Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
ЗАВИСИМОСТЬ
И РАЗВИТИЕ
Латинской Америки
Опыт социологической интерпретации
ИНСТИТУТ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
Фернандо Энрике Кардозо
Энцо Фалетто
ЗАВИСИМОСТЬ И РАЗВИТИЕ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ
Опыт социологической интерпретации
Москва 2002
Научная редакция перевода и предисловие к русскому изданию: В. М. Давыдов
Перевод на русский язык:
А. Н. Боровков, Н. В. Долженков, 3. В. Ивановский, М. Е. Кабицкий, Г. Е. Клеченов, Г. М. Кулифеев, Л. С. Окунева, Н. В. Ракуц,
А. В. Харламенко, Н. С. Шушко
Контрольная редакция перевода:
А. В. Бобровников, А. Н. Боровков, 3. В. Ивановский, Л. С. Окунева
Фернандо Энрике Кардозо, Энцо Фалетто
Зависимость и развитие Латинской Америки. Опыт социологической интерпретации. Пер. с исп. и португ. — М.: ИЛА РАН, 2002. — 220 с.
ISBN 5-201-05392-0
Книга известных ученых Фернандо Энрике Кардозо (нынешнего президента Бразилии) и чилийца Энцо Фалетто относится к жанру теоретических исследований. Вместе с тем историко-структурный метод авторов дает возможность в интегральном, синтетическом виде проследить динамику экономического и социально-политического развития Латинской Америки в ее конкретном проявлении в специфических ситуациях отдельных стран региона. Произведение Ф. Э. Кардозо и Э. Фалетто вошло в классику латиноамериканской обществоведческой мысли XX века.
Подписано в печать 10.01.2002 г. Заказ № 1. Тираж 1000 экз. Бумага офсетная. Формат 60x84/16. Уч.-изд. л. 14.
УОП ИЛА РАН. 113035, г. Москва, Б. Ордынка, 21.
Тел. (095) 951-53-23, факс (095) 953-40-70
ISBN 5-201-05392-0
© Фернандо Э. Кардозо, Энцо Фалетто, 1970
© Предисловие, перевод и издание на русском языке: Институт Латинской Америки Российской академии наук, 2002
Содержание
От интегрального знания к интегральной стратегии развития
(Предисловие к русскому изданию)
Возвращаясь к книге «Зависимость и развитие Латинской Америки»
(Предисловие авторов к английскому изданию)
I. Введение
II. Интегральный анализ процесса развития
1. Типологический анализ: традиционные и современные общества
2. Концепция социальных изменений
3. Структура и процесс: взаимные определения
4. Субразвитие, периферия и зависимость
5. Субразвитие в условиях нации-государства
6. Типы связей национальных экономик с мировым рынком
7. Перспективы интегрального анализа развития
III. Основные ситуации в период развития вовне
1. Национальный контроль производственной системы
2. Анклавные экономики
IV. Развитие и социальные перемены на переходном этапе
1. Переходный период в обществах с национальным контролем производства
2. Анклавные экономики на этапе перехода
V. Национализм и популизм: общественные силы и десарольистская политика на этапе консолидации внутреннего рынка
1. Популизм и экономика свободного предпринимательства (Аргентина)
2. Популизм и национальное развитие (Бразилия)
3. Десарольистское государство
VI. Интернационализация рынка: новый характер зависимости
1. Структурные пределы национального процесса индустриализации
2. Как внутренние рынки открываются для внешнего контроля
3. Зависимость и развитие
VII. Выводы
ОТ ИНТЕГРАЛЬНОГО ЗНАНИЯ
К ИНТЕГРАЛЬНОЙ
СТРАТЕГИИ РАЗВИТИЯ
(Предисловие к русскому изданию)
Теория мертва, а древо жизни пышно зеленеет?! Да, теория мертва, если она вырождается в схоластику, если она не чувствует пульса жизни, не развивается вместе с ней и не способна в чем-то ее предвидеть и даже опередить.
Теория мертва, если она замыкается осмыслением какой-то части (пусть даже очень важной) общественной жизни. Ведь бытие отдельного человека, бытие общества, бытие и развитие планетарного сообщества, наконец, имеют множество слагаемых. И на микро-, и на макроуровне бытие и развитие - равнодействующие всей совокупности экономических, социальных, политических, духовных условий и факторов.
Развитие же обществоведческих наук, претендующих, во-первых, на адекватное теоретическое отражение действительности и, во-вторых, на разработку принципов и механизмов ее совершенствования до сих пор шло - преимущественно - параллельными «отраслевыми» дорогами, почти не пересекаясь. Экономисты говорили и рекомендовали своё, социологи твердили другое, политологи были поглощены родными сюжетами. У каждого «отраслевика» вырисовывалась своя модель развития, которая по определению не могла дать полной картины.
Отдельные «отраслевые» теории (да и сомнительные гипотезы!), воздействуя на профессионалов - практиков своей области [7] знаний, трансформировались в политики (стратегии), а вооруженные таким образом практики пытались (и пытаются) воздействовать на действительность через весьма ограниченную совокупность рычагов и параметров, забывая либо просто не понимая значения других «переменных» развития. Итог экспериментирования часто становился не просто неудачным. Он становился катастрофическим для многих обществ на разных исторических этапах и в различных точках планеты. Свидетельство этому - и история Латинской Америки, давняя и недавняя.
Бразилец Фернандо Энрике Кардозо и чилиец Энцо Фалетто одними из первых осознали «врожденный порок» современного обществоведения и предприняли серьезные аналитические усилия для преодоления перегородок, разделяющих экономические, социологические и политологические знания в трактовке интегрального процесса общественного развития. В данном случае это было сделано применительно к Латинской Америке, ее историческому опыту к исходу 60-х годов XX века. Но по своему теоретическому значению труд Кардозо и Фалетго выходит за географические и временные рамки.
Об этом само за себя говорит содержание книги «Зависимость и развитие Латинской Америки». Она получила широкий резонанс в мировой обществоведческой литературе, войдя в разряд ее классических трудов.
Кардозо и Фалетто взялись за совместный труд, когда работали в Латиноамериканском институте экономического и социального планирования (ИЛПЕС), созданного при Экономической комиссии ООН по Латинской Америке (ЭКЛА), которая по праву считалась и считается крупнейшим «мозговым центром» стран региона. ИЛПЕС был задуман как своего рода транслятор аналитического знания и концепций развития, разрабатывавшихся в стенах ЭКЛА, в практическое действие, в инструмент реформирования [8] и модернизации экономики и общества для перехода, в конечном счете, к так называемому самообеспечиваемому развитию, то есть развитию, определяемому национальными интересами и преимущественно внутренней динамикой, внутренними импульсами. То была реакция на пороки «зависимого развития», которые ложились тяжелым бременем на латиноамериканские народы.
И Кардозо, и Фалетто принадлежали к поколению латиноамериканских «шестидесятников», глубоко проникшихся идеей отрицания зависимости и отсталости, стремлением к социальному и национальному обновлению, к поколению интеллектуалов, горячо переживавших политические коллизии того бурного времени (вызов, брошенный Кубинской революцией, волна национализации собственности иностранных корпораций, выход на арену леворадикальных и правонационалистических сил, массовые студенческие волнения и т. д.).
В Латинской Америке говорят: кто не стал левым радикалом в молодости, тот не имеет сердца, кто остался им в зрелые годы - не имеет разума. Кардозо и Фалетто, склоняясь к первой категории, изначально занимали взвешенную позицию, позицию и сердца, и разума.
Энцо Фалетто остался в академической среде, осуществляя научную и преподавательскую деятельность. Фернандо Энрике Кардозо, пройдя годы вынужденной политической эмиграции (в период военного режима в Бразилии) и опыт преподавания в престижных европейских университетах, не смог ограничиться прежним статусом и на волне демократического обновления в Бразилии вступил на стезю политической карьеры. Основав вместе с группой соратников Партию бразильской социал-демократии, он сначала становится сенатором, затем - министром и, наконец, после выборов 1994 года - президентом своей [9] страны.
Бразилия (как, пожалуй, и вся Латинская Америка), знавшая на постах главы государства генералов и предпринимателей, латифундистов и банкиров, карьерных чиновников и адвокатов впервые, пожалуй, обрела в качестве лидера, обличенного полнотой власти, видного мыслителя, признанного ученого-обществоведа.
Мы не беремся здесь судить, насколько помог Кардозо его теоретический багаж и авторитет ученого. Нам трудно оценить то, какая часть прежних взглядов была пересмотрена, какая осталось. Видимо, Фернандо Энрике Кардозо, обладающий теперь уникальным сочетанием опыта ученого-теоретика и политического лидера, главы гигантского государства, оставив со временем президентский пост, сам расскажет об этом в будущих интервью и воспоминаниях, а лучше - в новых статьях и книгах. Пожелаем это ему и нам, заинтересованным читателям.
А пока вернемся к уже написанной книге, попытавшись ввести русскоязычного читателя в круг ее основных постулатов и особенностей.
Думается, центральная идея книги все же выше того, что формально постулируется в ней в качестве основных тезисов. Быть может, она больше дана нам в ощущениях, в общем настрое книги. Речь идет о том, с чего начинается это предисловие, об интегральном характере процесса общественного развития и, соответственно, о необходимости интегрального анализа и получения интегрального же знания. С какой целью? Лишь с той, чтобы получить более совершенный и адекватный реальности научно- теоретический продукт? Думается, нет. Замысел авторов, на наш взгляд, идет гораздо дальше. Он вписывается в поиск пути от интегрального знания к интегральной стратегии развития. Он, как представляется, предупреждает, точнее предвосхищает крайности [10] неолиберального проекта, «Вашингтонского консенсуса», превратившихся в «main stream» на рубеже двух веков. Тогда (и мы это ощущаем теперь в России) возобладали радикальные технократические решения, проигнорировавшие «интегральность развития», конкретно-исторические, цивилизационные особенности различных обществ.
Применительно к Латинской Америке Кардозо и Фалетто попытались учесть эти особенности, сформулировав концепцию «зависимо-ассоциированного общества», которая прозвучала как антитеза представлениям первых депендентистов (сторонников концепции «зависимого капитализма»), получившим широкое хождение в интеллектуальных и политических кругах Латинской Америки в 60-х годах XX века.
Работая в основном в теоретическом поле марксизма, Кардозо и Фалетто ближе, пожалуй, к его грамшианской версии с ее гибкостью и способностью вести спокойную творческую дискуссию, не отвергая с порога «упрямые факты», а находя им адекватное место в аналитическом процессе. Они не стремятся расставлять все точки над «i». Напротив, оставляют резерв для дальнейших рассуждений и полемики.
Их теоретические конструкции не остаются в подвешенном состоянии научной абстракции. В каждом случае авторы (и это - редкое достоинство теоретических трудов) стремятся соотнести их с конкретной действительностью, вписать их в исторический контекст латиноамериканских стран. Значительная часть книги - синтетическое изложение конкретных ситуаций конкретных стран, через которые прослеживаются общие и типические тенденции, выявляются траектории и механизмы процесса общественного развития в его действительной интегральности.
В книге ощущается и доказывается не только интегральность действительности, не только необходимость интегрального [11] знания о ней, но и потребность в адекватно интегральном подходе к разработке стратегии развития.
Думается, это жизненно важно в нашу эпоху, в эпоху глобализации и спонтанной реакции антиглобализма, когда взаимозависимый мир настоятельно требует равновесия и устойчивости, когда он особенно уязвим перед лицом катаклизмов и срывов даже в отдаленных точках планеты, тогда, когда он подвержен роковым «цепным реакциям».
В. М. Давыдов - директор Института Латинской Америки РАН, Президент Международной федерации исследований по Латинской Америке и Карибскому бассейну [12]
ВОЗВРАЩАЯСЬ К КНИГЕ
«ЗАВИСИМОСТЬ И РАЗВИТИЕ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ»
(Предисловие авторов к английскому изданию)
Книга «Зависимость и развитие Латинской Америки» была написана в Сантьяго в Чили, между 1965 и началом 1967 года. В то время мы работали в Латиноамериканском институте экономического и социального планирования, созданном при Экономической комиссии ООН для Латинской Америки (ЭКЛА). Нашей целью было показать, как переплетены общественное, политическое и экономическое развитие в Латинской Америке.
Различные работы о развитии, написанные латиноамериканскими авторами, оказали влияние на академическое сообщество и даже на более широкую аудиторию. В Соединенных Штатах проводились многочисленные дискуссии по поводу сильных и слабых мест того, что принято называть «теорией зависимости». Эти работы обсуждались также и в Европе, хоть и с меньшим энтузиазмом. Африканские экономисты, находящиеся под влиянием марксистской школы и в определенной степени латиноамериканской теории зависимости, также предложили модели интерпретации развития в условиях африканских и азиатских стран. Просматривая обширную библиографию по данной теме десять лет спустя после того, как была опубликована наша версия, нам показалось своевременным пояснить, как мы рассматриваем проблему зависимости в теоретическом и практическом плане. В этом очерке мы сделаем особый акцент на методологии, [13] использованной в книге.
За пределами Латинской Америки, в США представители академических кругов разработали научные модели, объясняющие различные социокультурные измерения в обществе. Примеры этого встречаются в структурно-функционалистских парадигмах, предложенных Мертоном или Парсонсом, в теориях политического поведения (как, например, анализ Истона и попытки Ласвелла охарактеризовать сферы власти и влияния) и даже в некоторых теориях модернизации и политического развития. Влияние этих моделей стало возрастать в 50-е годы и получило «научное признание» в 60-е годы. Эти парадигмы вызвали к жизни различные теории о процессах латиноамериканского развития.
В то же время экономисты ЭКЛА[1] предложили критическую версию теории развития. Они подвергли критике консервативных экономистов, которые считают, что существующее разделение труда на мировом рынке неизбежно из-за «сравнительных преимуществ», на которых он зиждется: некоторые страны обладают бо́льшими запасами сырья, в то время как у других есть преимущества в развитии промышленности. Несмотря на критическое содержание, экономические теории ЭКЛА не базировались на анализе общественного процесса, не привлекали внимание к империалистическому характеру отношений между странами и не учитывали асимметричные отношения между классами.
Затем в Латинской Америке получила распространение контркритика, объектом которой стала узость подхода ЭКЛА. Она возникла в самой ЭКЛА, в работах, посвященных теме концентрации доходов в результате технологического прогресса, а также в очерках Медины Эчеверриа о социальных условиях развития. Она также содержится в работе представителей университетских и политических кругов (Сан-Пауло, Мехико, Буэнос- Айреса и Каракаса), которые акцентируют внимание на неравноправии [14] в богатстве и возможностях, присущих развитию как результату распространения капитализма и укрепления империализма.
Наш очерк относится к наиболее радикальной критике в Латинской Америке. Мы попытались восстановить интеллектуальную традицию общественных наук, базирующихся на осмыслении действительности. Мы искали глобальное и динамичное осмысление социальных структур, избегая концентрации внимания исключительно на специфических сферах общественного процесса. Мы против академической традиции, которая подходит к проблеме господства и к общественно-культурным отношениям как сферам, аналитически независимым друг от друга и в целом независимым от экономики, как будто они относятся к не связанным между собой областям действительности. Мы же сделали акцент на общественно-политической сути экономических производственных отношений, следуя традиции XIX века воспринимать экономику как политическую экономию. Этот методологический подход, который нашел свое наиболее яркое выражение у Маркса, признает, что существующая в обществе иерархия является результатом установленных форм организации производства материальной и духовной жизни. Эта иерархия служит основанием для неравноправного пользования природой и результатами человеческого труда различными классами и общественными группами. Таким образом, мы попытались проанализировать власть в ее связи с экономикой.
Есть разница в методологии между нашим подходом в «Зависимости и развитии» и другими, о которых речь шла выше. Мы используем диалектический подход в изучении общества, его структур и процессов трансформации. Для читателя будет полезно, если мы подробно объясним некоторые базовые методологические элементы нашего подхода.[15]
Структурная зависимость
Для нашего структурно-исторического анализа центральная методологическая задача состояла в определении наиболее значительных структурных изменений в странах, характеризующихся различными видами зависимого положения в Латинской Америке. При этом мы подвергаем теоретически обоснованной критике структурный подход к социально-экономическому развитию, предлагаемый ЭКЛА, структурно-функциональные модели, господствующие в социологических исследованиях, вульгарно-марксистский подход и теорию политической модернизации.
В механистических концепциях истории развитие латиноамериканских [21] экономик предопределяется глобальной экспансией «капиталистической системы». При этом утверждается, что основные изменения, происходившие в мировом масштабе, вызывали важные перемены и в экономике региона. В подобных интерпретациях общие характеристики капитализма заменяют собой конкретный анализ специфических характеристик зависимых обществ. «Рыночная экономика», «свободное предпринимательство и свободная конкуренция», «монополистический капитализм» представляют собой общие категории, с помощью которых устанавливаются исторические ориентиры для периферийных стран. Безусловно, латиноамериканские общества сложились как результат экспансии европейского и американского капитализма. Существуют (хотя это и менее очевидно) общие характеристики капитализма развитых и зависимых стран. Однако, исключая из модели социальную борьбу и особые (экономические, социальные и политические) отношения, определяющие специфику зависимых обществ, такие попытки интерпретации излишне упрощают исторические явления и приводят к ошибкам, поскольку не воспроизводят точных параметров социальной структуры, не охватывают динамику исторических процессов, порождаемую социальной борьбой внутри зависимых обществ.
Если какая-либо интерпретация признает только, что рыночные отношения были важным элементом в экспансии торгового капитализма, и из этого делает вывод, что Латинская Америка была капиталистической, в этом абстрактном определении теряется содержание исторических событий. Важная задача состоит в том, чтобы объяснить, каким образом экономическое руководство капиталистов привело к созданию «капиталистических экономик», основанных на рабском труде, в одних районах Латинской Америки, на эксплуатации местного населения - в других, и хозяйства, базирующегося на наемном труде, в некоторых [22] областях, как, например, на юге континента. В каждом из этих случаев за спиной местных экономик стоял капитализм в форме рыночных отношений. Это не были «феодальные» общества. Но недостаточно объяснить конкретные различия, например, между рабовладельческими плантациями в Бразилии и аргентинской экономикой XIX века. В обоих случаях речь шла о «капиталистической» экономике, которая, однако, была организована на основе различных производственных отношений: в одном случае рабовладельческих, а в другом псевдокапиталистических форм производства.
В книге «Зависимость и развитие Латинской Америки» мы не пытались механически выводить основные исторические этапы зависимых обществ только лишь из «логики капиталистического накопления». Мы не считаем зависимость и империализм двумя сторонами одной и той же медали и не рассматриваем внутренние аспекты как побочные явления. Понимаемый таким образом империализм превращается в какое-то метафизическое действие, которое пролагает пути истории по живому, но пассивному телу зависимых стран. Не учитываются и формы местных обществ, противодействие империализму, динамика местной политической жизни и попытки поиска альтернативы. Подобный анализ, хотя и пользуется марксистской терминологией, в методологическом смысле подобен интерпретациям, основанным на «логике индустриального развития», «этапах модернизации» или даже на фазах «политического развития», рассматривающих трансформацию как результат воздействия механических факторов.
На наш взгляд, взаимоотношения между внешними и внутренними силами представляют сложное единство, структурные звенья которого не основываются просто на внешних факторах эксплуатации и принуждения, а коренятся в совпадении интересов [23] местных и внешних господствующих классов. С другой стороны, они служат объектом борьбы со стороны местных угнетенных классов и групп. В некоторых обстоятельствах сфера совпадающих или компромиссных интересов может расширяться, включая отдельные сегменты среднего класса и даже некоторые группы трудящихся. В других обстоятельствах отдельные слои господствующих классов могут искать союза со средними классами, рабочими и даже крестьянами в целях самозащиты перед лицом проникновения иностранного влияния, противоречащего их интересам. Внешнее господство в ситуации зависимости национального государства (в отличие от чисто колониальной ситуации, где угнетение со стороны внешних субъектов является более прямым и очевидным) предполагает возможность «интериоризации внешних интересов».
Очевидно, такое проникновение при империализме является результатом действия внешних социальных сил (транснациональных корпораций, иностранных технологий, международных финансовых систем, дипломатических органов зарубежных государств, иностранных армий и т. д.). Мы же утверждаем, что система господства предстаёт в виде «внутренней» силы благодаря социальной практике местных господствующих классов и групп, стремящихся обеспечивать внешние интересы, не потому, что они внешние, а потому, что они, возможно, совпадают с ценностями и интересами, которые видятся данным группам как собственные.
Наше исследование конкретных ситуаций требует выявления формы социальной и экономической эксплуатации, степени индустриализации и накопления капитала на периферии, отношения местных экономик с мировым рынком и так далее. Все это должно рассматриваться не как результат абстрактной «логики накопления капитала», а как отражение взаимоотношений и [24] борьбы между социальными классами и группами на местном и международном уровне. Верно и то, что эти местные социально- политические процессы, так же, как и организация местной экономики, коль скоро мы говорим о зависимых обществах, подразумевают и воспроизводят общие характеристики капитализма в том виде, в котором он существует в мировом масштабе. Таким образом, концентрация капитала транснациональными корпорациями и монополия компаний центра мировой экономической системы на технологический прогресс остаются для нашего анализа обязательными ориентирами.
Само существование экономической периферии не может быть понято без учета направления развития передовых капиталистических экономик, сыгравших основную роль в формировании капиталистической периферии и в интеграции традиционных некапиталистических систем хозяйства в мировой рынок. В то же время процессы экспансии капитализма в Боливии и Венесуэле, в Мексике и в Перу, в Бразилии и в Аргентине, несмотря на подчинение общей динамике мирового капитализма, имеют разную историю, приведшую к разным результатам. Различия коренятся не только в разнообразии природных ресурсов, не только в том, что эти экономики были включены в мировую систему на разных этапах развития (хотя и эти факторы сыграли определенную роль). Их объяснение нужно искать также в том, что в различные исторические моменты, когда определенные слои местных господствующих классов в союзе или в конфликте с иностранными интересами создали разные формы государства, господствовали разные идеологии, предлагались многообразные варианты политической стратегии для ответа на вызовы империализма.
Цель интерпретаций, данных нами в «Зависимости и развитии», — охарактеризовать в общем виде историю этих различий. Ясно, что существуют общие закономерности капитализма, оказывающие [25] влияние на все рассматриваемые экономические системы, и именно они составляют отправную точку нашего анализа. В то же время исторический процесс объясняется единством в многообразии. Если исследовательские усилия успешны, то общие схемы и решения относительно капиталистических способов производства могут стать основой познания реальных процессов. Необходимо выработать понятия и объяснения, способные показать, как общие тенденции капиталистической экспансии предстают в виде конкретных взаимоотношений между людьми, классами и государствами периферии. В методологическом плане именно в этом состоит переход от «абстрактного» анализа к «конкретному» историческому знанию. В этом смысле история капиталистического накопления - это история классовой борьбы, политических движений, формирования идеологий и утверждения форм господства и противодействия ему.
Таким образом, анализ структурной зависимости имеет целью объяснение классовых и межгосударственных взаимоотношений на мировой арене, а также внутри каждой отдельной страны. Диалектический анализ этого сложного процесса включает в себя формулировку понятий с целью объяснения, каким образом внутренние и внешние процессы политического господства связаны между собой. Не следует думать, что рассуждения о внешних факторах или об иностранном господстве достаточны для объяснения общественной динамики. Реальная проблема состоит во взаимодействии между обоими уровнями. Акцент следует делать не только на взаимосвязи, но и на противоречиях между этими двумя уровнями. [26]
I. ВВЕДЕНИЕ
По окончании второй мировой войны казалось, что некоторые страны Латинской Америки были в состоянии завершить процесс создания промышленного сектора и начать экономические преобразования, направленные на переход к самообеспечиваемому развитию.
Действительно, после реорганизации производства и рынков, претерпевших изменения в результате кризиса 1929 года, некоторые латиноамериканские страны, накопившие значительную массу валютных средств и получившие выигрыш от автоматически возникшей защиты внутреннего рынка во время войны, казалось, были способны завершить фазу импортзамещения и на прочной основе перейти к созданию собственной тяжелой промышленности. На этом этапе должна была происходить диверсификация производственных систем. Внутренний рынок этих стран казался достаточно обширным для стимулирования развития хозяйственной системы. К тому же, считалось, что перелив рабочей силы из секторов с низкой производительностью - в основном из сельской местности - в секторы с высокой производительностью стал бы дополнительным фактором расширения рынка. Позже, примерно к середине 50-х годов, возникло понимание того, что для развития необходима еще одна составляющая - перераспределение доходов. Казалось, что этих факторов было вполне достаточно, чтобы обеспечить рост, который на определенном этапе будет стимулироваться самим рынком.
Такая возможность, убедительно подкреплявшаяся существовавшей тогда экономической конъюнктурой, была теоретически обоснована в наиболее значительных работах по проблемам развития, опубликованных в Латинской Америке. Таким образом, и на практике, и в теории был совершен переход от представления [35] об индустриализации как дополнительном ресурсе для процесса развития (который основывался бы на экспорте сырьевых ресурсов) и, кроме того, как вынужденной альтернативе в периоды сужения мирового рынка5 к такой теоретической формуле и таким предположениям, которые основывались на убеждении, что время индустриализма наступит после экспансии экспорта, завершая определенный цикл роста и открывая фазу самоподдерживающегося развития. Такое развитие должно было бы основываться на стимулах внутреннего рынка и на диверсификации промышленного производства, что должно было привести к созданию собственного производства средств производства.
При этом связи с мировым рынком продолжали бы функционировать в той мере, в какой должна была сохраниться потребность в покупателях экспортной продукции и необходимость привлечения иностранных инвестиций. Между тем расширение внутреннего рынка само по себе должно было обеспечить развитие в долгосрочном плане. «Экспортные» отрасли сохраняли бы свое значение для поддержания «способности к импорту», но при всем этом основа развития обеспечивалась бы не внешним, а внутренним рынком.
Нельзя отрицать, что в начале 50-х годов существовали некоторые предпосылки для подобного изменения ситуации, по крайней мере в таких странах как Аргентина, Мексика, Чили, Колумбия и Бразилия. Среди этих предпосылок следует указать:
● внутренний рынок достаточно емкий для потребления промышленной продукции, рынок, сформировавшийся в XIX веке в результате включения аграрной экономики или экономики, основанной на добывающей промышленности, в мировой рынок;
● промышленная база, постепенно складывавшаяся на протяжении XX века и включавшая легкую промышленность [36] (производство продуктов питания, текстиля и т. п.) и в некоторых случаях производство отдельных товаров, предназначенных на экспорт;
● обильный приток валюты, пополнявшийся за счет вывоза продукции сельского хозяйства и добывающей промышленности;
● действие значительных стимулов экономического роста - особенно в таких странах, как Бразилия и Колумбия - благодаря укреплению экспортного сектора, начиная со второй половины 50-х годов;
● удовлетворительный показатель внутреннего формирования капитала в некоторых странах, таких, как Аргентина6.
С экономической точки зрения, казалось, что вся политика развития должна была бы сосредоточиться на двух моментах: а) освоение технологий, способных диверсифицировать производственную структуру и увеличить производительность; б) определение инвестиционной политики, с помощью которой государство создало бы инфраструктуру, необходимую для данной диверсификации7.
Благоприятные структурные условия и существовавшая конъюнктура дали экономистам основания считать, что развитие в основном будет зависеть от способности каждой страны принимать решения в области экономической политики, которые будут соответствовать сложившейся ситуации.
После кризиса 1929 года в Латинской Америке, даже в странах с либеральной экономической традицией (как, например, в Аргентине), стали усиливаться механизмы публичной власти, используемые для защиты экспорториентированной экономики. Следующим шагом станет создание общественных институтов с целью развития экономики в соответствии с новыми идеями и соответствующего воздействия на государственных деятелей, [37] ответственных за принятие решений.
Укрепление и модернизация государства казались тем средством, которое позволит проводить действенную и эффективную политику развития. Обстановка была такова, что латиноамериканские экономисты стали поднимать на щит политический аспект своих построений, возвратившись к концептуальным основам «политической экономии».
Общая предпосылка, присущая этой концепции, состояла в том, что историческая ситуация в латиноамериканских странах предполагала возможность преимущественно национального варианта развития. Отсюда - стремление укреплять внутренний рынок и создавать национальные центры принятия решений, которые были бы восприимчивы к проблемам своих стран.
Эта оптимистическая перспектива рассеялась в конце 50-х годов. Трудно объяснить, почему при таких, казалось бы, благоприятных условиях для перехода от этапа импортзамещения к следующему, где открывались новые возможности независимого производства, ориентированного на внутренний рынок, не были приняты необходимые меры для обеспечения преемственности или почему принятые меры не достигли цели. Кроме того, в ряде случаев они оказались, строго говоря, недостаточными для придания динамики отсталым секторам экономики и вместе с тем для преодоления давления, обусловленного продолжением быстрого увеличения народонаселения. Последнее обстоятельство усугублялось тем, что в наиболее современных отраслях экономики применялись технологии, предполагающие ограниченное использование рабочей силы. Тем временем, поскольку все это пока не означало наступления депрессии, не смогли обнаружиться в явном виде последствия, которые вынудили бы пересмотреть экономическую политику.
Другими словами, если признать, что экономические показатели [38] наиболее благополучных стран региона, например, Аргентины, однозначно говорили о продолжении развития до середины 50-х годов, можно ли было в то время отстаивать гипотезу о недостаточности институциональных и социальных условий, которые позволили бы благоприятным предпосылкам реализоваться в движении, способном обеспечить проведение курса на развитие? И можно ли было говорить об ошибке в выборе перспективы, в силу которой считался возможным экономически неосуществимый вариант развития?
Но в некоторых странах, как, например, в Бразилии, события заставляли предположить, что надежды на самообеспечиваемое развитие все же не были безосновательны, особенно в 50-е годы. Действительно, процесс импортзамещения достиг фазы создания собственного производства средств производства. Это, казалось, делало неизбежным начало нового, необратимого по своей сути этапа индустриализации Бразилии. Ведь мультипликативный эффект возникновения сектора производства средств производства придает экономике значительное ускорение. Кроме того, возникнув, этот сектор делает технически невозможным откат назад в процессе индустриализации при наступлении кризиса, что обычно происходит, когда индустриализация ограничивается лишь производством потребительских товаров. Между тем даже в этом случае факты не подтверждают изначального оптимизма. За подъемом, последовавшим после вступления в фазу импортзамещения, в 60-х годах начался период относительного застоя, в котором бразильская экономика находилась продолжительное время8.
Из трех промышленно наиболее развитых стран региона только одна долго сохраняла высокие показатели роста. Это — Мексика. Но следует признать, что экономическая структура этой страны (особенно разнообразие ее экспортного сектора) отличают [39] её от других государств Латинской Америки. Но даже здесь крайняя неравномерность в распределении доходов и растущее присутствие иностранного капитала в экономике могут расцениваться как факторы, ставящие под сомнение гипотезы, представленные экономистами относительно обязательных условий самообеспечиваемого развития.
При ближайшем рассмотрении создается впечатление, что интерпретация ситуации и предположения, делавшиеся в конце 40-х годов в свете чисто экономических факторов, были недостаточны для того, чтобы объяснить дальнейший ход событий. Действительно, в развитии Аргентины не произошло ожидаемого рывка и не были произведены необходимые качественные преобразования. Несмотря на то, что трудности бразильской экономики могли быть на какое-то время решены в 50-е годы, когда наметился рывок в развитии при краткосрочной внешней финансовой поддержке, в стране вновь начался спад и, возможно даже, стагнация. И это при том, что провозглашалось устранение всех препятствий для развития9. Наконец, мексиканская экономика после трудностей, связанных с периодом глубоких преобразований в русле националистической политики, смогла реализовать свой потенциал развития в значительной мере благодаря интеграции в мировой рынок, в силу притока иностранных инвестиций и диверсификации внешней торговли. Важное место в этом занимал туризм.
В свете указанных обстоятельств возникает вопрос о причинах недостаточной динамичности национальных экономик, чьи перспективы казались вполне благоприятными, как это было в случае Аргентины. В какой степени сама Мексиканская революция, сломавшая прежнее равновесие сил в обществе, стала основой для последующего развития? И не были ли факторы, встроенные в социальную структуру бразильского общества, и игра [40] политических и общественных сил, действовавших на протяжении «десятилетия десарольизма*», причиной как получения сначала позитивного результата, так и потери затем импульса к развитию?
Однако отмечать негативный ход событий и тем самым аргументировать неудовлетворительность экономических прогнозов в основании вывода о необходимости замены экономических объяснений социологическими интерпретациями было бы поверхностным ответом. В экономическом смысле возможности развития Латинской Америки часто увязывались с сохранением благоприятных перспектив для экспорта. Но по итогам корейского бума на смену благоприятной для экспорта конъюнктуре пришла глубоко неблагоприятная ситуация, которая характеризовалась продолжительным ухудшением условий обмена. В этой обстановке в качестве дополнительной альтернативы был поставлен вопрос о пересмотре условий международного сотрудничества, будь то через программы прямого внешнего финансирования госсектора либо через механизм поддержки уровня цен. Эти решения не были, однако, реализованы в удовлетворительной для целей развития форме.
Этим отчасти объясняется замедление экономического роста. Индекс прироста валового продукта в немногих случаях устанавливался на уровне, едва позволяющем проводить перестройку хозяйственной системы. Но вместе с тем не были реорганизованы в ожидаемом направлении ни социальная система, ни политическая. [41] Похоже дело в том, что даже когда «традиционное общество» существенно меняет свой экономический облик, некоторые его группы не утрачивают своего контроля в системе власти, хотя и вынуждены установить сложную систему альянсов с новыми группами10. Таким образом, с замедлением темпов роста, которое началось в конце 50-х годов, вновь всплыли застарелые проблемы континента, представленные либо новыми действующими силами, либо теми же, но переодетыми в современные одежды.
Несмотря на то, что различия в социальных структурах стран региона по-разному детерминирует экономический рост, недостаточно просто заместить экономическую интерпретацию социологической. Необходим интегральный подход, который бы смог дать материал для более полного и тонкого ответа на вопросы относительно возможностей развития латиноамериканских стран, его содержания и общественно-политических условий его осуществления. [42]
Анклавные экономики
Местные экономические группы не всегда могли удержать управление или господство в производственном секторе. В определенных обстоятельствах экономика латиноамериканских стран включалась в мировой рынок через производство в очагах первичной хозяйственной деятельности, которые напрямую контролировались извне. Такое положение осуществлялось в различных условиях и давало разный социальный и экономический эффект в зависимости от степени дифференциации и экспансии, достигнутой национальными экономиками.
Как представляется, наиболее общий случай образования экономических анклавов в Латинской Америке является результатом процесса, при котором национально контролируемые отрасли [82] экономики из-за своей неспособности реагировать и конкурировать в производстве товаров, требующих определенных технических условий, систем реализации и больших капиталов, постепенно разлагались. С другой стороны, однако, складывались ситуации, когда процесс образования анклавов был непосредственно связан с экспансией центральных экономик. Так происходило в странах, где местные экономические группы сумели наладить производство, интегрированное в мировой рынок лишь в маргинальных формах, как в случае континентальных государств Карибского бассейна.
В обоих случаях, однако, вне зависимости от поведения местных групп экономическое развитие анклавов служит отражением динамики центральных экономик и характера, который принимает в них капитализм.
Точно так же в обоих случаях, хотя и по-разному, производящие анклавы смогли упорядочить национальную экономическую систему и сообщить ей общие черты. В самом деле, начиная с момента, когда местная система производства уже не может расти без внедрения технических достижений и капиталов извне21, или с момента ее подчинения международным системам реализации роль местных производителей начинает утрачивать свое значение для развития национальной экономики. В этих условиях местные производители теряют в значительной мере возможность организации в национальных границах самостоятельной системы власти и распределения ресурсов. Как мы уже видели, подобная ситуация в более острой форме имеет место, когда в мировой капиталистической системе изменяются формы взаимоотношений между периферией и центром. Тогда финансовый и торговый контроль, который до конца XIX века был характерен Для европейского капитализма, заменяется формами экономической деятельности, которые ориентируют инвестиции на достижение [83] контроля за теми отраслями производства в периферийном мире, которые считаются важными (реально либо потенциально) для центральных экономик. Кроме того, на этом этапе относительная независимость нового центра гегемонии в мире - экономики США - от многих сырьевых товаров (поскольку США также их производили) и их экономическая мощь ограничили рост латиноамериканских экономик, связанных с мировой торговлей через США в большей степени, чем это имело место в экономиках, связанных с поставками на европейский рынок.
Подключение экспортных секторов этих стран через динамический импульс внешних анклавов привел в их национальной экономике к формированию «современного сектора», который был чем-то вроде продолжения в технологическом и финансовом смысле центральных экономик. В той мере, в какой национальные экономики выстраивались вокруг этого типа производственных систем, они все больше обретали характеристики, делавшие возможным сочетание относительно успешного экспортного сектора с узкой специализацией экономики и большим выходом добавочного дохода. Но в этих случаях успешный рост, ориентированный вовне, не всегда позволял создать внутренний рынок, поскольку приводил к концентрации доходов в анклавных секторах.
В ситуациях анклавного развития целесообразно различать два варианта: анклав горнодобывающий и плантационный. Разница между ними определяется тем, что технологии и условия производства в обоих вариантах по-разному сказываются на использовании рабочей силы, достигаемой производительности труда и степени концентрации капитала. Так, в анклаве аграрного типа используется много рабочей силы, а концентрация капитала может быть слабой. В минерально-сырьевых анклавах, наоборот уровень занятости ограничен, а концентрация капитала высока. Однако в обоих случаях анклав тяготеет к такому распределению [84] дохода, который мало соответствует интересам национальной экономики. В добывающем анклаве наряду с ростом производства существует тенденция к дифференциации заработной платы в пользу слоя квалифицированных рабочих без ущерба для сектора экономики, ориентированного на внутренний рынок. В плантационном анклаве, напротив, рост и модернизация приводят к занятию новых земель, негативно влияя на натуральное хозяйство и даже на производство для внутреннего рынка. При этом отсутствует серьезное давление с требованием повышения заработной платы, поскольку в этом случае будет привлечено больше неквалифицированной рабочей силы, которая всегда имеется в изобилии. Таким образом, политические и социальные последствия этих двух ситуаций имеют отличия.
Для социально-политической системы развитие по пути экономического анклава имеет иные последствия, нежели те, к которым приводит модель развития, основанная на национальном контроле за производством. Альянсы классов и социальных групп, делающие его возможным, обнаруживают черты, которые данный тип развития придает в местной структуре господства и связям с внешним миром.
Исходя из этого, необходимо с самого начала различать две полярно противоположные ситуации, в которых проходил процесс развития по модели анклава в латиноамериканских странах. С одной стороны, существование первоначально группы национальных экспортеров, утратившей контроль за данным сектором экономики и включившейся в мировой рынок через анклав. С другой стороны, случай, при котором развитие производства на экспорт в больших масштабах фактически стало прямым результатом образования анклавов. В этом втором случае анклавы сосуществуют с секторами национальной экономики, характеризующимися слабым присутствием на рынке и контролируемыми [85] «традиционными» олигархиями, которые не вошли в число капиталистических производителей. В обоих случаях встают проблемы, имеющие общегосударственное значение, как это обнаружилось в ситуации, описанной выше. Речь идет об определении основ и условий преемственности действующей в стране структуры господства и установления пределов участия составляющих ее групп в производственной системе нового типа, представленной анклавами. Точно так же политические альянсы, возникавшие в обоих случаях, имели двойственный характер связей. Во-первых, с внешним миром, представленным компаниями-инвесторами, и во-вторых, с внутренним сектором, в той мере, в которой какая- либо группа (сама по себе или в союзе с другими) имела возможность сформировать систему господства и подчинения достаточно сильную и стабильную для того, чтобы договариваться об условиях, на которых в национальном масштабе могла допускаться экономическая эксплуатация анклавов. В определении этих условий возможности самостоятельности внутренних секторов относительно внешних различаются в описанных выше двух типичных вариантах анклавов.
Существование первоначально достаточно значительной экспортной экономики позволяло господствующим национальным группам использовать тактику отступления в некоторые отрасли и проводить более твердую политику в области концессий (налоги, обязательные реинвестиции прибыли и т. д.). Все это варьировало в разные исторические периоды, в зависимости от условий рынка и степени внутренней сплоченности, достигнутой местными господствующими классами. В противном случае слабость «традиционных олигархий» делала их более покладистыми перед лицом «внешних секторов», превращая их порой в группы, находящиеся в имущественной зависимости от экономики анклава в той мере, в какой само управление государством начинало [86] зависеть от доходов, производимых отраслями экономики, контролируемыми извне.
Когда национальные правящие круги способны сохранять, по крайней мере, частично, контроль над производственным процессом, внутри самой системы устанавливаются некие правила сотрудничества либо противодействия внешним силам, историческое развитие определяется детерминантами, присущими преимущественно первой описанной нами ситуации - развития вовне с национальным контролем в производственной системе. И это происходит со страновыми особенностями. Местные финансовые и торговые группы, по-видимому, начинают играть более важную роль, ибо обеспечивают взаимосвязь с внешним сектором, в то время как аграрии и шахтовладельцы утрачивают свое значение в той мере, в какой их деятельность сводится к удовлетворению потребностей внутреннего рынка. С другой стороны, часто существовала возможность переключить интерес отдельных фракций правящей элиты на выполнение скорее политических и управленческих функций, нежели экономических деятельности. Ведь система альянсов группировок и классов, о которой уже говорилось, часто усиливала регулирующие функции государства, создавая таким образом крупный слой бюрократии, существовавшей благодаря налогам, извлекаемым из анклавного сектора. В случаях наибольшего успеха экспорториентированной модели в форме анклава вокруг государственной администрации складывался средний класс бюрократического толка. Наряду с возможностью получения рабочих мест в сфере, связанной с импортом и финансами, бюрократическое поприще стало «полем произрастания» традиционных средних слоев (т. е. тех, которые появляются не вследствие развития современного промышленного сектора) в тех латиноамериканских странах, которые развиваюсь по описанным эталонам. [87]
В странах, не располагавших жизнестойким производительным классом, способным переориентировать свое участие в производственной структуре согласно требованиям анклава, местные господствующие слои, как мы видели, ограничивались вторыми ролями в производственной системе. В этом случае, вышеописанные тенденции ведут к появлению социальной структуры, которая сводится в основном к лицам наемного труда (в большей или меньшей мере в зависимости от уровня развития сельского хозяйства и горнодобывающей промышленности) и малочисленной олигархии, которой удается контролировать бюрократический и военный аппарат. Это делается совместно с сектором непродуктивных латифундий, которые косвенно контролируются той же олигархией, а напрямую - местными «касиками».
Обобщая, можно сказать, что в странах, интегрированных в мировой рынок через анклавы, хозяйственные и политические системы взаимодействуют (если абстрагироваться от наличия национальных экономических групп определенной ориентации) с учетом следующих обстоятельств:
а) производство является прямым продолжением центральной экономики в двух аспектах: поскольку контроль за решениями об инвестициях прямо зависит от заграницы и потому, что доходы, производимые капиталом слабо вовлекаются в оборот в самой зависимой стране, увеличивая общую массу капитала, поступающего в инвестиционный фонд центральной экономики;
б) нет реальных связей с местной хозяйственной системой, с сектором натурального самообеспечения или с аграрным производством для внутреннего рынка; однако они есть с зависимым обществом, проходя через такие каналы, как система власти, поскольку та определяет условия уступок и льгот;
в) с позиции существования мирового рынка экономические отношения определяются в зоне центральных рынков. [88]
Десарольистское государство
Где на этапе широкой экспансии в сторону мирового рынка развитие проходило в русле прежней анклавной экономики, там переходный период, как мы видели, обусловил, с одной стороны, необходимость реорганизации государства при более широком политическом участии среднего класса. С другой стороны, такая [167] реорганизация проводилась с расчётом на поддержку народных масс. В этом смысле как новые промышленные группы, так и народные массы вступали в контакт под эгидой самого государства, либо, по меньшей мере, при его участии. В таких условиях государство поддерживало индустриализацию не только потому, что группам, которые его контролировали, необходимо было создать механизм быстрого накопления капиталов, но и потому, что эти группы складывались на основе альянса народных масс со средними слоями. Последние же были представлены преимущественно бюрократией и «новыми бразильскими буржуа». Чтобы удержаться у власти, этому альянсу требовалось постоянно создавать новые рабочие места и расширять возможности занятости для вовлечения народных масс в политику.
Такая «модель» была опробована в Мексике и Чили. В Чили сохранил свое значение городской сектор экономики, сложившийся достаточно давно и в условиях, позволявших ему претендовать на контроль за развитием или использовать благоприятную конъюнктуру для выживания. Кроме того, в чилийском случае народные слои, также имеющие давнюю историю и хорошо организованные, активно стремились навязать свои условия участия в реализации политики развития. В целом в Чили просматривается ситуация, когда и при возникающих конфликтах, и при формировании союзов политика всегда носит «классовый характер».
Далее приводится схематичный анализ того, как в каждой из таких ситуаций создавались союзы и разрешались конфликты в целях укрепления политического курса на проведение индустриализации. [168]
а) Процесс индустриализации в Мексике
Революция, укрепившая новую политическую власть, вместе с тем наглядно продемонстрировала признаки ее крайней слабости в экономических делах. Основные сектора экономики, транспорта, добычи природных ресурсов, нефтепереработки, энергетики и т. д. продолжали оставаться в руках мощных иностранных компаний, использовавших свое влияние для ограничения действий мексиканского правительства. Само правительство испытывало трудности в поиске устойчивой политической поддержки для обеспечения стабильности в стране. Разрушение прежних структур управления аграрным сектором привело к своего рода «атомизации» крестьянства, которое, хотя и было ревностным защитником революции, вряд ли могло превратиться в надежную экономическую опору для дальнейших революционных преобразований. Рабочий класс также был слаб, о чем свидетельствовало наличие параллельных профсоюзных организаций, чем ловко пользовались иностранные компании для навязывания своих условий. Таким образом, слабость системы проявлялась в плохо организованной народной поддержке (рабочими и крестьянами) политики правительства и неспособности решить внутренние проблемы экономики, контролировавшейся извне.
Для правительства единственной возможностью добиться более приемлемых отношений с иностранными корпорациями было опереться на союз крестьянского и рабочего движения, укрепив их единство. Именно в этом состояла политика Карденаса. Добившись создания такого союза и присоединения к нему других групп населения, он смог противостоять иностранным компаниям. Конфликт, как известно, вспыхнул в нефтедобывающей отрасли и завершился ее национализацией.
Государство при народной поддержке начало процесс индустриализации [169] Мексики. Однако его действия по обобществлению экономики встревожили не только иностранных вкладчиков, но и самые широкие слои национальных предпринимателей. Предстоял своего рода выбор: идею о необходимости индустриализации Мексики разделяли почти все, а вот вопрос, как и какими силами ее проводить, вызывал острые разногласия. Относительному единству нации, сложившемуся за годы революционного процесса, стал грозить раскол. В итоге была выбрана «формула промышленного развития», при которой иностранные инвестиции благосклонно допускались в страну под определенным государственным надзором (политика, начатая Авилой Камачо и продолженная Алеманом). С началом процесса индустриализации и связанного с ним развития экономики была сделана попытка быстро удовлетворить требования трудящихся.
А поскольку большая часть установленных промышленных мощностей находилась в руках филиалов североамериканских монополий, которые вкладывали капитал в Мексику, то именно они выигрывали от системы гарантий и льгот, установленных правительством. Иностранные инвестиции направлялись не только в промышленность, но и в сферы финансов и торговли. Государство же заботилось о том, чтобы условия на новом рынке были благоприятными. А если этого обеспечить не удавалось, создавало условия для его монополизации.
Государство продолжало развивать базовую инфраструктуру и обеспечивать хорошие условия работы на рынке. Оно лишь просило промышленных инвесторов производить товары внутри страны. Особое значение приобрела сборка промышленных изделий. Однако не только промышленность частично контролировалась иностранными корпорациями, аналогичный процесс затронул и аграрный сектор. Если разобраться, аграрная реформа, и в частности, создание «эхидос» (общинные земли), обеспечили политическую [170] поддержку революции, но вслед за этим надо было подключить аграрный сектор к новой экономической политике. Государство начало осуществлять капиталовложения, которые позволили бы повысить производительность в сельском хозяйстве, однако наделённое по конституции обширными сельскохозяйственными угодьями, оно стало оказывать поддержку прежде всего капиталистическим слоям аграрного сектора. Типичный пример - хлопководство, где капиталистические хозяйства начали подчинять себе остальных производителей. Механизм введения нового режима эксплуатации был связан с организацией сбыта продукции, находившейся в основном под контролем наиболее преуспевавших групп предпринимателей. Как и в промышленности, в сельском хозяйстве с иностранными инвестициями связывались надежды на быстрое улучшение. Возникла очень тесная связь между теми, кто политически контролировал государство, и теми, кто руководил новыми экономическими секторами. Таким образом, будущая судьба политиков стала зависеть от потенциала динамичного развития современных частных и государственных групп в экономике. Тем не менее не остались в стороне и народные слои городского населения, хотя они в полной мере испытали на себе все трудности, которые приносил этот процесс для национальной экономики. Вероятно, всё вышесказанное отчасти объясняет дальнейшее сохранение сложных и запутанных союзов между самыми разными слоями общества.
б) Чилийский случай
Сильнейший кризис в сфере добычи и сбыта селитры в 1929 году нарушил существовавший баланс социальных сил, поддерживавших властные структуры, и положил начало новым взаимоотношениям между различными общественными группами и [171] классами.
Утратив прежнюю экономическую базу, правительство ограничилось проведением политики защиты занятости с помощью государственных субсидий, так как иностранные компании начали вывод своих производств. (Не надо забывать, что на мировом рынке натуральную селитру начала заменять искусственная.) Необходимо было создать новые экономические структуры, способные поддерживать баланс сил, который намеревалось установить государство. Под воздействием кризиса, правительства той эпохи предприняли ряд инициатив, которые позволили несколько расширить — а в некоторых отраслях создать заново - промышленный сектор. Задуманные экономические меры были проработаны далеко не лучшим образом, однако имели важные последствия. Казалось, что важнейшим достижением в политике стал валютный контроль, который так или иначе заставил некоторые группы старых импортёров вкладывать имеющиеся капиталы в национальную экономику и создавать таким образом производства, обеспечивавшие замещение импорта.
Тем не менее негативные последствия кризиса были столь масштабными, что не приходилось надеяться на то, что скромные усилия предпринимателей помогут решить проблемы безработицы. Поэтому начали проводиться меры в каком-то смысле переходного характера, которые могли выправить тяжелое положение. Государство было вынуждено начать проведение общественных работ и других форм деятельности с целью стимулировать рост занятости. Соответственно, стоит обратить внимание на два важных последствия кризиса 1929 года: создание импортзамещающей промышленности и необходимость в той или иной форме осуществлять прямые государственные капиталовложения для выправления дел в экономике.
Другая интересная черта связана с тем фактом, что, видимо, [172] в силу слабости самой власти, которая только приступила к поиску экономической базы свой поддержки, государственная политика носила скорее конфронтационный, нежели примирительный характер.
Народные слои населения были организованы, имели политическое представительство и вдобавок являлись ключевым элементом при заключении любых новых соглашений. Средние слои, особенно находившиеся в определенной зависимости от государства, также представляли хорошо структурированную силу и очень надеялись сколотить альянс, который помог бы им участвовать во властных структурах. Созданный в 1937 году Народный фронт официально скрепил их возможный альянс. С другой стороны, к средним и народным слоям примкнули некоторые общественные и экономические группировки, стремившиеся поправить свое положение при новых порядках. Получив власть в свои руки, Народный фронт приступил к реализации заранее поставленной цели - планировать развитие национальной экономики с помощью Корпорации развития производства (CORFO - 1939 году), которая гарантировала более активную роль государства. Внешний фактор - вторая мировая война - благоприятствовал такой политике, делая ее до некоторой степени безальтернативной, и также указывал на необходимость проводить политику импортзамещения. Однако, несмотря на намерение масштабного планирования экономики, деятельность государства в большей мере сводилась к созданию новых отраслей и производств (развитие промышленности, энергетики, производственных услуг и т. п.), чем к модернизации имеющегося производства. В области сельского хозяйства специально предлагалась политика диверсификации экспортных культур, которая не могла повлиять на структуру землевладения и в конечном счете на изменение общественных устоев деревни. [173]
В сфере промышленности задачей такой политики было формирование «промышленной буржуазии», используя кредитно-финансовые механизмы. Многие промышленные производства, в том числе контролируемые иностранными инвесторами, были созданы в стране и начали работать благодаря льготам и гарантиям, предоставленным государством.
Все это придало «второе дыхание» некоторым слоям уже существовавшей буржуазии, которые начали вкладывать капиталы в промышленность и торговлю. Перед лицом постоянного давления массовых слоев населения средние классы, которые в основном и управляли госаппаратом, увидели во вновь ожившей буржуазии союзника в деле противодействия нажиму рабочих и народных масс. Программа развития, предложенная этим альянсом, базировалась на готовности государства предоставить новым группам займы и создать благоприятные условия для работы на рынке.
С другой стороны, надо обратить внимание на возрождение внешнего сектора: медь пришла на смену исчезнувшей селитре и государство смогло воспользоваться доходами от ее экспорта. Однако такое возрождение вело к параличу промышленного развития; отраслевые темпы роста существенно сократились и, с этой точки зрения, можно говорить об очевидной стагнации в экономике.
Смена союзника не обошлась без серьезных политических конфликтов. Удалить бывшего партнера - народные слои - значило применить прямые репрессии и уничтожить его наиболее организованные структуры (1948 год - Закон о защите демократии). Резкий поворот средних слоев крайне ослабил их перед лицом прежних союзников. Были предприняты новые усилия по восстановлению союза, однако отсутствовали прежние политические организации, представлявшие ранее интересы различных [174] общественных сил в рамках альянса, и поэтому «союз» приобрел совершенно аморфную «популистскую» форму. Этот популизм (первый этап второго правления Ибаньеса) был недолговечен; практически он существовал в первый год правления (1952 1953 годы). Основная трудность состояла в том, чтобы найти экономические рецепты решения острейшей проблемы инфляции. Политика была направлена на восстановление стабильности и включала набор наиболее ортодоксальных мер, рекомендованных миссией Клейна Сака (следует заметить, что внешние займы увязывались с проведением именно такой политики), что в свою очередь привело к потере народной поддержки.
Начавшийся хаос «популизма» привел к неожиданному последствию - перестройке борющихся политических организаций, представлявших различные слои населения. Поэтому с исчезновением «популизма» политика нового правительства обрела более четкую социально-политической направленность; промышленные, финансовые и аграрные сектора прилагали усилия для получения контроля над внутренним рынком, но уже не через государственные механизмы, а с помощью частных инвестиций в отрасли, ранее управлявшиеся государством. С социально-политической точки зрения, наиболее яркой чертой стала (при Алессандри) отчетливая поляризация, которая с позиции борьбы за власть выражалась в политической сфере в расколе между различными секторами общества. [175]
Зависимость и развитие
Прежде чем останавливаться на том, какие социальные силы и идеологические течения начинают проявляться в очередной фазе, необходимо прояснить историко-структурную обусловленность характерных черт новой «ситуации развития». Ее основная черта коренится именно в том, что интеграция периферийных индустриальных экономик в мировой рынок приобретает иное значение по сравнению с интеграцией в мировой рынок агроэкспортных экономик. То же самое происходит, разумеется, и с политическим выражением этого процесса. В самом деле, первая требующая объяснения проблема - это антиномия, заложенная в понятии «периферийно-индустриальных экономию».
Подключение периферийных экономик к мировому рынку происходит теперь при таком развитии капитализма, когда его центр воздействует на них уже не только, как прежде, посредством контроля над системой импорта и экспорта, но и посредством прямых промышленных инвестиций на новые национальные рынки. Это подтверждает анализ внешнего финансирования Латинской Америки, выявляющего тот факт, что прямые иностранные инвестиции всё больше направляются в сектор обрабатывающей промышленности и этот приток не просто представляет частные инвестиции (а среди них прямые абсолютно преобладают над «портфельными»), но и концентрируется в руках все менее многочисленной группы фирм41.
Поэтому, если и верно, что латиноамериканскую индустриализацию нельзя объяснить как следствие индустриальной экспансии центра (поскольку, как мы видели, она началась в период кризиса мировой экономической системы и получила импульс для развития от внутренних социальных сил), то нельзя не отметить, что прямое участие иностранных фирм в индустриализации [191] латиноамериканской периферии придаёт свою специфику промышленному развитию региона. На протяжении национально-популистского периода представлялось, что оно было направлено на консолидацию национальных производственных групп и, главным образом на консолидацию государства как инструмента регулирования и формирования центров производства.
Но вследствие описанной ранее особой социально-политической ситуации получилось наоборот. Выбор, в конечном счете, был сделан в пользу модели развития, основанной на росте иностранных инвестиций в сферу промышленности.
Когда появляется «ситуация развития» с такими характеристиками, снова возникает проблема соотношения внутреннего роста и внешнего подключения. Даже не вдаваясь в дальнейшие рассуждения о типе зависимости, навязываемой внешним финансированием (характеризующимся растущей задолженностью, главным образом, краткосрочной), можно указать на некоторые черты, отличающие эту ситуацию зависимости (при преобладании монополистического промышленного капитализма) от той, которая характеризовала прежние стадии «субразвития».
В том, что касается степени дифференциации производственной системы, эта ситуация допускает высокие показатели развития. Однако как движение капиталов, так и контроль над экономическими решениями выходят за национальные рамки. Даже когда производство и сбыт продуктов осуществляются в рамках зависимой экономики, прибыли потенциально увеличивают массу капиталов, которой располагают экономики центров. Капиталовложения также отчасти зависят от иностранных решений и внешнего давления. Очевидно, существует тесная связь между массой получаемого и реализуемого на внутреннем рынке дохода и внешними условиями. Решения головных компаний, лишь отчасти принимающих во внимание ситуацию на внутреннем рынке, [192] оказывают значительное влияние на реинвестирование получаемых внутри страны прибылей. При некоторых обстоятельствах фирмы могут сделать выбор в пользу превращения своих прибылей в капитал, который может быть вложен в экономики центров или в иные зависимые экономики.
При всем этом следует учитывать, что черты сходства, которые здесь можно усмотреть с ситуацией зависимости в экономиках, сформированных посредством анклавов, являются лишь поверхностными. На самом деле отношение между индустриализованными периферийными экономиками и мировым рынком совсем иное. Среди предпосылок функционирования такого типа экономики можно назвать следующие:
а) высокую степень дифференциации экономики;
б) сравнительно ограниченный вывоз прибылей (чтобы гарантировать реинвестиции, особенно в секторе производства средств производства);
в) наличие специализированной рабочей силы и развитого сектора услуг и вследствие этого сравнительно более равномерное распределение дохода в городском индустриальном секторе;
г) и как следствие - наличие внутреннего рынка, способного поглотить произведенную продукцию.
Можно было бы сказать, что здесь происходит обратное тому, что случается в анклавной экономике. Ведь решения об инвестициях хотя бы отчасти зависят от внутреннего рынка, потребление же является внутренним. В самых типичных случаях даже проявляется чётко выраженная тенденция к реинвестированию прибылей в данной стране, что в известном смысле заинтересовывает иностранных индустриальных инвесторов в расширении внутреннего рынка.
Можно предположить, что в этой ситуации одновременно происходит развитие и сохраняется определенная автономия. Однако, [193] хотя и верно, что сохраняющаяся зависимость обретает новый характер, этот тип развития по‑прежнему предполагает несамостоятельность и деформированность. Поэтому и имеются законные основания говорить о периферийных и зависимых индустриализованных странах. В самом деле, узы, связывающие ситуацию субразвития с мировым рынком, уже не выступают здесь как прямые и откровенно политические (что происходит с анклавными экономиками) и не являются лишь внутренним отражением решений, принимаемых на мировом рынке (как происходит с первым из описанных здесь случаев экономики субразвития). Напротив, может показаться, что отношение между национальной экономикой и динамичными секторами экономик центров устанавливается на самом внутреннем рынке. Однако сохраняются две характерных черты несамостоятельности: развитие индустриального сектора продолжает зависеть от «потенциала импорта» средств производства и сырья, который становится необходимым при новом типе дифференциации производственной системы (что порождает тугие узы финансовой зависимости). Кроме того, эта форма развития предполагает интернационализацию условий хозяйствования на внутреннем рынке.
Что касается ограничений по «потенциалу импорта», есть основания полагать, что их значение сильно снижается после формирования внутри страны сектора производства средств производства. Это - скорее временное препятствие, решающее значение которого способно проявляться на первой фазе развития вширь передовой индустриальной экономики. В последующем может быть установлен иной тип связей с международным рынком - обычный для современных экономик, между которыми всегда имеется взаимозависимость.
Другого рода связи возникают вследствие «интернационализации внутреннего рынка». Данный процесс происходит, когда [194] периферийных экономиках организуется промышленное производство в динамичных современных отраслях (в первую очередь химической, электронной и автомобильной), а старое промышленное производство реорганизуется на базе новой техники. Этот промышленный переворот нового типа несет с собой административную, технологическую и финансовую реорганизацию, которая в свою очередь обусловливает изменение форм социального и политического контроля. Разумеется, даже в этом случае не сама по себе новая технология и даже не вложение новых иностранных капиталов (как явление чисто экономическое) определяет курс развития, благоприятствуют ему или наполняют его реальным содержанием. Политические схемы, выражающие борьбу социальных сил, выступают в роли активного «посредника» между определенной стадией экономической, организационной и технологической эволюции страны и глобальной динамикой обществ. Верно, что начало современного процесса индустриализации в периферийных странах предполагает крупные вложения капитала, значительные технологические знания и передовую организацию предприятий, что в свою очередь подразумевает развитие науки, существование сложной и дифференцированной социальной структуры, осуществление накопления и предшествующих инвестиций. Поскольку центры располагают такими предпосылками, это приводит к укреплению уз зависимости. Однако существуют примеры слаборазвитых стран, которые пытались, иной раз не без успеха, перестроить производственную систему и в то же время сохранить разумную степень автономии.
Надо сказать прямо, что политические условия, при которых удавалось одновременно достичь развития и автономии, подразумевали - конечно, в различных формах - развитие, основанное главным образом на мобилизации социально-экономических ресурсов, экономического, организационного и [195] творческого потенциала внутри страны. Такой процесс предполагал, с одной стороны, период относительной экономической изоляции (как в СССР и Китае) с частичным закрытием рынка, препятствовавшим расширению потребительского спроса на товары и услуги, типичные для индустриальных массовых обществ, а также распространение государственного контроля на всю производственную систему и направление новых инвестиций в признанные стратегическими для национального развития отрасли, например, инфраструктурные, абсорбирующие передовые технологические знания, а также связанные с национальной обороной. Все это подразумевает соответствующую перестройку социальной системы, сравнительно авторитарную дисциплину (даже там, где, как в Японии, сохранился капиталистический строй) и революционный пересмотр национальных целей, в том числе не в последнюю очередь - приоритетов образования.
Как мы видели выше, политическое и социальное развитие Латинской Америки пошло другим путем. Стремясь войти в эру сравнительно современного промышленного производства путем привлечения иностранных капиталов и вместе с ними современной техники и организации производства, некоторые страны региона сумели в различной степени добиться интенсификации процесса индустриализации, но с такими последствиями, которые очевидным образом ограничили автономию национальной экономической системы и принятие решений, касающихся политики развития.
Навязанный «открытым рынком» тип экономической конкуренции, нормы качества и производительность труда в промышленности, размеры требуемых инвестиций (например, при создании нефтехимической промышленности), сложившиеся нормы потребления подталкивают к определенным формам организации и контроля над производством, последствия принятия [196] которых влияют на всю экономику. В этом смысле посредством привносимых иностранным сектором капиталов, техники и организации создается новая ось упорядочения национальной экономики.
Этот переворот, когда он осуществляется не под контролем национального общества, предполагает новый - и конечно, более сложный - тип зависимости. В описанных выше двух основных ситуациях субразвития национальное государство может в пределах своих границ применить ряд политических инструментов в ответ на давление внешнего рынка (например, монетарную политику или поддержание уровня занятости) и таким образом отчасти отстоять национальную автономию в принятии решений об инвестициях и потреблении. При новом типе развития механизмы контроля над национальной экономикой частично выходят из внутренней сферы постольку, поскольку некоторые универсальные нормы функционирования современной производственной системы, навязываемые всемирным рынком, не допускают альтернатив. Унификация производственных систем подчиняет рынки определенным правилам и наднациональному упорядочению.
Следовательно, ситуация становится гораздо сложнее, чем в предыдущих случаях. С очевидностью проявляются общие условия социального функционирования зависимых экономик, так как параметры экономического поведения в обществах этого типа становятся резче выраженными и более противоречивыми. Так, в той мере, в которой цикл оборота капитала совершается в масштабах страны как функция крупного воспроизводственного процесса (производство, сбыт, потребление, финансирование, накопление, реинвестирование), экономическая система («законы рынка») стремится навязать обществу свои «естественные нормы», ограничивая вследствие этого пространство и эффективность автономных ответных действий местных групп. [197]
С другой стороны, следует также напомнить, что складывание отмеченной выше модели не означает, что формирование в некоторых странах, например, Мексике и Бразилии, сильного государственного сектора экономики, способного осуществлять экономическое регулирование и активно участвовать в образовании новых капиталов, не способно расширить реальную степень автономии внутренних решений индустриализованных стран Латинской Америки. Это также не означает, что прежние формы организации производства и контроля над ним, в том числе и связанные с зависимостью, сходят со сцены. Все это ведет ко все большему усложнению политической жизни.
Политическая схема поддержания этой новой формы развития - где соединяются государственный сектор экономики, международные монополистические фирмы и современный капиталистический сектор национальной экономики - требует формирования адекватной системы отношений между социальными группами, контролирующими эти сектора экономики. Система нуждается в политическом выражении, которое сделало бы возможным экономическую деятельность различных охватываемых ею групп. Действительно, при этой форме развития предполагается функционирование рынка, динамизм которого основывается главным образом на расширении отношений между производителями, превращающихся во все более значимых для экономического роста «потребителей». Вследствие этого для увеличения возможностей накопления этих «производителей-потребителей» приходится сдерживать социальные требования масс. Иными словами, политика перераспределения, которая могла бы повысить их уровень потребления, становится неэффективной и даже затрудняющей развитие.
Нетрудно понять, что в этих условиях политическая нестабильность возрастает в той же мере, в какой консолидация государства [198] как выразителя власти зависит от электоральной игры. С другой стороны, возможность сохранять правила такой игры становится всё более сомнительной по мере того, как уменьшается приток иностранных инвестиций, который сокращается вследствие изменения международных потоков капитала. Нередко в том же направлении действует тенденция к ухудшению условий обмена.
Фактом является то, что «современный сектор», сходный по своей динамике с производственными системами центров, ограничен действием почти автоматического механизма экспансии. Он негативно сказывается на возможностях государственного протекционизма. Вследствие этого из числа альтернативных решений исключаются поддержка старых отраслей национальной промышленности, возникших в период замещения импорта, выбор политики развития, основанной на экстенсивном использовании рабочей силы и т. д.
Таким образом, с этого момента развитие усиливает социальную дискриминацию и уже не только масс, но и экономически значимых на предыдущем этапе социальных слоев, для которых основная альтернатива теперь состоит в том, удастся ли подключиться на вторых ролях к современному монополистическому сектору и устанавливающейся системе политического господства. Хотя, очевидно, есть возможность добиться модернизации и диверсификации промышленного сектора в рамках международной монополистической производственной системы, эти «острова современности» не существуют вне среды, в которой всегда представлены традиционная структура агроэкпортной страны (с ее двумя секторами: связанным с внешним миром агрокоммерческим и латифундистским), сложившиеся до эпохи преобладания монополий сектора промышленности, а также средние и народные сектора, подразделяющиеся на сельские и городские массы и [199] рабочий класс. Они присутствуют всегда и стремятся определить степень совпадения своих интересов с предложенным социально-экономическим порядком таким образом, чтобы получить возможность принять некоторое участие в развитии. Однако современный промышленный сектор и индустриализованный аграрный сектор в контексте свойственного остальным секторам экономики субразвития могут лишь сохраняться и сравнительно медленно расширяться. Их присутствие и развитие не придают должного динамизма процессу «модернизации» общества в целом. Напротив, сама их технологическая основа ограничивает возможности инкорпорации, а проблема рыночных отношений решается посредством ограниченного обмена между крупными сегментами производителей и покупателей. Причем государство остается главным покупателем и сохраняет важную роль как производитель.
Возможность сохранить некоторое участие масс, главным образом экономическое, обеспечивает этой системе уровень развития, которого достигал в предшествующей фазе госсектор экономики, особенно когда ему удавалось сохранять некоторый контроль над современными монополистическим секторами. Однако немаловажно, что в этом случае даже те, кто контролирует государственный сектор экономики, действуют скорее как «государственные предприниматели», а не по канонам популистской политики, стимулирующей перераспределение дохода посредством постоянного повышения зарплаты. Иными словами, государство в этом аспекте перестает быть популистским и превращается в предпринимательское.
Возникающая система политического контроля зависит от особых условий, в которых происходит этот процесс и, очевидно, обретает специфические черты в такой стране, как Мексика, где как народный, так и предпринимательский сектор уже имели тесные [200] связи с системой принятия политических решений «изнутри» самого государственного аппарата. Это делает возможными не только постепенную реорганизацию сообразно новой ситуации развития, но и почти формальное разграничение сфер влияния этих секторов и сектора, связанного с иностранными фирмами. С другой стороны, в таких странах, как Аргентина и Бразилия, переход более сложен, поскольку государство не подготовлено к тому, чтобы допустить корпоративный контроль над принятием экономических решений. Это делает необходимой реорганизацию функций государства в целях все более широкой регламентации экономической жизни. С другой стороны, господствующие группы ищут пути реорганизации самого политического режима, чтобы авторитарная централизация, облегчающая утверждение в зависимых экономиках капиталистического способа производства, могла укрепить свое господство.
Противодействие этой реорганизации будет опираться на социальные сектора, оказавшиеся вне этой схемы. Потенциально - на маргинальные массы и сектора рабочих и других городских наемных работников, уровень жизни которых падает в результате нового этапа капиталистического накопления. Реально же - на те, что сохранились от политической организации популистско-десаррольистского периода: левые партии, прогрессивную интеллигенцию, националистические круги и т. д. Основой оппозиции будут также частные группы, не связанные с иностранным монополистическим сектором, которые в идеале могли бы попытаться восстановить союз с «низами», чтобы таким образом добиться лучших условий в политических переговорах с нынешними доминирующими группами.
Теоретически в странах, где современный сектор производства сложился под эгидой новых условий развития и зависимости, реорганизация системы принятия политических решений и [201] переориентация экономики закрепляются как будто прочно, примером чего служит в Бразилии правление Кастело Бранко — Роберто Кампоса. Помимо благоприятных для такой политики внутренних условий, фоном указанных экономических и политических перемен стали динамика развития международных отношений и особенно идеология национальной безопасности, основывавшаяся на убеждении в неотвратимости третьей мировой войны, преобладающей роли западного союза и вытекающем отсюда подчинении на данном этапе национальных интересов возглавляемому США блоку, а также в том, что при военных конфликтах революционной войны «внешний враг» соседствует с «врагом внутренним».
Тем не менее на практике проявляются не все последствия, которые предполагает эта тенденция развития. Преобразования наталкиваются на конкретные интересы и осуществляются по многим социальным каналам, сложность и относительную автономность которых нельзя преуменьшать.
Прежде всего надо подчеркнуть, что новая форма развития неизбежно предполагает обновление социально-политической системы и формирование системы господства, которая уже не опирается или опирается лишь частично на сектора землевладельцев, экспортеров или связанные с промышленностью, производящей товары краткосрочного потребления. Новый сектор экономики, в котором преобладают международные монополистические фирмы, и финансовый сектор, формирующийся в связи с развитием внутреннего рынка, добиваются решающего влияния на общенациональные решения. Эта цель достигается не без противодействия, борьбы как между фракциями внутри самих этих группировок, так и между различными классами и т. д. Кроме того, в экономике каждой страны, пришедшей к рассматриваемой форме развития, значительную роль уже успел приобрести госсектор, [202] что дает государству немалые возможности для маневра при заключении новых союзов ради удержания власти.
Последнее играет решающую роль. В самом деле, переход от режима представительной демократии (который в той или иной форме сохранялся в десаррольистском государстве и при популизме в начальный период промышленного развития) к авторитарно-корпоративному режиму, представляющему возможную альтернативу в нынешних политических и экономических условиях, совершается посредством переворотов, в которых действуют и реорганизуются такие крупные национальные институты, как армия и госаппарат, а также национальные или интернационализированные слои буржуазии. Разумеется, действиям этих групп придаёт смысл описанная выше структурная ситуация, а потому интернационализированные слои буржуазии остаются осью системы господства. Однако в латиноамериканской ситуации, начиная с так называемого переходного периода, выражение политических интересов городской промышленной буржуазии - в отличие от агроэкспортной буржуазии прошлого - было скорее связано непосредственно с государством через группы давления или занятие постов в госааппарате, нежели с существованием «классовых партий». Равным образом наемные работники были лучше организованы как члены опекаемых государством профсоюзов, чем как члены партий. Исключением из правила выступает Мексика. Однако даже в этом случае партия остается выразителем политических интересов самого государства, в лоне которого классы занимают позиции, разграниченные почти по корпоративному принципу.
Таким образом, функции государства выходили за рамки функций юридического института или политического представителя организованных классов. Оно само выступало как форма политической организации классов. [203]
Если верно, что кризис десаррольистского популизма как в Аргентине, так и в Бразилии привел к такой политической ситуации, когда буржуазия и промежуточные слои мобилизовались против «коммунистической опасности», внутренней подрывной деятельности и давления масс на государство (реального при правлении Гуларта и потенциального - в случае возможного возвращения к власти перонистов), то формой, которую приняло упразднение демократической власти, стал «военный переворот». Тем не менее значение этих военных переворотов и состав их участников отличались от того, что бывало в прошлом при захвате власти военными каудильо. Вооруженные силы, как технобюрократическая корпорация, овладевают государством, чтобы служить интересам, которые они считают интересами нации. Это - решающий шаг. Традиционные политические сектора, выражавшие в лоне государства классовое господство в популистско- десаррольистский период, устраняются, и предпринимаются усилия, чтобы превратить постоянное присутствие военных в необходимое условие развития и национальной безопасности при технократическом «третейском» арбитраже, осуществляемом путем вмешательства военных в экономическую, политическую и социальную жизнь. Так достигается частичное слияние двух крупных организаций, достигающих политического влияния и постоянного эффективного контроля в масштабе страны, - вооруженных сил и государства.
Форма, принимаемая этой осью господства, обретает необходимые в условиях Латинской Америки политические преимущества: наличие организованных групп важно при относительных структурных слабостях обществ субразвития. Однако это влечет за собой ряд проблем и противоречий, затрудняющих восприятие формируемого авторитарно-корпоративного режима гражданским обществом. [204]
Действительно, по мере формирования в зависимых странах такой разновидности технобюрократии (основанной на потенциале принятия решений и организации современных слоев военной и гражданской бюрократии) она испытывает давление двух видов: одно - со стороны крупных, по общему правилу интернационализированных, промышленно-финансовых корпораций в пользу рационального и современного развития, другое - когда упор делается на все более дискриминационный (относительно) характер капиталистического развития в зависимых странах при национальном характере целей, которые должны быть достигнуты в ходе развития, и проблем, которые надо при этом решить. Последний подход получает даже поддержку некоторых фракций вооруженных сил и государственной технократии. Вследствие этого, некоторые сегменты военно-бюрократической власти нередко ставят проблемы и предлагают решения, в которых недооценивается значение зависимо-капиталистической структуры местной экономики, и поднимают вновь такие вопросы, как необходимость аграрной реформы, перераспределения доходов, гармоничного развития регионов страны и т. д. Все это, как может показаться, скорее относится к предыдущему периоду развития. Так называемые «идеологии среднего класса», упорно полагающие, что экономическая политика должна благоприятствовать равномерному росту экономики и доходов, и воспринимающие государство как форум, на котором осуществляется сравнительно беспристрастное посредничество между интересами классов и групп, снова находят защитников (и нередко влиятельных) в рядах гражданской или военной технобюрократии.
Следовательно, борьба классов и групп далеко не завершена даже среди самих господствующих классов. Маловероятно, чтобы упомянутые национал-реформистские тенденции могли иметь более чем сиюминутный успех. Однако, поскольку буржуазия не [205] располагает политическими организациями в собственном смысле слова и её контроль над государством в настоящее время оказывается преимущественно «структурным», предпринимательские группы ищут средства и способы исправления «националистических отклонений» лишь в тех случаях, когда навязываемая милитаризованной технобюрократией политика приходит в столкновение с механизмами капиталистического накопления и роста. В то же время круги, отстаивающие надклассовые реформы от имени нации, находят оправдание в убежденности, что им удастся сделать свою идеологию истиной для всех.
Несмотря на колебания такого рода, основная тенденция политики экономических преобразований при новой структуре власти остается, как мы уже указывали, десаррольистской по отношению к национальному или иностранному контролю над экономикой.
Другой полюс противодействия формирующейся системе власти является внешним по отношению к оси доминирования. Он представляет оппозицию рабочего класса, других слоев наемных работников и «маргинальных слоев», численно растущих при той форме, которую капиталистическое развитие принимает на периферии. В самом деле, функционирование современной промышленной системы предполагает усиление (по крайней мере, в абсолютных показателях) процесса маргинализации в самом широком смысле данного термина. По этой причине становится труднее регулировать народное давление посредством прежних организационных структур (профсоюзов, партий, секторов госаппарата и т. д.). Таким образом, образуется незанятая масса, новые формы мобилизации и организации которой всё ещё неизвестны. Существование такой неизвестности допускает широкую гамму альтернативных возможностей политического действия - от создания «повстанческих очагов» до возрождения «движения масс». [206]
Слабость попыток добиться изменения status quo путем мобилизации не интегрированных масс обусловливается, с одной стороны, слабой структурированностью этих масс, низким уровнем их жизни и притязаний, с другой - тем, что новые условия развития и зависимости вносят раскол между различными секторами наемных работников. Как мы указывали, группы наемных работников, связанные с передовым капиталистическим сектором, выигрывают от развития, что несколько умеряет давление снизу. Их действия по защите своих непосредственных интересов оказываются оторванными от давления народных масс, как городских, так и сельских.
Конечно, политическое давление наемных работников, даже принадлежащих к передовому капиталистическому сектору, в условиях авторитарно-корпоративного господства достигает лишь скромных успехов. Они в большей мере зависят от совершенствования их профсоюзной организации и от дифференциации средних слоев в смысле выделения секторов, напрямую связанных с промышленно-капиталистическим способом производства. Эго последнее изменение, естественно, включает модернизацию той организации, которая обычно бывает плацдармом среднего класса в политических схватках (например, университет с его техническими институтами, где кадры получают специальные знания, определяющие их востребованность и влияние в новом обществе). Такие преобразования могут позволить слоям наемных работников снова воздействовать на политические решения и попытаться вернуть влияние на направленность экономического процесса.
Однако было бы опрометчивым утверждать, что изменение характера участия наемных работников - как рабочего класса, так и промежуточных страт - в политике в направлении большей интеграции в новую систему господства является окончательно определившейся [207] тенденцией. Латиноамериканский политический опыт скорее показывает, что в проявлениях политического протеста начинает преобладать «горизонтальная» солидарность между классами. Примеры дают рабочие медной и оловянной промышленности, а также трудящиеся государственных предприятий, которые обычно лучше оплачиваются и в то же время более активны политически.
За политическими схватками и пробой сил, к которым побуждают нынешние условия противостояния классов и групп, стоят общие противоречия, порождаемые функционированием производственной системы на базе крупных монополий, и специфические противоречия, вытекающие из особых условий капиталистического развития, зависимого как от капиталов, так и от техники и общих организационных форм доминирующих центров международного капитализма. Вследствие этого, в том, что касается развития, в данный исторический момент на первый план в повестке дня выдвигаются: - формирование наднационального рынка, способного разрешить проблемы крупномасштабной экономики, и рынка в тех обществах, где участие в потреблении ограничено; - авторитарно-корпоративная реорганизация политического режима в поисках стабильности «массовых» обществ, политические системы которых не обеспечивают народного участия; - накопление и большая концентрация капиталов в условиях все большей концентрации доходов.
Трудности обеспечения мобилизации и достижения согласия масс при этой форме развития замедляют реконструкцию социального порядка. В гонке со временем новая система власти пытается укрепиться раньше, чем расширятся бреши, создающие условия для консолидации оппозиции. Все это приводит к тому, что переход к утверждению в зависимых странах сравнительно развитого промышленно-капиталистического способа производства [208] опирается на авторитарные (военные или гражданские) политические режимы, продолжительность существования которых будет зависеть как от достигнутых ими экономических успехов и продвижения социальной реконструкции, так и от характера, типа действий и успехов оппозиционных движений, опирающихся на указанные выше группы и классы. [209]
VII. ВЫВОДЫ
Характер этого исследования не позволяет представить в качестве заключения нечто большее, чем некоторые общие соображения по рассмотренным темам. Мы бы не хотели, чтобы наши гипотезы и временные интерпретации были превращены в категорические утверждения без анализа конкретных ситуаций. Поэтому нижеследующее (скорее размышления, чем заключение) есть не что иное, как указание направлений дальнейшей работы.
С этими оговорками можно напомнить, что, с точки зрения методологии, главное, что пытались достичь авторы этой книги, - заново рассмотреть проблемы экономического развития в ином ракурсе, акцентируя внимание на политическом смысле процессов экономических преобразований. В то же время они стремились показать, что учет «исторических ситуаций», в которых совершаются экономические преобразования, существенно важен для понимания значения этих преобразований, для анализа их структурных пределов, и для оценки условий, делающих их возможными.
Выраженное в этих понятиях соотношение между экономическим процессом, структурными условиями и исторической ситуацией делает очевидной ограниченную применимость теоретических схем, относящихся к экономическому развитию и формированию капиталистического общества в ныне развитых странах, для понимания положения в латиноамериканских странах. Не только исторический момент иной, но и структурные условия развития общества исторически отличны. Признание этих различий привело нас к критике понятий «слаборазвитость» («субразвитие») и «экономическая периферия» и побудило придать большее значение понятию «зависимость» как теоретическому инструменту, позволяющему подчеркнуть как экономические аспекты [210] субразвития, так и политические процессы господства одних стран над другими, одних классов над другими в контексте зависимого положения страны. Вследствие этого мы выделили специфику утверждения капиталистического способа производства в социальных формациях, особой исторической чертой которых выступает зависимость.
С другой стороны, посредством критики понятия зависимости мы стремились продолжить традицию политической мысли: нет метафизического отношения зависимости одной страны от другой, одного государства от другого. Эти отношения становятся возможными конкретным образом через сеть интересов и насильственных воздействий, привязывающих одни социальные группы к другим, одни классы к другим. Раз это так, следует определить и объяснить способ, которым эти отношения устанавливаются в каждой из основных ситуаций зависимости, показав, как соотносятся Государство, Класс и Производство. В ходе дальнейшего анализа необходимо будет найти конкретные основания для таких интерпретаций.
Мы предприняли попытку охарактеризовать вышеуказанные отношения. Для этого мы показали, что в Латинской Америке можно выявить две основные ситуации отношений классов между собой, с государством и с производственной системой в контексте способа связи последней с мировым рынком и форм контроля над производством. В одном случае мы выделили специфику «анклавных экономик», в другом - национальный контроль над экспортной системой.
В дальнейшем мы попытались проследить ход исторических трансформаций этих основных ситуаций, когда они получают конкретное выражение в специфических социальных формациях. Мы стремились избежать двух нелепостей, которые часто вредят подобным интерпретациям: убеждения в механической [211] обусловленности внутренней, или национальной, социально- политической ситуации внешним господством и противоположной идеи, согласно которой всё сводится к исторической случайности. В самом деле, отношение зависимости, если речь идет о зависимых странах, или «субразвитии» не означает, что национальная история с неизбежностью обречена вновь и вновь попросту отражать происходящие на внешнем полюсе гегемонии изменения; но последние отнюдь не безразличны для возможной автономии национальной истории. Разумеется, существуют структурные связи, ограничивающие свободу действий, исходя из имеющейся в самой стране материальной базы производства и степени развития производительных сил, не говоря о способе их сочетания с политическими и юридическими отношениями внутри страны и со странами-гегемонами. Но в то же время эти связи воспроизводятся, преобразуются или разрываются посредством действий групп, классов, организаций и социальных движений зависимых стран. Поэтому существует собственная внутренняя динамика, которая и делает возможным данный «ход событий», без понимания которого нет никакой политической науки.
Исходя из различия между основными структурными возможностями, предоставляемыми анклавной ситуацией и ситуацией национального контроля над экспортной системой, мы попытались показать, как происходили определенные социальные, политические и экономические перемены в различных из рассмотренных нами странах.
Тем не менее в заключительных главах мы возвращаемся к общей теме структурных условий капиталистического развития в зависимых странах. Таким образом, мы характеризуем сегодняшние противоречия как с точки зрения влияния производственной организации современного промышленного сектора стран региона на всю национальную систему, так и с точки зрения отношений [212] классов и социальных групп между собой и с государством, начиная с момента формирования зависимо-индустриальной экономики.
Мы также стремились показать относительную самостоятельность, противоречивое сочетание и возможности сближения между экономической системой и политическим процессом. Мы постарались обратить внимание на то, что понимание нынешнего положения индустриализованных зависимых стран Латинской Америки требует анализа последствий того, что мы назвали «интернационализацией внутреннего рынка» - термином, характеризующим ситуацию растущего контроля над экономической системой зависимых стран со стороны международно-монополистических производственных систем.
Новизна этой гипотезы состоит не в признании наличия внешнего господства (этот процесс очевиден), а в характеристике той формы, которую он принимает, и новых, по сравнению с предшествующими ситуациями, воздействий этого отношения зависимости на классы и государство. Мы подчеркнули, что нынешняя ситуация зависимого развития не только выходит за пределы традиционного противопоставления понятий «развитие» и «зависимость», позволяя наращивать развитие и сохранять в преобразованном виде узы зависимости, но и политически опирается на иную систему союзов, чем та, что обеспечивала внешнюю гегемонию в прошлом. Уже не интересы экспортеров подчиняют себе интересы, связанные с внутренним рынком, и не сельские интересы противостоят городским, выражая тем самым определенный тип экономического господства. Напротив, специфика нынешней ситуации зависимости состоит в том, что «внешние интересы» все больше укореняются в секторе производства для внутреннего рынка (не отменяя, конечно, прежних форм господства) и вследствие этого опираются на политические союзы, находящие [213] поддержку среди городского населения. С другой стороны, формирование индустриальной экономики на периферии международной капиталистической системы сводит к минимуму проявления типично колониальной эксплуатации и нуждается в солидарности не только господствующих классов, но и всей совокупности связанных с современным капиталистическим производством социальных групп: наемных работников, техников, предпринимателей, бюрократов и так далее.
Мы также описали, как основные политические течения периода формирования и укрепления внутреннего рынка и национальной экономики (популизм и национализм) теряли свое содержание вследствие нового характера зависимости.
Наконец, мы постарались выяснить, до какого момента можно будет, несмотря на указанные трансформации, придерживаться идеи зависимости и станет ли необходимо заменить её идеей взаимозависимости. В этом аспекте была вновь проанализирована специфика структурной ситуации вместе с ситуацией политической. Было показано, что интересы власти и союзы, имеющие целью обеспечить гегемонию внутренних и внешних классовых групп и фракций, должны учитываться при объяснении ситуаций господства, поскольку их появление не являются простым и неотвратимым результатом роста дифференциации экономической системы. Конечно, существование «открытого рынка», невозможность завоевания зависимой экономикой рынков более развитых стран и непрерывная инкорпорация новых иностранных капиталов в форме высокоразвитой технологии (созданной для внутренних потребностей скорее зрелых, а не сравнительно отсталых, экономик) дают основную структурную картину экономических условий зависимости. Но сочетание их с политическими интересами, идеологиями и юридическими формами регламентации отношений между социальными группами [214] позволяют и теперь использовать концепцию «индустриальных экономик в зависимых обществах». Поэтому преодоление или сохранение зависимости, равно как и «структурных барьеров» для развития, зависят не столько от конкретно взятых экономических условий, сколько от изменения властных структур, позволяющего по-разному использовать эти «экономические условия». В этом смысле мы пытались предложить, какой могла бы быть оппозиция (реальная или потенциальная), которая придала бы индустриализованным зависимым странам Латинской Америки динамизм, и каковы были бы структурные возможности того или иного типа социального и политического движения.
Мы знаем, что конкретный ход истории, хотя он и определяется существующими условиями, в значительной мере зависит от «отваги» тех, кто решается действовать, исходя из исторически значимых целей. Поэтому мы не предпринимаем претенциозных попыток теоретически определить возможный ход будущих событий. Он будет зависеть не столько от теоретических предвидений, сколько от коллективного действия, направляемого политической волей людей - единственным, что может обратить в реальность то, что в структурном отношении представляется маловероятным. [215]
[1] Экономическая комиссия для Латинской Америки, или ЭКЛА, входит в систему ООН. Экономисты ЭКЛА предложили парадигму анализа развития, которая стала наиболее влиятельной теорией в общественных науках Латинской Америки с начала 50-х годов.
2 Выражение, которое Альберт Хиршман позаимствовал у Кьеркегора. - См. Albert Hirschman. A Bias for Hope. New Haven, Yale University Press, 1971, стр. 27.
3 В случае анклавных экономик нужно проводить различия между ситуациями, когда иностранные компании устанавливают контроль над предприятиями, созданными и развивавшимися местными предпринимателями (например, добыча меди в Чили), и иностранными инвестициями. Эти две формы приводят к различным последствиям в том, что касается образования, роли и политического влияние общественных классов.
4 Этот процесс, будучи сравнительно новым, не мог быть исследован в классических работах о капитализме. Некоторые авторы предвидели его применительно к царской России. Но развитие России происходило в совершенно ином международном экономическом контексте.
* Сторонники теории зависимости (teoria de la dependencia) – Прим. ред.
5 О необходимости дополнить рост экспортного сектора экономики индустриализацией как средством решения проблем, порождённых депрессией мирового рынка, см.: Raúl Prebish. El desarollo económico de la América Latina y algunos de sus principales problemas. - Boletín Económico de America Latina, vol. VII, 1962, p. 1-24.
6 Об условиях развития Аргентины см.: Benjamin Hopenhayn Estancamiento e inestabilidad: el caso argentino en la etapa de sustitución forzosa de importaciones. - El Trimestre Económico, México. 1965, № 125 (enero-marzo), p. 126-139.
7 Ещё одной альтернативой могло бы стать увеличение дохода на душу населения в первичном производстве, чтобы таким образом компенсировать тенденцию к ухудщению условий обмена. См.: Prebish, op. cit., p. 6.
8 См.: Auge e declínio do processo de substituiçäo de importaçöes no Brasil. - Boletim Econômico de América Latina, vol. IX, 1964, p. 1‑62.
9 См.: Celso Frutado, Desenvolvimento e Subdesenvolvimento. Rio de Janeiro, Editôra Fundo de Cultura, 1961 (особенно глава 5).
* Десарольизм — теоретическое течение, преобладавшее в Латинской Америке после второй мировой войны. Ориентировалось на эволюционный путь преодоления слаборазвитости. Отражало взгляды националистически настроенной буржуазии и леворадикальной интеллигенции. - Прим. ред.
10 См.: CEPAL. El Desarollo Social de la América Latina en la Postguerra. Buenos Aires, Solar/Hachette, 1963, где отстаивается гипотеза гибкости традиционных структур.
11 Этот вариант анализа, делающий упор на переход от традиционного общества к современному, в специфическом преломлении Латинской Америки, появляется в таких работах как: R. Redfield, The Folk Culture of Yucatan, Chicago, University of Chicago Press, 1940, и позже, с чисто социологической ориентацией: B. Hoselitz, Sociological Factors in Economic Development. Glencoe, The Free Press, 1960; по поводу Латинской Америки тот же автор опубликовал «Economic Growth in Latin America». - Contributions to the First International Conference in Economic History, Estocolmo, The Hague, Mouton&Co., 1960. Среди латиноамериканских авторов можно выделить: Gino Germani. Política y Sociedad en una Época de Transición, Buenos Aires, Paidós, 1962. Важно отметить, что влияние таких книг как Talcott Parsons. The Social System, Glencoe, The Free Press, 1951 или Robert K. Merton. Social Theory and Social Structure, Glencoe, The Free Press, 1949 оказалось решающим в теоретическом обосновании данного типа анализа развития. С другой стороны, Daniel Lernel (The Passing of Traditional Society: Modernizing The Middle East, Glencoe, The Free Press, 1958), рассмотрел традиционализм и современность не в плане развития, а в свете социальных изменений. Другие авторы сделали упор на психосоциальные аспекты перехода от традиционализма к современности, например: Everett Hagen. On the Theory of Social Change, Homewood, Dorsey Press, 1962; David McClelland. The Achieving Society, Princeton, Van Nostrand, 1961.
12 Понятие структурного дуализма в этом контексте встречается, например: Jacques Lambert. Le Brésil: Structure Sociale et Institutions Politiques, Paris, 1953; Albert O. Hirschman. The Strategy of Economic Development, Yale, Yale University Press, 1958.
13 См., например: Peter Heintz, Análisis Contextual de los Países Latinoamericanos, Berkeley, служебное издание.
14 См., в частности, W. W. Rostow, The Stages of Economic Growth, A Non-Communist Manifest, Cambridge, Cambridge University Press, 1962; Wilbert Moore, Economy and Society, Nova York, Doubleday Co., 1955; Kerr, Dunlop e.a. Industrialism and Industrial Man, Londres, Heinemann, 1962.
15 Анализ этой точки зрения см.: F. H. Cardoso, Empresário Industrial e Desenvolvimento Econômico, Säo Paulo, Difusäo Européia do Livro, 1964 (главы 1 и 2).
16 По этому поводу см.: Alain Touraine. Industrialisation et conscienca ouvrière à Säo Paulo (в книге: «Sociologie du travail», 1961)
17 В рамках тема и задач данной работы нет возможности и необходимости подробно обсуждать период колонизации.
18 Следует вспомнить о восстании 1835 года в штате Риу-Гранди-ду-Сул, в котором животноводы-производители вяленого мяса юга Бразилии выступили против центральных властей Империи, а также борьбу между провинциями и Буэнос-Айресом в Аргентине.
19 Эти расхождения, которые никогда не превращаются в принципиальный конфликт, смягчаются, когда на политическую сцену выходят так называемые «народные слои», которые теоретически могли бы угрожать установившимся порядкам.
20 Как было объяснено выше, этот тип производства основывался на непосредственном формировании капитала, единственное обстоятельство, при котором было возможно развивать национально управляемую экономику. См. Celso Furtado, Development and stagnation in Latin America: a Structural Approach. New Hawen, Connecticut, Yale University, 1965.
21 Следует помнить, что внутренней основой роста были возможности для прямого увеличения капиталов за счёт имевшихся в наличии факторов производства (земли и рабочей силы).
22 В этом контексте концепция «буржуазии» приобретает значение, исторически отличное от концепции «европейской буржуазии». Среди прочего потому, что роль города как основы политической власти и как центра экономической деятельности не была одинаковой в этих двух случаях. Здесь мы используем данную концепцию для того, чтобы выделить категории «капиталистических производителей» или «капиталистических предпринимателей» (большей частью связанных с сельским хозяйством) в противовес концепции «сельских господ», «феодальных групп» или «помещичьей олигархии». Последняя, как мы видели, сыграла важную роль в этих странах, но всегда в подчинении сектору капиталистов-предпринимателей. Но и здесь следует признать, что понятия «помещичества» или «феодализма» также далеко не адекватны реалиям этих стран.
23 Естественно, что все описанные ситуации не определяются теоретическими вероятностями выбора из двух вариантов, как это было бы при формальном анализе, ибо в этом случае «типология» была бы весьма неполной. Это — скорее формальное описание реально сложившихся исторических ситуаций.
24 Иными словами, расширение потребления, которое играет значительную роль в становлении внутреннего рынка, ограничено потреблением самих производителей, которые всё больше превращаются в капиталистов. С другой стороны, с этим связано также становление новых городских центров, то есть, новых рынков, вызванное капитализацией сельского хозяйства и, как следствие, распадом имений (асьенд).
25 Мы используем выражение «землевладельцы с низкой производительностью труда», характеризуя латифундистов, не связанных с экспортной экономикой.
26 Подробнее о боливийской революции см.: Richard W. Patch. Bolivia: U.S. Assistance in a revolutionary setting. - R. N. Adams, O. Lewis. Social changes in Latin America today. New York, Harper&Brathers, 1960, p. 108.
27 См. подробно об аграрной реформе и боливийской революции: Flavio Machicado Saravia. Ensayo critico sobre la reforma agraria. Una interpretacion teorica del caso boliviano. Santigo de Chile. Facultad de ciencias economicas. Universidad de Cile, 1966 (Tesis mimeografiada).
28 Социологический анализ ситуации в Центральной Америке приводится в работе: E. Torres Rivas. Posibilidades y modalidades del desarrollo en Centroamérica. Santiago de Chile: ILPES, 1967. Различные аспекты, связанные с экономическим развитием изложены в монографии C. M. Castillo. Growth and Integration in Central America. New York: Praeger, 1966.
29 Maria da Conceiçäo Taverwes, Auge y declinación del proceso de sustitución de importaciones en el Brasil. - Boletín Económico de América Latina, vol. 9, núm. 1, 1964.
30 На страницах, где идёт речь о страновых особенностях, автор отдаёт предпочтение государствам, отчётливо отражающим наиболее характерные черты процесса индустриализации либо предложившим неординарные варианты развития.
31 По поводу особенностей этого процесса см.: Gino Germani, Política y sociedad en una época de transición. De la sociedad tradicional a la sociedad de masas. Buenos Aires, Paidós, 1962; а также: Di Tella. El sistema político argentino y la clase obrera. Buenos Aires, Eudeba, 1964.
32 См.: Carlos Lessa. Dos experiencias de política económica: Brasil-Chile (una tentativa de confrontación). - El Trimestre Económico, vol. XXXIV, núm. 135, 1967, pp. 445-487.
33 См.: Fernando H. Cardoso, Emresário Industrial e desenvolvimento econômico no Brasil, op. cit.
34 Altimir, Santamaría y Sourrouille. Los instrumentos de promoción industrial en la posguerra. - Desarollo Económico, Buenos Aires, vols 21-25, 1966-1967.
35 См.: Pablo González Casanova. La democracia en México. México, Ediciones Era, 1965.
36 Estudio Económico de CEPAL, 1966.
37 Santiago Macario, Proteccionismo e industrialización en América Latina, documento mimeográfico presentado al Segundo Curso Regional de Política Comercial, Santiago de Chile, 1967.
38 Это объясняет подвижность местных предпринимательских секторов. См. об этом: Luciano Martins, Formaçäo do Empresariado no Brasil. - Revista do Instituto de Ciencias Sociais, vol. III, núm. 2.
39 Maria de Concieçäo Tavares. Substituçäo de importaçoes e desenvolvimento econômico na Améric Latina. - Dados, Río de Janeiro, ano I, núm. 1, pp. 115-140.
40 См. описание этих последствий данного типа индустриализации для структуры занятости и растущей маргинализации населения в: Cardoso y Reyna, Industrialización, estructura ocupacional y estratificación social en América Latina, Santiago de Chile, ILPES, 1966.
41 CEPAL. El financiamiento externo de América Latina. N. York. Naciones Unidas, 1964, pp. 225-238. Уместно отметить, что в 1950 году на 300 с небольшим фирм приходился 91% всех прямых инвестиций США в Латинской Америке (p. 238).
ЗАВИСИМОСТЬ
И РАЗВИТИЕ
Латинской Америки
Опыт социологической интерпретации
ИНСТИТУТ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
Фернандо Энрике Кардозо
Энцо Фалетто
ЗАВИСИМОСТЬ И РАЗВИТИЕ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ
Опыт социологической интерпретации
Москва 2002
Научная редакция перевода и предисловие к русскому изданию: В. М. Давыдов
Перевод на русский язык:
А. Н. Боровков, Н. В. Долженков, 3. В. Ивановский, М. Е. Кабицкий, Г. Е. Клеченов, Г. М. Кулифеев, Л. С. Окунева, Н. В. Ракуц,
А. В. Харламенко, Н. С. Шушко
Контрольная редакция перевода:
А. В. Бобровников, А. Н. Боровков, 3. В. Ивановский, Л. С. Окунева
Фернандо Энрике Кардозо, Энцо Фалетто
Зависимость и развитие Латинской Америки. Опыт социологической интерпретации. Пер. с исп. и португ. — М.: ИЛА РАН, 2002. — 220 с.
ISBN 5-201-05392-0
Книга известных ученых Фернандо Энрике Кардозо (нынешнего президента Бразилии) и чилийца Энцо Фалетто относится к жанру теоретических исследований. Вместе с тем историко-структурный метод авторов дает возможность в интегральном, синтетическом виде проследить динамику экономического и социально-политического развития Латинской Америки в ее конкретном проявлении в специфических ситуациях отдельных стран региона. Произведение Ф. Э. Кардозо и Э. Фалетто вошло в классику латиноамериканской обществоведческой мысли XX века.
Подписано в печать 10.01.2002 г. Заказ № 1. Тираж 1000 экз. Бумага офсетная. Формат 60x84/16. Уч.-изд. л. 14.
УОП ИЛА РАН. 113035, г. Москва, Б. Ордынка, 21.
Тел. (095) 951-53-23, факс (095) 953-40-70
ISBN 5-201-05392-0
© Фернандо Э. Кардозо, Энцо Фалетто, 1970
© Предисловие, перевод и издание на русском языке: Институт Латинской Америки Российской академии наук, 2002
Содержание
Дата: 2019-03-05, просмотров: 320.