Конфликт в обществе разворачивается как борьба за социальные ресурсы. Три главных социальных ресурса - власть, богатство,престиж. Такое впечатление, что богатству и власти традиционно интеллегенция предпочитала престиж. В какой-то мере она просто была вынуждена этим ограничиться. Отчасти это стало её имманентным свойством, порождавшим заботу о престиже как привычное поведение.46 Более того, АС как "интеллигенция"основывают свои претензии на престиж, как раз демонстративно отказываясь от участия в политической власти и от богатства. В классической работе о классах и сословиях, названной "Власть и привилегия"интеллигенция-интеллектуалы вообше не фигурируют, так как автор исключил из своего рассмотрения такой ресурс как престиж, что он специально и оговаривает.47

На самом деле отношения интеллектуалов-интеллигенции с властью намного сложнее.Претензии на автономную политическую власть как будто никогда не были свойственны интеллигенции как агломерату в целом. Возможно потому, что он никогда не был для этого достаточно консолидирован. Во всяком случае не известны политические программы "платонического" стиля,когда преимущественное право интеллектуалов декларировалось бы открыто.

Но можно считать, что такие "платонические"претензии стоят за некоторыми теократиями, а также за советской системой,конституционно провозглашавшей "руководящей роли партии".

Ищё интереснее, что возможны разные интерпретации власти бюрократии. Просвещённая бюрократия на самом деле не отличима от интеллегенции.Таковы, например были китайские мандарины (во всяком случае в интерпретации Вебера). А в эпоху европейского модерна прусская или российская лицензированно-образованная бюрократия, французские "энарки",коммунистические аппаратчики48. Это то, что можно назвать "гегелевской бюрократией",полагавшейся у Гегеля "носителем духа" независимо от того, насколько эта миссия была самой бюрократией отрефлексирована. Но у лучших её представителей, вроде великих прусских администраторов начала XIX века, их русских продолжателей (или имитаторов) от Валуева до Победоносцева эта рефлексия безусловно была. Поэтому они никак не могли понять, зачем вообще нужна так называемая "интеллигенция",если "дух-разум" (Intelligentia, немецкое Intelligenz) уже нашёл своё воплощение - в них самих. Наиболее полным выразителем этого культурно-социального феномена был русский гегельянец Александр Кожев, ставший влиятельным французским, а затем и европейским чиновником.

Во всяком случае так было до наступления постиндустриальной эпохи, когда ядром экономики становятся медия и коммуникация, и оформляется институционально культур-капитал49. Но в этих услових и сама интеллигенция перерождается в нечто иное, скажем (вслед за Гулднером и Бурдьё), в культур-буржуазию, или (вслед за Расселом Джакоби и Ричардом Познером) в специалистов.50

Участие в борьбе за социальные ресурсы актуализируется как политическая борьба, как противостояние культур, или борьба за"культурную гегемонию" (Грамши) и как конкуренция на рынке.

Эти разные формы актуализации социального конфликта -эпифеномены, дериваты и формы друг друга. Ставки в борьбе - социальные ресурсы. Цель (ставка) в конфликте может намечаться-артикулироваться в одном аспекте, а победа в других аспектах оказывается лишь средством. Разные агенты формулируют свои цели по разному. Они могут преследовать не те цели, которые декларируют. Следует, впрочем, иметь в виду, что системное соотношение этих составляющих (аспектов) всеобщего социального конфликта меняется от одного случая к другому и от одной эпохи к другой. Иными словами, конкретная диспозиция всегда менее двусмысленна: один из аспектов может быть ведущим, а другие производными.

В борьбе за культурное господство интеллигенция(интеллектуалы) выступают и как охранители старых культур (традиции) и как производители новых. Плоды их работы могут быть присвоены другим классом. Сама группа, предложившая новую культуру,может превратиться в класс (сословие, корпорацию). Таковы религиозные корпорации, академия, медиа-арт. Она же может стать зародышем нового или альтернативного уклада. Так или иначе, культурные альянсы интеллектуалов более или менее параллельны их альянсам в борьбе за политическую власть или автономию.

Органическая (по Грамши) интеллигенция (интеллектуалы)принимают участие в борьбе между другими классами и сословиями либо как хранители предания о легитимности существующего общественного порядка и положения своего класса в этом порядке51, либо выражая претензии какого-то класса на изменение его положения, а если для этого потребуется изменение всего порядка, то и этого изменения тоже. В этой коллизии интеллигенция каждого класса заодно со своим классом.

Положение осложняется, когда (1)возникает интеллигенция как отдельный и относительно автономный социальный агломерат и и (2) когда этот агломерат начинает оказывать влияние на другие общественные классы.

Интеллектуалы, оторванные от своего класса, будь то традиционная (по Грамши) интеллигенция, или аутентично-профессиональная, до сих пор не выступали и вероятно никогда не будут выступать как совершенно независимая политическая сила, противостоящая всем другим. Они вступают со другими классами в неоднозначные политические отношения. Иной раз это скорее клиентажные отношения (с денежным классом), иной раз (с крестьянсвом и рабочим классом) - патронажные. Они также используют разные классы в собственной междуусобной борьбе. Как пишет российский автор, "В силу собственной внесословности, а значит невозможности поиска личностного образца внутрисословного характера разночинцы объединялись для достижения поставленных перед собой целей на партийно-политической основе. Отсюда и продолжительные поиски на протяжении всего XIX столетия своей аудитории и объяснений в любви различным социальным группам с предложением услуг выступить в качестве "их интеллигенции". Крестьянство отказалось. Пролетариат принял"52 Интересно сопоставить это с тем, что пишет Эрик Вольф о политических союзах интеллигенции с угнетёнными классами: "...они участвовали в процессе коммуникации, который позволял им выходить далеко за пределы канонического знания. Они оперировали в коммуникационном поле, намного более широком, чем всё, что было возможно в прошлом; это открывало перед их взором такие могучие видения (visions), какие были попросту немыслимы в рамках традиционной идеологии". И далее: "Они вербовали клиентов по всему обществу, не ограничиваясь теми группами, с которыми их связывало родство или традиция53. Любопытно,что они ни с кем не вступали до сих пор в равноправно-союзные отношения54. Ближе всего к равным были их отношения с рабочим классом, но в поведении интеллектуалов и здесь было много лицемерия, и чаще всего и здесь существовало значительное напряжение.

В Западной Европе старый земельный класс не нуждался в услугах интеллигенции как социального агломерата и не был достаточно многочислен, чтобы долго навязывать ему свою политическую волю. Политическая элита, формировавшаяся долго из земельного класса, к концу "традиционного" общества испытывала давление скорее со стороны капиталистического (денежного) класса, а когда на политическую арену вышли представители интеллигенции, классовые интересы земельного класса уже попросту были политически нерелевантны.

Но в России и Латинской Америке дело обстояло иначе. Там в центре общественной жизни в ХХ столетии как раз оказалась политическая борьба между земельным классом и интеллигенцией; она приобрела вид борьбы за политическое влияние на крестьянство (этому аспекту предреволюционной ситуации в России уделял огромное внимание Макс Вебер в своих очерках о русской революции 1905 года55, обсуждая манёвры кадетов (земских либералов) и эсеров(неонародников) вокруг избирательного права и проекта аграрной реформы.

Как отмечал Грамши, "Отношение крестьянина к интеллигенции является двойственным и выглядит противоречивым: он преклоняется перед социальным положением интеллигента и вообще государственного служащего,но временами…в его преклонение входят элементы зависти и страстной ненависти".56 Крестьяне видели в интеллектуалах подрывной элемент, стремящийся к уничтожению традиционного уклада жизни. Сохранить этот уклад было для них настолько важно, что они даже вступали в политические союзы со своими сюзеренами. Таков "синдром Вандеи". В странах, где всеобщее (или хотя бы расширенное) избирательное право было введено в условиях, когда еще сохранилось обширное крестьянское сословие, земельному классу долго удавалось сохранить свое политическое влияние(Италия, Латинская Америка). На то же самое упорно и долго расчитывали господствующие классы и корпорации российского Старого режима. Хотя в России этот вариант быстро сорвался, нельзя сказать, что их рассчёты были совсем уж неосновательны.

Всё же повсюду в конце концов культурная несовместимость крестьянства и интеллигенции оказалась недостаточной, чтобы предотвратить их политический союз во имя утеснения или ликвидации старого класса-сословия. В очень важной работе Эрика Вольфа показано, как эродировало влияние традиционных форм господства в деревне и как место патрона-сюзерена заняли"грамотеи" - отчасти местные, а отчасти прибывшие из города.57