Существование значительного «буржуазного» сектора в обществах, экономика которых была организована на основе национального контроля в производственной системе, ориентированной на экспорт, является их отличительной чертой. Действительно, как мы указывали, в обществе такого типа главенствующий союз, который обеспечил формирование национального государства (сумев создать не только производственную систему, но и узаконенный общественный порядок), основывался на динамизме капиталистического сектора, который организовал производство, часть торговли и в некоторых странах внутреннее финансирование экономики. Конечно, для того чтобы установить национальный порядок, капиталистический сектор должен был опереться на сложную систему союзов с латифундистами, хозяйство которых отличалось низкой производительностью труда, и с военно-бюрократическими сословиями. При этом нельзя забывать о том, что условием его гегемонии была способность тем или иным способом выстраивать связь с внешним миром. Именно в странах этого типа возникла буржуазия национального толка22.

    Наличие сектора предпринимателей-капиталистов и формы их дифференциации (вместе с особыми системами союзов, установленных с политическими силами, которые представляли структуру асьенды) являются именно теми условиями, которые создают особые структурные возможности в переходный период.

    Кризис этой политической системы, ускоренный давлением новых социальных групп, порожденных динамизмом самой экспортной системы, был различным в зависимости от интенсивности и формы, в которой одновременно действовали два процесса. Особые модификации господства укреплялись, чтобы расчистить [93] дорогу экспортной системе, а по мере дифференциации национальной производственной системы постепенно складывалась индустриально-городская экономика и развивались новые сектора в рамках самой экспортной экономики.

    Исходя из этого, можно говорить по крайней мере о двух конкретных ситуациях, связанных с формированием механизма господства в этих странах:

1. В некоторых случаях - или в определенные периоды - один из «торгово-экспортных» секторов создал финансовую систему, использовал все необходимые условия для монополизации внешних отношений (таможенный контроль или стратегические позиции по отношению к внешнему рынку) и смог таким образом навязать свое господство всей нации и, что особенно важно, другим производственным группам. В этих обстоятельствах сложились самые благоприятные условия для того, чтобы внутреннее господство стало выражением классовой ситуации, когда господствующей силой экспортной системы становится буржуазия, навязывающая другой части господствующей элиты свой особый порядок. При этом проявляется своего рода «классовая солидарность», в рамках которой она поддерживает интересы (хотя и не уничтожает противоречия) остальных групп, составляющих «господствующий класс»: провинциальной буржуазии, латифундистов, связанных с ними бюрократических слоев и т. д., свидетельством чему является, например, господство буэнос-айресской буржуазии в Аргентине.

2. В других случаях не удалось достичь такой «классовой солидарности», необходимой для того, чтобы доминирующий сектор мог выступать в качестве бесспорного представителя самой господствующей системы. Тогда конфедерация олигархий выражает привычную форму господства: отсутствие ярко выраженного гегемона внутри господствующего класса принуждает к [94] неформальному согласию между различными фракциями агроэкспортёров. Последние, хотя и не устанавливают очередности в доступе к власти (поскольку определенный сектор может иметь достаточно сил для формального контроля за ключевым механизмом власти), обозначают четкие рамки для сфер влияния внутри государства, защищая таким образом автономию провинциальных центров власти. В этой ситуации, при очевидной конфронтации между экспортно-капиталистическими фракциями господствующего класса, прочие компоненты власти усиливаются. Национальное или региональное господство обеспечивается только за счет более активного участия латифундистов, местной буржуазии и даже Связанных с ними военных и бюрократических сословий. Поэтому в подобных ситуациях, в отличие от предыдущей, видимость чисто олигархическо-латифундистского господства наиболее очевидна. Она скрывала буржуазно-капиталистический характер господствующей системы (как, например, в Бразилии до 1930 года).

    В особых и крайних случаях эти две ситуации могут предстать в более обнаженном виде. Первая, когда достигнута реальная «классовая монополия» в системе господства из-за слабости многих фракций, входящих в главенствующий союз. В этом случае выделяется сектор экспортеров в роли своего рода доминирующего класса, который затмевает своей экспансией прочие сектора или устанавливает с ними отношения явного диктата, а не союза. Однако в Латинской Америке такая ситуация сложилась именно в странах со слабой экономикой, и по этой причине указанная «классовая монополия» не являлась выражением сильной буржуазии, а скорее сектора агроэкспортёров, контролируемого теми же самыми социальными группами, которые удерживали собственность на землю. Таким образом, в одной и той же группе проявлялись характерные черты олигархически-латифундистких [95] слоев и секторов капиталистов-экспортёров как это произошло в наглядной форме в Центральной Америке. Кроме того, там растущее подчинение экономики анклавной системе лишило национальные сектора возможности проводить собственную политику.

    Во второй ситуации (конфронтация в соперничестве за гегемонию между различными секторами господствующего класса) также удалось прийти к «положению равновесия», при котором наблюдается уже не консенсусное, а формальное внутреннее разделение сфер влияния. В этом случае нация представлена государством в основном для внешних целей. Внутри страны административные кадры противоборствующих «партий» превращаются в бюрократию различных сегментов государства, делящих по отраслевому или региональному принципу сферы влияния внутри государственного аппарата, который действует в рамках всей нации. Стоит указать, что такая ситуация сложилась в Латинской Америке не только в странах, где борьба за национальную гегемонию привела к созданию союза, в котором олигархическо-латифундистские слои имели значительный вес (либеральная и консервативная партии в Колумбии), но и в странах, которые уже приступили к «модернизации» своей экономики в XIX веке, например, в Уругвае. В равновесии, достигнутом в этой стране, можно обнаружить две формы господства. Одна из них, представленная Партией Колорадо, характеризуется активной ролью фракции капиталистов-экспортеров. Она приближается к первому из рассмотренных сценариев, когда возникает «классовая ситуация» при гегемонии уже явно буржуазной группы.

    С другой стороны, степень диверсификации национальной производственной системы, как уже указывалось, также обусловливала интересующие нас формы перехода. Глядя на проблему чисто экономической точки зрения, можно отметить три ситуации, [96] которые оказали различное влияние на становление новых социальных групп и на укрепление ранее рассмотренных механизмов господства. Действительно, если принимать во внимание два значимых обстоятельства (наличие или отсутствие параллельных секторов экспортеров и дифференциацию экономики, производящей товары для внутреннего пользования), можно было бы утверждать, что в странах с национальным контролем в системе производства имели место следующие случаи:

1. Экспортная система была монопродуктивной, а дифференциация производственной системы посредством поставок товаров на внутренний рынок не была реализована (как в Центральной Америке).

2. При более или менее диверсифицированной системе экспорта возникают тем не менее секторы, производящие для внутреннего рынка (как в Уругвае и Аргентине до бума зерновых).

3. Экспортная система диверсифицировалась, выдвигая параллельные фракции экспортеров и, кроме того, способствуя созданию производственного сектора, ориентированного на внутренний рынок (как в Бразилии)23.

    Тем не менее в нашем анализе эта информация не является решающей для трактования структурных возможностей социальных перемен, понимая под этим «экономистский» взгляд на общество. Действительно значимое обстоятельство для нашей интерпретации - знание того, как сложилась система господства в Данных экономических условиях. А это становится очевидным, если учитывать, что существование или несуществование параллельных фракций экспортеров могло стать результатом господства, достигнутого одним классовым сектором, который навязал свой контроль всей остальной системе, либо результатом «конфедерации» фракций экспортеров, контролирующих совместно производственную систему. [97]

    Существование или несуществование параллельных фракций экспортёров — независимо от того, кто осуществляет контроль за ними — влияет на процесс внутренней дифференциации экономики через различные формы, которые принимает общественное разделение труда. Это в свою очередь обуславливает структурирование не только внутреннего рынка, но также и новых социальных групп. А при социологическом объяснении это сразу же выдвигает на передний план проблему экономической детерминации экспортной системы. Стоит отметить также, что эти социальные группы не только являются механическим результатом «экономической структуры», но и стремятся развивать или модифицировать её как средство насаждения или сохранения особой формы господства.

    Таким образом, именно общественно-исторические причины создали возможности для того, чтобы господствующая группа экспортёров смогла контролировать национальную производственную систему, насаждая монопроизводство, или, напротив, вынуждена была вступить в союз с другими группами экспортёров регионального масштаба. Эта альтернатива связана с историческим процессов становления национального рынка. Очевидно, что навязывать господство одной группы экспортёров было легче в малых странах, где нации-государства могли возникнуть в результате действий однородной доминирующей социально-экономической группы. Иное дело — крупные страны, где рамки национальной производственной системы должны были устанавливаться в зависимости от региональных союзов. Однако в общем, можно утверждать, что имеется тенденция, скрытая или явная, выражаемая доминирующей группой агроэкспортёров. Она ведёт к насаждению монополистической формы посредством режима монопроизводства, которое гарантировало бы этой группе почти безграничный политический контроль. [98]

    Способствовала ли экспортная система изначально или нет формированию производственного сектора для внутреннего рынка, с экономической точки зрения, объясняется масштабами этой системы. Диверсифицированная экспортная экономика, то есть такая, которая достигла определенного развития за счет создания параллельных экспортных центров, неизбежно благоприятствовала становлению производственных секторов, ориентированных на внутренний рынок. И в самом деле, производство, направленное на внутренний рынок, на переходном этапе от экспортной экономики является только лишь выражением функции роста этой экономики. Она подталкивает внутренний спрос, так как для ее расширения, конечно же, требуется сельскохозяйственная отрасль, напрямую связанная с ее деятельностью, а также потому, что усложнение экспортного производства приводит к появлению слоев населения с определенной покупательной способностью. Но стоит уточнить: этот внутренний спрос приобретает значительные масштабы не в прямой связи с количеством рабочей силы, используемой в сельском производстве (у нее явно низкая потребительская способность), а в связи с прогрессом общественного разделения труда, связанного в свою очередь со степенью капиталистического развития сельскохозяйственного производства24.

    Поскольку это развитие требует определенной специализации асьенд, оно разрушает традиционные формы организации труда (в соответствии с ними асьенда была самообеспечивающейся экономической единицей) и способствует развитию в городских центрах необходимой хозяйственной деятельности, ориентируясь уже на более широкий рынок. Так, с появлением ростков внутреннего рынка возникают или развиваются в городах новые социальные группы: ремесленники, мелкие торговцы, профессиональные кадры и слои, связанные со сферой услуг (транспорт, [99] банки, образование, коммунальные службы и т. д.).

    В привязке к этому рынку создаются первые индустриальные центры и, следовательно, возникают как городская буржуазия, так и рабочие слои. Так, первоначально промышленно-городские социальные группы складываются в результате расширения экспортного сектора. При этом не возникают противоречия между их экономическими интересами. Напротив, сами эти группы становятся своего рода дополнением указанного сектора.

    Эти структурно-исторические условия объясняют, как мы указывали, механизм становления промышленно-городского сектора и степень внутренней социальной дифференциации, вызванной экспансией экспортной экономики. Однако динамика этих сил зависит от внутреннего единства либо дифференциации групп агроэкспортёров и союзов между некоторыми из этих групп и нарождающимися социальными слоями. Действительно, в странах, где было достигнуто единство между господствующими группами и стала возможной ситуация, направленная на монополию власти, кризис системы олигархического господства не имел таких же последствий, как в странах, где такое единство не было достигнуто и где стало возможным применить новую схему политического лидерства на основе союза между негегемонистскими секторами агроэкспортёров и нарождающимися социальными группами. Точно так же расширение политической схемы было достигнуто быстрее в странах, где новые социальные группы сумели воспользоваться своим участием в делах государств через коалицию с той или иной фракцией олигархов-экспортеров, создав себе экономическую базу существования посредством политики, поощряющей государственные инвестиции.

    Далее будут кратко охарактеризованы некоторые типичные траектории перехода, то есть попытки вхождения средних классов в союзы власти, принимая во внимание указанные выше обусловливающие структурные факторы. [100]

а) Инкорпорация средних слоев в гегемонию буржуазии экспортного сектора (Аргентина)

    Как уже говорилось, развитие агроэкспортного сектора в Аргентине означало, с одной стороны, некоторую дифференциацию национальной экономики и, в частности, стимулировало становление средних слоев, таких, как государственные чиновники (гражданские и военные), профессиональные кадры, группы, связанные с управлением экспортными предприятиями. Получили развитие некоторые производства и услуги, ориентированные на внутренний рынок. С другой стороны, это развитие способствовало подчинению прежних форм хозяйственной деятельности агроэкспортному сектору, в частности, провинциальной буржуазии и землевладельцев, ведущих хозяйство с низкой производительностью труда25. Сочленение различных групп могло возникнуть под «зонтом» гегемонии агроэкспортного сектора в той мере, в какой этому сектору удавалось представить через госаппарат свое господство как выражение единства всех господствующих слоев.

    В ходе политического процесса между 1893 и 1905 годами, в ходе революционных экспериментов Радикальной партии появляются новые группы (указанные ранее), которые добиваются «политического признания» посредством Закона Саенса Пеньи (1912 год).

    При Иригойене радикалы приходят к власти и устанавливают систему союзов, благоприятствующую региональным агроэкспортёрам и городским промышленникам. Эти позиции они завоевали в значительной мере благодаря тому, что впервые сумели [101] мобилизовать на выборах в свою поддержку широкие слои среднего класса и городского населения. Однако гегемон агроэкспортной системы, владельцы скота и пашен, представляя собой квазимонополистическую группу, имели достаточно сил для ответной реакции. Когда последствия экономического кризиса 1918 года стали угрожать успеху правительства радикалов, представители агроэкспортного сектора начали действовать. Они воспользовались социальными выступлениями, характерными для «нового времени», которые пугали и, казалось, угрожали всем господствующим классам (Кордовская реформа; рабочие забастовки, при том, что Иригойен имел поддержку масс, но не контролировал профсоюзы). И воспользовались для того, чтобы предложить сектору национальной сельской буржуазии, который поддерживал Иригойена, и городской непопулистской буржуазии новую и менее резкую схему перехода. Она была применена при Альвеаре, который согласился с представительством радикалов без персоналистских и популистских наклонностей, но отверг модель широкого политического участия. Социальные и экономические группы, присоединившиеся к новому пакту, распределились следующим образом. Значительная роль принадлежала тем, кто действовал на национальном уровне, представляя внешние интересы, особенно английские (которые связывали как аргентинское государство, так и национальную экономику с внешним миром). Национальная буржуазия, связанная с экспортом, вновь обрела главенствующую роль и вошла в правительство напрямую или через подставных лиц. Конечно, успеху этого контрнаступления способствовал главный экономический фактор - благополучие экспортной системы. Средние классы и городская буржуазия не видели смысла в том, чтобы подвергать себя риску ради политики, которая сделает их независимыми от буржуазии агроэкспортного сектора, пока прежняя экспортная система работала [102] удовлетворительно.

    В любом случае важно, что Иригойен попытался создать основы для такой независимости: учредил государственную нефтяную компанию «Ясимиентос Петролиферос Фискалес», предпринял попытку национализации железных дорог и воспользовался благоприятными последствиями первой мировой войны для расширения текстильной и металлургической промышленности. Возвращение Иригойена в 1928 году после «альвеароской паузы», как и раньше, основывалось на альянсе между радикалами и частью господствующих региональных групп, яркими представителями которых была винодельческая буржуазия из Мендосы и Сан-Хуана. Однако внутреннее единство агроэкспортной системы снова помешало попытке создания союза, предпринятой правительством Иригойена. Это было связано также со слабостью самой правительственной коалиции, подорванной тем, что правящему радикализму не удалось установить контроль в рабочем движении, которое стало представлять политическую угрозу и уже не довольствовалось экономическим договором, достигнутым благодаря политике, способствующей развитию внутреннего рынка (то есть, буржуазии). После государственного переворота Урибуру союз «консерваторов», «антиперсоналистов» и «независимых социалистов» снова будет своеобразным выражением «перехода». Система власти открыта для модернизации (независимые социалисты Де Томассо и Пинедо вносят технократическое содержание в правительственную политику), но отвергает союз с новыми группами, когда они начинают действовать под давлением масс. Режим защищается, прибегая к помощи военных и «патриотическому подлогу». И так до следующей фазы, когда к давлению средних слоев добавляется давление масс (перонизм). [103]

б) Инкорпорация традиционных средних слоев и кризис буржуазно-олигархического господства (Бразилия)

    Особенности переходного периода в Бразилии коренятся в слабости ее классовой структуры. Действительно, модернизация экспорториентированной экономики находит свое политическое проявление прежде всего в аболиционистских процессах, а затем - в крушении Империи. Последняя выступала в качестве гаранта - и не только символического, но и наиболее эффективного - соблюдения всего спектра региональных интересов, которые зижделись на рабовладельческой экономике и патримониалистской системе господства. В хитросплетениях борьбы региональных альянсов вплоть до 60‑х годов XIX в. политически доминировали интересы сахарной олигархии Северо-Востока и кофейной олигархии центральных регионов страны (Минас, провинция Рио‑де‑Жанейро и часть Сан‑Пауло в долине р. Параиба). Однако при этом соблюдались, хотя и не без конфликтов, местнические интересы рабовладельцев и латифундистов как южных, так и в особенности северо-восточных регионов страны, а также тех провинций, которые располагались недалеко от центра власти. Империя положила начало возникновению важного в социальном отношении слоя бюрократии, находившегося на правом политическом фланге, слоя, посредством которого (и благодаря носившей посреднический характер власти императора) сохранялась локальная «сеньориальная» автономия и одновременно исключался распад национального государства, которое заботилось о «всеобщем интересе», т. е. о преобладании сахарно-кофейной олигархии при условии соблюдения и поддержания интересов местных центров власти.

    В подобной ситуации «господство олигархии» приобретало [104] эффективный характер и получало реальное политическое воплощение, хотя и не теряло при этом интереса к политическим сделкам, которые всегда представлялись как совершавшиеся во имя интересов национального государства в целом.

    Политическая система функционировала именно в такой форме, так как, несмотря на ярко выраженный элитарный характер системы господства, формальные политические связи между двумя партиями - либеральной и консервативной - способствовали зарождению обновленного политического мышления, формировавшегося под европейским или североамериканским влиянием внутри тех групп, которые и сами принадлежали к той же господствующей олигархии. Было бы ошибкой недооценивать политическое значение этих «обновленных течений», считая их оторванными от национальной действительности и ссылаясь при этом на то, что последняя базировалась на эксплуатации рабов. Напротив, перемены в системе политического контроля были в большой степени обусловлены действиями сил, вызревших в лоне «олигархии» и противостоявших этой системе.

    Уточним это наше соображение. Кристаллизация буржуазной социальной структуры капиталистического общества впервые происходит в наиболее отчетливой форме внутри агроэкспортной системы, когда производители кофе из Сан‑Пауло начинают (с 70‑х годов) заменять труд рабов рабочей силой иммигрантов. Новая реальность нашла свое выражение в разложении рабовладельческой системы, а затем в падении Империи в 1889 году (именно в это время формируется Республиканская партия). Таким же образом присоединение к фазендейрос некоторых групп так называемого «традиционного городского среднего класса» демонстрирует появление новых форм социального и политического поведения. На деле в плантационной экономике рабовладельческого типа процессы социальной дифференциации должны были носить [105] - и носили - ограниченный характер. Конечно же, изменения, происходившие в кофейной экономике в результате привлечения вольнонаемных работников, свидетельствовали о растущем процессе общественного разделения труда и об укреплении экономики городов. Но этот процесс не принес крупных перемен в социальной стратификации вплоть до начала XX в. Однако давление «новых социальных групп» имело место уже с момента отмены рабства (1888 год) и провозглашения Республики (1889 год). В действительности на начальном этапе эти группы оформляются на базе семейств и отдельных людей, которые, хотя и сформировались внутри традиционных олигархических страт, играли в них все же второстепенную роль. Они принадлежали к гражданской, а в большей степени к военной бюрократии (которая, в свою очередь, усилилась после Парагвайской войны 1865- 1870 годах) либо играли ту же второстепенную роль на властном уровне общенационального масштаба - таков пример адвокатов, депутатов, провинциальных деятелей или начальства из малозначимых в экономическом отношении районов. В ходе борьбы за отмену рабства и за установление Республики данные слои, которые только очень приблизительно могут быть названы «средними», присоединились к производителям кофе из Сан‑Пауло и южных регионов, не использовавшим рабскую рабочую силу, с целью отстранить «имперскую олигархию». На первом этапе, когда президент Флориану Пейшоту начал проводить свой курс (речь идет о начале 90‑х годов XIX в., периоде выступлений и мятежей монархической реакции) и когда присутствие «новых групп» стало очевидным, антиолигархическое движение стало радикализироваться. Затем после введения Конституцией 1891 года принципа федеративной республики эти радикалистские тенденции были заглушены. Система местных альянсов заняла тем самым подчиненное положение по отношению к капиталистически [106] ориентированным агроэкспортным группам Юга и Центра, а также других регионов; сюда вошли и владельцы малопродуктивных латифундий. Эти последние, будучи весьма многочисленными, имели значительный вес и придавали всей системе господства в ее совокупности традиционно-олигархический облик в чистом виде. И это несмотря на то, что реальный контроль над государством находился с конца XIX в. в руках капиталистически ориентированных производителей и экспортеров Юга и Центра, а не в руках тех «полковников», которые контролировали низкопродуктивные латифундии.

    Медленный процесс дифференциации, шедший в недрах экономики городов и получивший импульс в годы второй мировой войны, добавил новых действующих лиц к уже упоминавшейся антиолигархической оппозиции. Новый смысл ей стали придавать теперь городские слои, а именно люди свободных профессий, чиновники, служащие и в том числе рабочие. Вместе с тем даже в 20 — 30‑е годы XX в. городские движения протеста, воплотившиеся по преимуществу в движении молодых военных, будут отличаться тем, что их поведение и идеология по- прежнему основываются на ценностях «сословного заговора» (или идее «общественной функции», воплощаемой в военных). Это не может быть объяснено ни чем иным, кроме как их органической связью с предшествующим этапом борьбы против олигархии, борьбы, зародившейся в маргинальных и разлагавшихся в экономическом отношении группах внутри самих же региональных олигархий, рвавшихся к власти, не имея на то серьезной экономической базы.

    Кризис олигархического господства в полной мере выявился в ходе революции 1930 года, продемонстрировав неустойчивый характер складывавшейся в среде господствующих классов системы региональных альянсов. Эрозия политической системы [107] подобного рода началась с соперничества между самими олигархическими группировками за контроль над государственной властью. Расширение диапазона политических альянсов, практиковавшееся некоторыми региональными господствующими группами с целью укрепления своих позиций перед лицом олигархических союзов, действовавших в масштабах всего государства, способствовало вступлению на политическую арену новых городских слоев. Та система господства, частичное разложение которой началось с 1930 году, представляла собой альянс различных олигархий, исключавший присутствие таких новых групп, как городские и народные слои. Эти группы, выдвинувшись на политическую авансцену, сразу же занимают враждебную позицию по отношению к главному звену старого альянса - кофейной олигархии Сан‑Пауло и Минас‑Жерайса - и достигают нового соглашения по установлению контроля над государственной властью.

    Действительно, Варгас и Либеральный альянс символизируют подобную коалицию, направленную против кофейной олигархии, занимавшей ключевые позиции, хотя и ослабленные кризисом 1929 года. Этот союз вобрал в себя требования таких региональных группировок, как скотоводы Юга и производители сахара Северо-Востока, а также так называемых «городских средних слоев». С самого начала этой новой коалиции противостояли, хотя и безрезультатно, старые влиятельные группировки господствующих классов, ныне пребывавшие в политической изоляции и ослабленные в экономическом отношении.

    В дальнейшем политика Варгаса была направлена на создание новой экономической основы, которая укрепила городскую буржуазию и интегрировала городские средние слои и некоторые ограниченные сектора городских народных слоев, не подорвав при этом экономических позиций агроэкспортных группировок. [108] Более того, через несколько лет Варгас, стремясь создать новый общенациональный альянс, в руках которого находилась бы государственная власть и который, хотя и оставлял в стороне крестьянство, постепенно вовлекал бы народные массы города, сделал попытку вновь заручиться поддержкой тех господствующих групп, включая производителей кофе, которые действовали на предыдущем этапе. Посредством крупных государственных инвестиций в инфраструктуру, а также расширения контроля правительства над всеми регионами подобная политика обеспечила сохранение уже достигнутого уровня занятости и, следовательно, внутреннего рынка и национальной индустрии.

    Старый буржуазно-олигархический альянс, отражавший интересы региональных экспорториентированных секторов, был заменен политикой, воплощавшей в себе центростремительные тенденции, политикой, которая, хотя и принимала во внимание интересы локальных агроэкспортных групп, в то же время была направлена на формирование такой экономической базы в городах, которая была бы достаточной для того, чтобы расчистить дорогу промышленной и торговой буржуазии. С другой стороны, в противовес последней складывались бы такие социальные силы, как новый средний класс и народные и рабочие сектора.

в) Инкорпорация среднего класса в коалицию власти (Уругвай)

    Экономическая структура Уругвая носила экспорториентированный характер. В ее лоне сформировались по крайней мере две значительные группы: скотоводы‑асендадос, реально контролировавшие производственную структуру, и торговцы, которые напрямую были связаны с экспортной деятельностью. Связи между этими секторами были столь тесными, что они не [109] могли не приобрести постоянного характера.

    Торговцы, превратившиеся в скотоводов, и скотоводы, превратившиеся в торговцев, — этот феномен знаменовал собой не исключение из правил, а обычное явление. Эти превращения не обязательно означали отсутствие борьбы, зачастую приобретавшей политический характер. Сами эти взаимосвязи придавали импульс стремлению скотоводов в большей степени контролировать торговлю; торговцы же в свою очередь завладевали производством.

    Структура традиционных партий Бланко и Колорадо в немалой степени определялась рассмотренным феноменом; обе партии по преимуществу состояли из схожих группировок, отличия же коренились в политическом весе каждой из них. В партии Бланко скотоводы играли большую, чем торговцы, роль. Напротив, в партии Колорадо это соотношение меняется в зеркальном отражении. Даже превалирующая ориентация партии Бланко «вовнутрь», а Колорадо «вовне» на деле, как уже неоднократно отмечалось, не свидетельствовала об их стремлении изменить общую направленность преобладавшей экономической деятельности. Напротив, если партия Бланко, поддерживая экспортную ориентированность экономики, защищала ее производительный сектор (животноводческую ферму), то Колорадо в большей степени заботилась о коммерции и в силу этого была более заинтересована в развитии внешних связей. Следствием подобного столкновения интересов стали частые политические кризисы, конец которым положило военное правительство Латорре (1876‑1880 гг.), при котором возникают предпосылки для создания более устойчивого политического альянса между двумя партиями.

    В правительстве Латорре сменяют друг друга политические персонажи (но, конечно же, не первые лица) как из партии Колорадо, так и из Бланко. В период его правления экономические [110] интересы получают свое выражение в деятельности Сельскохозяйственной и Торговой палат.

    При правительстве Латорре более интенсивный характер приобрели связи с Англией, что придало импульс экспортной экономике. К этому следует добавить два других обстоятельства: внедрение более развитых сельскохозяйственных технологий (проволочные изгороди, улучшение породы скота) и политику поощрения интеграции в уругвайское общество европейских иммигрантов. Эти факторы, благоприятствовавшие углублению общественного разделения труда, также способствовали росту городов и появлению усложненной системы социальной стратификации.

    Позже эти социальные перемены обрели большую политическую значимость. При правлении Батлье средние и народные слои, уже начавшие набирать вес, приобретают стержневое значение со всеми вытекающими отсюда последствиями в плане экономических, политических и социальных перемен.

    В действительности же сама структура, или, иными словами, социальная композиция партий, не претерпевала больших изменений. Первой целью режима Батлье было достичь преобладающего влияния в партии Колорадо, для чего он вводит в эту партию - с целью ее поддержки - представителей городских средних и народных слоев. Когда эта цель была достигнута, режим пытался полностью овладеть государственной властью. Но тогда для достижения данной цели он мобилизует всю партию с ее сложной структурой социальных группировок, а не только народные сектора и средний класс. Эта политика, успешно реализованная внутри партии, применяется и к государственным структурам: тем самым для новых городских слоев открываются - на основе Конституции 1917 года - возможности принятия политические решений. [111]

    Следует отметить, однако, непрочность этой власти, если можно назвать ее таковой. Батлье контролирует партию путем инкорпорации в нее среднего класса и ряда народных секторов, но ему не удается вытеснить из партии другие слои. Используя партийную структуру, он сумел добиться политической победы партии Колорадо. Но в то же время не удается полностью отстранить от власти партию Бланко. В итоге стабильность политической системы была достигнута не в силу монополии на власть какого-либо одного социального слоя или социальной группы, а в результате действия сложного механизма альянсов и разделения сфер власти, проистекавших из нечеткой и слабо структурированной социально-экономической конфигурации. Структура групповых альянсов, находившая свое отражение в каждой партии, и соглашения между этими партиями способствовали тому, чтобы и само государство превратилось в систему, воплощающую подобные альянсы и позволяющую ему - что особенно важно - проводить такую экономическую политику (национализация, создание налоговых и социальных органов и т. д.), которая символизировала бы собой не автономию государства по отношению к различным классам, не политику одной социальной группы, ущемляющую интересы других, а стала бы прямым отражением данного альянса.

г) Преобладание сил олигархии и слабость среднего класса (Колумбия)

    Пример Колумбии также демонстрирует такую структуру господства, где двухпартийная система отражает не горизонтальный срез социальной структуры, а непрекращающуюся борьбу между группировками господствующего класса, в первую очередь между торговцами, с одной стороны, и экспортерами и связанными [112] с ними плантаторами - с другой. Было бы ошибочно полагать, что борьба между либералами и консерваторами в XIX а. отражает противостояние между латифундистами, с одной стороны, и буржуазно-капиталистическими секторами, с другой. На деле если в социальной базе консервативной партии и имелись знатные, родовитые семьи, представлявшие партиархальные уклады, то туда же входили там имелись торговцы и плантаторы из Антиокии, которые в экономическом плане сыграли значительную роль в деле модернизации производственной системы Колумбии. Точно так же и в среде самих либералов XIX в. имелись группы, отражавшие двойственный облик страны (колониально-латифундистское прошлое с печатью патримониализма и обновленческий импульс экспортного сектора, связанного с табаком и кофе), а также наличие торговой буржуазии.

    Показательно, что насилие, применявшееся в ходе политической борьбы, не помешало расцвету агроэкспортной буржуазии, которая со временем заставляет компромисс противоборствующим группам. Католицизм консерваторов и свойственный либералам агностицизм сдают свои позиции под нажимом созревшей плутократии, сумевшей - среди прочего - приступить и к взращиванию первых ростков индустриальной экономики. Конституция 1886 г., созданная под влиянием либерала Рафаэля Нуньеса, предполагала четкое соглашение о властных полномочиях между двумя идеологическими полюсами одного и того же класса.

    Таким образом, в Колумбии складывается такая композиция политических сил, которая включает в себя весь господствующий класс - от наиболее отсталых до наиболее продвинутых в экономическом отношении секторов, включая средние слои города и села.

    Начиная с этого момента все выступления оппозиции, хотя [113] они и не выходят за рамки институциональной системы, ведутся с позиций силы (1884-1885, 1895, 1899-1902 гг.) и терпят провал. Ухудшение внутренней политической ситуации приводит к дезорганизации государственных структур страны, кульминацией чего стало отделение Панамского перешейка в 1903 г.

    С начала XX в. происходит восстановление индустриальной экономики. И это связано с переориентацией инвестиций местной буржуазии на внутренний рынок не только под влиянием роста городов в первой четверти века, но и вследствие усиления социальной дифференциации. Растёт «мелкая буржуазия» и возникают слои городских и сельскохозяйственных рабочих. Это происходит в ходе зарождающейся индустриализации, а также в результате освоения иностранцами нефтяных месторождений и производства бананов.

    Впервые при существовании «олигархического пакта» (который создавался и пересматривался в соответствии с изменчивым характером политических интересов, но все же сохранялся перед лицом других социальных сил) стала ощущаться политическая роль других классов. Но ощущалось это не напрямую. Речь шла пока еще о более либерально настроенных фракциях господствующего класса, в позициях которых народный протест находил свой отзвук. Он нарастал по мере подъема экономики (подкрепленного компенсацией, полученной от Панамы) и достиг наивысшей точки накануне первой мировой войны. Рабочие забастовки и требования трудящихся, занятых на предприятиях «Юнайтед Фрут Компани» и «Тропикал Ойл Компани», хотя и подавлялись много раз насильственными методами, указывали на усложнение социально-экономической структуры страны и подготавливали условия для активизации внутриполитической жизни Колумбии.

    Несмотря на все это, политическая поляризация, воплощенная [114] вначале в фигуре Р. Урибе и отражавшая новую дифференциацию общества, обнаруживается внутри самого либерального течения. Даже при анализе социалистических групп 20‑х годов просматривается тот факт, что почти все их руководители вышли из среды господствующих классов. Впоследствии эти руководители оказались вновь втянуты в пучину борьбы между двумя партиями и поглощены ею. Лишь в 40‑е годы, когда в господствующих кругах началась политическая фрагментация, в борьбу за власть вступают группировки, не принадлежавшие к двухпартийной системе. Характерным и трагическим символом данной ситуации стали Гайтан и его движение. Нарождающиеся средние городские слои и движения народного протеста пронизывают собой всю политическую жизнь, начиная с критики сложившегося режима и далее - через всегда безуспешные попытки его реформирования изнутри вплоть до неизменно напрасных попыток разрушить его насильственным путем.

    Носившая ограниченный и относительный характер социальная дифференциация и монопольное положение буржуазно-олигархических групп затрудняли доступ средних слоев во властные структуры, а в политическом плане утверждали все тот же олигархический пакт. Застой в политике не означал, однако, автоматического наступления застоя в экономике. Поэтому в Колумбии складывается особая ситуация, когда в отличие от других стран со схожими чертами (наличием значительного сектора национальной буржуазии, действовавшей под давлением среднего класса и народных масс) развитие шло под руководством буржуазии и получало главные импульсы от буржуазии, заправлявшей «национальным фронтом». [115]

д) Экономический кризис, политический кризис, индустриализация

    Кратко обрисованные здесь различные историко-структурные условия объясняют тот факт, почему в одних странах политическая система агроэкспортного типа остается стабильной, несмотря на кризис 1929 г., тогда как в других, напротив, имеет место изменение установившегося режима. Более того, они объясняют различные нюансы и различную длительность переходного периода в тех странах, в которых к трудностям транзита на пути перехода к новой системе добавились сложности, связанные с выступлениями промышленно-городских слоев. В этой связи становится понятным факт сохранения олигархии экспортного сектора в таких странах, как Колумбия, даже после кризиса 1929 г. и до конца второй мировой войны. Это особенно показательно, если иметь в виду, что в Колумбии и экспортная система не была диверсифицирована, и производство для внутреннего рынка не получило заметного развития. С другой стороны, сравнительный анализ политического кризиса в Аргентине и Бразилии также высвечивает различия в ситуациях, существовавших в обеих странах.

    В Бразилии в силу того, что социальные группы, порожденные развитием городской промышленности того времени, были гораздо слабее, чем в Аргентине, сам союз различных фракций господствующего класса оказался более хрупким. С другой стороны, когда на повестку дня встал вопрос о переходе власти в руки группировок, не связанных с экспортной олигархией, давление со стороны народных и рабочих слоев не достигало того натиска, который отмечался в Аргентине.

    Следовательно, в сформулированных здесь соображениях упор делается на политические условия, которые благоприятствовали [116] мерам по укреплению внутреннего рынка. Одновременно (что вполне естественно для методологической направленности данной работы) подчеркивается то, что социальная дифференциация и, соответственно, баланс в распределении власти между различными социальными группами в еще большей степени, чем собственно дифференциация экономики, достигнутая в период «развития вовне», являются теми факторами, которые «объясняют» определенный тип развития различных стран.

    Но следует все же прояснить нашу аргументацию в тезисе, который мы изложим ниже. Ясно, что факторы экономического характера - вполне известные и уже упомянутые в данной главе - играли важную роль в складывании новой ситуации, когда в качестве определяющих черт нового типа развития страны начинают выступать индустриализация и формирование внутреннего рынка. Речь идет о таких обстоятельствах, как дезорганизация мирового рынка, политика защиты занятости, проводившаяся с целью приглушить последствия кризиса экспортной экономики, прекращение вследствие первой мировой войны традиционных потоков импорта при отсутствия подобных ограничений в объеме экспорта. Однако во время кризиса 1929 г. агроэкспортные сектора в некоторых странах сумели преодолеть турбулентный период, приняв в соответствии с обстоятельствами меры постоянного либо временного действия. Они приняли на вооружение более или менее классические приемы экономической политики с целью адаптироваться к ситуации, возникшей вследствие кризиса. В Аргентине такой мерой стала корпоративная защита интересов экспортных отраслей через государство, в Центральной Америке — политика оздоровления денежной системы и целенаправленное обеспечение национальной валюты золотым запасом, в Чили - политика регулирования занятости и т. д. Когда кризис мирового рынка закончился, группировки агроэкспортёров надеялись [117] достичь процветания (так как это имело место в других странах), стимулируя развитие индустриального сектора, который рассматривался лишь как дополнительный ресурс по отношению к экспорториентированной экономике и довольствовался бы весьма ограниченным внутренним рынком. Проблема, которую мы ставим, как раз и состоит в том, чтобы объяснить причины, приведшие к реализации некоторых альтернатив подобного рода.

    Как было показано выше и в соответствии с принятой гипотезой, те характеристики, которые приобрел процесс развития после кризиса 1929 г., кардинальным образом изменились с учетом трансформации, которую претерпела политическая система. Это стало конечным следствием давления уже упоминавшихся новых социальных групп и череды возникавших в данной связи конфликтов, а также сохранением структурных условий, которые определяли возможность реакции со стороны группировок, связанных с экспортным сектором. Поэтому политические последствия мирового кризиса были различны в разных странах, что объяснялось превалировавшей в них конкретной структурой власти. В некоторых случаях кризис повлёк за собой всего лишь укрепление господства агроэкспортной олигархии. Оно зачастую приобретало форму военно-авторитарного режима, направленного на противостояние тому недовольству, которое порождалось непопулярными мерами по оздоровлению финансов, а также уменьшением способности производственной сферы поглощать рабочую силу. Так случилось в Аргентине, где последствия кризиса 1929 г. были наиболее явно использованы для консолидации (хотя бы временной) агроэкспортной олигархии. Между тем вполне ясно, что перспектива расстановки сил связана с падением влияния агроэкспортных групп как представителей государства перед лицом заграницы и как представителей интересов внешних [118] сил перед лицом государства. И, наоборот, в политической борьбе все более явственным становится присутствие прямых представителей центральных стран.

    В других случаях, когда можно было принять более широкую схему господства, заменив олигархическое правление более открытой поликлассовой системой, наметилось изменение вектора развития. В последнем случае связь между экономическим кризисом и политикой консолидации внутреннего рынка, а следовательно, и частичный слом олигархического господства предстают совместно в одном причинно-следственном механизме. Экономический кризис предшествует политике индустриализации, и, похоже, в качестве следствия этой политики возникают альтернативные (по отношению к олигархическим) варианты индустриального развития. Именно этим на деле и объясняется выделение индустриалистской идеологии в круговороте идей, порожденных реальным процессом индустриализации.

    В действительности исторический процесс протекает разными путями, в том числе и в наиболее индустриализированных странах, и отнюдь не реализуется механическим повторением. Аргумент, перечеркивающий механистический взгляд прежних объяснений, яснее воспринимается именно через политическое измерение, т. е. через анализ способов взаимодействия господствующих социальных групп (начиная с мирового экономического кризиса), взаимодействия, направленного на то, чтобы навязать собственную систему господства и самим организовать производственный процесс. И путь развития, принятый теми латиноамериканскими странами, которые провели индустриализацию, равно как и ситуации, связанные с отсутствием импульса к индустриализации и, соответственно, с относительным возрастанием значимости экспортной экономики, объясняются формулой, при помощи которой определенные классы и социальные группы [119] («традиционные» либо новые) смогли придать динамизм своим усилиям. Речь идет об усилиях, реализовавшихся в созданных ими классовых организациях (партиях, органах государства, которыми они овладели, профсоюзах и т. д.), а также в предложенных ими политических альянсах, имевших такую ориентацию, которую они либо определили сами, либо присвоили с целью придать жизнеспособность системе господства. Поиск этого исторического «приплода» необходим для того, чтобы понять особый характер социальных процессов, особый в сравнении с экономическими факторами, которые в унифицированной форме затронули все государства региона в силу одинаково зависимой привязки к экономике центральных стран.

    Конечно, для объяснения необходимо принять во внимание различную степень сложности и развития общественного разделения труда, которую обрели разные страны в период «развития вовне». Ведь она жестко структурно детерминировала возникновение и деятельность новых социальных групп.

    Вместе с тем сравнительный анализ степени дифференциации производственной структуры, достигнутой в 30-е годы экономикой Аргентины, с одной стороны, и Бразилии, с другой, ясно указывает на то, что при интерпретации проблем консолидации внутреннего рынка и индустриального развития чисто экономические различия отходили на второй план. Даже самые крупные сдвиги в производственной структуре Аргентины на предшествующем этапе не создали в ней условия для более решительной индустриализаторской политики, которая проводилась в Бразилии. Именно в этой стране в начале 30-х годов была создана такая социально-экономическая структура, которая начиная с этого момента, придавала жизнеспособность процессу консолидации внутреннего рынка, в то время как в Аргентине такие возможности не проявлялись вплоть до 40-х годов. [120]