–5% дворов. Однако давление на местные органы, «соревнование» по раскулачиванию привели к тому, что в целом по стране раскулачены были 12–15% дворов, а в некоторых местах — 20%. В 1930–1931 гг. раскулачиванию подверглись 568 тыс. семей, а в целом за период коллективизации — около 1 млн. (крестьянские семьи редко насчитывали менее 5 человек). Такого количества кулаков в деревне никогда не было. Следовательно, главный удар обрушился не на кулаков, а на трудовое среднее крестьянство.

Вопреки закону раскулачивание производились не судебными органами, а Советами. На местах были созданы специальные комиссии, состоявшие из представителей власти, ОГПУ, милиции, специально направленных в деревню рабочих-агитаторов («двадцатипятитысячников»), местных коммунистов и сельских бедняков. Они составляли списки кулаков и определяли, к какой категории кулачества относится та или иная семья. При этом нередки были злоупотребления и сведение личных счетов.

Формально кулаком мог считаться только тот, кто использовал наемный труд, но на практике в кулаки зачисляли просто наиболее крепких хозяев или упрямцев, не желавших вступать в колхоз. Для тех, кто по бедности никак не мог быть признан кулаком, но сопротивлялся коллективизации, был изобретен термин «подкулачник», позволявший сельскому «активу» творить совсем уж неограниченный произвол.

Только за 1930–1931 гг. свыше 380 тыс. семей (около 2 млн. чел.) были высланы в отдаленные районы Севера и Сибири.

Из протокола заседания комиссии ЦК ВКП(б от 30 июля 1931 г.

Слушали: вопрос о дополнительных заявках на спецпереселенцев и распределении их.

Постановили: […] Обязать ВСНХ в 3-дневный срок представить ОГПУ свои окончательные заявки на спецпереселенцев; удовлетворить заявку Востокстали на 14 тысяч кулацких семей, обязав в 2-дневный срок заключить с ОГПУ соответствующие договора; заявки Цветметзолота — на 4600 кулацких семей и Автостроя ВАТО — на 5 тысяч кулацких семей — удовлетворить; по углю удовлетворить заявки на спецпереселение: Востокугля — на 7 тысяч кулацких семей, по Кизеловскому и Челябинскому углю — на 2 тысячи кулацких семей, заявку по подмосковному углю на 4500 кулацких семей принять условно; по торфу принять условно заявку на 31 тысячу кулацких семей. […] В соответствии с этими заявками предложить ОГПУ произвести необходимое перераспределение по районам и выселение кулаков [...].

· Вопрос. Кàêèå цåëè пðåñëåäîâàëî раскулачивание? В каких отраслях народного хозяйства и районах страны применялся труд спецпереселенцев?

Спецпереселенцев сводили в особые артели, жизнь в которых была едва ли легче, чем в лагере. Писатель В. Афонин рассказывал в 1987 г. в интервью «Литературной газете»: «В истории сибирских деревень есть поистине трагические страницы. Это возникшие неестественным, насильственным путем селения на самых отдаленных притоках Оби, куда поздней осенью 29-го – 30-го годов привозили в основном с Алтая раскулаченных. В поляну вбивали кол, говорили: “Здесь будете жить, ройте землянки”… Созданные таким путем колхозы в большинстве своем распались в 54-м».

Эти эмоциональные строки подтверждает сухая статистика. В Северном крае к осени 1930 г. потребность в жилье для переселенцев была удовлетворена на 1%. Не лучше было положение на Урале. В Богословском лесничестве на 102 семьи переселенцев имелось 12 изб, в каждую из которых вселили по 8–9 семей.

Генеральный прокурор СССР Н.В. Крыленко признавал в 1931 г.: «Спецпереселенцы сплошь и рядом находятся в зимнее время в летних казармах и зданиях бывших церквей, банях, шалашах, землянках и палатках, абсолютно перегруженных».

Снабжались переселенцы ниже порога выживаемости. В Сибири суточная норма на одного человека составляла 200 г муки, 20 г крупы, 6 г сахара, 3 г чая, 75 г рыбы и 7 г соли[162]. На Урале нормы были еще ниже: 200 г муки, 195 г картофеля и 100 г капусты в сутки. За все это приходилось платить на 15% дороже, чем в кооперативной торговле. Но даже такие нормы обеспечивались лишь на 50–70%.

В результате только за 1932–1935 гг. умерло более 300 тыс. спецпереселенцев, то есть каждый шестой. Смертность в 1932 г. превысила рождаемость в 5 раз, в 1933 г. — в 9 раз.

По Конституции 1936 г. спецпереселенцы получили гражданские права. Однако покидать места высылки им по-прежнему не разрешалось. В 1941 г. 930,2 тыс. человек все еще находились в спецпоселках. Отбывшие лагерный срок также возвращались на место поселения. Только после смерти Сталина они смогли стать свободными людьми.