Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Вышеизложенные примеры показывают, почему, с точки зрения их политической и социальной осуществимости, проваливаются попытки поддержать ритм индустриализации в национальном пространстве без осуществления глубоких политико- структурных изменений. Однако мы не объяснили, с другой стороны, ни того, что одновременно идет поиск новых рынков со стороны иностранного промышленного капитала, ни того, каким образом этот капитал может сочетаться с превалирующими внутренними интересами в форме более или менее приемлемой для местных господствующих групп.
Что касается первого вопроса, то необходимо отметить два момента. В 50-х годах международное движение капиталов характеризовалось одним потоком (малой длительности) - перемещением капиталов из центров на периферию. Промышленные корпорации начали действовать как прямые инвесторы, что стало новшеством по сравнению с прежней схемой инвестирования, чисто финансового (чаще в виде займов на сооружение инфраструктуры). Поэтому ощущался «нажим в пользу новых инвестиций». [187] Этот аспект, хотя и не был решающим для начальных импульсов индустриализации, стал весьма значительным впоследствии. Действительно, начальная фаза индустриализации, изменяющей и консолидирующей внутренний рынок, как известно, дала толчок внутренним накоплениям - государственным и частным. Политическим стимулом к этому послужили условия, обсужденные в предыдущей главе. Они характеризовались, прежде всего, протекционистской политикой37. Однако это было именно то, что заставило иностранных поставщиков промышленной продукции приступить к инвестициям в периферийные экономики. Эти инвестиции были двух видов. Одни использовали уже существующий рынок, и в этом смысле соперничали с местными индустриальными кругами или часто подчиняли их своим интересам, как это произошло с местными предприятиями по выпуску запчастей и сборочными предприятиями автомобилестроения. Другие стремились получить контроль в нарождающихся сегментах рынка.
Когда процесс находится в фазе нарастающего замещения импорта, проникновение иностранного капитала, хотя и маргинализирует некоторые промышленные сектора, не воспринимается как ключевая проблема. В действительности, местные промышленные круги получают достаточно обширное новое поле для приложения инвестиций38. Ведь процесс замещения порождает эффект снежного кома: каждый очередной готовый продукт, который начинают выпускать, стимулирует прогрессирующее замещение частей и компонентов до тех пор, пока импорт не сводится лишь к тем продуктам, которым необходима высокая технология или сырье, отсутствующее в стране39. И с другой стороны, импульс, который инвестирование иностранного капитала придает этому процессу, позволяет ускорить селективную инкорпорацию в промышленную экономику отдельных секторов рабочего [188] класса и отдельных групп технических специалистов. И это в свою очередь помогает поддерживать «десаррольистские альянсы».
Существует, таким образом, временное совпадение политических и экономических интересов, которое позволяет согласовать протекционистские меры, требования масс и иностранные капиталовложения. Последние, видимо, сами становятся условием преемственности развития в рамках описанной политической системы, как это случилось в период правления Фрондиси, правительства Кубичека и того, что называют «мексиканским путем развития».
Итак, усиливается промышленный сектор и самоопределяется модель индустриализации, которая основана на городском рынке, ограниченном, но достаточно важном по значению производимого дохода и по возможностям создания «современной индустрии». Разумеется, это будет способствовать утверждению социально дискриминационной системы, характерной для капитализма в периферийных экономиках. Но от этого данный вариант не перестаёт оставаться одной из возможностей развития - развития в смысле накопления и трансформации производственной структуры в сторону растущего усложнения40. Проще говоря, речь идет о форме, которую индустриальный капитализм приобретает в ситуации зависимости.
Этот процесс продолжает свой «нормальный ход», то есть совместимый с существующим соотношением сил соперничающих социальных классов, до наступления этапа, который назвали «апогеем первичного замещения импорта». Далее, когда ощущается потеря темпа в динамике процесса замещения, становятся очевидными более сложные проблемы, которые ранее затушевывались эйфорией десаррольизма. Речь идет о создании секторов, биологически и экономически более значимых, связанных с [189] выпуском промежуточных и конечных средств производства. Для их разрешения необходимы не только внутренняя перегруппировка и реорганизация производственных систем и налаживание ассоциативных связей между местными предприятиями и иностранными монополистическим группами. Приходится учитывать положение социальных слоев, которые не вписываются в новую схему и реагируют на все это со всё большей силой. Протестуют теперь вытесняемые индустриальные слои, чьё рождение связано с первым этапом замещения, затем городские народные слои, которые хотят реанимировать политику государственного вмешательства в развитие в качестве защиты от практики крупных предприятий, стремящихся к «большей продуктивности при меньшем количестве рабочих рук» и т. д. Так окончательно разрушается прежний «десаррольистский альянс».
Фактически начиная с этого момента в самом лоне индустриальной системы зарождается новая композиция общественных классов и слоев. Речь идет о пролетариате «более современном» и другом - «более традиционном»; о предпринимательском секторе, контролирующем высокопроизводительную и технологически развитую индустрию, и «традиционном» предпринимательском секторе, который сложился на этапе первичного замещения импорта, и т. д. Таким образом, социальная и политическая динамика должна пробивать себе путь через столкновения и согласования позиций в отношениях между группами, секторами и классами, которые видоизменяются в этой новой ситуации развития. Новая динамика проявит себя также в политических ориентациях и идеологиях, обретающих свою жизнь в силу особенностей складывающейся обстановки. [190]
Зависимость и развитие
Прежде чем останавливаться на том, какие социальные силы и идеологические течения начинают проявляться в очередной фазе, необходимо прояснить историко-структурную обусловленность характерных черт новой «ситуации развития». Ее основная черта коренится именно в том, что интеграция периферийных индустриальных экономик в мировой рынок приобретает иное значение по сравнению с интеграцией в мировой рынок агроэкспортных экономик. То же самое происходит, разумеется, и с политическим выражением этого процесса. В самом деле, первая требующая объяснения проблема - это антиномия, заложенная в понятии «периферийно-индустриальных экономию».
Подключение периферийных экономик к мировому рынку происходит теперь при таком развитии капитализма, когда его центр воздействует на них уже не только, как прежде, посредством контроля над системой импорта и экспорта, но и посредством прямых промышленных инвестиций на новые национальные рынки. Это подтверждает анализ внешнего финансирования Латинской Америки, выявляющего тот факт, что прямые иностранные инвестиции всё больше направляются в сектор обрабатывающей промышленности и этот приток не просто представляет частные инвестиции (а среди них прямые абсолютно преобладают над «портфельными»), но и концентрируется в руках все менее многочисленной группы фирм41.
Поэтому, если и верно, что латиноамериканскую индустриализацию нельзя объяснить как следствие индустриальной экспансии центра (поскольку, как мы видели, она началась в период кризиса мировой экономической системы и получила импульс для развития от внутренних социальных сил), то нельзя не отметить, что прямое участие иностранных фирм в индустриализации [191] латиноамериканской периферии придаёт свою специфику промышленному развитию региона. На протяжении национально-популистского периода представлялось, что оно было направлено на консолидацию национальных производственных групп и, главным образом на консолидацию государства как инструмента регулирования и формирования центров производства.
Но вследствие описанной ранее особой социально-политической ситуации получилось наоборот. Выбор, в конечном счете, был сделан в пользу модели развития, основанной на росте иностранных инвестиций в сферу промышленности.
Когда появляется «ситуация развития» с такими характеристиками, снова возникает проблема соотношения внутреннего роста и внешнего подключения. Даже не вдаваясь в дальнейшие рассуждения о типе зависимости, навязываемой внешним финансированием (характеризующимся растущей задолженностью, главным образом, краткосрочной), можно указать на некоторые черты, отличающие эту ситуацию зависимости (при преобладании монополистического промышленного капитализма) от той, которая характеризовала прежние стадии «субразвития».
В том, что касается степени дифференциации производственной системы, эта ситуация допускает высокие показатели развития. Однако как движение капиталов, так и контроль над экономическими решениями выходят за национальные рамки. Даже когда производство и сбыт продуктов осуществляются в рамках зависимой экономики, прибыли потенциально увеличивают массу капиталов, которой располагают экономики центров. Капиталовложения также отчасти зависят от иностранных решений и внешнего давления. Очевидно, существует тесная связь между массой получаемого и реализуемого на внутреннем рынке дохода и внешними условиями. Решения головных компаний, лишь отчасти принимающих во внимание ситуацию на внутреннем рынке, [192] оказывают значительное влияние на реинвестирование получаемых внутри страны прибылей. При некоторых обстоятельствах фирмы могут сделать выбор в пользу превращения своих прибылей в капитал, который может быть вложен в экономики центров или в иные зависимые экономики.
При всем этом следует учитывать, что черты сходства, которые здесь можно усмотреть с ситуацией зависимости в экономиках, сформированных посредством анклавов, являются лишь поверхностными. На самом деле отношение между индустриализованными периферийными экономиками и мировым рынком совсем иное. Среди предпосылок функционирования такого типа экономики можно назвать следующие:
а) высокую степень дифференциации экономики;
б) сравнительно ограниченный вывоз прибылей (чтобы гарантировать реинвестиции, особенно в секторе производства средств производства);
в) наличие специализированной рабочей силы и развитого сектора услуг и вследствие этого сравнительно более равномерное распределение дохода в городском индустриальном секторе;
г) и как следствие - наличие внутреннего рынка, способного поглотить произведенную продукцию.
Можно было бы сказать, что здесь происходит обратное тому, что случается в анклавной экономике. Ведь решения об инвестициях хотя бы отчасти зависят от внутреннего рынка, потребление же является внутренним. В самых типичных случаях даже проявляется чётко выраженная тенденция к реинвестированию прибылей в данной стране, что в известном смысле заинтересовывает иностранных индустриальных инвесторов в расширении внутреннего рынка.
Можно предположить, что в этой ситуации одновременно происходит развитие и сохраняется определенная автономия. Однако, [193] хотя и верно, что сохраняющаяся зависимость обретает новый характер, этот тип развития по‑прежнему предполагает несамостоятельность и деформированность. Поэтому и имеются законные основания говорить о периферийных и зависимых индустриализованных странах. В самом деле, узы, связывающие ситуацию субразвития с мировым рынком, уже не выступают здесь как прямые и откровенно политические (что происходит с анклавными экономиками) и не являются лишь внутренним отражением решений, принимаемых на мировом рынке (как происходит с первым из описанных здесь случаев экономики субразвития). Напротив, может показаться, что отношение между национальной экономикой и динамичными секторами экономик центров устанавливается на самом внутреннем рынке. Однако сохраняются две характерных черты несамостоятельности: развитие индустриального сектора продолжает зависеть от «потенциала импорта» средств производства и сырья, который становится необходимым при новом типе дифференциации производственной системы (что порождает тугие узы финансовой зависимости). Кроме того, эта форма развития предполагает интернационализацию условий хозяйствования на внутреннем рынке.
Что касается ограничений по «потенциалу импорта», есть основания полагать, что их значение сильно снижается после формирования внутри страны сектора производства средств производства. Это - скорее временное препятствие, решающее значение которого способно проявляться на первой фазе развития вширь передовой индустриальной экономики. В последующем может быть установлен иной тип связей с международным рынком - обычный для современных экономик, между которыми всегда имеется взаимозависимость.
Другого рода связи возникают вследствие «интернационализации внутреннего рынка». Данный процесс происходит, когда [194] периферийных экономиках организуется промышленное производство в динамичных современных отраслях (в первую очередь химической, электронной и автомобильной), а старое промышленное производство реорганизуется на базе новой техники. Этот промышленный переворот нового типа несет с собой административную, технологическую и финансовую реорганизацию, которая в свою очередь обусловливает изменение форм социального и политического контроля. Разумеется, даже в этом случае не сама по себе новая технология и даже не вложение новых иностранных капиталов (как явление чисто экономическое) определяет курс развития, благоприятствуют ему или наполняют его реальным содержанием. Политические схемы, выражающие борьбу социальных сил, выступают в роли активного «посредника» между определенной стадией экономической, организационной и технологической эволюции страны и глобальной динамикой обществ. Верно, что начало современного процесса индустриализации в периферийных странах предполагает крупные вложения капитала, значительные технологические знания и передовую организацию предприятий, что в свою очередь подразумевает развитие науки, существование сложной и дифференцированной социальной структуры, осуществление накопления и предшествующих инвестиций. Поскольку центры располагают такими предпосылками, это приводит к укреплению уз зависимости. Однако существуют примеры слаборазвитых стран, которые пытались, иной раз не без успеха, перестроить производственную систему и в то же время сохранить разумную степень автономии.
Надо сказать прямо, что политические условия, при которых удавалось одновременно достичь развития и автономии, подразумевали - конечно, в различных формах - развитие, основанное главным образом на мобилизации социально-экономических ресурсов, экономического, организационного и [195] творческого потенциала внутри страны. Такой процесс предполагал, с одной стороны, период относительной экономической изоляции (как в СССР и Китае) с частичным закрытием рынка, препятствовавшим расширению потребительского спроса на товары и услуги, типичные для индустриальных массовых обществ, а также распространение государственного контроля на всю производственную систему и направление новых инвестиций в признанные стратегическими для национального развития отрасли, например, инфраструктурные, абсорбирующие передовые технологические знания, а также связанные с национальной обороной. Все это подразумевает соответствующую перестройку социальной системы, сравнительно авторитарную дисциплину (даже там, где, как в Японии, сохранился капиталистический строй) и революционный пересмотр национальных целей, в том числе не в последнюю очередь - приоритетов образования.
Как мы видели выше, политическое и социальное развитие Латинской Америки пошло другим путем. Стремясь войти в эру сравнительно современного промышленного производства путем привлечения иностранных капиталов и вместе с ними современной техники и организации производства, некоторые страны региона сумели в различной степени добиться интенсификации процесса индустриализации, но с такими последствиями, которые очевидным образом ограничили автономию национальной экономической системы и принятие решений, касающихся политики развития.
Навязанный «открытым рынком» тип экономической конкуренции, нормы качества и производительность труда в промышленности, размеры требуемых инвестиций (например, при создании нефтехимической промышленности), сложившиеся нормы потребления подталкивают к определенным формам организации и контроля над производством, последствия принятия [196] которых влияют на всю экономику. В этом смысле посредством привносимых иностранным сектором капиталов, техники и организации создается новая ось упорядочения национальной экономики.
Этот переворот, когда он осуществляется не под контролем национального общества, предполагает новый - и конечно, более сложный - тип зависимости. В описанных выше двух основных ситуациях субразвития национальное государство может в пределах своих границ применить ряд политических инструментов в ответ на давление внешнего рынка (например, монетарную политику или поддержание уровня занятости) и таким образом отчасти отстоять национальную автономию в принятии решений об инвестициях и потреблении. При новом типе развития механизмы контроля над национальной экономикой частично выходят из внутренней сферы постольку, поскольку некоторые универсальные нормы функционирования современной производственной системы, навязываемые всемирным рынком, не допускают альтернатив. Унификация производственных систем подчиняет рынки определенным правилам и наднациональному упорядочению.
Следовательно, ситуация становится гораздо сложнее, чем в предыдущих случаях. С очевидностью проявляются общие условия социального функционирования зависимых экономик, так как параметры экономического поведения в обществах этого типа становятся резче выраженными и более противоречивыми. Так, в той мере, в которой цикл оборота капитала совершается в масштабах страны как функция крупного воспроизводственного процесса (производство, сбыт, потребление, финансирование, накопление, реинвестирование), экономическая система («законы рынка») стремится навязать обществу свои «естественные нормы», ограничивая вследствие этого пространство и эффективность автономных ответных действий местных групп. [197]
С другой стороны, следует также напомнить, что складывание отмеченной выше модели не означает, что формирование в некоторых странах, например, Мексике и Бразилии, сильного государственного сектора экономики, способного осуществлять экономическое регулирование и активно участвовать в образовании новых капиталов, не способно расширить реальную степень автономии внутренних решений индустриализованных стран Латинской Америки. Это также не означает, что прежние формы организации производства и контроля над ним, в том числе и связанные с зависимостью, сходят со сцены. Все это ведет ко все большему усложнению политической жизни.
Политическая схема поддержания этой новой формы развития - где соединяются государственный сектор экономики, международные монополистические фирмы и современный капиталистический сектор национальной экономики - требует формирования адекватной системы отношений между социальными группами, контролирующими эти сектора экономики. Система нуждается в политическом выражении, которое сделало бы возможным экономическую деятельность различных охватываемых ею групп. Действительно, при этой форме развития предполагается функционирование рынка, динамизм которого основывается главным образом на расширении отношений между производителями, превращающихся во все более значимых для экономического роста «потребителей». Вследствие этого для увеличения возможностей накопления этих «производителей-потребителей» приходится сдерживать социальные требования масс. Иными словами, политика перераспределения, которая могла бы повысить их уровень потребления, становится неэффективной и даже затрудняющей развитие.
Нетрудно понять, что в этих условиях политическая нестабильность возрастает в той же мере, в какой консолидация государства [198] как выразителя власти зависит от электоральной игры. С другой стороны, возможность сохранять правила такой игры становится всё более сомнительной по мере того, как уменьшается приток иностранных инвестиций, который сокращается вследствие изменения международных потоков капитала. Нередко в том же направлении действует тенденция к ухудшению условий обмена.
Фактом является то, что «современный сектор», сходный по своей динамике с производственными системами центров, ограничен действием почти автоматического механизма экспансии. Он негативно сказывается на возможностях государственного протекционизма. Вследствие этого из числа альтернативных решений исключаются поддержка старых отраслей национальной промышленности, возникших в период замещения импорта, выбор политики развития, основанной на экстенсивном использовании рабочей силы и т. д.
Таким образом, с этого момента развитие усиливает социальную дискриминацию и уже не только масс, но и экономически значимых на предыдущем этапе социальных слоев, для которых основная альтернатива теперь состоит в том, удастся ли подключиться на вторых ролях к современному монополистическому сектору и устанавливающейся системе политического господства. Хотя, очевидно, есть возможность добиться модернизации и диверсификации промышленного сектора в рамках международной монополистической производственной системы, эти «острова современности» не существуют вне среды, в которой всегда представлены традиционная структура агроэкпортной страны (с ее двумя секторами: связанным с внешним миром агрокоммерческим и латифундистским), сложившиеся до эпохи преобладания монополий сектора промышленности, а также средние и народные сектора, подразделяющиеся на сельские и городские массы и [199] рабочий класс. Они присутствуют всегда и стремятся определить степень совпадения своих интересов с предложенным социально-экономическим порядком таким образом, чтобы получить возможность принять некоторое участие в развитии. Однако современный промышленный сектор и индустриализованный аграрный сектор в контексте свойственного остальным секторам экономики субразвития могут лишь сохраняться и сравнительно медленно расширяться. Их присутствие и развитие не придают должного динамизма процессу «модернизации» общества в целом. Напротив, сама их технологическая основа ограничивает возможности инкорпорации, а проблема рыночных отношений решается посредством ограниченного обмена между крупными сегментами производителей и покупателей. Причем государство остается главным покупателем и сохраняет важную роль как производитель.
Возможность сохранить некоторое участие масс, главным образом экономическое, обеспечивает этой системе уровень развития, которого достигал в предшествующей фазе госсектор экономики, особенно когда ему удавалось сохранять некоторый контроль над современными монополистическим секторами. Однако немаловажно, что в этом случае даже те, кто контролирует государственный сектор экономики, действуют скорее как «государственные предприниматели», а не по канонам популистской политики, стимулирующей перераспределение дохода посредством постоянного повышения зарплаты. Иными словами, государство в этом аспекте перестает быть популистским и превращается в предпринимательское.
Возникающая система политического контроля зависит от особых условий, в которых происходит этот процесс и, очевидно, обретает специфические черты в такой стране, как Мексика, где как народный, так и предпринимательский сектор уже имели тесные [200] связи с системой принятия политических решений «изнутри» самого государственного аппарата. Это делает возможными не только постепенную реорганизацию сообразно новой ситуации развития, но и почти формальное разграничение сфер влияния этих секторов и сектора, связанного с иностранными фирмами. С другой стороны, в таких странах, как Аргентина и Бразилия, переход более сложен, поскольку государство не подготовлено к тому, чтобы допустить корпоративный контроль над принятием экономических решений. Это делает необходимой реорганизацию функций государства в целях все более широкой регламентации экономической жизни. С другой стороны, господствующие группы ищут пути реорганизации самого политического режима, чтобы авторитарная централизация, облегчающая утверждение в зависимых экономиках капиталистического способа производства, могла укрепить свое господство.
Противодействие этой реорганизации будет опираться на социальные сектора, оказавшиеся вне этой схемы. Потенциально - на маргинальные массы и сектора рабочих и других городских наемных работников, уровень жизни которых падает в результате нового этапа капиталистического накопления. Реально же - на те, что сохранились от политической организации популистско-десаррольистского периода: левые партии, прогрессивную интеллигенцию, националистические круги и т. д. Основой оппозиции будут также частные группы, не связанные с иностранным монополистическим сектором, которые в идеале могли бы попытаться восстановить союз с «низами», чтобы таким образом добиться лучших условий в политических переговорах с нынешними доминирующими группами.
Теоретически в странах, где современный сектор производства сложился под эгидой новых условий развития и зависимости, реорганизация системы принятия политических решений и [201] переориентация экономики закрепляются как будто прочно, примером чего служит в Бразилии правление Кастело Бранко — Роберто Кампоса. Помимо благоприятных для такой политики внутренних условий, фоном указанных экономических и политических перемен стали динамика развития международных отношений и особенно идеология национальной безопасности, основывавшаяся на убеждении в неотвратимости третьей мировой войны, преобладающей роли западного союза и вытекающем отсюда подчинении на данном этапе национальных интересов возглавляемому США блоку, а также в том, что при военных конфликтах революционной войны «внешний враг» соседствует с «врагом внутренним».
Тем не менее на практике проявляются не все последствия, которые предполагает эта тенденция развития. Преобразования наталкиваются на конкретные интересы и осуществляются по многим социальным каналам, сложность и относительную автономность которых нельзя преуменьшать.
Прежде всего надо подчеркнуть, что новая форма развития неизбежно предполагает обновление социально-политической системы и формирование системы господства, которая уже не опирается или опирается лишь частично на сектора землевладельцев, экспортеров или связанные с промышленностью, производящей товары краткосрочного потребления. Новый сектор экономики, в котором преобладают международные монополистические фирмы, и финансовый сектор, формирующийся в связи с развитием внутреннего рынка, добиваются решающего влияния на общенациональные решения. Эта цель достигается не без противодействия, борьбы как между фракциями внутри самих этих группировок, так и между различными классами и т. д. Кроме того, в экономике каждой страны, пришедшей к рассматриваемой форме развития, значительную роль уже успел приобрести госсектор, [202] что дает государству немалые возможности для маневра при заключении новых союзов ради удержания власти.
Последнее играет решающую роль. В самом деле, переход от режима представительной демократии (который в той или иной форме сохранялся в десаррольистском государстве и при популизме в начальный период промышленного развития) к авторитарно-корпоративному режиму, представляющему возможную альтернативу в нынешних политических и экономических условиях, совершается посредством переворотов, в которых действуют и реорганизуются такие крупные национальные институты, как армия и госаппарат, а также национальные или интернационализированные слои буржуазии. Разумеется, действиям этих групп придаёт смысл описанная выше структурная ситуация, а потому интернационализированные слои буржуазии остаются осью системы господства. Однако в латиноамериканской ситуации, начиная с так называемого переходного периода, выражение политических интересов городской промышленной буржуазии - в отличие от агроэкспортной буржуазии прошлого - было скорее связано непосредственно с государством через группы давления или занятие постов в госааппарате, нежели с существованием «классовых партий». Равным образом наемные работники были лучше организованы как члены опекаемых государством профсоюзов, чем как члены партий. Исключением из правила выступает Мексика. Однако даже в этом случае партия остается выразителем политических интересов самого государства, в лоне которого классы занимают позиции, разграниченные почти по корпоративному принципу.
Таким образом, функции государства выходили за рамки функций юридического института или политического представителя организованных классов. Оно само выступало как форма политической организации классов. [203]
Если верно, что кризис десаррольистского популизма как в Аргентине, так и в Бразилии привел к такой политической ситуации, когда буржуазия и промежуточные слои мобилизовались против «коммунистической опасности», внутренней подрывной деятельности и давления масс на государство (реального при правлении Гуларта и потенциального - в случае возможного возвращения к власти перонистов), то формой, которую приняло упразднение демократической власти, стал «военный переворот». Тем не менее значение этих военных переворотов и состав их участников отличались от того, что бывало в прошлом при захвате власти военными каудильо. Вооруженные силы, как технобюрократическая корпорация, овладевают государством, чтобы служить интересам, которые они считают интересами нации. Это - решающий шаг. Традиционные политические сектора, выражавшие в лоне государства классовое господство в популистско- десаррольистский период, устраняются, и предпринимаются усилия, чтобы превратить постоянное присутствие военных в необходимое условие развития и национальной безопасности при технократическом «третейском» арбитраже, осуществляемом путем вмешательства военных в экономическую, политическую и социальную жизнь. Так достигается частичное слияние двух крупных организаций, достигающих политического влияния и постоянного эффективного контроля в масштабе страны, - вооруженных сил и государства.
Форма, принимаемая этой осью господства, обретает необходимые в условиях Латинской Америки политические преимущества: наличие организованных групп важно при относительных структурных слабостях обществ субразвития. Однако это влечет за собой ряд проблем и противоречий, затрудняющих восприятие формируемого авторитарно-корпоративного режима гражданским обществом. [204]
Действительно, по мере формирования в зависимых странах такой разновидности технобюрократии (основанной на потенциале принятия решений и организации современных слоев военной и гражданской бюрократии) она испытывает давление двух видов: одно - со стороны крупных, по общему правилу интернационализированных, промышленно-финансовых корпораций в пользу рационального и современного развития, другое - когда упор делается на все более дискриминационный (относительно) характер капиталистического развития в зависимых странах при национальном характере целей, которые должны быть достигнуты в ходе развития, и проблем, которые надо при этом решить. Последний подход получает даже поддержку некоторых фракций вооруженных сил и государственной технократии. Вследствие этого, некоторые сегменты военно-бюрократической власти нередко ставят проблемы и предлагают решения, в которых недооценивается значение зависимо-капиталистической структуры местной экономики, и поднимают вновь такие вопросы, как необходимость аграрной реформы, перераспределения доходов, гармоничного развития регионов страны и т. д. Все это, как может показаться, скорее относится к предыдущему периоду развития. Так называемые «идеологии среднего класса», упорно полагающие, что экономическая политика должна благоприятствовать равномерному росту экономики и доходов, и воспринимающие государство как форум, на котором осуществляется сравнительно беспристрастное посредничество между интересами классов и групп, снова находят защитников (и нередко влиятельных) в рядах гражданской или военной технобюрократии.
Следовательно, борьба классов и групп далеко не завершена даже среди самих господствующих классов. Маловероятно, чтобы упомянутые национал-реформистские тенденции могли иметь более чем сиюминутный успех. Однако, поскольку буржуазия не [205] располагает политическими организациями в собственном смысле слова и её контроль над государством в настоящее время оказывается преимущественно «структурным», предпринимательские группы ищут средства и способы исправления «националистических отклонений» лишь в тех случаях, когда навязываемая милитаризованной технобюрократией политика приходит в столкновение с механизмами капиталистического накопления и роста. В то же время круги, отстаивающие надклассовые реформы от имени нации, находят оправдание в убежденности, что им удастся сделать свою идеологию истиной для всех.
Несмотря на колебания такого рода, основная тенденция политики экономических преобразований при новой структуре власти остается, как мы уже указывали, десаррольистской по отношению к национальному или иностранному контролю над экономикой.
Другой полюс противодействия формирующейся системе власти является внешним по отношению к оси доминирования. Он представляет оппозицию рабочего класса, других слоев наемных работников и «маргинальных слоев», численно растущих при той форме, которую капиталистическое развитие принимает на периферии. В самом деле, функционирование современной промышленной системы предполагает усиление (по крайней мере, в абсолютных показателях) процесса маргинализации в самом широком смысле данного термина. По этой причине становится труднее регулировать народное давление посредством прежних организационных структур (профсоюзов, партий, секторов госаппарата и т. д.). Таким образом, образуется незанятая масса, новые формы мобилизации и организации которой всё ещё неизвестны. Существование такой неизвестности допускает широкую гамму альтернативных возможностей политического действия - от создания «повстанческих очагов» до возрождения «движения масс». [206]
Слабость попыток добиться изменения status quo путем мобилизации не интегрированных масс обусловливается, с одной стороны, слабой структурированностью этих масс, низким уровнем их жизни и притязаний, с другой - тем, что новые условия развития и зависимости вносят раскол между различными секторами наемных работников. Как мы указывали, группы наемных работников, связанные с передовым капиталистическим сектором, выигрывают от развития, что несколько умеряет давление снизу. Их действия по защите своих непосредственных интересов оказываются оторванными от давления народных масс, как городских, так и сельских.
Конечно, политическое давление наемных работников, даже принадлежащих к передовому капиталистическому сектору, в условиях авторитарно-корпоративного господства достигает лишь скромных успехов. Они в большей мере зависят от совершенствования их профсоюзной организации и от дифференциации средних слоев в смысле выделения секторов, напрямую связанных с промышленно-капиталистическим способом производства. Эго последнее изменение, естественно, включает модернизацию той организации, которая обычно бывает плацдармом среднего класса в политических схватках (например, университет с его техническими институтами, где кадры получают специальные знания, определяющие их востребованность и влияние в новом обществе). Такие преобразования могут позволить слоям наемных работников снова воздействовать на политические решения и попытаться вернуть влияние на направленность экономического процесса.
Однако было бы опрометчивым утверждать, что изменение характера участия наемных работников - как рабочего класса, так и промежуточных страт - в политике в направлении большей интеграции в новую систему господства является окончательно определившейся [207] тенденцией. Латиноамериканский политический опыт скорее показывает, что в проявлениях политического протеста начинает преобладать «горизонтальная» солидарность между классами. Примеры дают рабочие медной и оловянной промышленности, а также трудящиеся государственных предприятий, которые обычно лучше оплачиваются и в то же время более активны политически.
За политическими схватками и пробой сил, к которым побуждают нынешние условия противостояния классов и групп, стоят общие противоречия, порождаемые функционированием производственной системы на базе крупных монополий, и специфические противоречия, вытекающие из особых условий капиталистического развития, зависимого как от капиталов, так и от техники и общих организационных форм доминирующих центров международного капитализма. Вследствие этого, в том, что касается развития, в данный исторический момент на первый план в повестке дня выдвигаются: - формирование наднационального рынка, способного разрешить проблемы крупномасштабной экономики, и рынка в тех обществах, где участие в потреблении ограничено; - авторитарно-корпоративная реорганизация политического режима в поисках стабильности «массовых» обществ, политические системы которых не обеспечивают народного участия; - накопление и большая концентрация капиталов в условиях все большей концентрации доходов.
Трудности обеспечения мобилизации и достижения согласия масс при этой форме развития замедляют реконструкцию социального порядка. В гонке со временем новая система власти пытается укрепиться раньше, чем расширятся бреши, создающие условия для консолидации оппозиции. Все это приводит к тому, что переход к утверждению в зависимых странах сравнительно развитого промышленно-капиталистического способа производства [208] опирается на авторитарные (военные или гражданские) политические режимы, продолжительность существования которых будет зависеть как от достигнутых ими экономических успехов и продвижения социальной реконструкции, так и от характера, типа действий и успехов оппозиционных движений, опирающихся на указанные выше группы и классы. [209]
VII. ВЫВОДЫ
Характер этого исследования не позволяет представить в качестве заключения нечто большее, чем некоторые общие соображения по рассмотренным темам. Мы бы не хотели, чтобы наши гипотезы и временные интерпретации были превращены в категорические утверждения без анализа конкретных ситуаций. Поэтому нижеследующее (скорее размышления, чем заключение) есть не что иное, как указание направлений дальнейшей работы.
С этими оговорками можно напомнить, что, с точки зрения методологии, главное, что пытались достичь авторы этой книги, - заново рассмотреть проблемы экономического развития в ином ракурсе, акцентируя внимание на политическом смысле процессов экономических преобразований. В то же время они стремились показать, что учет «исторических ситуаций», в которых совершаются экономические преобразования, существенно важен для понимания значения этих преобразований, для анализа их структурных пределов, и для оценки условий, делающих их возможными.
Выраженное в этих понятиях соотношение между экономическим процессом, структурными условиями и исторической ситуацией делает очевидной ограниченную применимость теоретических схем, относящихся к экономическому развитию и формированию капиталистического общества в ныне развитых странах, для понимания положения в латиноамериканских странах. Не только исторический момент иной, но и структурные условия развития общества исторически отличны. Признание этих различий привело нас к критике понятий «слаборазвитость» («субразвитие») и «экономическая периферия» и побудило придать большее значение понятию «зависимость» как теоретическому инструменту, позволяющему подчеркнуть как экономические аспекты [210] субразвития, так и политические процессы господства одних стран над другими, одних классов над другими в контексте зависимого положения страны. Вследствие этого мы выделили специфику утверждения капиталистического способа производства в социальных формациях, особой исторической чертой которых выступает зависимость.
С другой стороны, посредством критики понятия зависимости мы стремились продолжить традицию политической мысли: нет метафизического отношения зависимости одной страны от другой, одного государства от другого. Эти отношения становятся возможными конкретным образом через сеть интересов и насильственных воздействий, привязывающих одни социальные группы к другим, одни классы к другим. Раз это так, следует определить и объяснить способ, которым эти отношения устанавливаются в каждой из основных ситуаций зависимости, показав, как соотносятся Государство, Класс и Производство. В ходе дальнейшего анализа необходимо будет найти конкретные основания для таких интерпретаций.
Мы предприняли попытку охарактеризовать вышеуказанные отношения. Для этого мы показали, что в Латинской Америке можно выявить две основные ситуации отношений классов между собой, с государством и с производственной системой в контексте способа связи последней с мировым рынком и форм контроля над производством. В одном случае мы выделили специфику «анклавных экономик», в другом - национальный контроль над экспортной системой.
В дальнейшем мы попытались проследить ход исторических трансформаций этих основных ситуаций, когда они получают конкретное выражение в специфических социальных формациях. Мы стремились избежать двух нелепостей, которые часто вредят подобным интерпретациям: убеждения в механической [211] обусловленности внутренней, или национальной, социально- политической ситуации внешним господством и противоположной идеи, согласно которой всё сводится к исторической случайности. В самом деле, отношение зависимости, если речь идет о зависимых странах, или «субразвитии» не означает, что национальная история с неизбежностью обречена вновь и вновь попросту отражать происходящие на внешнем полюсе гегемонии изменения; но последние отнюдь не безразличны для возможной автономии национальной истории. Разумеется, существуют структурные связи, ограничивающие свободу действий, исходя из имеющейся в самой стране материальной базы производства и степени развития производительных сил, не говоря о способе их сочетания с политическими и юридическими отношениями внутри страны и со странами-гегемонами. Но в то же время эти связи воспроизводятся, преобразуются или разрываются посредством действий групп, классов, организаций и социальных движений зависимых стран. Поэтому существует собственная внутренняя динамика, которая и делает возможным данный «ход событий», без понимания которого нет никакой политической науки.
Исходя из различия между основными структурными возможностями, предоставляемыми анклавной ситуацией и ситуацией национального контроля над экспортной системой, мы попытались показать, как происходили определенные социальные, политические и экономические перемены в различных из рассмотренных нами странах.
Тем не менее в заключительных главах мы возвращаемся к общей теме структурных условий капиталистического развития в зависимых странах. Таким образом, мы характеризуем сегодняшние противоречия как с точки зрения влияния производственной организации современного промышленного сектора стран региона на всю национальную систему, так и с точки зрения отношений [212] классов и социальных групп между собой и с государством, начиная с момента формирования зависимо-индустриальной экономики.
Мы также стремились показать относительную самостоятельность, противоречивое сочетание и возможности сближения между экономической системой и политическим процессом. Мы постарались обратить внимание на то, что понимание нынешнего положения индустриализованных зависимых стран Латинской Америки требует анализа последствий того, что мы назвали «интернационализацией внутреннего рынка» - термином, характеризующим ситуацию растущего контроля над экономической системой зависимых стран со стороны международно-монополистических производственных систем.
Новизна этой гипотезы состоит не в признании наличия внешнего господства (этот процесс очевиден), а в характеристике той формы, которую он принимает, и новых, по сравнению с предшествующими ситуациями, воздействий этого отношения зависимости на классы и государство. Мы подчеркнули, что нынешняя ситуация зависимого развития не только выходит за пределы традиционного противопоставления понятий «развитие» и «зависимость», позволяя наращивать развитие и сохранять в преобразованном виде узы зависимости, но и политически опирается на иную систему союзов, чем та, что обеспечивала внешнюю гегемонию в прошлом. Уже не интересы экспортеров подчиняют себе интересы, связанные с внутренним рынком, и не сельские интересы противостоят городским, выражая тем самым определенный тип экономического господства. Напротив, специфика нынешней ситуации зависимости состоит в том, что «внешние интересы» все больше укореняются в секторе производства для внутреннего рынка (не отменяя, конечно, прежних форм господства) и вследствие этого опираются на политические союзы, находящие [213] поддержку среди городского населения. С другой стороны, формирование индустриальной экономики на периферии международной капиталистической системы сводит к минимуму проявления типично колониальной эксплуатации и нуждается в солидарности не только господствующих классов, но и всей совокупности связанных с современным капиталистическим производством социальных групп: наемных работников, техников, предпринимателей, бюрократов и так далее.
Мы также описали, как основные политические течения периода формирования и укрепления внутреннего рынка и национальной экономики (популизм и национализм) теряли свое содержание вследствие нового характера зависимости.
Наконец, мы постарались выяснить, до какого момента можно будет, несмотря на указанные трансформации, придерживаться идеи зависимости и станет ли необходимо заменить её идеей взаимозависимости. В этом аспекте была вновь проанализирована специфика структурной ситуации вместе с ситуацией политической. Было показано, что интересы власти и союзы, имеющие целью обеспечить гегемонию внутренних и внешних классовых групп и фракций, должны учитываться при объяснении ситуаций господства, поскольку их появление не являются простым и неотвратимым результатом роста дифференциации экономической системы. Конечно, существование «открытого рынка», невозможность завоевания зависимой экономикой рынков более развитых стран и непрерывная инкорпорация новых иностранных капиталов в форме высокоразвитой технологии (созданной для внутренних потребностей скорее зрелых, а не сравнительно отсталых, экономик) дают основную структурную картину экономических условий зависимости. Но сочетание их с политическими интересами, идеологиями и юридическими формами регламентации отношений между социальными группами [214] позволяют и теперь использовать концепцию «индустриальных экономик в зависимых обществах». Поэтому преодоление или сохранение зависимости, равно как и «структурных барьеров» для развития, зависят не столько от конкретно взятых экономических условий, сколько от изменения властных структур, позволяющего по-разному использовать эти «экономические условия». В этом смысле мы пытались предложить, какой могла бы быть оппозиция (реальная или потенциальная), которая придала бы индустриализованным зависимым странам Латинской Америки динамизм, и каковы были бы структурные возможности того или иного типа социального и политического движения.
Мы знаем, что конкретный ход истории, хотя он и определяется существующими условиями, в значительной мере зависит от «отваги» тех, кто решается действовать, исходя из исторически значимых целей. Поэтому мы не предпринимаем претенциозных попыток теоретически определить возможный ход будущих событий. Он будет зависеть не столько от теоретических предвидений, сколько от коллективного действия, направляемого политической волей людей - единственным, что может обратить в реальность то, что в структурном отношении представляется маловероятным. [215]
[1] Экономическая комиссия для Латинской Америки, или ЭКЛА, входит в систему ООН. Экономисты ЭКЛА предложили парадигму анализа развития, которая стала наиболее влиятельной теорией в общественных науках Латинской Америки с начала 50-х годов.
2 Выражение, которое Альберт Хиршман позаимствовал у Кьеркегора. - См. Albert Hirschman. A Bias for Hope. New Haven, Yale University Press, 1971, стр. 27.
3 В случае анклавных экономик нужно проводить различия между ситуациями, когда иностранные компании устанавливают контроль над предприятиями, созданными и развивавшимися местными предпринимателями (например, добыча меди в Чили), и иностранными инвестициями. Эти две формы приводят к различным последствиям в том, что касается образования, роли и политического влияние общественных классов.
4 Этот процесс, будучи сравнительно новым, не мог быть исследован в классических работах о капитализме. Некоторые авторы предвидели его применительно к царской России. Но развитие России происходило в совершенно ином международном экономическом контексте.
* Сторонники теории зависимости (teoria de la dependencia) – Прим. ред.
5 О необходимости дополнить рост экспортного сектора экономики индустриализацией как средством решения проблем, порождённых депрессией мирового рынка, см.: Raúl Prebish. El desarollo económico de la América Latina y algunos de sus principales problemas. - Boletín Económico de America Latina, vol. VII, 1962, p. 1-24.
6 Об условиях развития Аргентины см.: Benjamin Hopenhayn Estancamiento e inestabilidad: el caso argentino en la etapa de sustitución forzosa de importaciones. - El Trimestre Económico, México. 1965, № 125 (enero-marzo), p. 126-139.
7 Ещё одной альтернативой могло бы стать увеличение дохода на душу населения в первичном производстве, чтобы таким образом компенсировать тенденцию к ухудщению условий обмена. См.: Prebish, op. cit., p. 6.
8 См.: Auge e declínio do processo de substituiçäo de importaçöes no Brasil. - Boletim Econômico de América Latina, vol. IX, 1964, p. 1‑62.
9 См.: Celso Frutado, Desenvolvimento e Subdesenvolvimento. Rio de Janeiro, Editôra Fundo de Cultura, 1961 (особенно глава 5).
* Десарольизм — теоретическое течение, преобладавшее в Латинской Америке после второй мировой войны. Ориентировалось на эволюционный путь преодоления слаборазвитости. Отражало взгляды националистически настроенной буржуазии и леворадикальной интеллигенции. - Прим. ред.
10 См.: CEPAL. El Desarollo Social de la América Latina en la Postguerra. Buenos Aires, Solar/Hachette, 1963, где отстаивается гипотеза гибкости традиционных структур.
11 Этот вариант анализа, делающий упор на переход от традиционного общества к современному, в специфическом преломлении Латинской Америки, появляется в таких работах как: R. Redfield, The Folk Culture of Yucatan, Chicago, University of Chicago Press, 1940, и позже, с чисто социологической ориентацией: B. Hoselitz, Sociological Factors in Economic Development. Glencoe, The Free Press, 1960; по поводу Латинской Америки тот же автор опубликовал «Economic Growth in Latin America». - Contributions to the First International Conference in Economic History, Estocolmo, The Hague, Mouton&Co., 1960. Среди латиноамериканских авторов можно выделить: Gino Germani. Política y Sociedad en una Época de Transición, Buenos Aires, Paidós, 1962. Важно отметить, что влияние таких книг как Talcott Parsons. The Social System, Glencoe, The Free Press, 1951 или Robert K. Merton. Social Theory and Social Structure, Glencoe, The Free Press, 1949 оказалось решающим в теоретическом обосновании данного типа анализа развития. С другой стороны, Daniel Lernel (The Passing of Traditional Society: Modernizing The Middle East, Glencoe, The Free Press, 1958), рассмотрел традиционализм и современность не в плане развития, а в свете социальных изменений. Другие авторы сделали упор на психосоциальные аспекты перехода от традиционализма к современности, например: Everett Hagen. On the Theory of Social Change, Homewood, Dorsey Press, 1962; David McClelland. The Achieving Society, Princeton, Van Nostrand, 1961.
12 Понятие структурного дуализма в этом контексте встречается, например: Jacques Lambert. Le Brésil: Structure Sociale et Institutions Politiques, Paris, 1953; Albert O. Hirschman. The Strategy of Economic Development, Yale, Yale University Press, 1958.
13 См., например: Peter Heintz, Análisis Contextual de los Países Latinoamericanos, Berkeley, служебное издание.
14 См., в частности, W. W. Rostow, The Stages of Economic Growth, A Non-Communist Manifest, Cambridge, Cambridge University Press, 1962; Wilbert Moore, Economy and Society, Nova York, Doubleday Co., 1955; Kerr, Dunlop e.a. Industrialism and Industrial Man, Londres, Heinemann, 1962.
15 Анализ этой точки зрения см.: F. H. Cardoso, Empresário Industrial e Desenvolvimento Econômico, Säo Paulo, Difusäo Européia do Livro, 1964 (главы 1 и 2).
16 По этому поводу см.: Alain Touraine. Industrialisation et conscienca ouvrière à Säo Paulo (в книге: «Sociologie du travail», 1961)
17 В рамках тема и задач данной работы нет возможности и необходимости подробно обсуждать период колонизации.
18 Следует вспомнить о восстании 1835 года в штате Риу-Гранди-ду-Сул, в котором животноводы-производители вяленого мяса юга Бразилии выступили против центральных властей Империи, а также борьбу между провинциями и Буэнос-Айресом в Аргентине.
19 Эти расхождения, которые никогда не превращаются в принципиальный конфликт, смягчаются, когда на политическую сцену выходят так называемые «народные слои», которые теоретически могли бы угрожать установившимся порядкам.
20 Как было объяснено выше, этот тип производства основывался на непосредственном формировании капитала, единственное обстоятельство, при котором было возможно развивать национально управляемую экономику. См. Celso Furtado, Development and stagnation in Latin America: a Structural Approach. New Hawen, Connecticut, Yale University, 1965.
21 Следует помнить, что внутренней основой роста были возможности для прямого увеличения капиталов за счёт имевшихся в наличии факторов производства (земли и рабочей силы).
22 В этом контексте концепция «буржуазии» приобретает значение, исторически отличное от концепции «европейской буржуазии». Среди прочего потому, что роль города как основы политической власти и как центра экономической деятельности не была одинаковой в этих двух случаях. Здесь мы используем данную концепцию для того, чтобы выделить категории «капиталистических производителей» или «капиталистических предпринимателей» (большей частью связанных с сельским хозяйством) в противовес концепции «сельских господ», «феодальных групп» или «помещичьей олигархии». Последняя, как мы видели, сыграла важную роль в этих странах, но всегда в подчинении сектору капиталистов-предпринимателей. Но и здесь следует признать, что понятия «помещичества» или «феодализма» также далеко не адекватны реалиям этих стран.
23 Естественно, что все описанные ситуации не определяются теоретическими вероятностями выбора из двух вариантов, как это было бы при формальном анализе, ибо в этом случае «типология» была бы весьма неполной. Это — скорее формальное описание реально сложившихся исторических ситуаций.
24 Иными словами, расширение потребления, которое играет значительную роль в становлении внутреннего рынка, ограничено потреблением самих производителей, которые всё больше превращаются в капиталистов. С другой стороны, с этим связано также становление новых городских центров, то есть, новых рынков, вызванное капитализацией сельского хозяйства и, как следствие, распадом имений (асьенд).
25 Мы используем выражение «землевладельцы с низкой производительностью труда», характеризуя латифундистов, не связанных с экспортной экономикой.
26 Подробнее о боливийской революции см.: Richard W. Patch. Bolivia: U.S. Assistance in a revolutionary setting. - R. N. Adams, O. Lewis. Social changes in Latin America today. New York, Harper&Brathers, 1960, p. 108.
27 См. подробно об аграрной реформе и боливийской революции: Flavio Machicado Saravia. Ensayo critico sobre la reforma agraria. Una interpretacion teorica del caso boliviano. Santigo de Chile. Facultad de ciencias economicas. Universidad de Cile, 1966 (Tesis mimeografiada).
28 Социологический анализ ситуации в Центральной Америке приводится в работе: E. Torres Rivas. Posibilidades y modalidades del desarrollo en Centroamérica. Santiago de Chile: ILPES, 1967. Различные аспекты, связанные с экономическим развитием изложены в монографии C. M. Castillo. Growth and Integration in Central America. New York: Praeger, 1966.
29 Maria da Conceiçäo Taverwes, Auge y declinación del proceso de sustitución de importaciones en el Brasil. - Boletín Económico de América Latina, vol. 9, núm. 1, 1964.
30 На страницах, где идёт речь о страновых особенностях, автор отдаёт предпочтение государствам, отчётливо отражающим наиболее характерные черты процесса индустриализации либо предложившим неординарные варианты развития.
31 По поводу особенностей этого процесса см.: Gino Germani, Política y sociedad en una época de transición. De la sociedad tradicional a la sociedad de masas. Buenos Aires, Paidós, 1962; а также: Di Tella. El sistema político argentino y la clase obrera. Buenos Aires, Eudeba, 1964.
32 См.: Carlos Lessa. Dos experiencias de política económica: Brasil-Chile (una tentativa de confrontación). - El Trimestre Económico, vol. XXXIV, núm. 135, 1967, pp. 445-487.
33 См.: Fernando H. Cardoso, Emresário Industrial e desenvolvimento econômico no Brasil, op. cit.
34 Altimir, Santamaría y Sourrouille. Los instrumentos de promoción industrial en la posguerra. - Desarollo Económico, Buenos Aires, vols 21-25, 1966-1967.
35 См.: Pablo González Casanova. La democracia en México. México, Ediciones Era, 1965.
36 Estudio Económico de CEPAL, 1966.
37 Santiago Macario, Proteccionismo e industrialización en América Latina, documento mimeográfico presentado al Segundo Curso Regional de Política Comercial, Santiago de Chile, 1967.
38 Это объясняет подвижность местных предпринимательских секторов. См. об этом: Luciano Martins, Formaçäo do Empresariado no Brasil. - Revista do Instituto de Ciencias Sociais, vol. III, núm. 2.
39 Maria de Concieçäo Tavares. Substituçäo de importaçoes e desenvolvimento econômico na Améric Latina. - Dados, Río de Janeiro, ano I, núm. 1, pp. 115-140.
40 См. описание этих последствий данного типа индустриализации для структуры занятости и растущей маргинализации населения в: Cardoso y Reyna, Industrialización, estructura ocupacional y estratificación social en América Latina, Santiago de Chile, ILPES, 1966.
41 CEPAL. El financiamiento externo de América Latina. N. York. Naciones Unidas, 1964, pp. 225-238. Уместно отметить, что в 1950 году на 300 с небольшим фирм приходился 91% всех прямых инвестиций США в Латинской Америке (p. 238).
Дата: 2019-03-05, просмотров: 237.