Иной была бразильская «модель развития». На этапе экспансии вовне так и не сформировался достаточно мощный и современный доминирующий сектор предпринимателей, способный вырвать власть из рук традиционных аграрных секторов, а потому оказавшийся не готовым объединить народные массы города и села в единую «массу наемного труда». Как следует из анализа «переходного этапа», давшего начало импортзамещающей индустриализации, во властных структурах были представлены как «традиционалистские и олигархические» сектора (расхожее обозначение совокупности различных сегментов экспортного сектора и групп латифундистов, не связанных с экспортом), так и группировки средних слоев, имевшие доступ к управлению государством, равно как и представители городской торгово-промышленной буржуазии. В общем господствующие группы в [160] Бразилии отличались от господствующих групп в других странах, следовавших «либеральным» канонам индустриализации, ибо бразильское государство играло роль не только регулятора индустриальной системы, но и прямого создателя промышленных структур в виде государственных, полугосударственных и автономных компаний. И на уровне народных масс положение отличалось от ранее описанного аргентинского примера. К рабочему сектору, влияние которого было существенно меньшим, добавлялись многочисленные непролетарские (маргинальные) массы городов. Различие становилось еще более разительным, учитывая наличие не менее обширного сектора сельских народных масс, живших в условиях, коренным образом отличающихся от положения народных слоев города.

    В Бразилии популизм возникает как связующее звено между городскими народными массами, втянутыми в процесс индустриализации либо просто изгнанными из деревни в результате преобразований или застоя в аграрном секторе, и новой структурой власти. Он превращается в политику для масс, ставящую своей целью сохранить достаточно ограниченную систему политического участия и ориентирующуюся преимущественно на непрочные профсоюзные структуры, в которые не включены ни крестьяне, ни народные сектора города.

    В агроэкономике Бразилии отсутствовал сектор, который мог ограничить интересы агроэкспортёров в закупке за рубежом сельскохозяйственной техники с тем, чтобы способствовать развитию субсидируемой промышленности. Ощущалась также неспособность старой системы власти сохранить управление государством после кризиса экспорториентированной экономики. То были характерные черты начального периода замещающей индустриализации. В данном случае импортзамещающая индустриализация, с одной стороны, проводилась при прямом участии государства, [161] а с другой - подталкивалась «промышленной буржуазией», в основном не связанной с сектором агроэкспорта.

    Обращает на себя внимание то, что государство развивало и даже создавало не только традиционные базовые отрасли, но с самого начала приняло непосредственное участие в формировании отраслей, связанных с производством целого ряда потребительских товаров длительного пользования (таких, как автомобили) и промышленных полуфабрикатов. Кроме того, на этой фазе в бразильском случае политика индустриализации была выдержана в духе «экономического национализма»32.

    Какие структурные основы определили подобную ориентацию в существовавшей «ситуации власти», представлявшей, как отмечалось, политический альянс столь разнородных сил (в том числе и «традиционалистского» толка), таких, как группировки землевладельцев, народные массы города, средние слои и фракции торгово-промышленной буржуазии?

    В данном случае явно недостаточна ссылка на отсутствие групп частного национального и международного капитала, готовых обеспечить капитализацию в целях промышленного развития, ибо таковые группы уже были. Разница с аргентинским примером состоит не в отсутствии подобных групп, а в их существенно меньшем влиянии на экономику и (что особенно важно) неспособности навязать политику либеральной индустриализации. Такого рода слабость, как отмечалось, стала результатом того, что процесс индустриализации получил свой первый импульс для развития, когда группировки агроэкспортёров уже не контролировали госаппарат, а те, кто пришел им на смену, не разделяли взглядов сторонников либерального курса развития.

    В определенном смысле политические интересы превалировали над экономическими, когда группировки, пришедшие к власти после 1930 года, разрабатывали пути индустриализации. [162] Стремление к созданию внутреннего рынка, способного стимулировать развитие, с последующим переходом к его самоподдерживающейся экспансии не стало целью эффективной политики предпринимательских слоёв. Только на втором этапе, когда индустриализация уже получила мощный импульс, подобная цель оказалась в круге политических интересов предпринимательских групп33.

    Приверженность правительства политике индустриализации, с политической точки зрения, объясняется наличием больших мобилизованных масс населения при отсутствии надёжного и эффективного механизма создания рабочих мест, способного абсорбировать избыточную рабочую силу. Это реально или потенциально создавало неустойчивую обстановку, опасную для властъпредержащих, а в определенном смысле и для всех политически организованных групп нации. Поэтому «национальное измерение» процесса развития, то есть выдвижение требований, претендующих на выражение интересов всего народа, и ясная политика государства, направленная на обеспечение благосостояния, стали императивами для урбанизирующейся страны с разваливающейся аграрной экономикой и без капиталистического сектора, способного быстро аккумулировать достаточные ресурсы для удовлетворения потребности в большом числе новых рабочих мест.

    Новый курс призван был создать такие властные структуры, которые опирались бы на политический альянс, включавший первоначально наиболее отсталые помещичьи группы, сельских производителей — поставщиков товаров на внутренний рынок, средние городские слои, уже существующие группировки промышленников и городские народные массы, но вместе с тем исключавший господствовавшие до революции 30-х годов группы агроэкспортёров (кофейных баронов), равно как и всю совокупность [163] сельских масс. Но если экспортёры аграрной продукции были отстранены из властных структур лишь в первое время после этой революции, то крестьянские массы, как всегда, были полностью исключены из «десаррольистского альянса».

    Соответственно, в Бразилии политической опорой для внутреннего развития стали группировки с противоположными интересами. Пришлось пойти на политический союз с наиболее отсталыми секторами производственной структуры (латифундистами - не экспортёрами), чтобы проложить путь политике создания современных экономических отраслей, способной создать предпосылки для вовлечения в этот процесс народных масс. Жизнеспособность же такой политики зависела прежде всего от степени разобщенности народных слоев: горожан, выигрывающих от процесса развития, и крестьян, оставшихся за его рамками. Это связано с тем, что система накопления при весьма умеренных темпах экономической экспансии не способна обеспечить широким крестьянским массам тот же уровень оплаты труда, который сложился при очень благоприятных условиях в первый период выхода на рынок новых контингентов рабочей силы. Попытки же инкорпорировать крестьян в «десаррольистский альянс», включавший и помещиков, взорвали бы его изнутри, так как политическая сила землевладельцев зиждилась именно на том, чтобы исключить для крестьян возможность воспользоваться плодами экономического, политического и социального участия.

    Именно слои, исключённые из рассматриваемого процесса, в непропорционально высоких размерах оплачивали издержки индустриализации, так как на начальном этапе её успехи сильно зависят от способности государства задавить налоговым прессом экспортный сектор и удержать вне рамок процесса маргинальные массы села и города. С течением времени внутри экспортного сектора начинается процесс дифференциации и некоторые его [164] сегменты переориентируются на участие в процессе развития, направляя свои капиталовложения в производство для внутреннего рынка. Несмотря на все это, крестьянские массы и в дальнейшем не могут воспользоваться плодами процесса развития и постепенно превращаются в фактор, ограничивающий широкое проведение политики модернизации. Попытки расширить рамки «десаррольистского альянса» за счет таких групп чаще всего разваливали его, а усилия популистов в этом направлении приводили лишь к тому, что сам популизм переставал служить основой легитимности власти.

    В зависимости от структурных характеристик подобного положения, а также системы союзов, обеспечивавших проведение политики развития, популизм и национализм приобретали конкретные формы. Популизм в духе Варгаса представлял весьма разнородное движение, готовое вовлечь в процесс практически все общественные слои, если только это не приводило бы к усилению влияния профсоюзов или выдвижению жестких требований повышения заработной платы - таких, каким уступили перонисты. Ограничившись констатацией экономических прав трудящихся (и ссылками на их предполагаемое политическое участие), это политические движение апеллировало к «обездоленным», а возможные экономические выгоды для народа вообще поставило выше классовых интересов. В силу социальной слабости появляющийся рабочий класс растворялся среди городских масс. При таком положении дел на этапе импортзамещающей индустриализации противоречие между необходимостью капиталистического накопления и давлением с целью перераспределения доходов не столь бросалось в глаза. Лидерство популизма в политике может дополняться лидерством в сфере предпринимательства, и тогда государство, с точки зрения масс, выступает не только как хозяин, но даже как хороший хозяин. Ведь в экономическом плане [165] требования народа весьма умеренны и могут быть удовлетворены, а в политической сфере чаяния народа совпадают с интересами групп, пришедших к власти, не имея прочных позиций в экономике. Это также важный фактор развития в этатистском ключе.

    И если такой альянс действительно благоприятствует этатизму и национализму, то в нем не видно участия частного сектора, который начинает вкладывать все большие средства внутри страны по мере того, как государство своими действиями укрепляет внутренний рынок. В таком случае для достижения своих целей ему приходится использовать государство как инструмент распределения кредитов и перераспределения доходов. По мере расширения экономической базы промышленного сектора, который начинает устанавливать контакты с экспортёрами через банковскую систему и далее с иностранными инвесторами, все чаще слышатся обвинения против «неэффективного» государства-предпринимателя и против популистской политики развития. Такое давление может быть нейтрализовано средними классами города, предпринимательскими слоями, опасающимися конкуренции со стороны высокоэффективного монополистического частного сектора, и частью народных масс, сплотившимися вокруг государства. Возникает чёткая альтернатива: кто, «государство» или «крупные корпорации», должен контролировать производственный сектор товаров промежуточного назначения, капитальных товаров (средств производства) и тяжелую промышленность в целом. С этого момента проявляется очевидная неспособность популистской схемы противостоять гегемонистским устремлениям группировок частного капитала. А поскольку это происходит в условиях застоя в процессе простого импортзамещения, возникает необходимость в совершенствовании механизмов принятия решений, более быстром накоплении ресурсов и повышении эффективности. Тут мы невольно затрагиваем ограничитель уже [166] следующего этапа, когда национализм и популизм уступают место новым социальным силам и новым направлениям политики развития.

    Тем не менее популизм в Бразилии вновь стал политической линией государства (хотя и в эфемерной форме) после консолидации внутреннего рынка на этапе «десаррольизма» при господстве на нем национальных и иностранных частных компаний. В такой обстановке политика Гуларта представляла собой попытку укрепить социальную опору правительства, привлечь и организовать крестьянские массы, расширить участие и дать экономические выгоды народным массам города с тем, чтобы удержаться у власти. Совершенно очевидно, что подобные попытки демонстрировали неспособность согласовать ставшие явно противоположными интересы. Внутри господствующих классов не просто раскололась верхушка альянса националистов и десаррольистов или помещиков и буржуазии, которым до этого удавалось согласовывать свои интересы или хотя бы соблюдать нейтралитет. Была скомпрометирована сама идея накопления капитала в госсекторе, так как социальные издержки этой политики ограничили возможности перераспределения внутри капиталистической системы. Таким образом, на этом этапе популизм как форма мобилизации масс и вариант обеспечения развития исчерпал все свои возможности.

Десарольистское государство

    Где на этапе широкой экспансии в сторону мирового рынка развитие проходило в русле прежней анклавной экономики, там переходный период, как мы видели, обусловил, с одной стороны, необходимость реорганизации государства при более широком политическом участии среднего класса. С другой стороны, такая [167] реорганизация проводилась с расчётом на поддержку народных масс. В этом смысле как новые промышленные группы, так и народные массы вступали в контакт под эгидой самого государства, либо, по меньшей мере, при его участии. В таких условиях государство поддерживало индустриализацию не только потому, что группам, которые его контролировали, необходимо было создать механизм быстрого накопления капиталов, но и потому, что эти группы складывались на основе альянса народных масс со средними слоями. Последние же были представлены преимущественно бюрократией и «новыми бразильскими буржуа». Чтобы удержаться у власти, этому альянсу требовалось постоянно создавать новые рабочие места и расширять возможности занятости для вовлечения народных масс в политику.

    Такая «модель» была опробована в Мексике и Чили. В Чили сохранил свое значение городской сектор экономики, сложившийся достаточно давно и в условиях, позволявших ему претендовать на контроль за развитием или использовать благоприятную конъюнктуру для выживания. Кроме того, в чилийском случае народные слои, также имеющие давнюю историю и хорошо организованные, активно стремились навязать свои условия участия в реализации политики развития. В целом в Чили просматривается ситуация, когда и при возникающих конфликтах, и при формировании союзов политика всегда носит «классовый характер».

    Далее приводится схематичный анализ того, как в каждой из таких ситуаций создавались союзы и разрешались конфликты в целях укрепления политического курса на проведение индустриализации. [168]

а) Процесс индустриализации в Мексике

    Революция, укрепившая новую политическую власть, вместе с тем наглядно продемонстрировала признаки ее крайней слабости в экономических делах. Основные сектора экономики, транспорта, добычи природных ресурсов, нефтепереработки, энергетики и т. д. продолжали оставаться в руках мощных иностранных компаний, использовавших свое влияние для ограничения действий мексиканского правительства. Само правительство испытывало трудности в поиске устойчивой политической поддержки для обеспечения стабильности в стране. Разрушение прежних структур управления аграрным сектором привело к своего рода «атомизации» крестьянства, которое, хотя и было ревностным защитником революции, вряд ли могло превратиться в надежную экономическую опору для дальнейших революционных преобразований. Рабочий класс также был слаб, о чем свидетельствовало наличие параллельных профсоюзных организаций, чем ловко пользовались иностранные компании для навязывания своих условий. Таким образом, слабость системы проявлялась в плохо организованной народной поддержке (рабочими и крестьянами) политики правительства и неспособности решить внутренние проблемы экономики, контролировавшейся извне.

    Для правительства единственной возможностью добиться более приемлемых отношений с иностранными корпорациями было опереться на союз крестьянского и рабочего движения, укрепив их единство. Именно в этом состояла политика Карденаса. Добившись создания такого союза и присоединения к нему других групп населения, он смог противостоять иностранным компаниям. Конфликт, как известно, вспыхнул в нефтедобывающей отрасли и завершился ее национализацией.

    Государство при народной поддержке начало процесс индустриализации [169] Мексики. Однако его действия по обобществлению экономики встревожили не только иностранных вкладчиков, но и самые широкие слои национальных предпринимателей. Предстоял своего рода выбор: идею о необходимости индустриализации Мексики разделяли почти все, а вот вопрос, как и какими силами ее проводить, вызывал острые разногласия. Относительному единству нации, сложившемуся за годы революционного процесса, стал грозить раскол. В итоге была выбрана «формула промышленного развития», при которой иностранные инвестиции благосклонно допускались в страну под определенным государственным надзором (политика, начатая Авилой Камачо и продолженная Алеманом). С началом процесса индустриализации и связанного с ним развития экономики была сделана попытка быстро удовлетворить требования трудящихся.

    А поскольку большая часть установленных промышленных мощностей находилась в руках филиалов североамериканских монополий, которые вкладывали капитал в Мексику, то именно они выигрывали от системы гарантий и льгот, установленных правительством. Иностранные инвестиции направлялись не только в промышленность, но и в сферы финансов и торговли. Государство же заботилось о том, чтобы условия на новом рынке были благоприятными. А если этого обеспечить не удавалось, создавало условия для его монополизации.

    Государство продолжало развивать базовую инфраструктуру и обеспечивать хорошие условия работы на рынке. Оно лишь просило промышленных инвесторов производить товары внутри страны. Особое значение приобрела сборка промышленных изделий. Однако не только промышленность частично контролировалась иностранными корпорациями, аналогичный процесс затронул и аграрный сектор. Если разобраться, аграрная реформа, и в частности, создание «эхидос» (общинные земли), обеспечили политическую [170] поддержку революции, но вслед за этим надо было подключить аграрный сектор к новой экономической политике. Государство начало осуществлять капиталовложения, которые позволили бы повысить производительность в сельском хозяйстве, однако наделённое по конституции обширными сельскохозяйственными угодьями, оно стало оказывать поддержку прежде всего капиталистическим слоям аграрного сектора. Типичный пример - хлопководство, где капиталистические хозяйства начали подчинять себе остальных производителей. Механизм введения нового режима эксплуатации был связан с организацией сбыта продукции, находившейся в основном под контролем наиболее преуспевавших групп предпринимателей. Как и в промышленности, в сельском хозяйстве с иностранными инвестициями связывались надежды на быстрое улучшение. Возникла очень тесная связь между теми, кто политически контролировал государство, и теми, кто руководил новыми экономическими секторами. Таким образом, будущая судьба политиков стала зависеть от потенциала динамичного развития современных частных и государственных групп в экономике. Тем не менее не остались в стороне и народные слои городского населения, хотя они в полной мере испытали на себе все трудности, которые приносил этот процесс для национальной экономики. Вероятно, всё вышесказанное отчасти объясняет дальнейшее сохранение сложных и запутанных союзов между самыми разными слоями общества.

б) Чилийский случай

    Сильнейший кризис в сфере добычи и сбыта селитры в 1929 году нарушил существовавший баланс социальных сил, поддерживавших властные структуры, и положил начало новым взаимоотношениям между различными общественными группами и [171] классами.

    Утратив прежнюю экономическую базу, правительство ограничилось проведением политики защиты занятости с помощью государственных субсидий, так как иностранные компании начали вывод своих производств. (Не надо забывать, что на мировом рынке натуральную селитру начала заменять искусственная.) Необходимо было создать новые экономические структуры, способные поддерживать баланс сил, который намеревалось установить государство. Под воздействием кризиса, правительства той эпохи предприняли ряд инициатив, которые позволили несколько расширить — а в некоторых отраслях создать заново - промышленный сектор. Задуманные экономические меры были проработаны далеко не лучшим образом, однако имели важные последствия. Казалось, что важнейшим достижением в политике стал валютный контроль, который так или иначе заставил некоторые группы старых импортёров вкладывать имеющиеся капиталы в национальную экономику и создавать таким образом производства, обеспечивавшие замещение импорта.

    Тем не менее негативные последствия кризиса были столь масштабными, что не приходилось надеяться на то, что скромные усилия предпринимателей помогут решить проблемы безработицы. Поэтому начали проводиться меры в каком-то смысле переходного характера, которые могли выправить тяжелое положение. Государство было вынуждено начать проведение общественных работ и других форм деятельности с целью стимулировать рост занятости. Соответственно, стоит обратить внимание на два важных последствия кризиса 1929 года: создание импортзамещающей промышленности и необходимость в той или иной форме осуществлять прямые государственные капиталовложения для выправления дел в экономике.

    Другая интересная черта связана с тем фактом, что, видимо, [172] в силу слабости самой власти, которая только приступила к поиску экономической базы свой поддержки, государственная политика носила скорее конфронтационный, нежели примирительный характер.

    Народные слои населения были организованы, имели политическое представительство и вдобавок являлись ключевым элементом при заключении любых новых соглашений. Средние слои, особенно находившиеся в определенной зависимости от государства, также представляли хорошо структурированную силу и очень надеялись сколотить альянс, который помог бы им участвовать во властных структурах. Созданный в 1937 году Народный фронт официально скрепил их возможный альянс. С другой стороны, к средним и народным слоям примкнули некоторые общественные и экономические группировки, стремившиеся поправить свое положение при новых порядках. Получив власть в свои руки, Народный фронт приступил к реализации заранее поставленной цели - планировать развитие национальной экономики с помощью Корпорации развития производства (CORFO - 1939 году), которая гарантировала более активную роль государства. Внешний фактор - вторая мировая война - благоприятствовал такой политике, делая ее до некоторой степени безальтернативной, и также указывал на необходимость проводить политику импортзамещения. Однако, несмотря на намерение масштабного планирования экономики, деятельность государства в большей мере сводилась к созданию новых отраслей и производств (развитие промышленности, энергетики, производственных услуг и т. п.), чем к модернизации имеющегося производства. В области сельского хозяйства специально предлагалась политика диверсификации экспортных культур, которая не могла повлиять на структуру землевладения и в конечном счете на изменение общественных устоев деревни. [173]

    В сфере промышленности задачей такой политики было формирование «промышленной буржуазии», используя кредитно-финансовые механизмы. Многие промышленные производства, в том числе контролируемые иностранными инвесторами, были созданы в стране и начали работать благодаря льготам и гарантиям, предоставленным государством.

    Все это придало «второе дыхание» некоторым слоям уже существовавшей буржуазии, которые начали вкладывать капиталы в промышленность и торговлю. Перед лицом постоянного давления массовых слоев населения средние классы, которые в основном и управляли госаппаратом, увидели во вновь ожившей буржуазии союзника в деле противодействия нажиму рабочих и народных масс. Программа развития, предложенная этим альянсом, базировалась на готовности государства предоставить новым группам займы и создать благоприятные условия для работы на рынке.

    С другой стороны, надо обратить внимание на возрождение внешнего сектора: медь пришла на смену исчезнувшей селитре и государство смогло воспользоваться доходами от ее экспорта. Однако такое возрождение вело к параличу промышленного развития; отраслевые темпы роста существенно сократились и, с этой точки зрения, можно говорить об очевидной стагнации в экономике.

    Смена союзника не обошлась без серьезных политических конфликтов. Удалить бывшего партнера - народные слои - значило применить прямые репрессии и уничтожить его наиболее организованные структуры (1948 год - Закон о защите демократии). Резкий поворот средних слоев крайне ослабил их перед лицом прежних союзников. Были предприняты новые усилия по восстановлению союза, однако отсутствовали прежние политические организации, представлявшие ранее интересы различных [174] общественных сил в рамках альянса, и поэтому «союз» приобрел совершенно аморфную «популистскую» форму. Этот популизм (первый этап второго правления Ибаньеса) был недолговечен; практически он существовал в первый год правления (1952 1953 годы). Основная трудность состояла в том, чтобы найти экономические рецепты решения острейшей проблемы инфляции. Политика была направлена на восстановление стабильности и включала набор наиболее ортодоксальных мер, рекомендованных миссией Клейна Сака (следует заметить, что внешние займы увязывались с проведением именно такой политики), что в свою очередь привело к потере народной поддержки.

    Начавшийся хаос «популизма» привел к неожиданному последствию - перестройке борющихся политических организаций, представлявших различные слои населения. Поэтому с исчезновением «популизма» политика нового правительства обрела более четкую социально-политической направленность; промышленные, финансовые и аграрные сектора прилагали усилия для получения контроля над внутренним рынком, но уже не через государственные механизмы, а с помощью частных инвестиций в отрасли, ранее управлявшиеся государством. С социально-политической точки зрения, наиболее яркой чертой стала (при Алессандри) отчетливая поляризация, которая с позиции борьбы за власть выражалась в политической сфере в расколе между различными секторами общества. [175]