Необходимо, таким образом, определить аналитическую перспективу, которая бы позволяла выявить структурные взаимосвязи между ситуацией субразвития и доминирующими центрами развитых экономик, не приписывая последним всемогущества в динамике развития. В самом деле, если в ситуации с колониальной [60] зависимостью возможно и уместно утверждать, что исторические события (и соответствующие перемены) выглядят как отражение происходящего в метрополии, то в ситуации зависимости «слаборазвитых государств» социальная динамика гораздо сложнее. В этом случае изначально возникает двойственная детерминация исторического процесса, создающая своего рода «двусмысленное положение», а отсюда - и противоречие. С того момента, когда ставится цель создать независимое государство (как в случае антиколониальной борьбы), политический центр общественных сил стремится достичь определенной самостоятельности, поставив себя над рыночной ситуацией. Однако экономические связи продолжают объективно определяться внешним рынком и ограничивают возможности самостоятельных решений и действий. В этом, возможно, заложен ключ к общественной проблематике национального развития в странах Латинской Америки.

    Ситуация «субразвития» в национальном государстве предполагает образ существования, который зависит одновременно от отношений подчинения внешним факторам и от переориентации социального, политического и экономического поведения как функции от «национальных интересов». Это характерно для национальных обществ слаборазвитых стран не только в экономическом смысле, но и с точки зрения поведения и структуры социальных групп. Вот почему конечной целью интегрированного анализа процесса национального развития является определение экономических и социально-политических взаимосвязей, имеющих место в рамках данного государства. Эти сочленения проявляются через действия социальных групп, которые в своем реальном поведении фактически связывают экономическую сферу с политической. Следует также подчеркнуть, что такие действия всегда проходят через государство и его разнообразные связи с [61] мировой политической и экономической системой. Зависимость таким образом, не только получает внутреннее «выражение», но и обнаруживает свой истинный характер как определенный уклад структурных отношений — специфический способ взаимодействия классов и групп в ситуации господства, которая обеспечивает структурную связь с внешним миром. Исходя из этого, анализ зависимости означает, что ее не следует рассматривать как «внешнюю переменную». Продуктивнее рассматривать ее, выводя из конфигурации взаимоотношений между различными социальными классами в самих зависимых государствах. Чтобы провести такой анализ, необходимо исключить мысль о том, что деятельность классов и взаимоотношения между ними в зависимых странах имеют характер, подобный тому, который имел место в центральных странах в период их первоначального развития. Самая распространенная теория относительно функционирования политической и экономической системы на ранних этапах развития центральных стран предполагает, что свободная игра рынка действовала, так сказать, в качестве арбитра в разрешении конфликта интересов между господствующими группами. Именно поэтому экономическая целесообразность, измеряемая прибылью, устанавливалась в качестве общественной нормы, а потребление и инвестиции определялись рамками роста экономической системы. Предполагалось также, что возможность экспансии системы определялась наличием некоей динамичной группы, которая контролировала процесс принятия решений в области инвестиций и которая занимала необходимое и достаточно прочное положение во власти для того, чтобы придать обществу в целом ориентацию, соответствующую ее интересам. Новый экономический класс обладал, таким образом, эффективностью и добивался консенсуса.

    При всем упрощении, присущем этой схеме, считалось, что [62] группы, занимающие лидирующее положение, выражают общие интересы, а рынок в сложившихся условиях функционирует адекватно как механизм, регулирующий общие и частные интересы. В этом случае под «адекватным функционированием» понималась способность обеспечивать экономический рост и при этом не принималось в расчет существование других групп, влияющих на ситуацию с целью участия в распределении плодов «прогресса» и в принятии решений. Лишь много времени спустя после первоначального рывка индустриализации стало очевидно, что народные массы в состоянии обозначить свое присутствие в индустриальных обществах в качестве активной политической и социальной силы.16 Успеху национальных экономик в странах «первоначального развития» способствовал тот факт, что они укрепляли свое положение одновременно с процессом экспансии мирового рынка. В итоге эти страны заняли главенствующие позиции в складывающейся мировой системе господства.

    Не увлекаясь приведенной здесь схемой «первоначального развития» (слишком грубой и умозрительной), мы видим существенные различия между ней и тем, что происходит в Латинской Америке. Действительно, коль скоро существуют отношения подчинения между развитыми и недостаточно развитыми регионами (или точнее между «центральными» обществами и «зависимыми» обществами) и это подчинение основывается в конечном счете на формах экономической эксплуатации, наш анализ не может игнорировать эту важнейшую характеристику, представляя в качестве аномалии то, что на деле является формой существования этих обществ.

    В использовании понятий «развитие» и «капиталистическая система» возникла такая путаница, что стало принято считать, будто бы для достижения развития в «периферийных» странах необходимо повторить фазу эволюции экономики «центральных» [63] стран. Между тем очевидно, что капитализм изначально установил один тип взаимоотношений «центральных» экономик между собой, а другой - с «периферийными». Многие «слаборазвитые» экономики (имея в виду латиноамериканские) были включены в капиталистическую систему фактически с момента образования колоний, а затем в период формирования национальных государств и остаются в ней на всем протяжении своего исторического пути. Но при этом не следует забывать, что они присутствуют здесь в качестве «периферийных» экономик.

    Таким образом, различные исторические этапы в развитии капитализма имеет смысл изучать не для того, чтобы находить их запоздалое повторение в странах периферии, а с тем, чтобы выяснить, каким образом в каждый исторический момент осуществлялись взаимоотношения между периферией и центром. В сферу анализа входят различные аспекты. Один из них касается характера капитализма как международной экономической системы. Если в процессе утверждения этого строя можно выделить моменты преобладания одного его типа над другими, например, торгового капитализма, капитализма промышленного и финансового, нам, видимо, нет необходимости выяснять, к какой из этих стадий приблизились в настоящее время экономики Латинской Америки, поскольку они не являются хозяйственными системами, отделенными от мирового капиталистического рынка. Но в то же время необходимо прояснить, что означают в терминах «экономической структуры» и «социальной структуры» отношения зависимости для латиноамериканских стран в эти различные исторические эпохи. В равной мере это касается понятий «конкурентный капитализм» и «монополистический капитализм», которые, вероятно, существовали в качестве тенденции на всех трех указанных выше этапах развития капитализма, но преобладали в различной степени в разных конкретных обществах. Научный [64] анализ призван определить значение этих понятий для зависимых экономических систем.

    Все изложенные выше соображения имеют важные исторические коннотации. Латиноамериканские страны как страны с зависимой экономикой связывают себя на этих различных фазах капиталистического развития с разными странами, действующими в качестве центра. И экономика последних серьезно влияет на характер взаимоотношений. Преобладание связей с метрополиями - Испанией и Португалией - в колониальный период, позднее зависимость от Англии и, наконец, от Соединенных Штатов, несомненно, имеет большое значение. Так, например, Англия в процессе своей промышленной экспансии в определенной мере допускала развитие зависящих от нее периферийных экономик, ибо нуждалась в них для обеспечения себя сырьем. Требовалось, как следствие, чтобы производство в зависимых экономиках достигло определенной степени модернизации. Те же самые экономики, кроме того, составляли рынок сбыта для готовой продукции из Англии, а потому от них требовался определенный динамизм. Экономика США, напротив, располагала природными ресурсами и емким внутренним рынком сбыта, который позволял ей начать более самостоятельное по сравнению с «периферийными» экономиками развитие. Более того, в некоторых случаях она вступала в конкуренцию со странами - производителями сырья. Отношения зависимости приобретают, таким образом, аспект контроля за развитием других экономик как в производстве сырья, так и с позиции возможного образования новых экономических центров. Динамизирующая роль экономики США по отношению к Латинской Америке на этапе, предшествующем формированию сегодняшних конгломератов, является, следовательно, менее значительной, чем в ранее рассмотренном случае.

    Итак, с методологической точки зрения, было бы неверным [65] полагать (и это следует подчеркнуть), что в развивающихся странах повторяется история развитых стран. В самом деле, исторические условия различны. В одном случае мировой рынок создавался параллельно процессу развития (капиталистического. - Прим. ред.), ведомого тем слоем, который иногда называют bourgeoisie conquérante. В другом случае попытка развития была предпринята тогда, когда уже существовали рыночные отношения капиталистического типа между обеими группами стран и мировой рынок оказался поделенным между капиталистическим и социалистическим миром. В равной мере бесперспективно рассматривать различия как отклонения от магистрального пути развития. Факторы, формы поведения, социальные и экономические процессы, которые на первый взгляд кажутся отклоняющимися или несовершенными формами повторения классической схемы развития, должны рассматриваться как предмет анализа, задача которого - прояснить суть социально-экономической системы.