Но вот, в то время как я, стремясь к краткости, побоялся целиком отдаться теме, я пропустил многое, о чём надлежит сказать. Из всего этого есть одно достопамятное деяние, неизвестное, как я полагаю, многим, а именно, когда он, хотя и жил далеко, и его, вероятно, не знали в лицо, подобно Павлу унял в письме высокомерие короля Франции ²⁴⁰, решившего присвоить себе Лотарингию, уже захваченную мысленно, и отозвал его чуть ли не из самого похода. О том, когда и каким образом это произошло, мы расскажем, забегая немного назад. Наш король Генрих, ещё не будучи императором, отправился в Италию ²⁴¹, намереваясь прийти в Рим и получить от верховного понтифика ²⁴² апостольское благословение наряду с императорскими инсигниями. Малочисленные у нас воины и беззаботные земледельцы, не опасаясь никакого вторжения, проводили беспечные дни, как вдруг, нашему епископу, который сидел у ног Господа вместе с Марией, но не пренебрегал всё же хлопотливостью Марфы, донесли из западных пределов Франции о возбуждении того великого народа, о том, что они некстати настаивали и внушали своему королю, чтобы тот с огромными силами вооружённых людей напал на Ахенский дворец, принадлежавший некогда, как они говорили, его власти; король и наши князья, мол, отсутствуют, а малочисленные здешние рыцари ничего не смогут ни предпринять против, ни помешать, наконец, тому, чтобы по овладении им главной резиденцией, к его королевству перешла и вся остальная Лотарингия. Святой отец, с тревогой услышав о грозящей отечеству опасности, испугался, так как у него не было возможности сопротивляться силой, и понял, что могуществу человека, желающего злоупотребить столь подходящим временем, нужно противостоять умом и хитростью, что и позаботился решительно осуществить. К королю, который, как сказано, был столь свирепо настроен, им были направлены смиренные письма, с похвалой упоминавшие о старинной дружбе обоих королевств и их правителей; и если бы эти два королевства, как было до сих пор, пребывали между собой в мире, то они внушали бы страх всем народам земли и не боялись бы никого, кроме Бога; поэтому им обоим необходим мир; ведь согласием малые государства укрепляются, а от разногласия величайшие распадаются ²⁴³. Тот, получив их и выслушав, сперва пренебрёг ими и отнёсся с презрением, обвинив нашего короля в вероломстве, правонарушениях и прочих преступлениях, о которых незачем говорить, и заявив, что он желает вернуть себе королевство и дворец, причитающиеся ему от предков согласно наследственному праву. Он, сверх того, весьма дерзко велел сообщить о дне, когда он решил совершить всё это. В свою очередь, наш Цицерон среди прочего написал ему в ответ следующее: «Ваше величество знает, к какой постыдной каре светский закон приговаривает за кражу, и, если это преступление доводится навлечь на себя могущественным людям, то, хотя бы они и величались среди людей иным именем, в глазах высшего судьи они достойны куда большего осуждения, чем те малые, которые были вынуждены совершить его по необходимости. Поэтому взвесьте, прошу вас, сколь неугодно Богу и недостойно вашего королевского благородства стремиться похитить престол и королевство равного вам во время его длительного отсутствия; и я прошу вас отказаться от такого рода намерения, которое очевидно противоречит вашему достоинству. И даже если у вас засело в душе, что против нас надо что-то грозно и храбро предпринять, то дождитесь возвращения нашего короля, чтобы тогда с большим приличием совершить то, что вам нужно. Но допустим: престол королевства, коварно отобранный у обманутых предков, надлежит вернуть тебе по наследственному праву; неужели ты намерен пройти через столько лежащих между нами земель один и без огромного войска? Вовсе нет. Мало того, тебя будут сопровождать несметные полчища, не знающие жалости к несчастным, и, даже если ты сам этого не хочешь и будешь тщетно пытаться этому помешать, они посредством невероятного разорения уничтожат тысячи людей. Так что будь уверен, что если ты не удержишь руку от того избиения невинных, которое замыслил в душе, то будешь виновен в глазах Всевышнего в стольких убийствах, сколько людских тел лишатся жизни, если ты это совершишь». Когда это мнение мужа Божьего было выслушано, ярость тирана тотчас же улеглась, образ мыслей короля внезапно изменился и он, приказав созвать собрание епископов, велел зачитать перед ними письмо мужа Божьего. По его прочтении он заявил, что [Вацо] по праву называют священником, что он – воистину епископ, который, иноземец, дал ему, иноземцу, здравый совет прежде всех, верных ему по долгу. Возможно, он несознательно подражал императору Феодосию, который правдивым суждением превознёс блаженного Амвросия, публично его обличившего и отлучившего от церкви, над всеми епископами того времени. Благороднейшее смирение сердца, что выше королевского достоинства, в самом своём оскорблении нашло повод для оказания ему ещё большего почтения. Так, явное преступление, к которому метущуюся душу короля побуждали многие тысячи вассалов, жаждущих добычи, смогло по внушению Божьему расстроить письмо одного живущего вдали человека. Оно настолько оживило в его груди любовь к миру, что он, не замышляя в душе более ничего подобного, как только император вернулся из Италии, принёс ему впредь клятву верности и тот принял её от него ²⁴⁴.