Проработавший некоторое время воспитателем в Павловском училище иллириец (хорват) Антон Корси вознамерился создать частную школу для глухих в Москве (1831). Мечтая строить ее по западным образцам, энтузиаст на личные средства предпринимает ознакомительную поездку в Европу (1844), искренне веря в возможность переноса тамошних моделей на русскую землю. Попытка, как и следовало ожидать, оказывается безуспешной, в 1845 году учебное заведение закрывается. Основной причиной нежизнеспособности учебного заведения многие авторы называют недостаток денежных средств, однако, по нашему мнению, финансовые проблемы явились не первопричиной, а закономерным следствием политики абсолютизма. В эпоху правления Николая I усиление и централизация бюрократического аппарата достигли невиданных размеров, почти все средств государственной казны поглощали расходы на содержание чиновников и армии.
Годы царствования Николая I (1825 – 1855) для империи оказались периодом наивысшего расцвета абсолютной монархии в военно-бюрократической форме. «Николай I был совершенно не похож на своего старшего брата Александра. Он был довольно примитивной натурой, имел более ограниченные интересы, в его политических взглядах не было и тени либерализма. <…> Не получив никакого образования (исключая военное дело), он не был готов соответствовать задаче правления, хотя пытался входить во все области управления. Поскольку Николай отвергал все либеральное, он положил конец всем попыткам конституционной реформы <…>. Тем не менее нельзя отрицать, что Николай прилагал усилия к улучшению управления и социальной организации в России». [11, с.213] Характеристика, данная самодержцу историком Г.В. Вернадским, подтверждается действиями императора в анализируемом нами случае.
Почему же прожект Корси потерпел фиаско, московский генерал-губернатор князь А.Г. Щербатов выступил на его стороне? Да потому, что в самодержавной стране даже покровительство влиятельного градоначальника не гарантировало успеха начинаниям, инициированным не лично монархом. Де-факто в лице сановника высокого ранга энтузиаст как бы получил официальную поддержку государства, но де-юре требовалось благословление дела первым лицом страны. Государь же отнесся к прошениям сурдопедагога и его покровителя более чем формально, а потому, как и в случае с Гаюи, служащие госаппарата усердие имитировали, но положительного результата ожидать не стоило. Московский генерал-губернатор не смея действовать через голову царя прежде всего обратился к почетному опекуну Петербургского училища графу М.Ю. Виельгорскому[42], дабы тот «исходатайствовал перед государем императором ежегодную субсидию из сумм Московского воспитательного дома». Реакция Николая I незамедлительно: «Государь император отказал в выдаче субсидий, но, признавая несомненную пользу Московского училища глухонемых, повелел предложить г-ну Корси под его частное училище здание Ортопедического Института в Москве, если такое окажется свободным» [8, с. 192]. Не в пример западным главам городов, московский губернатор не обладал правом распоряжаться местным бюджетом во благо горожан. Максимум возможного - перевести, говоря бухгалтерским языком, часть средств с одной статьи на другую, да и то требовало ряда согласований. Бюрократическая неразбериха приводила к тому, что воля государя оказывалась невыполнимой, один указ противоречил другому. Убеждены, в Москве нашлось бы немало высокородных филантропов, готовых профинансировать начинание Корси из личных средств, но проявлять активность никто не торопился, частная инициатива могла быть прочитана самодержцем как вызов власти. В России той поры «казарменные порядки господствовали во всех учреждениях, гимназиях, университетах. За малейшее непослушание чиновники отправлялись на гауптвахту, студенты отдавались в солдаты» [55, с.169].
Малозначительный в масштабах империи прецедент организации частного учебного заведения для глухонемых позволяет понять, что такое военно-бюрократическая форма абсолютной монархии. Ни одно начинание не может осуществиться без благословления самодержца, правда, и оно не является залогом успеха. Между педагогом-энтузиастом и первым лицом страны стояла длинная вереница бюрократов различного калибра. Николай I, к которому обратились за финансовой помощью, ответил разрешением забрать здание, да только оно, увы, одним из предшествующих монарших повелений уже было передано под полицейскую арестантскую больницу. Обескураженный московский градоначальник осмелился вновь побеспокоить монарха, император вторично снизошёл до рассмотрения прошения и поручил чиновникам подготовить обоснование для решения. Те, в свою очередь, верноподданнейше доложили, что «благодаря мудрой государственной политике» проблемы обучения глухонемых в России решены. В служебной записке сообщалось, что в С.-Петербургской губернии всего 11 глухих детей, а в Московской – 29, действующее же Опытное училище способно охватить всех нуждающихся, а значит и беспокоиться царю-батюшке не о чем. Доверяя словам чиновников, которые на Руси от века охраняли безмятежный покой верховной власти, император вынес высочайшее повеление: «Основание в Москве особого училища глухонемых отложить впредь до того времени, как С.-Петербургское для помещения всех кандидатов окажется недостаточным». После волеизъявления самодержца рассчитывать в обозримом будущем на правительственную поддержку не приходилось, «частной помощи прийти было неоткуда, и училище закрылось, не оставив нам после себя никаких следов, никаких воспоминаний, кроме разве того факта, что в училище воспитывалось 30 учеников» [9, с.193].
Анализируя историю развития сети учреждений для глухонемых в России (см. Таблицу 2) мы не можем не заметить негативных тенденций периода правления Николая I. Институт при Виленском университете упразднен, Варшавское училище приходит в упадок, его основатель (ксендз Фальковский) уволен. Попытки открыть частные школы, предпринятые Корси в Москве и Зенсом в Риге, завершаются безрезультатно. За тридцать лет царствования Николая I в империи, в дополнение к столичному училищу, учреждаются всего два – уже упоминавшееся Рижское училище (1840)и школа для девочек в Одессе (1843). Их возникновение кажется нелогичным, во всяком случае, противоречащим классическим оценкам николаевской эпохи, исторические прецеденты нуждаются в комментарии. Если рассматривать феномены изолированно, трудно понять в силу каких причин названные учебные заведения появились, однако, при их включении в контекст политики, осуществляемой монархом в землях Балтии и Причерноморья, подоплека событий становится очевидной. Инициативы отечественных подвижников, сколь впечатляющими и прогрессивными они ни являлись, без государственной протекции не приводили к созданию стабильно работающих учреждений. Безусловно, финансовые субсидии и общественная поддержка важны, но решающее слово в России всегда оставалось за монархом, всё зависело от его личной воли. В одних случаях, как это произошло с московским градоначальником и сурдопедагогом Корси, самодержец мог отказать, в других, когда, например, просителями выступили приближенные к императору представители остзейского дворянства, государь проявлял милость.
Неожиданным и случайным может показаться высокое четвертое место, которое занимает в списке городов, открывших в первой трети Х1Х века учебные заведения для глухих, южный порт Одесса. Но и этот феномен вполне объясним при его рассмотрении в культурно-историческом контексте. Судьба одесской школы и ее основателя Г. Гурцова почти точно воспроизводит судьбу петербургского училища слепых и В. Гаюи.
В 1823 году генерал-губернатором далекой российской провинции - Новороссии и Бессарабии – назначается князь М.С. Воронцов[43]. Под рукой блестяще образованного, хорошо знакомого с европейским укладом жизни высокопоставленного государственного деятеля край за двадцать лет достигает невиданного экономического и культурного расцвета. Одним из важнейших направлений деятельности генерал-губернатора становится развитие в регионе образования, науки и культуры. На всей подведомственной территории князь открывает сеть училищ, не забывая об образовании тех, кто в метрополии не всегда мог на него рассчитывать. Так, при Симферопольской гимназии создается татарское отделение, в Одессе – еврейское училище. Генерал-губернатор печется и об обучении детей-иноверцев, и о женском образовании. По его инициативе женские учебные заведения открываются в Одессе (1829), Керчи (1833). Одновременно в крае появляются приюты и дома призрения для сирот, покровительницей коим становится супруга генерал-губернатора княгиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова[44]. Ее же стараниями создается в Одессе училище для глухонемых девочек (1843).
Не смотря на скудность архивных данных, можно попытаться смоделировать реальные события прошлого. Известно, что Е.К. Воронцова не только по положению, но и по велению души курировала богоугодные заведения края. Также известно, что самодержец предоставил городу-порту особый экономический и политический статус, благодаря чему одесские горожане пользовались большой свободой в сфере частных инициатив и предпринимательства. В вольном портовом городе, находившемся в сфере особого внимания княгини Е.К. Воронцовой, проживало немало чужеземного и российского люда, хорошо понимавшего ценность образования. Можно предположить, что какие-то родители, знакомые с европейским опытом обучения глухих, возжелали организовать обучение своих неслышащих дочерей. Княгиня как высокородная образованная светская дама по своим каналам либо при помощи супруга без затруднений могла выписать из столицы лучшего сурдопедагога. Также как в свое время Александр I пригласил для организации опытного училища Гаюи из Парижа, так М.С. и Е.К. Воронцовы зазвали из Санкт-Петербурга Гурцова. С удовлетворением заметим, что благодаря тридцати пяти годам активной деятельности столичного училища хорошего специалиста не обязательно приходилось выписывать из-за границы, теперь его можно было найти и на родине. Свидетельством тому приглашение в Одессу бывшего директора столичного училища - надворного советника Георгия Александровича Гурцова.
Частная школа поначалу приняла 15, затем 20 детей исключительно женского пола. Содержание училища обеспечивалось субсидиями города Одессы, а также поступлениями из казны Херсонской, Таврической и Бессарабской губерний. Благоволил к бывшему сослуживцу и Почетный опекун, управляющий Петербургским училищем граф М.Ю. Виельгорский. Достаточно сказать, что из бюджета ВУИМ Одесское училище ежегодно получало 1000 рублей «квартирных денег» да 3000 рублей от Петербургского и Московского Воспитательных Домов на 10 стипендий для учениц. Напомним, практически в те же годы М.Ю. Виельгорский не позволил московскому генерал-губернатору А.Г. Щербатову и педагогу А. Корси позаимствовать из средств Московского Воспитательного дома 6000 рублей на поддержание школы глухих. Двойной стандарт, по которому действовал Почетный опекун Петербургского училища, у человека, знакомого с негласными правилами отечественных чиновников, не должен вызывать недоумения, Гурцов, в отличие от Корси, являлся для ВУИМ «своим». Бюрократические игры, безусловно, не уменьшают заслуг Гурцова перед отечественной специальной школой. Находясь в фаворе, талантливый сурдопедагог сумел сделать для глухих одесситов достаточно много, причем не только как учитель. В 1849 году он на собственные деньги купил в черте города участок земли и выстроил на нем удобное школьное здание, истратив 20 тысяч рублей.
В 1858 году педагог-филантроп скончался, и училище, с этого момента руководимое родственниками Гурцова, медленно, но неумолимо двинулось к своему закату. Знакомясь с отечественной историей обучения глухонемых детей в первую половину XIX столетия, невольно подумаешь, что Россия, словно морская раковина, на короткое время раскрылась, схватила песчинку (существующую европейскую модель обучения глухих) и, захлопнувшись, принялась выращивать из нее жемчужину. Все остальные перемены в сфере специального образования, число которых на континенте стремительно множилось, Россию более не касались. Да и внутри страны, продолжим метафору, словно в огромной закрытой раковине, в интересующей нас сфере долгое время ничего не происходило.
Но вот в феврале 1855 года на российский престол вступает Александр II[45], с его воцарением политический климат в стране заметно смягчается. По случаю коронации объявляется амнистия декабристам и участникам польского восстания 1830-1831 годов. Приход к власти просвещенного монарха, воспитанного В.А. Жуковским и М.М. Сперанским в духе либерализма, обусловил изменение российской внутренней политики, в том числе в сфере благотворительности и призрения инвалидов. Александр II прославился как реформатор, как «царь-освободитель». В стране произошли события, хотя и не изменившие самодержавного строя, но заметно модернизировавшие его. Идея обучения глухонемых набирает силу, наконец, и первопрестольный град Москва получает право открыть специальную школу. На этот раз инициативу взял на себя глухой москвич Иван Карлович Арнольд, кстати, случится это знаменательное событие в 1860 году, то есть через пятьдесят четыре года (или через два поколения) после открытия первого опытного столичного училища.
8.4.4. Необходимое дополнение. И.К. Арнольд – инициатор обучения глухих в Москве.
Иван Карлович Арнольд (1805 – 1891), сын основателя Московской Практической Академии коммерческих наук статского советника К.И. Арнольда потерял слух в возрасте двух лет. Отец отправил мальчика в Петербургское училище (1811), но через два года забрал сына оттуда, дабы заниматься с ним самостоятельно. В 1816 г. отец определяет одиннадцатилетнего ребенка в Берлинское училище глухонемых, обучение в котором способный к рисованию подросток умудряется совмещать с посещениями занятий в Берлинской Академии художеств. С 1819 по 1822 гг. он вместе с двумя младшими (слышащими) братьями получает образование в частном пансионе доктора К. Ланге (Ваккербартсруэ близь Дрездена). В 1822 г. И.К. Арнольд поступает в Дрезденскую Академию художеств и оканчивает двухлетний курс «с серебряной медалью и дипломом на звание художника» [9. Карьера живописца не прельщала молодого человека. «Я, - позже напишет в автобиографии И.К. Арнольд, - давно задумал и лелеял в своем сердце другую, более полезную и гуманную цель: это – по возвращении в Россию заняться обучением и развитием несчастных, подобно мне, существ – глухонемых детей, которых, как мне известно было из путешествия по России, родится в империи очень много и которые, за неимением для них образовательных учреждений, в большинстве случаев остаются на всю жизнь как бы отвергнутыми от мира и людей» [1, с.4]. Около двух лет Арнольд ездит по Германии, изучая устройство училищ для глухонемых в Берлине, Дрездене, Лейпциге, Штутгарте и других городах.
Отец не разделял гуманистических устремлений сына и всячески отговаривал от занятий сурдопедагогикой, а потому по возвращении на родину (1825) молодой человек устраивается художником при императорском Эрмитаже. Впоследствии его переведут на должность топографа в Департамент Государственных Имуществ. Лишь после смерти отца уже зрелым человеком Иван Карлович вступает на педагогическую стезю. Не оставляя основную работу, он принимает предложение стать «гувернером при глухонемом сыне Почетного Гражданина Сазонова». Успех, достигнутый в результате двухлетних занятий, настолько воодушевил И.К. Арнольда, что в 1852 году он нанимает квартиру и организует индивидуальные занятия с пятью учениками. Четверо из них не в состоянии оплачивать обучение, но небогатого филантропа это не смущает. О том, что происходило дальше догадаться нетрудно.
Будучи человеком немецкого воспитания и европейского образования Иван Карлович полагал, что ему следует проявить гражданскую инициативу, а все остальное возьмут на себя соответствующие службы. Без робости и сомнений бывший ученик Петербургского училища обращается к его действующему директору В.И. Флери. Свою просьбу энтузиаст формулирует следующим образом: «нельзя ли мне устроить при училище приготовительный пансион, с тем, чтобы глухонемые дети младшего возраста поступали сначала ко мне, а затем уже, после достаточной подготовки, они переходили для дальнейшего развития в училище». В автобиографии Арнольд с недоумением напишет: «господин Флёри отклонил мое предложение без всяких мотивов». [1, с.5]. Все понимающий, но не имеющий возможности обнаружить свое понимание ситуации, член Попечительского совета о глухонемых ВУИМ директор Петербургского училища М.В. Богданов-Березовский через полвека напишет: «Скудное казенное жалованье не позволяло ему [И.К. Арнольду] заниматься благотворительностью в столь широких размерах. Естественно, что ему волей неволей приходилось искать помощи и поддержки в обществе». [9, с.135] Об обращении к В.И. Флери ни слова. В отличие от М.В. Богданова-Березовского, мы отдалены от участников событий полутора веками, а потому постараемся взглянуть на конфликт беспристрастно.
Прежде всего, восстановим условия задачи. К директору опытного учебного заведения обращается частное лицо с предложением изменить структуру училища, устав которого собственноручно написан императрицей. Заявитель – немец, протестант, глухонемой. Исполнитель – француз, католик, сурдопедагог. Время встречи – последние годы правления Николая II. На вопрос: «Может ли быть исполнена просьба И.К. Арнольда?», есть только один ответ: «Нет!» Ситуация напоминает мытарства Дж. Бульвера, чей прожект создания в Англии Академии глухих также был отвергнут Королевским научным обществом как бессмысленный. Правда, в отличие от англичан, попечители российского «опытного училища», уже хорошо знакомые с эффективностью специального обучения, не назвали проект Арнольда бессмысленным. Они просто не видели причин, по которым следовало бы вести дискуссию об изменении структуры учреждения, изначально установленной монархом. Можно выдвигать разные предположения о том, почему Арнольд получил отказ, но безусловным остается одно: в России той поры училище могло существовать, как придворная диковина, как царская прихоть, но любые попытки видоизменить или скопировать его в других точках империи обрекались на неудачу изначально.
Иван Карлович рук не опустил и, коль скоро Попечительство ВУИМ не захотело поддержать его, обратился в Министерство народного просвещения. Получив прошение разрешить открыть частное училище для глухонемых детей, министр (князь П.А. Ширинский-Шихматов) переадресовал бумагу Попечителю Санкт-Петербургского учебного округа Мусину-Пушкину. Последний пригласил И.К. Арнольда и его учеников, дабы проэкзаменовать их. Результатом экзамена высокий сановник остался доволен, и, как пишет сам И.К. Арнольд, «с чувством пожал мне руку и сказал, что «такие результаты дают мне полное и законное право открыть училище», а потому мое ходатайство будет непременно удовлетворено» [1, с. 6].
В феврале 1853 года разрешение на открытие училища было получено, но не подкрепленное финансово оно мало чего стоило. Поиск средств отнимал у сурдопедагога немало сил и времени, людей, готовых материально поддерживать частное училище глухонемых нашлось немного. Более других помогли подвижнику - глухонемой сын сенатора А. Веймарна, министр императорского двора граф В.А. Адлерберг (лично знавший отца И.К. Арнольда), главный начальник военно-учебных заведений генерал Я.И. Ростовцев, статс-секретарь ВУИМ А.А. Шторх. Разовое вспомоществование оказала государыня. На один из школьных праздников прибыл придворный курьер и вручил Ивану Карловичу конверт с деньгами от императрицы. Подаренных 300 рублей могло хватить на годичное содержание одного ученика, тогда как в пансионе их находилось 11. Таким образом, разрешение на действие частного пансиона имелось, увлеченный педагог работал без устали и зарплаты, некоторые сердобольные знакомые оказывали ему разовую материальную помощь, даже императрица отнеслась к начинанию глухого учителя доброжелательно, но все это, как мы понимаем, не могло обеспечить школе стабильную жизнь. Понимал это и Арнольд, а потому задумал перебраться с училищем вместе в свой родной город.
Просьбу о разрешении перевести учебное заведение Московский генерал-губернатор П.А. Тучков[46] удовлетворил, и зимой 1860 года И.К. Арнольд, пятеро его воспитанников, преподаватель Владычанский, секретарь Фрелих и экономка Мартынова оказались в Москве. Одним из первых руку помощи протянул земляку-единоверцу пастор Генрих фон Дикгоф, незадолго до того получивший приход храма апостолов Петра и Павла евангелически-лютеранской общины. Познакомившись с успехами глухих учеников, молодой московский пастор, призвал прихожан всячески содействовать «обучению и призрению глухонемых». Вскоре Московская городская Дума разрешила И.К. Арнольду открыть желаемое училище, но от материальной помощи первоначально воздержалась. В 1863 году усилиями городских филантропов создается «Попечительное об училище общество», первым президентом которого становится Отто Иванович Левенштейн[47]. В Попечительство вошли купцы В.П. Боткин[48] и П.М. Третьяков[49], а также М.А. Левенштейн, З.Н. Якунчикова, П.А. Веймарн, М.А. Горбов, А.С. Кампиони. На собранные пожертвования под школу покупается дом (1873), строится специальное здание, куда и переезжает (1876) заведение Арнольда. После смерти главных устроителей школы И.К. Арнольда и П.М. Третьякова опеку над учреждением берет на себя Городская Дума (1900), присваивая тому имя «Арнольдо-Третьяковского училища глухонемых».
В пику чопорной столице купеческая Москва поддержала намерения выходцев из «немецкой слободой», радушно приняла детище И.К. Арнольда и помогла ему крепко встать на ноги. Со временем Московское и Петербургское училища глухонемых станут главными законодателями сурдопедагогической моды в России, двумя конкурирующими научно-методическими центрами.
В царствование Александра II прибалтийские территории получают большую свободу, что незамедлительно приводит к открытию училищ для глухонемых в финских городах Або, Куопио, Якобштадт, Борго[50]. В 1858 году в городе Або[51] (ныне Турку) по инициативе и на средства Карла Оскара Мальма открывается училище для глухонемых детей с финским языком обучения. Последнее обстоятельство особенно важно, дело в том, что организация школы пришлась на время роста национального самосознания финнов, вышедших из-под долгого шведского гнета, время активизации борьбы за признание финского языка государственным. Следующее училище, где преподавание также велось на финском языке, появляется в портовом городе Куопио (1862). Через год в Борго и Якобштадте возникают учебные заведения, в которых обучение глухих ведется уже на шведском языке. Все четыре училища рождались при активной поддержке местных общин и городских мэрий, существовали они преимущественно за счет городской казны, а впоследствии получили помощь от Сейма.
Тогда же Рижская школа начинает играть в Лифляндии, Курляндии и Эстляндии роль регионального центра. С 1866 года им руководит приверженец немецкого (устного) метода обучения швейцарец Штюнзе [Stünzi]. Усилиями пастора Залковского[52] и упомянутого сурдопедагога Штюнзе, людей страстно желавших распространить в Прибалтике практику обучения глухих, принятую на тот момент в немецких землях, Рижская школа окрепла. Теперь она сама способствует появлению в крае новых учебных заведений. Одно возникает в пригороде Риги - Кирхгольме (1870), в 1873 году его переведут в Митаву, другое – в Вольмаре (1875). Вскоре в губернии проводится съезд учителей глухих (1876), а также, по инициативе Штюнзе, учреждается «Лифляндское общество образования глухонемых». Отношение тогдашнего населения российских прибалтийских территорий к глухим вряд ли отличалось от отношения к ним в сопредельных немецких землях. В момент политической оттепели развитие сети специальных учебных заведений в прибалтийской части Российской империи происходит по уже знакомым нам западным правилам. На базе Рижского училища Штюнзе организует целенаправленную подготовку сурдопедагогических кадров, к началу 70-х годов как минимум 11 его стажеров учительствуют в прибалтийских школах. Все они работают по единой программе, используя единый (немецкий) метод обучения, что позволяет школам находить общий язык, оказывать друг другу методическую помощь.
Энергия пастора Золковского способствовала появлению училища глухих и в Эстляндии, оно открылось в декабре 1866 года в селе Феннерн Пярнусского уезда. Всего через полтора десятка лет (1882) в крае будет создано Пярнусское общество обеспечения глухим эстонцам образования - «Hephata». Активному распространению идей обучения глухих в Прибалтике равно способствовали служители протестантской и католической церкви. Кроме уже известного нам пастора Золковского, упомянем пасторов Мольтрехта и Шульца, попечителей училища в Кирхгольме – Митаве. Пастор Мольтрехт также являлся одним из трех попечителей училища в Вольмаре.
Благотворительный порыв духовных отцов паствой принимался как должное, находил он отклик и у остзейского дворянства. Вспомним, графиня Э. Меллин сначала пожертвовала 3000 рублей на организацию обучения глухих детей в Вольмаре, а по прошествии десяти лет ещё столько же на постройку в живописном месте на берегу Гауи собственного здания для школы.
Заканчивая краткий рассказ об организации обучения глухонемых в Прибалтике в годы правления Александра II , обозначим главные моменты:
- самодержец не ограничивал благотворительные инициативы остзейского дворянства в деле призрения глухих;
- в организации специальных школ активно участвовало протестантское и католическое духовенство;
- население, исповедующее протестантизм, осознавало важность грамотности и с пониманием относилось к попыткам обучения глухонемых детей;
- отношение населения Прибалтики к людям с недостатками физического и умственного развития не отличалось от тогдашнего отношения к этим людям в сопредельных странах Скандинавии и Пруссии;
- модель прибалтийского специального обучения является прямой калькой немецкой школы и никак не связана с опытом обучения глухих, накопленным в Петербургском училище.
А на Юге России продолжало действовать Одесское училище. В эпоху Александра II оно немного расширилось за счет открытия отделения для мальчиков (1869), правда, общее число учащихся едва ли превышало два десятка человек. В отличие от жителей прибалтийских городов, население Новороссии в массе своей не видело пользы в обучении глухих. Принимать мальчиков, вероятно, пришлось из-за дефицита учениц. Как бы то ни было, но небольшое частное учебное заведение пользовалось благосклонной поддержкой графа П.Е. Коцебу, назначенного в 1862 году генерал-губернатором Новороссии и Бесарабии. Личные же контакты с администрацией ВУИМ после кончины Гурцова оказались утраченными, что вскоре породило финансовые проблемы, особенно обострившиеся после отъезда графа Коцебу из Одессы к новому месту службы (1874). Существовать учебному заведению, лишенному сановного покровительства, оказалось весьма непросто. «Частному лицу, - пишет М.В. Богданов-Березовский, - при небольших его материальных средствах, нелегко было создать училище глухонемых для всего юга России, особенно, если принять в соображение те взгляды на обучение глухонемых, которые коренились в тогдашнем обществе. Как народ, так и образованные классы в огромном большинстве своем не только не признавали пользы обучения глухонемых, но даже не считали это за серьезный общественный вопрос: не думали и не говорили об этом» [8, с. 186-187].
Пытаясь сохранить училище, его администрация (а в этой роли после смерти основателя выступали члены семьи Гурцова) согласилась открыть учебные места для приходящих учеников (1882), но и эта мера не принесла спасения. Численность учащихся достигла 30 человек, а школьный бюджет продолжал съеживаться. Субсидии Одесского городского Общественного Управления в последние годы существования учебного заведения стабильно составляли 2100 рублей (для сравнения – Петербургскому училищу в такую сумму обходилось годичное содержание трех воспитанников). Без моральной и финансовой поддержки ВУИМ и региональных властей училище было обречено, а потому вполне закономерным представляется его закрытие в 1896 году. Об этом событии М.В. Богданов-Березовский написал с грустной иронией: «Тихо, без шума окончил свои земные дни единственный рассадник просвещения глухонемых всего Юга России на 53 году своего существования» [9, с.189]. С утратой руководством учебного заведения высоких покровителей события стали развиваться по традиционной для России схеме. ВУИМ и генерал-губернатор потеряли интерес к училищу и тотчас начало сокращаться финансирование из местных источников. Городская Дума более не видела смысла в существовании школы для инвалидов, да и одесситы интереса к обучению глухонемых не проявляли.
Прослеживая историю отечественной школы для глухих детей от момента ее рождения до второй половины XIX века, мы можем сделать некоторые предварительные выводы. Неожиданное появление в Петербурге «опытного училища» есть следствие прихоти вдовствующей императрицы, посвятившей последние годы жизни филантропии. Мария Федоровна не предполагала распространять накопленный в придворном учебном заведении опыт по всей территории страны. Просвещенная часть столичного общества (т.н. «верхи», «цивилизация», «просвещение») относилась к нему как к заморской диковине. Варшавский прецедент - исключение из правил, уникальный феномен, объясняющийся политической конъюнктурой, в угоду которой монарх благословил частную инициативу католического священника. Польский опыт, как и столичный, тиражировать не предполагалось. Самодержец просто продемонстрировал, тем, кто обеспечивал в стране идеологический и полицейский контроль и порядок, что конкретному подданному (ксендзу Фальковскому), в конкретном месте (Варшаве) делать подобное (учить глухонемых) дозволяется. Жизнь специальной школы всецело зависела от благорасположенности к ней первого лица страны. Смена императора на троне, быстро приводит к переменам в деле обучения глухонемых. Пользующийся безграничной властью монарх, может отказать в милости, и школа не выживет (как это случилось в Москве), может поддержать и она окажется жизнеспособной (так было в Риге), а может перепоручить решение губернатору (вспомним Одессу) и тогда все во власти последнего.
Если выстроить в ряд разрозненные события и факты из истории российской школы глухонемых, может возникнуть иллюзорное представление о поэтапном становлении на протяжении семидесяти лет некой общероссийской практики обучения, о некой единой сурдопедагогической традиции. На самом деле все складывалось иначе. Современники, жившие в одной стране и занимавшиеся одним делом - В. Флери, Я. Фальковский, Ф. Арнольд, Г. Гурцов, Ф. Платц, И.К. Арнольд, Штюнзе – по-разному понимали цели обучения глухих детей. Население российских регионов, где трудились упомянутые сурдопедагоги, так же по-разному восприняло идею открытия специальных школ. Не одинаково относились к новациям энтузиастов местная и центральная власть, а потому несопоставимы модели конкретных учреждений, ничтожно их влияние как друг на друга, так и на положение глухих в обществе в целом.
Избранный подход к анализу истории возникновения учебных заведений для глухонемых заставляет отказаться от романтической утопии о том, что практика специального обучения сложилась в результате педагогического подвижничества и научных открытий в сфере «дефектологии». Факты заставляют признать, что вне особого социально-культурного контекста научные достижения в области медицины и педагогики, инициативы отдельных энтузиастов или старания небольших общественных групп, как и открытие по инициативе монарха опытных (модельных) учреждений - не приводят и не могут привести к возникновению в стране сети специальных образовательных учреждений. Выявленная закономерность не является специфически российской, она прослеживается в границах третьего периода эволюции отношения государства и общества к людям с недостатками физического и умственного развития и в странах Западной Европы.
Определяя условия, благодаря которым разрасталась сеть специальных школ в странах лидерах специального образования, мы проследили ряд возможных сценариев развития событий.
В Англии основными причинами ускорения названного процесса явилось совершенствование законодательства в сфере гражданских прав и последствия промышленной революции, открытие народных школ, наконец, бурный расцвет филантропии.
В Германии стремительное строительство сети специальных школ стало результатом военно-политических устремлений государства, принявшего закон о введении всеобщего начального обучения. Государственные реформы в сфере образования не противоречили идеалам протестантского населения немецких земель.
Во Франции двигателем событий первоначально оказалось совпадение интересов просвещенного монарха и педагогов-подвижников, а затем Великая французская революция и обретение значительной частью населения страны гражданских прав и свобод. Реставрация абсолютизма не только затормозила строительство сети специальных школ, но привела к её свертыванию.
В Дании, Норвегии, Швеции сеть специальных школ строилась в соответствии с ценностными установками протестантизма (лютеранства) и развитием гражданского права.
Ни один из приведенных сценариев не мог реализоваться в самодержавной, крепостнической России, где все зависело от воли монарха, а православная церковь понимала благотворительность как милость к страждущим, но не как включающую обучение социальную опеку над ними. Знакомство с семидесятилетней (1806 - 1875) историей отечественных училищ для глухонемых убеждает в том, что начало строительству сети специальных школ, положила личная инициатива вдовствующей императрицы Марии Федоровны, одобренная сыном-государем Александром I . Последующий ход событий определялся политической конъюнктурой и благорасположенностью монарха к просителю, заинтересованному в открытии конкретного заведения. В тогдашней России далеко немногие оказались готовы признать за глухими право на школьное обучение, среди них - Мария Федоровна и некоторые члены царской семьи, незначительная часть дворянства, чьи родовые корни уходят в европейскую протестантскую культуру, подданные, населяющие западные территории и, наконец, группа горожан из имеющей особый экономически-правовой статус Одессы.
Таким образом, неприятие идеи специального образования демонстрировали не только «низы» («народ», «почва»), но и подавляющая часть «верхов» («цивилизации»). Отсюда следует, что основным сдерживающим мотивом развития сети специальных школ явилось не столько безденежье или, как часто подчеркивают отечественные исследователи, противодействие официальных властей, но, прежде всего, отсутствие какой бы то ни было заинтересованности российского общества в организации обучения детей-инвалидов.
Ускорить процесс способны, как мы видели на примере Европы, определенные события, в российской истории таковыми окажутся Отечественная и Крымская войны, вызвавшие в стране всплеск частной благотворительности, и политические реформы Александра II.
8.5. Войны стимулируют филантропию, российское общество меняет отношение к инвалидам
Первыми государственными заведениями для инвалидов в Европе, как известно, стали приюты для ослепших воинов. Побудительным мотивом официальной организации светского призрения увечных на Руси, как и в Западной Европе, первоначально была забота о ратниках. Так, «Стоглав» (1551) содержал статью, регламентирующую порядок выкупа пленных. На излете царствования Алексея Михайловича Москва пополнилась Аптекарским Двором, где раненые солдаты могли получить бесплатное питание и элементарную лечебную помощь. Соборное уложение (1649) вводит особый налог на «искупление пленных». Первый отечественный госпиталь (1706) создавался Петром I в рамках военных реформ ради попечения раненых, Петром же призрение военных инвалидов вменяется монастырям. Император учредил в Москве «Матросскую тишину» - богадельню для матросов, списанных с кораблей по утрате здоровья. В эпоху правления Екатерины II активно создавались богадельни для лиц нижних чинов, открывались инвалидные дома для офицеров (Москва, 1777).
Жесткие, если не жестокие указы Петра I, направленные на искоренение профессионального нищенства, явились первыми нормативными актами, поставившими частную благотворительность вне закона. Введение штрафов за подаяние разрушало исконные представления россиян о христианской благотворительности, противоречило идеи благочестия. Присущее большинству русских людей сострадание и нищелюбие царь попытался подменить налогом «на милосердие». Призрение нищих, сирот, убогих и калек начинает пониматься как прерогатива официальных учреждений и узаконенных благотворительных попечительств и обществ. Замыслы Петра I успешно воплощались во времена правления Екатерины Великой, именно тогда в империи активно насаждаются светские (государственная и частная) формы общественного призрения и благотворительности, регулируемые и контролируемые государством. Филантропические устремления Екатерины II не имели с традиционным для российского общества покровительством нищих и православной этикой ничего общего. Самодержицей двигали иные (государственные) резоны, а потому в пору ее царствования благотворительность обретает иной смысл, делается государственной отраслью, требующей такого же внимания, что и просвещение. Создаются приказы общественного призрения, коим предписывается учреждать народные школы, сиротские приюты, богадельни, больницы и работные дома. Московские масоны, пожалуй, первыми из соотечественников без принуждения со стороны властей предприняли ряд благотворительных акций в тяжелейшие времена российского голода (1787), но тем весьма рассердили государыню.
Анализируя причины кардинальной перемены отношения западного общества к людям с физическими и умственными недостатками, мы убедились в той огромной роли, что сыграли в этом процессе идеи Просвещения и распространение протестантизма, изменившие представления европейцев о благотворительности. В настоящей книге положение интересующих нас людей неоднократно соотносилось с уровнем благотворительности в стране, с активностью христианско-филантропических обществ и движений. Павел I создал особый орган управления учреждениями, обеспечивающими призрение больных, сирот и убогих и поручил руководство новым Ведомством своей супруге – императрице Марии Федоровне (1796). Следующий шаг делает Александр I , он учреждает в столице Императорское Благодетельное (Человеколюбивое) общество (1802). За границей (прежде всего, среди протестантов) светская филантропия на тот момент явление достаточно распространенное. Многие монархи, жертвуя на нужды того или иного богоугодного, лечебного или учебного заведения, показывали подданным добрый пример для подражания, но никому из них не приходило в голову подчинить правительству все частные (светские и церковные) инициативы в сфере социальной опеки разных категорий нуждающихся в помощи и призрении.
Русский самодержец, по-европейски образованный Александр I, полностью разделял идеи филантропии и стремился реализовать их в отечестве. Именной указ о создании Человеколюбивого общества пояснял населению внутренние мотивы, движущие самодержцем: «Чтобы показать как близки к сердцу моему жертвы ожесточенного рока, я беру под особливое и непосредственное покровительство свое как вновь учреждаемое в здешней столице благодетельное Общество, так и все другие, которые без сомнения по примеру оного размножаться между народом». Молодой государь-реформатор искренне полагал, что его человеколюбивый поступок незамедлительно найдет отклик у подданных, будет понят ими, в силу чего подобные благотворительные общества в стране «размножатся». Вопреки романтическим чаяниям Александра I , Россия достаточно медленно осваивала западные модели общественного призрения и благотворительности, что, впрочем, вполне естественно как для самодержавного государства, так и для не поощряющего частную инициативу и индивидуализм общества. На рубеже XVIII-XIX столетий Россия (без прибалтийских, польских и финских губерний) располагала маломощной государственной системой Приказов общественного призрения (1775), Ведомством по управлению благотворительными заведениями (1797, с 1828 г. - ВУИМ) да упомянутым Человеколюбивым обществом (1802). Но уже тогда наряду с немногочисленными казенными богоугодными заведениями появляются частные, негосударственная благотворительность постепенно оживляется. Так, в 1806 году в Петербурге супруга подполковника Гаврилова организует в собственном доме учебно-воспитательное учреждение (Дом трудолюбия) для 50-ти воспитанниц, дочерей бедных благородных родителей. В 1811 году по примеру столичного Общество благотворения создается в Харькове. Особо отметим, что согласно уставу харьковского Общества на его помощь могли рассчитывать «сироты, требующие воспитания, определения в службу или научения какому-либо ремеслу <…>, страждущие продолжительными болезнями и имеющие нужду в присмотре, пропитании и лечении». [50, Т.2, С.80]. Вследствие петровских и екатерининских реформ страна изменилась. К началу правления Александра I среди просвещенной части населения Санкт-Петербурга, Москвы и некоторых других губернских городов, отыскались те, кто согласился принять модели социальной опеки, базирующиеся на ценностях западной культуры. Архивы МВД за 1810 год хранят донесения об устройстве на благотворительные пожертвования десятка больниц и богаделен, показательно и расширение круга филантропов по социальному статусу, в отчетах фигурируют надворный советник, младшие офицерские чины, протоиерей, аптекарь, помещики, купцы и купеческие вдовы, и даже государственный крестьянин. [Варадинов, С. 169-171].
Исключительную роль (роль стимулятора) сыграла в деле развития общественного призрения Отечественная война 1812 года. Она разбудила в русском народе невиданное патриотическое воодушевление, а «по минование опасности [потребовала] крайнего напряжения всех нравственных и материальных сил общества для облегчения страданий и участи, потерпевших от войны». [50, Т.2, С.103]. Первый шаг делают российские дворянки, не дожидаясь царского указа, они объединяют усилия в целях «вспомоществования бедным от войны пострадавшим». 12 ноября 1812 года не только день основания «Петербургского Патриотического Общества Дам», это и точка отсчета успешных гражданских инициатив в России. Конечно, почин исходил от представительниц высшего света (председателем Общества избрали княгиню В.А. Репнину[53], в Совет вошла императрица), но то было спонтанное движение души группы сплотившихся подданных, а не вымученная реакция на фантазии самодержца. Александр I оценил масштаб поступка и не просто одобрил его, но назначил «50000 рублей ежегодно, доколе Общество существовать будет». Дополнительно к той сумме - императрица Елизавета Алексеевна и императрица-мать Мария Федоровна определили каждая от себя по 3000 рублей, а сестра государя – великая княжна Елена Павловна «по 5000 рублей в год, пока Общество будет преимущественно вспомоществовать разоренным от неприятеля». [50, С.103]. В заседаниях Совета иногда принимала участие императрица, при повышенном внимании царской семьи к делам дамского Общества не удивляет его дальнейшая судьба: «Первым действием Совета было обращение в разные места империи с просьбой о содействии Обществу и вступлении в число его членов. Губернаторы разослали городничим и городским головам циркуляры об открытии подписки в пользу Общества. В числе поступивших на это приглашение отзывов получилось: из Рязани, от княгини Волконской, извещавшей, что в этом городе с 15 ноября 1812 года, то есть лишь тремя днями позже петербургского, организовалось женское патриотическое Общество» [50 С.104].
Отечественная война 1812 года сплотила страну, победа же способствовала подъему национального самосознания, что, в частности, проявилось всплеском деятельного милосердия в адрес искалеченных ветеранов. В силу исключительных обстоятельств, государство (в лице самодержца и членов его семьи) благосклонно одобрило и поддержало неправительственную инициативу, что на Руси случалось весьма нечасто. Общественные инициативы милосердия объединялись вокруг газеты «Русский инвалид».
8.5.1. Необходимое дополнение. П. Пезаровиус находит способ расшевелить российских филантропов
Павел Павлович Пезаровиус (Пауль Вильгельм Помиан-Пезаровиус, 1776 – 1847) родился в Лифляндии в семье лютеранского пастора. Окончив Йенский университет и защитив диссертацию по философии, Пезаровиус начинает службу (1803) в должности секретаря иностранной переписки в канцелярии графа Н.Н. Новосильцева[54], человека, входившего в близкий круг императора Александра I. Карьера молодого чиновника складывается достаточно успешно: помощник редактора в Комиссии по составлению законов (1804), советник государственной Юстиц коллегии (1808). В 1812 году Пезаровиус получает чин коллежского советника и награждается за усердную и ревностную службу орденом Св. Владимира.
Нетрудно найти совпадения в судьбах государственного чиновника из России – П. Пезаровиуса и чиновника из Франции – В. Гаюи. Им обоим страстно хотелось творить добро, помогать тем, кто оказался в беде, и оба оставили след в истории российской филантропии, один как зачинатель специального обучения детей-инвалидов, другой, как основатель благотворительной газеты «Русский инвалид».
Мечта Пезаровиуса принять участие в защите отечества и сражаться в рядах русской армии во время войны с Наполеоном (1812) не могла осуществиться по слабости здоровья. Не имея возможности проявить себя на поле брани, Павел Павлович задался целью разбудить общественный интерес к тем, кто защищал родину с оружием в руках и потерял здоровье. «Душою моею, - писал П. Пезаровиус, - овладело желание указать всем и каждому на то, какой благодарности заслуживали от нас наши защитники-герои за свое мужество, увенчавшееся освобождением отечества».
Воспитанный в культуре протестантизма выпускник европейского университета нашел вполне естественный для первой половины XIX века способ реализации своего желания. Он решил издавать газету, которая бы не только информировала соотечественников о проблемах ветеранов войны, но и могла бы организовать сбор денег им в помощь. Тираж сигнального выпуска газеты, названной «Русский инвалид» поразительно мал – всего 12 экземпляров, но список получателей, составленный редактором, уникален, то были члены царской семьи. Вдовствующая императрица-мать Мария Федоровна, супруга государя Елизавета Алексеевна, великие князья и княжны поддержали редактора и пожертвовали весьма крупные по тем временам суммы. П. Пезаровиус избрал схему идеальную для России, если первые лица страны сделают пожертвования, то окружающие не смогут не последовать монаршему примеру. Вместе с тем редактор понимал, что акты милости богатых людей не могут быть достаточно регулярными, требовалось максимально расширить круг жертвователей.
Обеспечив стартовый капитал, редактор смог увеличить тираж, но еще требовалось заставить публику покупать газету. Пезаровиус находит блестящее решение, воспользовавшись дружбой с почтовым цензором Оденталем, он обретет возможность первым получать иностранные новости и тотчас публиковать их. Особым спросом пользовалось приложение к газете, сообщающее о военных действиях русской армии. Кстати, продавали газету солдатские дети, что заставляло публику быть щедрее, а солдатских сирот обеспечивало пропитанием. Замысел Пезаровиуса расшевелить соотечественников, раздуть в их сердцах огонь филантропии, удался полностью.
«Деньги присылались подписчиками, желавшими помочь израненным воинам, актеры устраивали спектакли в пользу инвалидного капитала <…>. С 1814 г. газета стала выходить два раза в неделю, а затем стала ежедневным изданием. Во всех зажиточных семьях каждое семейное событие побуждало участников отложить определенные суммы для пересылки в инвалидный капитал. <…> К концу 1814 г. инвалидный капитал, лежавший в ломбарде, достиг 300 тыс. рублей, редактор присоединил к нему от себя 20 тысяч, оставшихся от издания газеты. Частная инициатива маленького, до той поры неизвестного чиновника, имевшего настоящее русское сердце и иностранную фамилию, его манера вручать деньги инвалидам от имени правительства указала правительству на необходимость взять дело в свои руки, и 18 августа 1814 г. был учрежден особый комитет, впоследствии названный Александровским комитетом о раненых. П.П. Пезаровиус похоронен на Смоленском лютеранском кладбище Петербурга. Детей у него не было. Единственным его детищем была газета, память о которой остается навеки». [92]
Самодержец высоко оценил заслуги филантропа-подвижника, указом 1815 года П.П. Пезаровиус награждается орденом Св. Анны и назначается управляющим канцелярии Комитета о раненых. 24 февраля 1816 года император Александр 1 утверждает право нижних воинских чинов на получение пенсий от Комитета о раненых. Этот указ положил начало пенсионному обеспечению нижних воинских чинов в России.
По прошествии полувека от момента выхода в свет первого номера «Русского инвалида» в тяжелую для страны годину русско-турецкой войны (1877-1878) императорским указом создается Главное попечительство для пособия нуждающимся семействам воинов. Отчасти, в появлении указа есть заслуга и удивительного подвижника П.П. Пезаровиуса, но, только отчасти. Во-первых, гражданский поступок филантропа западного толка по времени счастливо совпал с всплеском народно-патриотического движения в российском обществе, одна волна которого явилась ответом на нападение наполеоновских войск, другая – реакцией на неудачу русско-турецкой компании. Пезаровиус сумел «указать всем и каждому на то, какой благодарности заслуживали от нас наши защитники-герои за свое мужество, увенчавшееся освобождением отечества» [92], но подспудно рождение Попечительства подготавливалось без малого триста лет. Именно столько времени потребовалось государству на переосмысление своей ответственности перед его рядовыми защитниками, первым шагом на пути к созданию государственного органа, взявшего на себя организацию помощи инвалидам войны и их близким, мы считаем подписание царского регламента о выкупе пленных (1551).
Итак, одним из важных итогов Отечественной войны 1812 года можно считать положительные перемены в отношении государства и общества к военным инвалидам. Другим, может быть не столь очевидным, но от этого не менее значимым последствием войны явилось знакомство российской глубинки со столичными образовательными моделями, дело в том, что на время боевых действий московские женские учебные заведения ВУИМ эвакуируются в Казань (1812)[55]. В очередной раз стечение обстоятельств, формально не связанных с вопросом обучения детей-инвалидов, сыграло в его решении важную роль. Непосредственное знакомство провинциального дворянства со столичной образовательной моделью со временем обусловит открытие в городе собственного женского училища (1841). Другим важным шагом станет открытие Казанского университета (1814). Последовательное накопление образовательного потенциала приведет к тому, что в конце XIX века Казань по праву войдет в число российских городов-лидеров организации не только общего, но и специального обучения. В 1885 году здесь появится училище для слепых, в 1886 году – школа для глухих. Эвакуация столичного женского учебного заведения в Казань – случайность, последующее открытие в губернском центре гимназии – закономерность. Возникновение женского училища, тем более Университета – необязательное, но возможное следствие предшествующих событий. Появление же в университетском городе благотворительных приютов[56] и частных специальных школ феномен хорошо известный нам по Западной Европе, закономерный. К концу XIX века в Казани сложились все необходимые предпосылки для организации специального обучения детей-инвалидов.
Окончание войны не прервало новое для России движение. Так в Симбирске под председательством В. Ивашовой начинает работать «женское Общество христианского милосердия» (1818), вскоре стараниями его членов открывается женское учебное заведение «Дом Трудолюбия»[57]. Богатая казанская помещица, вдова полковника М.Н. Родионова пожертвует ВУИМ имение и немалую сумму денег на организацию в Казани Института благородных девиц (1828). Высочайшее повеление об открытии будет подписано в тот же год, но судебная тяжба с наследниками Родионовой продлится до 1841 года. Кстати, замысел Родионовой всячески поддерживал знаменитый казанский губернский прокурор Г.И. Солнцев[58] [50].
Патриотический подъем, вызванный Отечественной войной 1812 года, массовое знакомство участников военных походов с европейским укладом жизни обусловили желание россиян помогать не только искалеченным в сражениях, но и иным людям, нуждающимся в социальной заботе и защите. Волна филантропии, питаемая исконным состраданием к страждущим и убогим, обретала формы западной деятельной светской благотворительности, ширились ряды высокопоставленных жертвователей[59].
8.5.2. Необходимое дополнение. Филантропия на территории Царства Польского
Война 1812 года и ее политические последствия, способствовали активизации общественного призрения и в западных провинциях Российской империи, прежде всего в землях Царства Польского. И там всплеск деятельной благотворительности стал следствием патриотического воодушевления населения. Правда, патриотический филантропический порыв поляков носил антироссийскую направленность и был ответом на карательные акции самодержца. Лидерами движения становятся граф Фредерик Скарбек[60] и мелкопоместный шляхтич Станислав Яхович[61].
В 1829 году варшавяне создают Товарищество поддержки заброшенных детей, его руководителем назначается Яхович. Своей целью Товарищество ставило заботу о малолетних правонарушителях.
Концепции воспитания Яховича не допускала возможности физического наказания, пыток, розг и карцеров, признавая исключительно моральное воздействие на личность воспитуемого. Яхович остро чувствовал необходимость работы по социальной адаптации воспитанников сиротских домов и приютов, принимал непосредственное участие в создании частных приютов для сирот. Для того чтобы обеспечить опеку над заброшенными детьми, родители которых погибли, эмигрировали или после ноябрьского восстания 1831 года оказались высланными в Сибирь, Яхович организовал «Товарищество по Воспитанию Детей Павших Рыцарей», а также школу для сирот. По началу в ней обучалось 12 мальчиков, со временем число учеников (мальчиков и девочек) возросло до 170. Заведение не только заботилось об обучении и воспитании детей, но давало им основы профессионального обучения. За время обучения, ученик мог скопить некоторое количество денег, что всячески приветствовалось, а по окончании школы, мог оплатить свою дальнейшую учебу или даже организовать собственную мастерскую. Школа для сирот Яховича как с точки зрения воспитания и социальной адаптации, так и методического дидактического обучения, была действительно прогрессивным заведением своего времени [115].
Правда, движение еще не обрело силу, а главное зависело от благорасположения императора[62], а потому смена государственного политического курса сказалось на добродеятельной активности «верхов». Ограничение свобод, борьба с инакомыслием, аракчеевщина, обрушившиеся на страну в годы правления Николая I, в интересующей нас сфере проявились системой мер по усилению государственного контроля над деятельностью частных учебных и благотворительных заведений. В 1834 году устанавливается запрет на открытие частных пансионов, выходит Положение о домашних наставниках и учителях. Согласно министерскому документу, воспитание, «где бы оно совершаемо не было, в общественном ли заведении или под родительским кровом <…> стремится к единому началу, равно составляет неразрывное целое, одно великое государственное дело, близкое к сердцу всех, важное в глазах правительства»[63]. Отношение к благотворительным действиям определялось по той же формуле. Она могла признаваться властью «делом, близким к сердцу всех» при условии её «важности в глазах правительства».
Несравненно больший размах частная благотворительность приобретает в России после проведенных Александром II политических реформ[64]. Наконец то отменяется (1862) архаичный стеснительный порядок открытия благотворительных обществ и заведений и обществ «с Высочайшего соизволения». Контроль и координация частных инициатив в сфере благотворительности и призрения предается Министерству внутренних дел.
Отмена крепостного права, учреждение Земства и органов городского самоуправления (Городских Дум) не могли не переменить уклада российской жизни. Судебная реформа (1864) вводит равенство всех перед законом. Земства и Городские Думы обретают некоторую независимость от верховной власти, в частности, они обретают право открывать лечебные, учебные и богоугодные заведения. С введением земских учреждений (1864) Приказы общественного призрения упраздняются в 34 губерниях, исполнение их миссии доверяется земствам. Городовое положение (1870) передает контроль за общественным призрениям муниципальным органам. Правда, законодательные новации не сразу приводили к ощутимым переменам на практике. «Из-за улаживания вопросов юридического и хозяйственного характера муниципализация сферы помощи бедным растянулась в разных регионах на 20-30 лет. Этот процесс происходил одновременно с развитием городского общественного самоуправления, укреплением его самостоятельности. Так, заведения Московского приказа общественного призрения только в середине 1880-х годов перешли под муниципальную юрисдикцию, причем городская управа поставила условие, чтобы учреждения были переданы городу со всеми движимыми и недвижимыми имуществами на основании полного права собственности, а специальные капиталы на тех условиях, на которых они пожертвованы» [Ул. С. 155]. Потепление политического климата вскоре привело к положительным изменениям отношения образованных россиян к детям с недостатками физического и умственного развития.
Образно говоря, к концу XIX века в стране скопилась некая критическая масса.
Во-первых, благочестивое исконное отношение к нищим, юродивым, калекам обогатилось накопленным со времен Екатерины Великой опытом светского призрения, расширился сословный состав благотворителей. Ряды филантропов - вельмож пополняются купечеством, зажиточными горожанами, преуспевающими разночинцами.
Во-вторых, в губернских центрах появилось достаточное количество образованных людей, обладавших хорошими знаниями в области медицины, педагогики, права, философии.
И, наконец, самое главное - россияне обрели относительную свободу инициативы и предпринимательства. Все вместе, словно зерно, упавшее на благодатную почву, обеспечило пышные всходы светской филантропии. Продолжая метафору можно сказать, что плодами благотворительности в скором времени могло воспользоваться немалое количество лиц, нуждающихся в социальной опеке.
В России, как и на Западе, внимание государства и частных благотворителей изначально привлекли инвалиды войны, но впоследствии оно распространится и на детей-инвалидов. Известная нам из истории Европы схема воспроизводится в родном отечестве на удивление точно. На первом шаге официальная забота адресуется искалеченным (ослепшим) воинам. На втором – организация опеки увечных воинов втягивает в сферу благотворительности взрослых инвалидов (например, людей утративших зрение по болезни). На третьем – филантропы включают в сферу своей ответственности инвалидов с детства (в нашем случае, слепых детей). Не станем проверять душевные порывы человеколюбивых западноевропейцев и россиян алгеброй, но задумай мы построить графики развития благотворительности в отечестве и за рубежом, получили бы любопытные результаты. В системе координат на оси «уровень достижений» точки роста почти бы совпадали, а на оси «время достижений» разрыв исчислялся бы веками.
К 80-м годам XIX столетия западная история государственной и частной (светской) благотворительности насчитывала шесть веков. Зародившись в христианском мире в XIII столетии, светская благотворительность долгое время имела общую идеологию во всех странах, но после разделения западной Церкви на католическую и протестантскую, продолжала движение по двум несовпадающим траекториям. К описываемому нами времени и католические, и протестантские страны имели оригинальные модели благотворительности (призрения, социальной опеки), сформировавшиеся в процессе долгого эволюционного развития.
Россия, перенявшая по воле Петра I и Екатерины II протестантские модели благотворительности, впоследствии сумела адаптировать их, и к 80-м годам XIX столетия могла соперничать в этой области со многими европейским и странами. Правда, высокий уровень светской благотворительности обеспечивался не во всей империи, а лишь в некоторых ее регионах, прежде всего в Санкт-Петербурге, Москве, ряде губернских городов, да в землях населённых, по преимуществу, католиками либо протестантами. Таким образом, огромная по своим географическим масштабам, культурно неоднородная, многоцивилизационная и поликонфессиональная Россия одновременно имела несколько моделей благотворительности, среди которых превалировали – официальная, поддерживаемая и развиваемая государством, и православная, народная.
Рассогласованность государственной модели призрения и народной традиции милостыни объясняет частые неудачи организаторов специальных учебных заведений. В силу названного противоречия бесславно закончился проект Гаюи. И французский тифлопедагог, и пригласивший его монарх не приняли во внимание отсутствие в стране реального заказа на импортируемую модель. Через восемьдесят лет наши соотечественники сами отправятся за рубеж, дабы привезти оттуда лучшие образцы обучения слепых, правда, предшествовали тому особые события, в силу которых российские «верхи» и «низы» равно заинтересовались судьбами незрячих людей.
Мощным раздражителем, спровоцировавшим общественное внимание к слепым, вновь стали драматические военные события. Одним из печальных последствий неудачной для России войны с Турцией (1877 - 1878), оказалось огромное число военных инвалидов. Созданное правительством незадолго до крымской кампании Главное Попечительство для пособия нуждающимся семействам воинов, столкнувшись с многочисленными просьбами нижних чинов, потерявших зрение, о помощи, экстренно принимает ряд мер. Прежде всего, Попечительство устраивает два небольших убежища (на 10 - 15 человек) в Петербурге и Киеве, а также направляет лечебный «глазной отряд» в южные и центральные губернии для оказания медицинской помощи и сбора статистики. Полученные в результате экспедиций 1879-1880 годов статистические данные о численности инвалидов по зрению и их бедственном положении шокировали не только специалистов медиков, но и власть, и просвещенное общество в целом. Для всех вдруг стало очевидным, что число незрячих в империи огромно, и что ослепшие воины лишь малая их толика. Пришлось признать, что Россия не обладает системой помощи незрячим, давно наличествующей в большинстве западноевропейских стран. Если в начале века столичные чиновники искренне убеждали Гаюи, что в Санкт-Петербурге слепых нет, то по прошествии семидесяти пяти лет ни у кого из россиян нелепость подобного заявления не вызывала сомнения. Французский тифлопедагог в одиночку попытался раскачать индифферентное петербургское общество и потерпел поражение по всем статьям. В конце XIX столетия петербуржцы (в силу неоднократно упоминавшихся обстоятельств) существенно переменились, многие из них задумались о судьбах незрячих и предприняли шаги, дабы положение тех изменилось.
Важным итогом усилий теперь уже немалой группы заинтересованных лиц становится рождение в 1881 году Попечительства о слепых Ведомства учреждений императрицы Марии. Одним из направлений деятельность Попечительства ВУИМ станет организация обучения незрячих. Таким образом, в России появится официальная инстанция, заинтересованная в создании сети специальных учебных заведений для слепых.
Итак, в конце XIX века отношение общества (образованной его части) к инвалидам кардинально меняется, ширится круг сторонников обучения детей с нарушениями зрения или слуха, организации для них специальных школ. Просвещенная часть общества с пониманием начинает относиться к инициативам педагогов-энтузиастов, стараясь по мере сил поддерживать их. Опытные императорские училища перестают вызывать у соотечественников удивление. На рубеже XIX – XX столетий столичные институты, наконец, начинают играть роль методических центров, что долгое время не предполагалось, да и не представлялось возможным.
Знакомство с историей зарождения российской сети специальных образовательных учреждений позволяет утверждать, что специальная школа – детище филантропии. А потому успех школьного строительства в Российской империи напрямую связан с активностью граждан в сфере деятельной благотворительности.
К концу XIX века в России создается гибкая, дифференцированная и чрезвычайно эффективная система государственно-общественного призрения, которая не только поражала иностранцев своим совершенством, но часто становилась примером (если не укором) индустриальным странам Европы. Система эта постоянно совершенствовалась, уточнялась, частично изменялась. Структура «учреждений, на особых основаниях управляемых» конца XIX столетия представлена на Схеме 1.
Схема 1
«Учреждения, на особых основаниях управляемые»
Сделаем некоторые пояснения к Схеме 1. Ведомство учреждений императрицы Марии (c 1854 года – «Ведомство учреждений императрицы Марии, состоящих под непосредственным их императорских Величеств покровительством») имело сложную структуру управления. Служба в учреждениях ВУИМ приравнивалась к государственной, в силу чего официальные сотрудники ВУИМ имели те же льготы и привилегии, что и госчиновники. Для жертвователей правительство предусмотрело гражданские привилегии вплоть до присвоения дворянского звания - как личного, так и потомственного[65]. Общественные функционеры Императорского Человеколюбивого Общества (ИЧО) также обладали широкими правами и преимуществами. Вступив на престол, Александр II «за выдающуюся энергию и безвозмездный труд» удостоил «высочайшей благодарности, благоволения и наград» ряд деятелей и жертвователей ИЧО. Многим из них были дарованы ранги и права государственных служащих (что уже само по себе играло громадную стимулирующую роль), особые знаки отличия. Повсеместно, то есть во всех губерниях исправно действовали Попечительные о бедных комитеты, различные благотворительные заведения ИЧО, в том числе приюты для воспитания и обучения сирот и детей бедных родителей.
Филантропическое движение в России набирало силу. Так, по прошествии столетия (1902) в деятельной благотворительности ИЧО «трудами или пожертвованиями» станет участвовать около 6,5 тысяч человек. Под знаменами армии филантропов объединились члены Совета, попечители, члены комитетов и правлений, почетные и действительные члены, благотворители и соревнователи, воспитатели, преподаватели, врачи, фельдшеры и акушерки. В 1902 году две тысячи россиян пожертвовали на добрые дела ИЧО в общей сумме почти 670000 рублей. Добавим, в 1902 году среди 225 благотворительных заведений ИЧО 65 являлись учебно-воспитательными, в них призревалось примерно 7000 сирот и детей бедных родителей.
Содержание в благотворительных заведениях, подчеркнем это особо, не стоит рисовать нищенским, всех опекаемых сытно кормили, прилично одевали, им предоставлялось соответствующие эпохе медицинское обслуживание, а воспитанницы сиротских домов по выходе замуж, экипировались приданым по «мещанской норме». Наш современник, судящий о жизни богоугодных заведений по ночлежке из горьковской пьесы «На дне» глубоко заблуждается об истинном положении дел в сфере государственно-общественного призрения начала XX века. На тот момент сложившаяся в Российской империи система социальной опеки обездоленных её структуру иллюстрирует Схема 2) внешне мало отличалась от европейской.
В странах Западной Европы негосударственная и государственная, церковная и светская благотворительность сосуществовали, взаимно дополняя друг друга. Народная традиция, церковный канон и официальный закон большинства стран находились в относительном согласии в понимании целей, способов и форм благотворительности. Своеобразие и уникальность отечественной политики в сфере социальной опеки сирот, нищих, инвалидов и иных категорий лиц, остро нуждающихся в помощи извне, выражалось в подспудных противоречиях между идеей благочестия, близкой большинству православных россиян, и законом, подменившим добровольное подаяние налогом. Петр I переложил государственную функцию призрения на Церковь, Екатерина II - на аристократию. В конце XIX столетия их венценосные наследники сумели (вслед за дворянством и купечеством) вовлечь в деятельное призрение нарождающуюся крупную, среднюю и мелкую буржуазию, переложить собственное финансовое бремя на филантропов. Негосударственная благотворительность в самодержавной стране легко стимулировалась сверху, так как поощрялась наградами, званиями, чинами и титулами, Щедрые пожертвования являлись залогом успешного роста карьеры и капитала. Власти (монарху, правительству) удалось существенно сократить необходимые на социальную политику казенные расходы за счет вовлечения экономически независимых и патриотично настроенных групп населения.
Схема 2
Дата: 2019-02-19, просмотров: 283.
