Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Вместе с тем, рабочему классу (кажется, нигде, кроме Англии) так и не удалось создать собственную культуру наподобие крестьянской.58Вообще, "пролетаризация" была весьма неопределенным переходным состоянием "межкультурья", или, если угодно"бескультурности". Фабрично-заводской рабочий класс вообще весь целиком можно интерпретировать как "маргиналию". Исторически культура городского рабочего класса оказалась недолговечной, эклектичной и непродуктивной. Она-таки была фазой "очищения" от "идиотизма сельской жизни" и подготовкой к следующему шагу, если угодно, наверх или вперёд. Основная масса профессионалов типа инженеров возникла в ХХ столетии из детей рабочего класса: рабочий сегодня - это интеллигент завтра. Этим,вероятно, объясняется союз рабочего класса и интеллигенции в русской революции.Советская историография революции придавала ему огромное значение. Хотя она и преувеличивала органичность и нерушимость этого союза, между рабочим классом и интеллигенцией, безусловно было некое избирательное сродство (Wahlverwandtschaft), ещё ждущее своего исследователя.

 

Это сродство обнаруживается и на исходе модерна, когда разница между вчерашними рабочим классом и интеллигенцией стирается. Во второй половине ХХ века по мере вымирания (необратимого или нет) "голубых воротничков", в общественном производстве их замещают "белые воротнички", и вот тут возникает классическая коллизия самоопределения. Как они будут называть себя сами и как их будут называть другие? Все участники этой коллизии придают значение выбору наименования для этого персонажа. Его именуют"новым средним классом" (нейтрально), "клерком" (с сильной дозой презрительности), "интеллигенцией" (с похвальным оттенком). А по мере инфляционирования этих названий (самоназваний) появляется и супермодернистская (постмодернистская) тенденция возвращаться к самонаименованию "рабочий класс".

 

Этот вариант парадоксального классового снобизма отмечается повсюду, то ослабевая, то усиливаясь. Недавно он был в очередной раз зафиксирован в Великобритании. В 1998 году опрос показал, что 55% англичан относят себя к средним слоям и 41% к рабочему классу. За 10 лет до того соотношение было 66:33. Пролетаризация? Вовсе нет. Перемена самонаименования. И эта самоидентификация не совпадает с формально-статистической классификацией населения. Рабочими называют себя около 1/3 тех, кого статистика отнесла бы к средним слоям (свободным или интеллигентным профессиям). Но одновременно 1/4тех, кого статистика относит к "рабочим", склонны сами относить себя к средним слоям.59

То же самое, хотя и в другой терминологической традиции,фиксирует французская статистика. 17% рабочих называют себя к верхней части средних слоёв (classes moyennes superieures) а 19% относят себя к "нижней части средних слоёв"60.

Интересно, что в России ни о чём таком не слышно, хотя в последние годы здесь появилось много публичных интеллектуалов, громко заявляющих, что им не хотелось бы называть себя "интеллигенцией". Как они хотели бы себя называть, они не говорят, но титул "рабочих" их определённо не привлекает.

Отношения интеллигенции и буржуазии вполне двусмысленны и колеблются от "культурной войны" до полного слияния. Они питаются разным отношением к богатству и энергетически подогреваются переживанием имущественного неравенства со стороны интеллигенции.

 

Классическая (веберовская) буржуазия подчёркивает своё трудолюбие и любовь к порядку. Это сближает её по культурной активности с интеллигенцией. И в самом деле философствующие протестанты Вебера(прото-буржуазия или молодая буржуазия) поразительно похожи на интеллигенцию (интеллектуалов),да в сущности и есть интеллигенция в самом стандартном смысле слова как манипуляторы словом Божьим, проповедники и доктринёры61. В другом случае буржуазия, ориентируясь на старую земельную аристократию, обозначает себя показным потреблением (conspicuous consumption Веблена).

Интеллигенция в одном случае демонстративно пренебрегает материальными ценностями и бравирует своим "нестяжательством". В другом случае интеллигенция тоже предпочитает идентифицироваться показным потреблением, но ценностей иного рода - нематериальных ценностей. Такова артистическая богема. Она даже открыто противостоит буржуазии("обывателю", "мещанину"). Этот вариант особенно сильно обозначился во Франции в XIX веке, где буржуазофобия была вполне сознательно оформленной идеологией (см., например,письма Флобера, он даже подписывал их "буржуафоб"). Особенно общественно значим этот вариант оказался в советском обществе.

Оппозиция интеллигенции и буржуазии повторилась (не без французского влияния) во всех европейских столицах и американских экономических метрополиях (от Нью Йорка и Нью Орлеана через Сан Франциско-Беркли и Лос Анжелес-Голливуд до Майами). Эта оппозиция была ещё не очень симметричной. Богема агрессивно демонстрировала свою антибуржуазность62. Буржуа несколько угрюмо сохранял чувство собственного достоинства и старался игнорировать богему.63

Но в более позднее время место "классической"мещанской буржуазии занимают выпускники университетов, то есть менеджеры и"яппи", и оппозиция всё больше приобретает черты внутриинтеллигентского конфликта.64 В США она вышла на поверхность в начале50-х годов и обострилась в конце 60-х годов. Сперва на арене появилась так называемая "контркультура", сильно зависевшая от богемной традиции,но обогащённая американским "фронтирно-бродяжническим" элементом и фермерским культом "земли-природы. Её провозвестниками были хиппи (а ещё раньше Торо и "трансценденталисты"). Наиболее законченное выражение она нашла в разных вариантах экологического движения.

Почти сразу же на неё началось контрнаступление правых либертариев, комбинировавших интеллегентский же снобизм с культом харизматического предпринимательства. Крайне идеологизированное выражение это нашло в романах Эйн Ранд (Ayn Rand) и в её трактате"For the new Intellectual", впервые появившемся в 1961 году и выдержавшем затем несколько изданий. Многие крупные фигуры на политической арене и в большом бизнесе 80-х годов в фарватере"неоконсерватизма" потом с восторгом признавали, что именно эта голливудская лэди оказала на них решающее влияние. Эйн Ранд и её неоницшеанский идеальный герой, соединяющий в себе свойства "крутого" бизнесмена и культивированной глубокомысленной персоны, выглядит, конечно, до карикатурности претенциозно, но это крайний вариант.

Вообще же мы имеем здесь дело с глубоким и мощным процессом социальных и культурных изменений. В ходе этого процесса происходят парадоксальные вещи. Например, на фоне интенсивных разговоров об уходе со сцены"публичного интеллектуала", бизнесмены всё больше стилизуют себя под интеллектуалов. Возникает то ли "новый бизнесмен", то ли "новый интеллектуал". Как он будет себя называть, то есть какова будет его политика самоидентификации, это его дело.

Нечто подобное уже однажды имело место. Денежный класс пост-земельного классического капитализма старался обозначить себя приобретением дворянских титулов, или стилизуя себя как земельную аристократию.Есть все основания думать, что денежный класс пост-индустриального неокапитализма стилизует себя как интеллигенцию.

В России аутентичным носителем этой специфической культуры становится целый класс предпринимателей из вчерашних научных работников, хотя они никогда про Эйн Ранд даже не слыхали. Многие из них попросту вышли из академической среды65. В некотором смысле именно российскому постсоветскому обществу"эйнрандизм" органичен. Здесь существует долгая и мощная традиция употребления слова "интеллектуал" в статусно-положительном смысле. И давление интеллигенции на систему статусно-престижных знаков весьма велико.

В этой связи небезинтересно, что Эйн Ранд родилась в России, и, прежде чем уехать в Америку в возрасте 20 лет, училась в Петербургском университете до 1924 года. Соблазнительно думать, что она внесла в американскую общественную жизнь характерный русский элемент66, обнаружив русскую маниакальную лойяльность к самоназванию "интеллектуал" там,где это слово вовсе не пользовалось всеобщей любовью и даже скорее употреблялось в ироническом и пежоративном значении.

Корпорации интеллектуалов и бюрократов определённо частично совпадают по своему составу и культурно-типологически, что ставит их скорее в ситуацию конкуренции, а не классовой борьбы. Эти конкурентные отношения оказываются даже более ожесточёнными, чем классовая борьба между разными участниками "производственных отношений" в классическом марксистском смысле.

Именно этот конфликт, можно думать, оказался ведущим социальным конфликтом в России уже с середины XIX века вплоть до революции. Особый колорит этому конфликту придавало то, что обе его стороны не могли определиться с тем, кто есть кто.

Некотогрые теоретики народничества склонялись к тому,чтобы определять интеллигенцию как качественно новый вид бюрократии(И.И.Каблиц, например). Эти попытки вызвали крайне саркастическую реакцию главного пропагандиста интеллигенции как морального ордена Иванова-Разумника: "Курьеза ради можно упомянуть о сборнике статей некоего В.С.... в одной из статей сборника доказывалось, что "интеллигенция" есть не что иное как "чиновничество". ибо и чиновничество, и интеллигенцию одинаково характеризует умственный труд"67.

Нервный сарказм Разумника указывает на то, что такое понимание интеллигенции как раз было чем угодно, но только не "курьёзом". Для него было достаточно оснований. Бюрократия (если не вся, то её элитарное ядро)вполне могла трактоваться как интеллигенция и такое самопонимание вовсе не было чуждо её определённой части. Она не хотела пользоваться самоназванием"интеллигенция" - это другое дело. Но у неё был синдром"настоящей интеллигенции". Рупор российской бюрократической элиты Достоевский неизменно изображал в своих романах такого одухотворённо-компетентного чиновника, несомненно бросая этим вызов разночинной интеллигентской "мелюзге", которую он так ненавидел.

А эта "мелюзга" со своей стороны позиционировала себя как альтернативу бюрократии, в сущности выражая свои претензии на то, чтобы заменить её в её функциональной роли. Земская бюрократия была-таки интеллигенцией. Таким образом оппозицию бюрократия/интеллигенция в России можно рассматривать как оппозицию двух интеллигенций (трудоустроенной и нетрудоустроенной) или, если угодно оппозицию двух бюрократий (государственной игражданской) .

Современные российские авторы так обобщают эту коллизию: "Мифологема "интеллигенция" начинает внедряться в массовой сознание... во второй половине Х1Х века. Толчком к этому послужили реформы тех лет и, как следствие, выделение из маргинальной массы общества потенциальнго слоя контрбюрократии.... Растущий ...слой относительно образованных людей начал выдвигать первые претензии на власть, то есть на то, чтобы стать контрбюрократией. Теоретическим оправданием этих притязаний стала эмоциональная идентификация контрбюрократии в качестве особой социальной группы, говорящей от имени народа, якобы знающей его нужды и являющейся его совестью -"интеллигенции"68.

 

Понимание интеллигенции как "контрбюрократии"инструментально-продуктивно. Сам термин нуждается в уточнениях. Но именно в ходе этих уточнений возможно значительное содержательное обогащение"социологии интеллигенции". Отдельные группы интеллигенции на самом деле оказываются "запасной" бюрократией", а другие -антибюрократией (скажем, богема). Эта коллизия в России была чрезвычайно запутана, она ещё болшьше осложнилась в советское время, и её ещё предстоит распутывать.

 

Между тем, возникает новая зона социального конфликта, в особенности когда интеллектуальные корпорации становятся закрытыми и начинают пополняться через механизм наследования - семейного или клиентажно-кооптативного. Борьба культур из борьбы между группами"органической" интеллигенции разных классов и сословий постепенно превращается в борьбу между разными классоподобными группировками, или АС внутри агломерата интеллектуалов.

 

Заклятый враг корпоративных интеллектуалов(интеллектуальных корпораций) это те, кто не получает доступа в корпорации и занимается независимой умственной деятельностью - фрилансеры (независимые публицисты) и богема. Генетически они восходят к носителям интеллектуального фольклора общественной маргиналии. В XIX веке они обрели новую институциональную базу. Фрилансеры опирались на прессу. Именно к ним применялось понятие"интеллектуалы" в самом полемическом и самом специфическом смысле слова; иногда с уточнением "публичные интеллектуалы". Особенно знамениты были французские "рыцари пера" или, если угодно, "бандиты пера". Их консолидация и превращение в большую политическую силу и параллельный эстаблишмент связано с делом Дрейфуса. Богема же базировалась на артистической общине в комбинации с полусветом. Обе этих разновидности интеллигенции реализовали критическую и альтернативную культурную программу. Их участие в классовой борьбе было отмечено морализмом, негативизмом, эскейпизмом.

 

В ХХ веке главным врагом фрилансеров-богемы становится разбухшая на основе университетов корпорация "зарплатных"интеллектуалов. Вот пассаж, вполне характерный для этой конфликтной зоны: "…академический работник и интиеллектуал это не одно и то же... В академической жизни свирепствуют клаустрофобия и скука…Университеты не только монополизируют интеллектуальное производство, они сживают со света (bunkrupt) независимых производителей...Интеллектуальные круги, существовавшие вне университетов,особенно в Нью Йорке, теперь принадлежат прошлому. Теперь даже художники,танцоры и романисты привязаны к академическим институтам...А в былые времена даже Зиммель или Маркузе не могли попасть в академию…Поглощение университетами интеллектуальной жизни грозит сломать ей хребет и вышибить из неё дух...69

 

Церковь как сословная корпорация или как"традиционная интеллигенция" (Грамши) была главным врагом интеллектуалов следующего поколения, усматривая в них прямых преемников внутрицерковных ересей - гиперересь, вышедшую из-под контроля, светское вольнодумство.70 В противостоянии интеллектуалов и церкви ("конфликт культуры и религии") преобладал элемент культурной борьбы, но в контексте политической борьбы церковь определенно защищала классовые интересы старых сословий и имущих социальных группировок, укрепляя их политическое господство или влияние.

 

Маргинализация церкви, ставшая очевидной к концу ХХ столетия создаёт иную ситуацию в христианском мире, где остаточное христианство возвращается к своей первоначальной "оппозиционной" роли защитника бедных, мира и справедливости. Примеры - теология освобождения, или"левые" иезуиты (в Индии, или в сандинистском правительстве Никарагуа). А в глобальных масштабах возникает революционистское крыло ислама. Тут,как замечают знатоки политического ислама, происходит скорее некоторое слияние традиций европейской отчуждённой интеллигенции и радикализированной уммы71. Не случайно Фуко приветствовал иранскую революцию, а другой влиятельный французский интеллектуал обращает внимание на писал в середине 90-х годов: "Я рискну сделать парадоксальное утверждение, которое многих шокирует:между священником и муллой, с одной стороны, и l'agrege de lettres, с другой стороны, гораздо больше общего, чем между l'agrege и современным специалистом-коммуникатором. Проповедник и l'agrege в XIX веке находились в состоянии смертельной вражды, но теперь они примирились в необратимой совместной маргинализации относительно господствующего ныне культурного уклада. Mollah d'Iran et Europeens cultivés, meme combat! (Иранские муллы и европейские интеллигенты - по одну сторону барриакады!)72

 

Наконец, агломерат интеллектуалов не в состоянии согласиться по поводу собственной культуры73. Как действующий вулкан, он постоянно выбрасывает на поверхность новые культур-идеологические проекты. Они могут быть метаморфированными старыми культурами, хранимыми "традиционной" (по Грамши) интеллигенцией. Они могут быть и вполне харизматически-эмерджентными. Из агенты-носители находятся в конфликте друг с другом, главным образом, за контроль над корпоративно организованной и лицензированной умственной функцией общества.

 

С конца 60-х годов идёт настоящая война с переменным успехом за контроль над американскими университетами.

 

Она имеет несколько модификаций: материализм против идеализма, позитивизм против холизма, рационализм против интуитивизма,сциентизм против эстетизма. Эта оппозиция массивно отражена в художественной литературе XIX-XX веков - от Тургенева до Германа Гессе.История этой оппозиции на арене европейского обществоведения (социологии)рассмотрена в принципиально важной книге Вольфа Лепениза.74

 

В советском обществе эта оппозиция была допущена к публичному артикулированию и оформилась на общественной арене как "спор между физиками и лириками". В сущности она была параллельна оппозиции,которую в Англии артикулировал Чалз Перси Сноу в своём до сих пор влиятельном памфлете о "двух культурах". 75 Сноу полемически обращал внимание на то, что в обществе статус "гуманитария" выше, чем"научника". Вплоть до того, что "гуманитарии" склонны считать "интеллектуалами" только себя. Как заметил в разговоре со Сноу один его коллега (Харди): "Вы заметили, как теперь стали употребляться слова "интеллигентные люди"? Их значение так изменилось, что Резерфорд, Эддингтон, Дирак, Адриан и я - все мы уже, кажется,не подходим под это новое определение. Мне это представляется довольно странным, а вам?"76

 

Та же самая ситуация была и в Германии, где она глубоко коренилась в противопоставлении "культуры" и"цивилизации"77.

 

На всё это похож и конфликт между новой левой(контркультурой) и прокапиталистическим неоконсерватизмом в Америке. Но в Америке оппозиция двух интеллигентских культур была в большей степени производной от конфликта между интеллигенцией и буржуазией. В Европе тут было больше внутриинтеллигентской распри. В СССР же это была реанимация конфликта между разночинной "базаровшиной" и барской "кирсановщиной",столь проницательно зафиксированного Тургеневым . В дискуссии о "физиках и лириках" были слышны отголоски русской религиозной философии начала ХХ века, хотя открыто ссылаться на неё было нельзя. В то же время в этом споре уже просматривалась постмодернистская оппозиция двух вариантов будущей культур-буржуазии будущего постсоветского общества.

 

(Заметим, что в современных российских исследованиях интеллигенции ни Тургенев, ни Сноу никогда не упоминаются, хотя вся эта фактура находится в самом сердце споров об интеллигенции. Поразительное и непростительное упущение, свидетельствующее о полной культурной дезириентированности тех, кто теперь называет себя"интеллигентоведами")78.

 

Ещё одна оппозиция существует между"социологизмом" и "экономизмом". Социология и экономика выглядят как две науки, но помимо этого они дают парадигмы двум общественным философиям и настроениям. В их основе - разные представления о природе человека и глубинных мотивах его поведения. Э.Гоулднер склонялся к тому, чтобы считать социологию идеологией интеллектуалов (интеллигенции), а экономику идеологией буржуазии. Это остроумное и содержательное предположение, позволяющее, между прочим, адекватно интерпретировать враждебность некоторых влиятельных групп интеллигенции к рыночной идеологии. Но с появлением на общественной сцене"человеческого капитала" (human capital), интеллектуалы сами становятся буржуазией, собственно, культур-буржуазией, как считает и сам Гоулднер. А культур-буржуа становятся гораздо более отчаянными адептами"экономизма", чем традиционный денежный класс.

 

Райт Миллз в своё время шутил, что частные благотворительные фонды в Америке не хотят давать деньги на социологию, потому что боятся, что социология - это социализм. Классовое чутьё их не обманывало. Шутки шутками, а все (ну почти все) важные европейские и американские социологи в начале ХХ века тяготели налево, к социализму. Поразительно, что советская власть почти сразу же фактически запретила социологию. То ли она, в отличие от американских филантропов, была начисто лишена классового чутья, то ли тут кроется что-то иное....

 

Участие интеллектуалов и интеллигенции в экономической конкуренции - это их участие в борьбе за рыночные потребительские ниши. Тут разные группы интеллигенции соперничают друг с другом, преследуя в сущности коммерческие цели, хотя и никогда (или почти никогда) не артикулируя их открыто.

 

Производители или исполнители культуры могут обслуживать мелкие партикулярные ниши - салоны и кружки79. Потребитель их продукции может быть концентрирован и локализован. Или он может быть рассредоточен. Производитель-исполнитель может обслуживать свою соседскую общину или ездить по деревням, а теперь держать сайт в интернете: если "культурник" не идёт в деревню, пусть деревня идёт к"культурнику". Совокупность таких производителей культуры представляет собой модификацию общества со слабой межлокальной коммуникацией -деревенского общества, или племенного общества, если заимствовать метафору Мишеля Маффесоли?????????.

 

Другие производители культуры ориентированы на экспансию.Они делают ставку на максимизацию оборота. Они заняты массовым обслуживанием. Они не заинтереснованы во фрагментации культуры, в мультикультуре; им нужны непрестанные культурные изменения. И не глубокие, а поверхностные, то есть простая смена моды. В смене культурной парадигмы они, конечно, тоже принимают участие, но пассивно. Настоящие культурные революции начинаются не по инициативе крупного культур-капитала, а вопреки ему. Если и пока он не может их"перехватить", он их подавляет - как церковь, или государство.

Отношения между производителями культуры двух типов вполне аналогичны отношениям между малым бизнесом и крупным финансовым капиталом. Партикулярные культуры сопротивляются массовой культуре, мэйнстриму,эстаблишменту. Это сопротивление пассивно, но с какого-то момента выходит на новый уровень рефлексии, где вырабатывается идеология культурного партикуляризма.

 

Впрочем, картина быстро усложняется тем, что партикулярные (в частном случае локальные) культуры теперь поступают на рынок как продукты, предлагаемые посторонним, то есть за пределами своих ниш - по образцу этнической кухни и одежды. Но им трудно выйти на массовый рынок личного потребления без посредников. Они предлагают себя не прямо конечному потребителю, но крупным медия-конгломератам (как кинопродьюсер имеет дело не прямо с кинозрителем, а с дистрибутором). А уже те придают их продукции вид,пригодный для продвижения на розничном рынке - массовом или партикулярном. Некоторые партикулярные культуры затем продаются целиком.80 Но по большей части элементы этих культур растаскиваются и используются в разных "пакетах культтоваров".

 

Происходит эффективное отделение производителей культуры от собственников культуры. Собственниками культуры становятся крупные медия-конгломераты с диверсифицированной продукцией. Они возникают в результате слияний разных производителей культ-товара со средствами доставки и распространения.

Крупный культур-капитал вызывает к жизни новые функциональные разновидности интеллигенции - дизайнеры, медиаторы (media-personality), "знаменитости". Дизайнеры заняты подготовкой продукта или пакета продуктов (включая "знаменитостей") к продаже. Медиаторы выполняют функцию доставки продукта к потребителю. В то же время они и сами часть продукта. "Знаменитости"используются как персонификация куль-товара.

Всё более расширяются и становятся системно значимыми две практики. Одна из них - практика медия-интеллектуалов, превращающая потребление культуры в производство культуры. В этом случае потребитель культуры,произведённой для себя, в результате мультипликации и массовой демонстрации акта потребления, оказывается в роли производителя культуры. Другая практика прямо противоположна: интеллектуал, изолирующийся или изолированный от публики,потребляет произведённый им продукт только сам. В обеих практиках стирается грань между производством и потреблением культуры, но в первом случае потребитель получает статус производителя, а во втором - производитель этого статуса лишается.

 

В этом контексте важны понятия "культура для себя" и "культура для других". Раньше "культуру для других" производили (лучше сказать, воспроизводили) господствующие группы.Такова была культура, распространявшаяся с амвона или с кафедры. Параллельно с ней существовало то, что можно назвать "народной" культурой, то есть продукт независимо существующих локальных и социальных групп. Они производили"культуру для себя". Ни то, ни другое производство культуры не было коммерческим.

 

Теперь "культуру для других" нелегко отличить от "культуры для себя". Концерт поп-группы на огромном стадионе, или умственные разговоры на телеэкране (типа передачи "Гордон" на НТВ)суть акты культурного обслуживания. Вместе с тем производитель производитель в этом акте - это тот же потребитель,которому потребительская масса делегировала свою артистическую (умственную)функцию. В принципе любой зритель программы "Гордон" или концерта на стадионе может рассчитывать на то, что он завтра сам станет исполнителем. Здесь происходит не "культурное обслуживание", а "культурное самообслуживание" масс - широких плебейских (стадион) или узких,самопределяющихся, как например, "настоящая интеллигенция" (Гордон). "Низкая"поп-культура - это коммерциализированная народная культура. "Высокая"поп-культура - это коммерциализированная культура интеллигентской"тусовки".

 

Таким образом, вся интеллектуально-культурная активность втягивается в товарную конкуренцию. Это касается не только артистической продукции (она всегда была на рынке - бродячие актёрские труппы были, если угодно, пионерами товарно-денежного сектора хозяйственной практики). Это касается любой умственной продукции, включая идеологии. Они теперь тоже производятся как товар. Между прочим в ходе тотальной коммерциализации культуры участниками конкурентной борьбы культур оказываются сами борцы против этой коммерциализации. Воронка коммерциализации втягивает в себя всё.

 

Особенно многозначителен выход на рынок самих социальных определителей (самоопределителей). Агент самоопределения (АС) создает свой имидж (образ) сперва для собственного потребления, но демонстрируя его и предлагая другим заимствовать этот имидж, выводит его на рынок. Это означает в сущности коммерциализацию классовой борьбы, или продолжение классовой борьбы другими средствами, а именно средствами коммерческой конкуренции.81

 

Все это оттесняет на задний план борьбу интеллектуалов с другими общественными классами и выдвигает на передний план борьбу разных группировок интеллектуалов на конкурентном рынке культтоваров, идеологий и имиджей, все более разнообразных и причудливых и все быстрее сменяющих друг друга. Среди них, разумеется, и вся серия имиджей, связанных с понятием "интеллектуал". Таким образом,публичная полемика об "интеллигенции", включая так называемую "научную дискуссию", в конечном счете оказывается производством заготовок для будущего товара.

 

В советских условиях с их зарплатной уравниловкой,разговоры об "интеллектуалах" ("настоящих") и"рядовой интеллигенции" ("поддельной") просто были формой латентной забастовки за повышение заработной платы. В капиталистическом обществе владельцы "человеческого капитала", то есть "авторы" или "исполнители" как физические лица до сих пор не выступали совместно, требуя, чтобы им больше платили те, кто контролирует распределение доходов. Но такое впечатление, что здесь могут произойти перемены. Представить себе некую всеобщую забастовку интеллигенции невозможно, но забаставка определённой категории работников умственного труда уже не вчера стала реальностью. Например, сценаристы Голливуда в в 1988 и в 2001 году требовали увеличения своей доли в доходах от проката. Ещё более характерно было их требование помещать имена сценаристов на более видном месте в титрах (престиж!), как это практикуется в телевидении. Работодатели не менее характерным образом обвиняли забастовщиков в "мании величия". Забастовку 2001 года поддерживала американская "Гильдия авторов" - в ней состоят 11,5 тысяч членов. Многозначительны масштабы этой акции. Считалось, что забастовка могла привести к потере 80 тысяч рабочих мест(в киноиндустрии занято 250 тыс) и 4,5 млрд долларов.82

 

Всё же индивиды, в которых овеществлён (персонифицирован) "культур-капитал" больше склонны конкурировать друг с другом,предлагая себя крупным меценатам или корпоративным импрессарио, включая самого могучего из них - государство. Рынок госзаказов и корпоративных заказов на культтовары становится всё больше, и интеллигенция должна заниматься самовосхвалением и дезавуированием конкурентов в борьбе за подряды. В этом смысле производители знаний, культуры и пр. (индивидуальные и корпоративные)оказываются в одной линии (или, если угодно, в одной очереди) с военным и строительным секторами экономики.

Полемика

 

Общественная полемика по поводу"интеллектуалов" есть заинтересованная и субъективная полемика. Она представляет собой сама по себе конфликт и отражает другие конфликты. Она есть столкновение на общественной арене конкурирующих сил, преследующих свои интересы средствами определенной политики идентификации (самоидентификации). В большой мере общественный разговор об "интеллигенции" есть борьба идей, но перевеведённая из плана разговора "по случаю" в план разговора "о личностях", или из плана ad hoc в план аd homini, или из разговора по поводу "issues" в план "personalitiеs".

 

Три чистых варианта этой полемики: (1)поиски определения интеллигенции; (2) типологии, классификации и сортировки интеллигенции; (3)апология или разоблачение интеллигенции.

 

(1) Определение.

 

Общественная полемика вдохновляется вопросом "кого считать интеллигентом". В академической практике это оформилось как"проблема дефиниции". Попытки определить и переопределить"интеллигенцию" стали в России поистине всеобщим занятием. К 90-м годам наблюдатель обнаружил около 300 таких определений.83

 

В ходу несколько идеально-типических образов"интеллектуала" или "интеллигента". Во-первых как работника умственного труда и как носителя (исполнителя) умственной функции общества. Во-вторых,как индивида с интенсивной умственно-духовной жизнью, что проявляется в повышенном потреблении так называемых "культурных ценностей". В-третьих,как носителя секулярно-рационального сознания, или, наоборот, борца с вульгарным "рационализмом". В-четвёртых, как хранителя истины. В-пятых,как особо морально озабоченного индивида.

 

Выбор между этими образами есть политическое решение в рамках политики самоидентификации. Он обусловлен целями агента самоидентификации и теми ресурсами, которыми он располагает для подтверждения выбранного им "статусного имени" .

 

Бедность и отчужденность (маргинализация) агента прежде всего чрезвычайно обостряет в индивидуальном сознании проблематику положительной самоидентификации. Чем хуже оплачивается или чем меньше востребован этот агент на рынке культоваров, тем более он возбужден. Этот агент в основном и сообщает интенсивность полемике об интеллигенции. Он больше всех вкладывает в имя "интеллигент" сословно-элитарный оттенок и наиболее страстно претендует на титул "интеллигента". Он склонен к разоблачению "ненастоящей интеллигенции". Его критика направлена в основном на тех, кто больше включен в "систему", занимает в ней более высокое положение. И он предпочитает определение интеллигенции как нравственно озабоченной общины, поскольку предполагаемая"нравственность" - главный ресурс (социальный капитал) АС. Этот выбор чаще всего бывает вынужденным и означает, что АС смирился со своим имущественным положением и думает только о том, чтобы не потерять самоуважение.В этом случае мы имеем дело с чистой компенсаторикой.

 

Классик самоопределения интеллигенции как морального ордена - Р.В.Иванов-Разумник. Из его многочисленных высказываний приведём одно: "Интеллигенция есть этически - антимещанская, социологически -внесословная, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному,общественному и личному освобождению личности"84. Иванов-Разумник предпринял, кажется, и первую попытку построить вокруг этического определения интеллигенции научный дискурс, в основе которого лежит его полемика с Махайским,85 определявшим интеллигенцию в терминах марксистской политической экономии.

 

В России была предпринята серьёзная попытка навязать академической практике этот вариант компенсаторной самоидентификации. Нельзя сказать, что академическая среда согласилась определять "интеллигента"по моральному критерию, но изгнать такую постановку вопроса из академической практики тоже не удается. Более того, именно "моралисты" снова и снова подогревают стерильные академические дебаты о "дефиниции". Надо думать, это происходит потому, что именно в самой "академии" как социальной среде находится основная масса АС этого типа. Так было всегда, а после перестройки маргинализация этой среды усилилась и обогатилась новыми оттенками. И, между прочим, участие в академических дебатах есть форма социальной активности этого АС.

 

Не вполне симметрично, но оппозиционно моралистическому определению интеллигенции определение интеллектуала как рационально мыслящего профессионала. К этой версии имеют повышенное влечение корпоративные интеллетуалы, оперирующие в сфере науки, особенно прикладной науки и в сфере наемного управленчески-консультативнаго труда. Но в России, в отличие от Запада, этот статусный выбор получил гораздо меньшее влияние. Он, было, заявил о себе во второй половине XIX века, но рано заглох. Его судьбу прозорливо предвидел Тургенев (в образе и судьбе Базарова). Эта версия в самом деле потом не выдержала конкуренции. Удар по ней нанесли "Вехи", сильно передёрнувшие карты и обвинившие интеллигенцию, вдохновлявшуюся идеями просвещения-рационализма-утилитаризма как раз в недостатке профессиональной культуры.

 

В советском общественном проекте интеллигентом был"назначен" именно специалист- профессионал, но АС сам этому воспротивился.

 

После перестройки понятие "профессионал" как статусный самоопределитель (сопровождаемый положительными атрибутами или нет)начинает успешно конкурировать с понятиями "интеллектуал" и"интеллигент". Это связано главным образом с тем, что в России популярен миф, согласно которому на Западе вместо российской интеллигенции существуют "профессионалы". Русский интеллигент, якобы, догматичен,непрактичен, склонен к фантазиям, а западный профессионал толерантен, практичен и трезв.86 Романтизированный имидж "западного профессионала"становится все более привлекателен для АС, особенно для социально успешного. Всё это, конечно, полное недоразумение. На самом деле так называемому габитусу западного профессионала соответствует габитус российского профессионала, а габитусу российского интеллигента соответствует точно такой же на Западе.

 

Модификация моралистского подхода - попытки определить интеллигенцию по ее отношениям с властью. Существует представление, будто интеллигенту имманентно некое героическое противоборство с властью, какова бы власть ни была. Оно комбинируется с представлением, что всякая власть со своей стороны враждебна интеллегенции. Исторические свидетельства именно таких отношений интеллигенции с властью, конечно, очень массивны. Происхождение секулярной "новой культуры" как альтернативной, внесословность и изначальная маргинализация интеллектуалов, а в дальнейшем неизбежное отчуждение значительной их массы создали сильную и неуничтожимую традицию "сопротивления" в их среде. Но,разумеется, трансформировать эту историческую традицию в видовое свойство интеллигенции- грубая техническая ошибка. Возможность этой ошибки объясняется именно тем,что за "проблемой дефиниции" скрываются сословно-статусные амбиции.

 

Именно в этой зоне происходит непрекращающийся осмозис описательного и нормативного дискурса. Разговоры о том, что интеллиегенция всегда оппозиционна, безнадёжно перепутаны с разговорами о том, что она должна быть оппозиционна, и разговорами о том, что если индивид не в оппозиции, то он не настоящий ингтеллигент.

 

Другой вариант той же полемики - это рассуждения об уникальности русской интеллигенции. Убеждение,что российская интеллигенция уникальна, доминирует в российском общественном сознании. Рядом с ним всегда существовала иная точка зрения, но она никогда не была популярна. Её даже не замечали. Эта диспозиция подчёркивает то, что убеждение в своей уникальности было результатом сильно мотивированного выбора. Если бы это было не так, то невозможно было бы объяснить, каким образом так называемые "люди науки" способны игнорировать столь обширную и общедоступную фактуру и сильные мнения некоторых серьёзных мыслителей.87 Преобладает миф, с удивительно простодушной прямолинейностью сформулированный типичным представителем русской интеллигентской самоопределительной практики: "…русская интеллигенция - единственная в своём роде. Ни в одной стране мира не было хотя бы отчасти подобной социальной группы".88 Вот ещё один пример такого чистого фольклора (из материалов политического клуба"Творческое объединение "Собор""): "На Западе нет такой социальной реалии - интеллигенции, там есть интеллектуалы, занимающиеся умственным творческим трудом и не берущие на себя непосильной ноши быть воплощённой совестью нации...". И далее: "...если бы иностранец узнал о нашей теме, это было бы для него странно. Иностранец знает, что intelligence это что-то не то,а интеллигенция даже в русско-английском словаре пишется в русской транскрипции..."89

 

К сожалению, представители профессионально-научной общины пишут примерно то же самое. Вот пример: "Ничего похожего на нашу интеллигенцию на Западе нет, если не считать маргиналов левого толка, но они как раз и не делают погоды". [90] Все наперебой цитируют знаменитую фразу Бердяева, что, "Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группировкой, образовавшейся из разных социальных классов,сначала по преимуществу из более культурной части дворянства, позже из сыновей священников и диаконов, из мелких чиновников, из мещан и после освобождения из крестьян. Это и есть разночинная интеллигенция, объединенная исключительно идеями и притом идеями социального характера. Во второй половине ХIХ века слой который именуется просто культурным, переходит в новый тип, получивший наименование интеллигенции. Этот тип имеет свои характерные черты, свойственные всем его настоящим представителям" [91].

 

Никому не приходит в голову заподозрить Бердяева в некорректности, а скорее даже в фальсификации. Бердяев подарил русским АС очень удобную для них формулу, и все счастливы. Формула Бердяева многословна и в ней есть оттенки, позволяющие в принципе толковать её по разному, но те, кто её цитируют не видят в ней ничего, кроме определения русской интеллигенции как идеологической группы по существу и противопоставления интеллигенции"культурному" слою.

 

Но, пожалуй, все рекорды наивности бьёт такой пассаж,принадлежащий авторитетному у интеллигентоведов В.Кормеру. В виду его исключительной характерности позволим себе длинную цитату: "...мы во многом узурпировали понятие "интеллигенции", распространив его на неподлежащие ему области… Это наименование присваивается ныне всему без разбора образованному слою, всем, кто занимается умственным, не ручным трудом. А это неверно, у нас исказился первоначальный смысл слова. Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своём роде историческое событие:появление в определённой точке пространства, в определённый момент времени совершенно уникальной категории лиц...буквально одержимых ещё некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего между ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда..." В.Кормер далее замечает, что в других странах были всякая оппозиция и отщепенство, но "...никто...не был до такой степени , как русский интеллигент, отчуждён (курсив автора) от своей страны, своего государства, никто как он не чувствовал себя настолько чужим - не другому человеку, не обществу, не Богу, но - своей земле, своему народу, своей государственной власти... именно это сознание коллективной отчуждённости и делало его интеллигентом... И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции... Таким образом этот родовой признак интеллигенции совпадает по сути с её определением (курсив мой - А.К.) [92]

 

Рассуждения об уникальности русской интеллигенции существуют в двух вариантах - критическом и апологетическом - и ведутся обычно с нарушениями всех правил сравнительного атрибутирования. Главная ошибка здесь в том, что большее влияние русской оппозиционной интеллигенции на российской общественной арене принимается за свойство российской интеллигенции,типологически отличающее ее от западной93. Не говоря уже о технической ошибочности такого обобщения ad hoc, само впечатление,будто русская интеллигенция была более политически идеологизированной и оппозиционной, чем западная, и больше влияла на политическую жизнь, если не совершенно ложно, то нуждается в сильной корректировке. Скорее всего неодинакова функциональная включённость этих агентов в разные общественные системы и их значение в политической истории этих сообществ, что свидетельствует о разнице между системами. И конкретные сообщества различаются,в частности, и по этим признакам тоже.

 

Культивирование морального инстинкта и оппозиционности(внесистемности) совсем не бессмысленная практика, а представляют собой вполне адекватную реакцию отчужденных и лишенных привилегий (underpriveged) индивидов и групп на их положение в обществе. Так же вполне легитимна их попытка присвоить себе положительное самоназвание "интеллигенция". Соционимы в бессословном обществе не принадлежат изначально никому и присваиваются теми, кто наиболее настойчиво и громко на них претендует. Но абсурдно считать эту политизированную словесную активность научной дискуссией.

 

Благоприятно для контроверз и то, что функциональность умственного труда не очевидна. С одной стороны, значительная часть умственного продукта долго остаётся невостребованной и имеет репутацию бесполезной. В обществе циркулируют представления об интеллектуальной деятельности как досужем занятии привилегированного меньшинства, болезненной гиперактивности или черной магии. С другой стороны, распространено представление, что интеллектуальные корпорации с некоторого момента начинают работать в холостую, то есть симулируют интеллектуальную деятельность. Оба этих представления преувеличивают "паразитизм"интеллектуалов, но вовсе не лишены оснований.

 

Умственная деятельность может рассматриваться как производство или как потребление, и её статус колеблется вместе с колебаниями статуса труда и досуга в обществе. Если статус досужего потребления в обществе невысок, то и умственные занятия, ещё не санкционированные рынком, имеют низкий статус. Ситуация причудливым образом меняется, когда в обществе накапливается большая масса людей, чьи умственные занятия оказываются "вынужденно досужими". Это те, кто не институционализировался в качестве"интеллектуала" или чей продукт остается невостребованным на рынке из-за несовершенства конкуренции, "дорыночной" дискриминации или даже прямого преследования с целью его уничтожения.

 

Те, чей умственный продукт остаётся невостребованным,вырабатывают мощный компенсаторный миф, превозносящий достоинства свободного,незаинтересованного, нелицензированного, неоплаченного и плохо оплачиваемого умственного труда и даже настаивают на том, что только такой труд и следует считать "умственным".

 

Эта мифология нагнетает авторитет "досуга" и"досужих" занятий. АС определяет себя как "интеллигента",ссылаясь на содержание своего досуга. Атрибутирование переносится в сферу потребления, и интеллигенция сортируется по степени ее интереса к искусству и по художественным вкусам. Объясняется это тем, что занятия наукой не имеют достаточного демонстрационного потенциала, а "потребление культуры"как социально осмысленная деятельность, или, если угодно, как статусная политика должно быть непременно "показным" (conspicuous consumption Веблена).

 

(2)типология и сортировка

 

Самоназвание как способ самоидентификации может быть самоцелью и может быть инструментом для достижения каких-то иных целей. Внизу и на периферии общества самоидентификация - самоцель. Поскольку этот семиотический ресурс - единственный ресурс, который АС может использовать,чтобы зафиксировать своё статусное достоинство. В качестве самоцели самоназвание обладает стопроцентной эффективностью. Чем ближе к центру общества и чем выше в социально-имущественной иерархии располагается АС и чем разнообразнее его ресурсы, тем эффективность самоназвания меньше. Цели АС разнообразнее. АС всё меньше нуждается в оборонительной компенсаторике, но всё больше в технике саморекламы ради карьерного или рыночного успеха. Соответственно его политика самоидентификации становится более разнообразной. Во-первых, АС может быть уже весьма безразличным к "самоназванию". Если он всё же считает важным как-то себя именовать, то он может и не предпочесть самоопределение "интеллигент".Но если он всё же считает нужным самоопределяться в качестве"интеллектуала", то его идентификационная озабоченность толкает его не в сторону "дефиниции", а в сторону типологии и сортировки.

 

Тогда для политики самоидентификации становятся более релевантны характер труда и культурного стиля. Против такого атрибутирования АС не возражает. Он даже активно тяготеет к нему, поскольку, во-первых, это избавляет его от моральных обязательств, что обременительно даже в том случае,когда они на самом деле не выполняются. Во-вторых, атрибутирование через характер труда и культуру позволяет АС не только коллективно самопределяться,но и дифференцироваться внутри самоопределившейся общины. В отличие от "моралистов",осуществляющих свою политику идентификации "снизу", "трудовик" защищает свой статус, из положения "сверху".

 

Пока умственным мог считаться всякий немускульный, то есть "чистый" труд, не было особой потребности настаивать, что"интеллектуалы" и "белые воротнички" это разные люди. Но сфера немускульного труда неуклонно расширялась и сегодня за ее пределами остается лишь меньшинство общества. В результате самоназвание"интеллектуал" обесценивается и появляется АС, озабоченный тем, чтобы сохранить элитарные коннотации этого понятия.

 

Огромная масса конторских работников, заменившая массу заводских рабочих по мере роста производительности труда в производстве вещей,теперь как будто может начать сокращаться вследствие компьютеризации, то есть механизации умственного труда. Что будет со всей этой массой"интеллигенции" до сих пор не вполне ясно. Но если обратная деквалификация не произойдет, или будет происходить медленно и не очень заметно, импульс к пересмотру представлений о том, что такое умственный труд окажется очень силен, коль скоро найдутся агенты, непременно желающие обозначить свою элитарность через причастность к "умственному труду".94 Они особенно настаивают на том, чтобы различать творческих работников, с одной стороны, и операторов, имитаторов, исполнителей рутины, или как они любят иногда выражаться, "рядовой интеллигенции", с другой стороны.

 

В.Шляпентох, объявляя, что он не сторонник"нормативного" определения интеллектуалов и что он предпочитает формальное их определение как работников умственного труда, всё-таки оговаривается, что у этого определения есть недостаток: оно не позволяет отделить подлинных (genuine) интеллектуалов,куда он, очевидно, относит самого себя, от поддельных (bogus) 95.

 

В.Шляпентох сообщает в другом месте, что в советской академической среде существовали две параллельные системы пристижа. Престиж определяло (а)государство и (б)сами интеллектуалы. Расхождения, сообшает Шляпентох, были весьма значительны. Он рассказывает о том, как сами сотрудники Академии наук опрашивали самих себя и обнаруживали, например (1970 год), что только 35% сотрудников АН были удовлетворены тем, как государство оценивает их работу. Это и были "подлинные интеллектуалы". А"поддельные" предпочитали государственную оценку.

 

Отметив, что "в Советском союзе всегда существовала борьба между официальным и неофициальным престижем"96, Шляпентох не находит ничего более интересного, чем выразить недовольство конвенциональным определением интеллектуала как работника умственного труда. Яркий пример неотрефлексированного привнесения в научный контекст собсвенных переживаний в ходе карьерных разборок с коллегами. Сравним это с тем, что из того же материала делает Пьер Бурдье в "Homo Academicus"....

 

Тенденция подчеркнуть "нетворческий" характер"рядового" интеллигента, оказывается, возникла задолго до того, как образование стало доступно широким массам. Некто Денисенко (1884 год) говорил об интеллеггенции так: "...способный понимать всё или почти всё, что в данное время доступно пониманию хотя, с другой стороны, такой человек, как говорится, пороху не выдумает".97

 

Подобные сортировки проблематичны даже на идеально-типическом уровне (ролевом). Прежде всего, совсем нелегко отделить"творчество" от "рутины". Если быть ригористичным, то в категорию "творцов" попадут буквально единицы (эйнштейны-эдисоны или гегели-гоголи). "Творцы" как харизматики выпадают, таким образом, из повседневности и изо всякой классификации. Кстати, они сами совершенно не нуждаются в каких бы то ни было социальных определителях, так как атрибутируются через личные достижения и, что называется, by default. Если что-то и проблематично с этой фактурой, так это определение и классификация умственной функции в обществе (см. Знанецкого).В разделении работников умственного труда как "белых воротничков" на "творцов" и"операторов" нуждаются именно те, чье самоопределение как"творцов" сомнительно.

Поэтому на самом деле сначала нужно формально обеспечить нечто вроде "клейма качества" на продукт их труда или функцию, при исполнении которой они находятся.

 

В этой связи интересна пропаганда с целью скомпрометировать образовательный ценз при определении интеллигенции. Массовое высшее образование, уверяют в этом случае АС, всё больше теряет качество. "Интеллигенты по диплому", "дипломированные мещане" и прочие пежоративные атрибутирования - популярный прием этой пропаганды. Учителя и инженеры, то есть с беспристрастной точки зрения "интеллигенты" par excellence,оказываются первыми объектами-жертвами этой пропагандистской кампании. Потребность АС в положительном самоназвании оказывается намного сильнее, чем его познавательный интерес.

 

Интересно, что советские АС, так озабоченные тем, чтобы поместить себя выше "массы белых воротничков", совершенно не обратили внимания на то, что с некоторых пор "служащие", делившие с ними"почётное" имя "интеллигенция", занимаются гораздо более рутинным и неквалифицированным трудом, чем квалифицированные рабочие-ремесленники. Советские АС всячески принижали инженеров, опустившихся,как они считали до положения квалифицированных рабочих, но им никогда не приходило в голову задаться вопросом, не стал ли выскосоразрядный рабочий и изготовитель штучного товара, более квалифицированным и умственно оснащенным,чем конторский служащий98 и, я добавил бы, журналист или актёр.

 

Проблема сортировки интеллектуалов по"вертикали", будучи познавательно очень мало продуктивной (если не стерильной вообще), отражает процесс социального расслоения в этой среде. В этом контексте политика идентификации имеет не только компенсаторный характер. Разговоры о "творчестве" и "творцах", о "настоящих учёных"и "псевдо-учёных" прикрывают обширную практику конкуренции за приобретение академических титулов, должностей в специализированных учреждениях типа "мозговых трестов" и практику захвата позиций в медии. Эти разговоры - часть техники присвоения и концентрации "человеческого капитала" (human capital) или"культур-капитала". Считается, что субстанция культур-капитала это"знания". На самом деле с этой субстанцией успешно конкурирует и даже побеждает в конкуренции "авторитет"; поэтому нагнетение"репутации" - экономически рациональная стратегия. АС этого рода хочет доказать свою особую необходимость бизнесу, администрации и широкой публике (через медию) и, таким образом, обеспечить себе более высокие доходы. Это имеет место даже там, где его доходы и так весьма значительны.

x

(3)Оценочная пропаганда

 

В оценочной пропаганде очень трудно "отделить зерна от плевел". Одни и те же критические аргументы и обвинения можно обнаружить у очень разных авторов - от политического зоила Всеволода Кочетова до великого мыслителя Макса Вебера. Разница между ними скорее стилистическая. Почти каждое обвинение или похвала имеет известные основания, но очень часто они оказываются доведены до абсурда особой риторической стилистикой и интонацией, а также некорректной генерализацией и другими некорректными логико-языковыми операциями. В этом очерке нас интересует исключительно содержательная сторона антиинтеллигентских высказываний. А она определяется социальной симпатией или антипатией, происходящей от конкурентного соперничества, различия классовых интересов, партийных разногласий и статусной ревности. Обвинители и апологеты пользуются любым атрибутом группы или её поведения, превращая её риторически и контекстуально в порок или добродетель, в признак плебейства или элитарности, добродетельности или порочности.

 

Часто оценки представляют собой стилистически преобразованные дефиниции и классификации, циркулирующие в академической среде(см. выше)

 

Систематизировать разные варианты оценочной пропаганды в адрес интеллектуалов очень трудно. Соблазнительно было бы различать(1)пропаганду справа или слева, (2)пропаганду, исходящую от разных классов или от самих интеллектуалов - как органических или традиционных, как нового класса или как агентов самоопределения; (3)пропаганду, стимулируемую конфликтом интересов (действительных или надуманных) или рессентиментом. В кросс-культурном плане так же соблазнительно противопоставить англо-саксонскую коллизию континетально-европейской, или западную - российской.99 На самом деле каждый случай личного самовыражения через отношение к интеллигенции -смешанный. И ситуации в разных культурных зонах более сходны, чем это принято думать, а если и различны, то разница между ними фиксируется не так просто, как это обычно делается. Поэтому наше краткое рассмотрение оценочной прапаганды будет носить нарративный характер лишь с некоторыми намёками на типологию.

 

Похвалы и обвинения в адрес интеллектуалов как будто бы должны уравновешивать друг друга. Так и есть, если брать общественную практику всю в целом, но тут необходимы некоторые уточнения. Дело в том, что (а)само слово "интеллектуал" имеет сильную инерцию положительного употребления в Новой истории и (б) похвалы инкорпорированы в научный или псевдо-научный дискурсы. Интеллигенция, как некогда аристократия, слишком уверена в безусловности своего статуса и не считает особенно необходимым заниматься "самопродвижением" на широкой арене. Она склонна думать,что её позиции достаточно сильны сами по себе и что ей достаточно просто себя демонстрировать. Похоже на то, что такая безмятежность в большой мере оправдана. Если бы атаки на интеллектуалов были успешны, то антиинтеллигентская традиция давно бы заглохла за ненадобностью. На самом деле надобность в ней восстанавливается снова и снова.

 

Поэтому обвинительная традиция в оценочной пропаганде(часть политической жизни) намного массивнее. Положительно-оборонительную пропаганду мы уже рассмотрели, обсуждая "проблему дефиниции" и"качественной сортировки" интеллигенции в "научном" дискурсе.Чтобы не повторяться, здесь мы рассмотрим только обвинительную сторону.

 

Враги и конкуренты той или иной группы стремятся её дезавуировать. Техника такого дезавуирования может быть разной. Самое популярное средство - придумать для группы унизительную кличку. Вокруг понятия"интеллектуалы" сложился целый рой стилистически гораздо более определенных синонимов с большим перевесом в пользу пежоративных.

 

Другой способ дезавуирования - это педалирование связи самоназвания группы с названием другой, уже скомпрометированной группы, то есть установление "порочащих связей".

 

Эти способы эффективны почти исключительно в той среде,где были изобретены, то есть убеждают тех, кого особенно убеждать и не надо бы.Гораздо труднее скомпрометировать самоназвание группы в глазах самого АС или всего общества, пытаясь вытеснить её положительные коннотации отрицательными и превратить само самоназвание группы в унизительную кличку. Чтобы самоназвание группы вызывало у всех негативные ассоциации, нужно группу "разоблачить".

 

Техника разоблачения может быть примитивной"конспираторного рода" в духе мифологии о "жидо-масонском"или "империалистическом заговоре". А может быть и весьма изощрённой,с использованием инструментария расшифровки "ложного сознания" или реконструкции"материальных интересов (vested interests)", "подлинных" мотивов и целей политики индивидуальной и групповой самоидентификации. Второй вариант может базироваться на марксизме, социологии знания Манхейма и особенно её постмодернистких продолжениях в духе Фуко или Бурдье.

 

Перемена в оценочном потенциале имени требует очень длительных пропагандистских усилий и не вполне ясно, достаточно ли одних таких усилий вообще. Больше похоже на то, что такая перемена совершается (если она совершается вообще) в ходе длительных и медленных социальных и культурных изменений, а оценочная пропаганда, о которой мы здесь говорим, не более чем их документация. В любом случае, оценочное переосмысление социального определителя(соционима) есть одновременно и свидетельство и суть происходящей трансформации, иногда очень глубокой.

 

Не следует смешивать антиинтеллигентскую полемику с традицией европейского антиинтеллектуализма, зародившиейся в начале модерна. Антиинтеллектуализм как полемика со сциентизмом, позитивизмом, рационализмом, редукционизмом,утилитаризмом и т.д100 гораздо старше и лишь частично совпадает с антиинтеллигентской политической полемикой (не конгруэнтен ей). Антиинтеллигентская полемика (пропаганда) связана со старой антиинтеллектуалистской, вдохновляемой религиозным духом, традицией, но не сводится к ней.

 

Критика интеллигенции как социального тела, или коллективной личности (ad homini) заметно отделяется от старой классической традиции антиинтеллектуализма как критики определённогого мировоззрения (ad hoc) и становится преобладающей с конца XIX века, когда начинается открытое противостояние разных социальных сил на политической арене демократического общества и окончательно оформляются современные политические партии. С этого времени обвинения в адрес интеллектуалов уже не сводятся к мировоззренческой полемике и становятся весьма разнообразны.

 

Если мы составим полный список обвинений в адрес интеллектуалов и интеллигенции, то легко обнаружим, что эти обвинения трудно совместимы и даже исключают друг друга. Этого следовало бы ожидать даже если бы интеллектуалы были гомогенным классом с устойчивыми характеристиками. На самом же деле ни того ни другого нет. Интеллектуалы разнородны и их поведение меняется. Кроме того, оценочная пропаганда (как обвинительная так и апологетическая)представляет собой в сущности борьбу с какими-то проектными идеями, ценностями или социальными тенденциями, но артикулированную не тематически, а личностно. Наконец,она исходит от разных людей, или одни и те же люди в меняющихся обстоятельствах ради компрометации других людей просто не обращают внимания на то, что сегодня говорят прямо противоположное тому, что говорили вчера. В реальной политической жизни, в ходе обмена репликами, аргументация ad hoc постоянно переплетается с аргументацией ad homini.

 

Критики интеллектуалов "справа" описывают их как социальных дегенератов, подрывной элемент, доктринёров-теоретиков, имморалистов, космополитов, врагов народа,отщепенцев.

 

Этот обвинительный арсенал появился впервые во Франции во времена дела Дрейфуса, когда по выражению французского автора (Sirinelli) произошло"крещение" интеллектуалов. На следующий день вслед за знаменитым"Я обвиняю" Эмиля Золя появилось (14 января 1998 г.) коллективное обращение101 под названием "Манифест интеллектуалов", и с этого момента стали говорить об "интеллектуалах" как консолидированной политической силе. Противоположному лагерю, однако, тоже было что сказать. Оказавшийся тогда врагом дрейфусаров-интеллектуалов Брюнетьер предлагал Золя "не лезть не в своё дело" и использовал новый термин "интеллектуал" для обозначения тех, кто "живёт в лабораториях и библиотеках", изображает из себя "благородную касту", тогда как для общества "гораздо важнее практический опыт, способность к суждению, воля и характер". Интеллектуалы,продолжал Брюнетьер, "сделали очень много зла за последние 100 лет и несомненно сделают ещё больше"102

 

Но Брюнетьер ещё настоящий консерватор-традиционалист("традиционный" интеллигент по терминологии Грамши), у него нет собственного синдрома интеллектуала, и поэтому в его аргументации ещё нет оттенка внутриинтеллектуалистской ревнивой "разборки". Брюнетьер упирает на политическую незрелость интеллектуалов, на отсутствие у них настоящего знания жизни и общественного опыта.

 

Этот антиинтеллигентский аргумент был очень характерен и для такого глубокого мыслителя как Макс Вебер. Вебер добавлял к этому и кое-что ещё. Обсуждая способность разных слоёв немецкого общества к ответственной политической деятельности, Вебер особенно настаивал на "плебействе" всех слоёв, начиная с самой аристократии, не говоря уже о буржуазии. Таков же был и его приговор (немецкой) интеллигенции. Например: "...современое "писательство" (Literatentum) с его потребностью болтать на публике о своих эротических, "религиозных" и каких там ещё переживаниях чужда какому бы то ни было достоинству" или: литераторы "на том основании, что писательская профессия - интерпретировать [немецкое духовное наследие], для нации, тщеславно воображают, будто у них есть право вколачивать [в нацию] школьной палкой её будущее политическое устройство".[103]

 

Внимательно изучивший все полемические высказывания Вебера в адрес современной ему немецкой интеллигенции Ахмад Садри, резюмирует позицию Вебера так: "Упрекая политизированных интеллектуалов в политической наивности, называя их политическими мыльными пузырями и тупицами,упрекая их в филистерстве и подмене политики этикой, он тем не менее допускал конструктивную роль в политике вдохновляюших её интеллектуалов. Он был совсем не так благосклонен к политизированной бюрократической интеллигенции, поскольку её безответственность, как он считал, происходила не от наивности, а была органической частью их статусного этоса"104

 

Как содержание, так и тон Вебера в его многочисленных критических пассажах в адрес интеллигенции определяются некоторыми особенностями его личности: он был протестант, сильно стилизовавший себя под своих героев-кальвинистов, он был англоман и "буржуазный демократ", как он сам себя классифицировал.

 

Брюнетьер и Вебер могли считать себя интеллектуалами или нет, но они точно не переживали (как и Бертран Рассел - см. дальше) интенсивно свою принадлежность или не принадлежность к этой категории. Это позволяло им сохранять некоторую внешнюю дистанцию относительно объекта. Характерно, что ни тот, ни другой, несмотря на жёлчность своих высказываний в адрес интеллектуалов, не морализировали сами. Вабер, наоборот, даже считал морализаторство в политике специфическим грехом интеллигенции.

 

Но уже у современников Брюнетьера или Вебера обнаруживается противостояние двух разных интеллигентских клик одной социальной природы, но выбравших (по тем или иным причинам) разные политические убеждения.Здесь в разной пропорции комбинируются обвинения в интеллектуальной"второсортности" и "аморальности".

Интеллектуалы, писал Морис Баррес претендуют на то, что они "аристократы мысли", а на самом деле они "придурки, стыдящиеся думать так же как простые французы… полу-интеллектуалы…лоботомированные дворняжки (le chien décerebré)… убеждённые в том, что общество должно базироваться на логике и не желающие признать, что в основе всего лежит нечто более высокое, чем индивид, и даже чуждое индивиду. Он употребляет такие выражения как "proletariat de bacheliers(бесштанные бакалавры)"105 Ему вторит Шарль Моррас, называющий интеллектуалов "parvenus de l'intelligence" (это даже не нуждается в переводе, поскольку эти слова есть и в русском языке) и объясняющий появление этой категории людей тем, что "государственная система образования производит слишком много писателей и тем самым плодит"proletariat intellectuel" 106 Как поразительно всё это напоминает настроение и лексику "Вех" и нынешних российских апологетов "настоящей интеллигенции"

Критики интеллектуалов справа, как и следовало ожидать,связывали "второсортность" культуры интеллектуалов с их рационализмом. Была даже написана в этом духе целая книга, под характерным названием "Les Mefaits des Intellectuels" (интеллектуальные инвалиды); её автор называл интеллектуалов из-за их культа рационализма"бюрократы мысли "107

 

А вот другой пример из того же времени: "Эстетический индивидуализм нашего классического и романтического периодов погиб и похоронен под массовым сознанием и массовыми чувствами 60-х и 70-х годов (XIX века -А.К.). Он заглушён демократическими требованиями равенства и социализма и коммунистическими идеалами будущего... Материализм и позитивизм опошлили наше мышление. Методы естественных наук оказались бессильны по отношению к духу жизни...Философия с её мелочными гносеологическими хитросплетениями трактовала человека как будто в его жилах течёт разжиженный сок одного только рассудочно-деятельного мышления, и слишком долго игнорировала инстинкт и влечение, чувство и волю". Так писал в конце XIX века видный немецкий комментатор уходящего века Теобальд Циглер.

 

Цитирующий его Милюков108 остроумно обращает внимание на то, что этот пассаж как будто бы взят из "Вех". Милюков мог бы с таким же успехом искать аналогии во французской антидрейфусарской публицистике. "Вехи" вовсе не были специфическим событием русской общественной жизни.109

 

В России очень сильна была оппозиция интеллигенции со стороны монархии и её штаба власти как корпорации. Классическими обличителями интеллигенции (интеллектуалов) были сами монархи и главные идеологи системы вроде Победоносцева. Формула "православие-народ-самодержавие"декларировала органическую системность российского общества и не предусматривала никаких "интеллектуалов". Те, кто себя так определял,автоматически становились "лишними людьми", чужеродным элементом -отщепенцами, космополитами и пр.

Органическая интеллигенция правившего в СССР"партийного сословия" в своём обличении "интеллигентщины" продолжает эту традицию. Образцовым носителем антиинтеллигентского синдрома был известный писатель Всеволод Кочетов, рисовавший в своих романах "типичного интеллигента" самыми чёрными красками. В том же духе выступала и группа публицистов,группировавшихся вокруг журнала "Молодая гвардия". Было принято считать, что они были на самом деле рупором правящих кругов. Обиженная ими интеллигенция называла их писания "доносами".

 

Но Победоносцев был персонификацией церковной бюрократии,то есть так сказать, трижды интеллектуалом - сперва как разночинец, потом как бюрократ и как церковник. Для терминологии Грамши он представляет крепкий орешек, поскольку в нём сочетались и"традиционность" и "органичность". Официозные обличения в адрес русской интеллигенции имеют сильный оттенок внутриинтеллигентских препирательств.

 

В разночинно-интеллигентскую среду этот дискурс переносит Достоевский. А полностью его усваивает сама "свободная" интеллигенция в "Вехах". По мере этой транспортировки обвинительного пафоса из одной социальной среды в другую усиливается его рессентиментный элемент. Он уже окончательно преобладает в исполнении Солженицына. Обвинительный пафос в ходе этого дрейфа сохраняется, но его артикуляция меняется. От обвинений в адрес интеллектуалов АС переходит сперва к обличению "неправильных"интеллектуалов, а затем "ненастоящей" интеллигенции и, наконец,лишает АС права на выбранное ими самонаименование, как это и делает Солженицын.Поразительно, что вдохновляясь "Вехами", он не замечает того, что мог бы сам стать объектом их критики [110].

 

Весьма ожесточённой была антиинтеллигентская традиция в Германии.Она была почти целиком внутриинтеллигентской распрей. В националистически-фашистской традиции интеллектуалов называли "лишёнными инстинкта", "абстрактниками", "испорченными образованием", "евреями", "вивисекторами", "безродными инвалидами", "столичниками", "негативистами". В марксистской традиции: "интеллектоидами", "вожаками" ("бонзами"), "своевольниками", "индивидуалистами", "лишёнными чутья теоретиками", "болтунами-фразёрами", "болезненно нерешительными оппортунистами", "негативистами", "ошалелыми мелкими буржуа".[111] Нетрудно заметить, что эта традиция очень близка к, так сказать, "ленинской", но было бы неосторожно думать, что эта традиция была привнесена в Германию из СССР во времена ГДР. Она была вполне самостоятельна и в своё время, вероятно, даже повлияла на советскую.

Д.Беринг, собравший эту впечатляющую коллекцию эпитетов,замечает: "Попытки демократического центра выработать противоположную терминологию, провалились. Они оказались внутренне противоречивы. Не удалось также найти языковой ярлык (Kennwort),достаточно нагруженный позитивными оттенками и в то же время пробивной" [112]

 

Английская антиинтеллигентская традиция не агрессивна, а скорее снисходительно-презрительна. В её основе оппозиция практики и теории. В11-ом издании Британики интеллектуал определяется как "человек, занятый теорией и принципами, а не практикой; в результате он имеет дело по преимуществу с абстракциями; он далёк от реальности и не стремится к чувственным удовольствиям (pleasures of sense)113.

 

Английский миф, как пишет в важной ревизионистской работе Т.У. Хэйк, гласил: наша нация обходится без интеллектуалов. Дескать, немцы,французы, русские любят теорию, а мы уважаем опыт, практическую мудрость и обычай. У нас характер важнее чем интеллект.В этом духе вся викторианская воспитательная традиция была ориентирована на воспитание сильного,активно-добродетельного характера. Другой миф гласил, что интеллектуалы не имеют власти и не пользуются влиянием. Поэтому само наименование не было престижно. Многие интеллектуалы не хотели так называться. Бертран Рассел,например, говаривал: "Я никогда не называл себя интеллектуалом...Мне кажется так называют себя те, кто хочет казаться более интеллектуальным, чем он есть на самом деле. Надеюсь, я не из их числа"114

 

Хэйк считает всё это недоразумением. Роль интеллектуалов в Англии была скрыта, потому что они были больше интегрированы в правящую элиту. Считалось, что викторианские интеллектуалы никогда не вступали в явную конфронтацию с политической властью и не образовали "интеллигенцию французского стиля". Но на самом деле до 70-х годов их просто так не называли - в ходу для той же категории были такие названия как clerisy (клир), men of letters (писатели), literary men, cultivators of science(популяризаторы науки). В самой Франции, впрочем, понятие"интеллектуал" до дела Дрейфуса тоже в ходу не было.

 

Д. Святополк-Мирский, рефлексировавший на тему"интеллектуалы в обществе" раньше, чем туземцы, уже давно отмечал,что в Британии "образованные профессионалы" были инкорпорированы в господствующие классы.115 Надо подчеркнуть, что "образованные профессионалы" Мирского это не антипод интеллектуалов, а то, что Грамши назвал бы "органической интеллигенцией". Мирский приводит в качестве образцов такие фигуры как Бентам, Рикардо, оба Милля. Они, подчёркивает Мирский, принадлежали классу. Варьируя это замечание, мы могли бы сказать, что,во-первых, в Британии возникла более сильная, чем в других обществах, группа"буржуазной интеллигенции", и, во-вторых, что в английском обществе старые классы сумели дольше удержать в своей орбите своих интеллектуалов.

 

Эта ситуация хорошо иллюстрируется таким примером. Знаменитый теоретик-экономист Джон Мейнард Кейнс состоял в либеральной партии. Ему говорили, что в духе его макроэкономической теории ему следовало бы примкнуть к лейбористской партии. На что Кейнс отвечал: возможно и так, но лейбористская партия - классовая, и это не мой класс....

 

По мнению Мирского "интеллектуальную независимость сперва можно обнаружить только среди литераторов и художников.... Несомненно можно считать интеллигенцией Карлайла, Рэскина или прерафаэлитов, но класс независимой богемы появляется в Британии только в 80-е и в 90-е годы"116 В ходе своего становления этот социальный слой, который по терминологии Вебера(Альфреда) и Манхейма мы назвали бы "freischwebende -беспривязные интеллектуалы" громко заявили о себе критикой обывательства-мещанства, что не ускользнула от внимания Д.Мирского117, а без малого через сто лет стало предметом острого обсуждения в сенсационной книге оксфордского профессора Джона Кэри118.

 

Американская диспозиция сложнее. Антиинтеллектуализм английского стиля только один из её компонентов. Ему противостояла более агрессивная компенсаторика скорее русского стиля. Оппозиция "остроголовых"и "тупоголовых" (eggheads / fatheads) в Америке была более, так сказать, обоюдной и громкой, чем в Англии. Она детально и всесторонне рассмотрена в знаменитой книге Ричарда Хофстедтера.

 

В широком смысле недоверие бизнеса к интеллектуалам,замечает Хофстедтер, отражает ориентацию американского духа на практику. Но этого достаточно только для пассивного анти-ителлектуализма (я бы добваил:антиинтеллектуализма ad hoc). Активный же анти-интеллектуализм, то есть открытая враждебная пропаганда, это главным образом политический феномен, и он тоже присутствует на американской арене119. Интеллектуалы отвечали бизнесу тем же. Американская художественная литература, например,изобилует мало привлекательными персонажами из мира бизнеса. Этот феномен был по крайней мере однажды обобщённо отрефлексирован представителем самих деловых кругов, на что не преминул обратить внимание Хофстедтер120

 

Но Хофстедтер считает нужным подчеркнуть, что в Америке анти-интеллектуализм свойствен и самим интеллектуалам: "Мало таких интеллектуалов,которые временами сами не впадали бы в анти-интеллектуализм, и мало таких анти-интелектуалов, которые не были бы сами одержимы какой-то интеллектуальной манией"121 Продолжая эту тему, Хофстедтер уточняет, от кого исходят эти нападки на интеллектуалов: от "маргинальных интеллектуалов, претендентов на интеллектуальность (would be-intellectuals), unfrocked, озлобленных интеллектуалов, грамотных лидеров полуграмотных"122. Тут интересно заметить, что мы узнаём в этой "толпе" тех, кого в России обвиняют"Вехи" и Солженицын. Но русские обвинители "второсортной интеллигенции" не замечают у обвиняемых "антиителлигентства";они демонстрируют антиителлигентский синдром сами. Хофстедтер , очевидно, отнёс бы их самих к "грамотным лидерам полуграмотных". Это сопоставление ещё раз указывает на то, что в дебатах по поводу определения"интеллектуал" и в оценочном атрибутировании интеллигенции все употребляемые понятия осмыслены по разному, все элементы и параметры коллизии переменны, кроме одного - её конфликтности.

 

В то же время по наблюдениям Хофстедтера, американские интеллектуалы грешат, агрессивным морализмом: "Интеллектуалы подчас склонны жалеть самих себя и изображать себя в виде этаких носителей моральной чистоты посреди Вавилона"123

 

Интеллектуалов часто обвиняют в подрывной деятельности. Они,дескать, "мутят воду", подрывают авторитет и традицию, а вместе с ними закон, порядок и общественное благо. Их интересы не совпадают с интересами"народа" и они жертвуют интересами народа во имя своих собственных. В этом сходятся антидрейфусары, русский официоз, Вехи, Солженицын, маккартисты. Эта традиция считает, что интеллектуалы - левые. Понятия "левый" и"интеллектуал" становятся почти синонимами, а атрибутирование интеллектуалов как "левых" превращается в обвинительный ярлык само по себе.

 

Противоположные обвинения интеллектуалов в консерватизме,реакционности, в "правом синдроме" до некоторого времени казались немыслимы. Было, впрочем, одно блистательное исключение - обвинение интеллектуалов в том, что они по своей природе - эксплуататорский класс. Это обвинение было впервые сформулировано представителями крайней внутримарксистской ереси. Оно никогда не имело широкого хождения в той специфической наивно-марксистской артикуляции, которую оно когда-то получило у Вацлава Махайского (Вольского) и Е.Лозинского. Но оно выражало в значительной мере действительное (хотя и скрываемое или даже плохо осознанное), отношение к интеллектуалам со стороны "партии". Скорее всего партийные функционеры смотрели на "спецов" так же как Махайский, то есть видели в них контрреволюционную силу: "Нет ничего удивительного, что вся эта буржуазная братия забунтовала вместе с капиталистами и помещиками против рабочей революции, первым делом которой является уничтожение всех барских доходов. Что же касается интеллигентской мелюзги, то она пошла за сытой интеллигенцией просто в силу глупого чванства и буржуазных предрассудков, как оборванный хозяйчик лезет за богачем"124.

 

Махайский разоблачал интеллигенцию как классового врага,опираясь на теорию прибавочной стоимости. Прямых последователей у него не нашлось, надо думать оттого, что сама эта теория была в конце концов признана некорректной. А те, кто в неё продолжал верить, не были способны к сколько-нибудь изощрённой дискуссии.

 

И хотя у версии Махайского репутация дегенеративной (в этом сходятся как советские марксисты, так и доктринальные антимарксисты), она упорно живёт, вызывает интеллектуальное любопытство и может ещё быть переформулирована как в академической, так и в светски-политической традиции. В сущности и Элвин Гоулднер и Пьер Бурдье в своих представлениях о"культур-буржуазии" развивают блестящую догадку Махайского125, столь поразительно живучую, несмотря на отсутствие у Махайского прямых учеников и обилие очень агрессивных критиков его представлений.

 

Параллельно сложилась традиция, основанная на трактовке интеллигенции как "класса управляющих" (менеджеров). Эта трактовка звучит нейтрально, например, у такого влиятельного мыслителя как Элвин Гоулднер.Совсем нейтрализована она у Гарольда Паркина, развивавшего и иллюстрировавшего в 80-е годы внушительную концепцию, согласно которой господство в корпоративно-капиталистическом обществе принадлежит не "денежному классу", а "классу профессионалов". Гоулднер и Паркин не воспринимают само господство как патологию, подлежающую излечению, и только рассматривают исторические перспективы господства "интеллектуалов" и "профессионалов".

 

Несколько менее нейтральны авторы, развивавшие (в 70-е годы) похожие представления в Восточной Европе. Наиболее яркую и солидную работу написали венгры Конрад и Шеленьи126. У всех у них, помимо Махайского,были вдохновители в крайних лево-марксистских кругах, где наиболее внушительной фигурой был Ганс Корш. Разоблачительный пафос очень свойствен знаменитой книге Джеймса Бернхэма "Революция менеджеров", оказавшей, кстати, большое влияние на Джорджа Оруэлла и его антиутопию. Бернхэм был первоначально троцкистом. В широких кругах обличения "нового класса" связаны с именем самого знаменитого ренегата Милована Джиласа.127

 

С этими разоблачениями слева почти совпадают разоблачения справа. Ближе всего к ним Гельмут Шельский. Самая обшая формула Шельского идентична формуле Махайского. По мнению Шельского рабочий класс производит, а другой класс поддерживает непродуктивную "надстройку",внушая трудящемуся классу "осмысленность" ("Sinn-gebung") его деятельности . Интеллектуалы - это "торговцы смыслом" ("Sinn-Vermittler"), "элита носителей рефллексии" ("Reflexionselite"), "Bekenntnis und Gesinnungsgruppe", что в точности соответствует известному советскому клише для обозначения КПСС -"ум и совесть" с той лишь разницей, что Шельский глубоко ироничен. Шельский подчёркивает конфликтность отношений трудящихся и интеллектуалов, употребляя формулу "интеллектуалы против (wider) рабочих"

 

Согласно Шельскому господство этой группы над трудящимся обществом имеет психическую природу в отличие от физического господства старого священства (эту формулу 25 лет спустя у него заимствует Режис Дебре - см.выше). В сущности в новых одеждах воспроизводится борьба светского и духовного господства в традиционном обществе. Господство клира вчера - это господство интеллетуалов сегодня.128

 

На место старой классовой борьбы, злорадно продолжает Шельский, приходит новая. "Новый класс брокеров сознания и наставников в деле спасения (Heilslehrer)агрессивен экономически и политически. Он претендует на политическую власть".129

 

Но и это не всё. "…новый класс не просто вырабатывает социально-политическую идеологию, удовлетворяя потребность людей в убеждениях, а создаёт именно "секулярную" религию, "общественную религию"; она служит основой для заявки на господство и новой классовой борьбы, и это - регрессивный процесс, "возврат к примитивному обществу" (курсив Шельского)130.

 

Шельский не скрывает своих антисоциалистических настроений. На этом основании его яростная обвинительная книга могла бы считаться атакой на интеллигенцию справа. Однако его аргументация почти полностью совпадает с аргументацией слева. Эта "право-левая"амбивалентность характерена для так назывемого неоконсерватизма в англо-саксонском мире и не случайно многие его яркие представители (особенно в первом поколении) - ренегаты слева. А их враги не упускают случая, чтобы называть их иронически "большевиками".

 

Некоторые революционные идеологи в эпоху неокапиталистической глобализации склонны обвинять интеллектуалов в том, что они теперь сами стали "правыми", называя их всё же попрежнему"интеллектуалами". В самом деле, пост-социалистическая интеллигенция вдохновила антисоциалистическую "неоконсервативную революцию" в Англии131 и Америке на рубеже 70-х - 80-х годов и, конечно же, советскую "перестройку"132.Это провоцирует оживление антиинтеллигентской обвинительной полемики слева.

 

В англо-саксонском мире такого рода обвинения очень периферийны. Совсем иначе дело обстоит во Франции. Недавний пример - полемика вокруг небольшой брошюры Даниеля Линденберга.133 Сам Линденберг не обвиняет всех интеллектуалов поголовно в ренегатстве и антинародности. Тут, похоже,произошла перемена. Слишком часто обвинителям "интеллектуалов"указывали на то, что они неоправданно пользуются общим названием в полемике с каким-то конкретным сектором интеллектуальной общины. К тому же все участники подобных полемик автоматически восприимают самих себя как один из таких секторов. Формулы вроде "некоторые интеллектуалы" или поимённые списки теперь стали обычным делом и как адресат обвинений вытеснили"интеллектуалов". Так и обвинения Линденберга направлены в адрес конкретных лиц.

 

Но обвинительный пафос, очевидное, хотя и не прямо выраженное обвинение в отступничестве и использование атрибутов в пежоратривном смысле (например, "новые реакционеры") сохраняются. Зато его оппоненты справа попрежнему обнаруживают сильные реликты классической антиинтеллектуалистской традиции. Один, например, пишет, что Линденберг"Обвиняет интеллектуалов в том, что они возвращаются к30-годам..."134, как если бы Линденберг говорил обо всех"интеллектуалах" в духе антидрейфусарской пропаганды. Другой дискуссант употребляет такое выражение: "Поразительно, как французские интеллектуалы не способны понять взгляды в духе Токвиля!". Этот автор (Жак Жюйар) далее пишет: "Во время югославского кризиса...ужасы этнических читок, неслыханные со времён нацизма, превращение бывших коммунистических аппаратчиков в воинственных националистов, как я наивно полагал, должны были возмутить французских интеллектуалов. Но ничего подобного - как это ни смешно. То же самое было в случае геноцида в Руанде...Зато интеллектуалы решительно протестовали против Маастрихтского договора, обнаружив сильный националистический синдром в отношении европейской идеи. Вот они - новые стражи национал-государства. Впервые в истории среди левых оформилась сильная консервативная партия". Итак, на интеллектуалах теперь новое клеймо; они -"новые консерваторы"135

 

Столь же, если не более заметная словесная война вдоль той же линии идёт в России. Вот характерный пример (из тысяч возможных): "Утрата интеллигентской совести, аморальность - вот болезни, поразившие прозападную радикально-либеральую интеллигенцию, которая стала проводником разрушительных антироссийских сил. Такая интеллигенция...срослась с криминалитетом...Истинно нравственной интеллигенцией является та часть российского народа..."136

 

Оппоненты Линдендерга формально - наследники антидрейфусаров. На это указывает их склонность употреблять огульно понятие"интеллектуалы". Но антидрейфусарский пафос перешел к левым. Трудно сказать, сопоставимы ли по своему общественному значению нынешние внутриинтеллигентские разборки с баталиями времён дела Дрейфуса. Скорее всего нет. Но медия их раздувает в любом случае. Как пишет тот же Жак Жюйар: "перебранки интеллектуалов наряду со способами лечения поясницы, тайными зарплатами высшего менеджмента и проблемами пубертета - излюбленные оселки бедной воображением прессы"

 

Любопытно, что интеллектуалов (интеллигенцию) до недавнего времени никто не упрекал в фашизме-нацизме. Долго держалось представление (особенно в Советском Союзе), что для интеллигенции органичен антифашизм, поскольку фашизму приписывалась вражда к любому проявлению интеллектуальности, к идеям гуманизма и просвещения. Это объясняется в значительной мере тем, что сама фашистская пропаганда предпочла использовать понятие "интеллектуал" как порочащий ярлык (для нацистов это в сущности был синоним "еврея"). Конечно, большая часть интеллигенции(далеко не вся она!) впоследствии дистанцировалась от практики фашистского и нацистского руководства, когда они скомпрометировали себя тяжёлыми эксцессами злоупотребления властью. Но также несомненно, что консвервативно-революционный и националистический компоненты фашизма обеспечивала как раз интеллигенция. Когда участие интеллигенции в фашизации Европы всё же не замалчивалось и обсуждалось, АС предпочитал говорить обо всяких других возможных грехах (продажности, предательстве) каждого отдельного интеллигента, замеченного в "грехе фашизма". Вообще сложные отношения между словами"интеллигент"("интеллектуал") и "фашист", их параллельное использование как ярлыков в политике идентификации (себя и противника) и статусных препирательствах между отдельными корпусами АС заслуживают специального рассмотрения.

 

Только очень недавно в Германии было снято табу с этой темы, хотя пионерная работа Макса Вайнрайха была написана уже в 1948 году137Решительно опровергает стереотипные представления биография важного функционера СС Вернера Беста138. А в Англии появилась чрезвычайно смелая книга Джона Кэри139, где оксфордский профессор прослеживает поразительные параллели между"Mein Kampf" Гитлера и английскими писателями-интеллигентами с конца XIX века до Второй мировой войны. Книга Джона Кэри вызвала короткую бурю возмущения, после чего её 10 лет уже предпочитают не вспоминать. Интонация Кэри весьма нейтральна и если за его корректными формулировками видеть всё же некоторую обвинительную интенцию, то это скорее всего обвинение интеллигенции в том, что она долгие годы лицемерно открещивалась от нацизма, сделав его "козлом отпущения" и используя как противообраз в самопропаганде.

 

Это ещё совсем не обвинение в нацизме и до таких обвинений дело вообще пока не дошло, но в России некоторые авторы находят возможным обвинять русскую интеллигенцию в том, что она обнаружила"тоталитарный характер" и отвечает за советский тоталитарный режим(была агентом тоталитаризма).140 Это обвинение, впрочем, касается только "интеллигенции" в понимании"Вех" и не относится к "образованному классу", который, напротив,рассматривается как жертва "плохой" интеллигенции. Хотя в сущности эта линия продолжает линию Корша-Бернхэма, их как раз никто не вспоминает. Скорее всего просто потому, что не знают. Но если бы знали и поняли адекватно, то,скорее всего, растерялись бы. Потому что тогда пришлось бы разоблачать не русскую разночинную интеллигенцию за её "революционный грех", а тех самых "трезвых профессионалов", которые изображаются как"положительный тип", так и не получивший якобы развития в России.

 

Очень популярны обвинения интеллигенции в продажности,предательстве и аморальности. Понятно, что к таким обвинениям особенно склонны нонконформные, периферийные группы самой интеллигенции, покинувшие систему добровольно или вытесненные из неё в результате внутривидовой конкуренции. Обвинения произносятся с позиций "настоящей интеллигенции" в адрес тех, кто пошёл служить власти и стал "ненастоящей интеллигенцией".

 

Эта обвинительная традиция была особенно сильна в советском обществе, поскольку именно здесь образовался мощный слой неадекватно позиционированных в обществе агентов самоопределения. Виртуозами этой традиции были Н.Я.Мандельштам и Аркадий Белинков. Н.Я.Мандельштам, чей образ сильно слился с образом легендарного мученика-поэта Осипа Мандельштама, сама стала культовой фигурой. Гораздо более язвительный и блестящий А.Белинков141 никогда не был так широко известен, а при выходе этой традиции из подполья и вовсе потерялся. Теперь постепенно забываются оба, но именно их устами было выражено коллективное недовольство советской социально "недооценённой" или даже репрессированной интеллигенции своей судьбой. Их инвективы в адрес"продажной интеллигенции" повторяются снова и снова. Трудно сказать,что это: высказывания "классиков", разносимые теми, кто не знает об их источнике, или повторные "изобретения велосипеда". Я думаю, что скорее второе. Уже во времена Н.Мандельштам у этих формул было множество авторов. Как водится, их приписали более авторитетному источнику. Это весьма распространённый случай "дефольклоризации" некоторых социально важных тривиальностей, имеющих широкое хождение в разговорных практиках.

 

К этой традиции присоединился под конец жизни Андрей Синявский. Его памфлет142 содержит обширную коллекцию верноподданических заявлений целого ряда советских писателей, включая и тех, кого принято считать враждебными советской власти, и тех, кто оказался её жертвами. Синявский настаивал, что интеллигенция продолжает эту коллаборационистскую традицию и после конца советской власти, раболепствуя перед Ельцыным и его кликой; его памфлет, собственно, и адресован "проельцынской" интеллигенции начала90-х годов.

 

Но, пожалуй, наиболее яркий след в этой традиции оставил не русский, а английский автор Пол Джонсон, маститый историк и публицист,перебежавший в 70-е годы слева в неоконсервативный лагерь по следам группы нью-йоркских левых (сразу после войны). Пол Джонсон преобразовал сравнительно благодушную английскую антиинтеллигентскую традицию с характерным для неё снисходительным сожалением по поводу "отрыва интеллектуалов от жизни" во внутриинтеллигентское горько-глумливое разоблачение интеллектуалов как аморального и лживого сброда. Книга Джонсона так и называется "Интеллектуалы"143 и представляет собой серию портретов крупных интеллектуальных фигур просветительско-революционной традиции (от Руссо до Брехта). Все они разоблачаются как глубоко непорядочные люди "в личной жизни", нарушавшие все те принципы, которые сами же проповедовали.

 

Те, кто обвиняет интеллигенцию в "продажности"и в "предательстве", сами могут держаться какой угодно политической ориентации: от анархизма и троцкизма до эконом-либерализма или монархизма. Многое зависит от того, какой именно власти интеллигенция "продаётся" и как себя ведёт.

 

Трудно поддаётся классификации интеллектуально мощный,хотя и глубоко внутренне противоречивый полемический трактат Жюльена Бенда"La Trahison des clercs" -"Предательство интеллектуалов". Идеальный интеллектуал в трактовке Бенда не заинтересован в светско-политической жизни, предан рациональному знанию и "истине". Современные ему интеллектуалы, как уверяет Бенда, предались политическим страстям, перешли на позиции иррационализма и стали идеологами, "играющими на галёрку".В основном его разоблачения направлены на проповедников национализма, но вообще говоря, он осуждает любую политическую ангажированность интеллектуалов. Интересно,что Бенда соглашается сохранить за интеллектуалами определитель"интеллектуалы" (он пользуется старым французским обозначением"сlerc") и предпочитает называть их "предателями". Это придаёт его критике оттенок морализаторства, сближая его с российской традицией. Ж.Бенда был азартным полемистом par excellence, и его склонность к интеллектуальным провокациям привела к тому, что в тени остались некоторые его важные объективные наблюдения. И если вывести за скобки морализаторство Бенда, то его рассуждения о переменах в поведении интеллектуалов превращаются в интересную типологию интеллектуалистских "габитусов", что нашло дальнейшее развитие у более поздних комментаторов профессионально (сословно)-интеллигентских практик (прежде всего Пьер Бурдье). "Предательство интеллектуалов" Жюльена Бенда столь же эпохальное явление на Западе144, как "Вехи" в России, и их сопоставление настоятельно необходимо.

 

Обвинения в коллаборационизме с государственной властью были особенно характерны для советской среды, поскольку власть в советском обществе была вездесуща, а несчастное сознание интеллигента было одержимо властью и его отношениями с властью. На Западе нечто похожее стало появляться в 70-е годы, когда право-либертарианская интеллигенция начала развивать синдром антигосударственности и"разоблачать" интеллигенцию, заинтересованную в государственном секторе, то есть в социализме. Обвинения звучали похоже на те, что породила советская среда, но отличались гораздо большей интеллектуальной изощрённостью и не сводились к упрёкам в "бессовестности" и "аморализме". Интеллектуал обвинялся даже вообще не столько в прислужничестве государству, сколько в том,что он и есть главный агент государственного сектора экономики. Интеллектуалы разоблачались как паразиты-бюджетники, то есть как группа интересов.

 

В этой традиции наиболее изобретательным и саркастическим обвинителем, несмотря на его демонстративно обьективистскую интонацию (совершенно в духе Веблена) был Роберт Нозик. В памфлете с характерным названием "Почему интеллектуалы против капитализма"145 Нозик обращает внимание на то, что интеллектуалы всегда считали себя самыми ценными в обществе со времён Платона и Аристотеля (Козьма Прутков: хвала создателю, умом он был равен Аристотелю). А затем ехидно объясняет это тем, что интеллектуалы - школьные шестёрки. Учителя поощряют тех, у кого хорошо язык подвешен. Нозик называет их"словоклёпы" (wordsmiths). Учителям меньше нравятся "числоклёпы" (numbersmiths), то есть смекалистые, но не речистые ("физики, а не "лирики"). Улица вознаграждает другие свойства характера и образцы поведения; она даёт преимущество "числоклёпам". Улица - это капитализм. Школьный класс -социализм. В школе интеллектуалы также привыкают уважать централизованную систему распределения наград. Интеллектуалы хотят превратить общество в огромную классную комнату, где они всем будут ставить оценки.

 

С середины 70-х годов всё слышнее становятся обвинения интеллектуалов в "монополии" на знание, на интеллектуальный продукт и экспертный авторитет. Для него характерны такие ярлыки как"понтификаторы" или "экспертократы". Обвинение парадоксальное, так как если интеллектуалов определять как носителей знания, то сама постановка вопроса о их монополии становится абсурдной. Но эти обвинения отражают вполне реальный конфликт между различными группами интеллектуалов и борьбу между ними за авторитет, лицензии и доходы. Этот вариант распространяется по мере усиления конкурентной борьбы между интеллектуалами, вытесняя такие обвинения, например, как обвинения в"антинародности" или "продажности". Даже в России, где моралистическая и популистская риторика продолжают пока доминировать, эта тенденция теперь заметна. Так, конечно, и должно быть, коль скоро агломерат интеллектуалов социально расслаивается, выделяя корпоративно-лицензированную культур-буржуазию и маргинализованных культур-пролетариев и кустарей-одиночек.

 

В Америке этот конфликт несколько неожиданно начинает порождать элементы, казалось бы, характерные почти исключительно для российской ситуации. А именно, возникает вопрос о том, кто, собственно, заслуживает наименования "интеллектуал". Именно эта озабоченность скрывается за настойчивыми разговорами о "закате" интеллектуалов, их исчезновении как "вида" и т. п. Рассел Джакоби обнаруживает первые ламентации этого рода уже в середине 50-х годов. Но тогдашние плакальщики по интеллектуалам усматривали главную угрозу в популистском антиинтеллектуализме и маккартизме.146 Ни то, ни другое не смогло да и не могло погубить американскую интеллектуальную среду.

 

Опасность была в другом. Трест, как говорится, оказался сам своим слабым местом. С 1920 до 1970 года американское население выросло в два раза, а преподавательский персонал университетов и колледжей (всё, что выше средней школы) с 50 тысяч до500 тысяч! И университетская доцентура вытеснила свободного публичного интеллектуала. К 60-м годам университеты почти монополизировали интеллектуальную работу. "Сегодня не-академический интеллектуал -исчезающий вид"147 Р.Джакоби затем приводит массу свидетельств этого упадка: например, раньше было можно зарабатывать на жизнь рецензиями на книги,а теперь нельзя; оскудела жизнь богемы и пр. В ходу выражения"интеллектуалы уходят со сцены", "сумерки интеллекта", "смерть интеллектуалов" и пр. Время от времени участники этих обвинительных кампаний вспоминают, что Веблен писал уже в этом роде почти 100лет назад.148

 

Так ли всё это, сказать на самом деле затруднительно. Р.Познер собрал и статистически обработал сведения об активных в Америке публичных интеллектуалах. Оказывается, что среди них академические работники составляют65%, а неакадемические 35%, причём за 20 лет эта пропорция лишь немного изменилась в пользу академистов.149

 

Но в нашем контексте важно другое свойство этого дискурса: заупокойная по интеллектуалам - чёрная метка университетским кадровым умственникам. Впрочем, прямые обвинения тоже не редкость. Например: "академический работник и интеллектуал не одно и то же... Клаустрофобия и скука одолели академическую жизнь. Университеты не только монополисты интеллектуальной жизни. Они обанкротившиеся независимые производители... Интеллектуальные круги, существовавшие вне университетов, особенно в Нью Йорке, теперь в прошлом. Теперь даже художники, танцовщики и романисты привязаны к академическим институтам - а ведь в былые времена даже Зиммель или Маркузе не могли попасть в академию… Присвоение интеллектуальной жизни университетами грозит удушить и обескровить мысль" (в левом академическом журнале, более 20 лет назад)150

 

Ричард Познер, обсуждая конкуренцию между"публичными интеллектуалами" и "специалистами", делает одно важное и тонкое наблюдение: "Медия нуждается в публичных интеллектуалах,стремясь удовлетворить спрос со стороны образованного обывателя (educated general public) на умственную информацию по широкой политической проблематике, с чем лучше справляются публичные интеллектуалы (курсив автора - А.К.). Пока журналисты способны довести интеллектуальные идеи до сведения публики, нет надобности приглашать самого изготовителя идеи для её пропагандирования (to be his own publicist). Но это касается только информативной функции публичного интеллектуала и его работы. Функции развлечения и консолидации общественного мнения лучше могут выполнить сами интеллектуалы, а не журналисты-трансляторы151.

 

Сам Познер выступает от имени специалистов, берущих на себя функцию публичных интеллектуалов и недовольных тем, что поверхностные публицисты заслоняют их от публики. Он жалуется на то, что медия-рынок не способен обеспечить контроль качества. Идеальным воплощением публичного интеллектуала для него оказывается "кинозвезда, предлагающая широкой публике свои политические мнения в условиях полного отсутствия рыночной дисциплины"152

"Публичному интеллектуалу" Познера близок по характеристикам "медиа-интеллектуал" - порождение телевидения. В его адрес стали произноситься обвинения в "нарциссизме" и"эксгибиционизме", функциональном, так сказать, "системном"тщеславии (тщеславие, говорил Макс Вебер, вообще в природе человека, а у научных работников это просто профессиональная болезнь). Такие обвинения оказываются возможны в силу того, что экономическая логика массовой культуры приводит к засилью небольшого числа интеллектуалов в СМИ, оставляя за бортом массу совершенно таких же интеллектуалов. Этого требует производственная логика СМИ, к этому ведёт логика концентрации капитала. Это порождает новую сферу отчуждения и маргинализации. Такое впечатление, что она оказывается в новых условиях широка как никогда и психологически ещё труднее переносима для массы аутсайдеров. Новая ситуация хорошо документирована опросами СМИ и рейтингами телевизионных станций и программ даже тогда, когда обследователи сами не подозревают о существовании такого аспекта общественных отношений.

 

Наиболее остро и шумно на эту ситуацию реагирует,пожалуй, французская общественность. Во Франции со времён импрессионистов всегда существовал энергетически продуктивный и содержательно богатый конфликт между "академией" и"отверженными". Когда-то это были два параллельных салона, потом два политически разделённых эстаблишмента и вот теперь"медия-интеллектуалы" (intéllectuels médiatiques), по уже давнишнему выражению Арнольда Гелена "Mundwerksburschen" ("фонтанные пасти", "словоливы" - вспомним "словоклёпов" Роберта Нозика или"болтунов" Ленина), с одной стороны, и пока безымянная группа - в традиции Жюльена Бенда их можно было бы назвать "клериками", в русской традиции "настоящей интеллигенцией", а в американской традиции "знающими людьми". Одним словом, доступ к СМИ, как пишет Режис Дебре, отделяет "низкую" (low) интеллигенцию от"высокой". Кто есть кто, однако, заранее неизвестно. По этому поводу скорее всего и предстоит перманентное препирательство. И оба атрибута неизбежно будут употребляться в иронически-пежоративном смысле, хотя по обе стороны дверей телестудии найдутся и простодушные АС, которые предпочтут без обиняков называть себя "высокой интеллигенцией". Во всяком случае в России.

 

Как пишет Дебре, "независимой жизни грамотеев на этом приходит конец; они становятся заложниками массового потребителя культуры" (о том же в сущности писал и Жюльен Бенда). В ходе естественного отбора в эту группу попадают фотогеничные и телегеничные профессионалы имиджа и спина. Среди них много тех, кого Дебре именует "новые интеллектуалы"- кинематографисты, популярные певцы, актёры. Заметим, что СМИ охотно использует их в роли авторитетов по самым разным вопросам за пределами их компетенции, но в то же время они дополняют свои имиджи указаниями на то, что на самом деле они вполне компетентны. Иногда это происходит в пределах их выступлений на публике. Иногда им проектируют специальные интервью, где они только и демонстрируют свою приобщённость актуальным проблемам и темам. Иногда "новые интеллектуалы" даже практикуют занятия старым умствованием в качестве второй профессии. Все они пишут книги (иногда даже сами) и т.д.                                                         

 

Но (возвращаясь к Дебре) главное это то, что в умственной коммуникации "пафос" вытесняет "логос" и "влиятельные интеллектуалы превращаются в торговцев эмоциями и приятными ощущениями (rewarding finer sentiments)".

 

Дебре (ссылаясь на Арнольда Гелена) называет 5 свойств интеллектуала этого типа: коллективный аутизм; возбуждённо-страстная (bombast) презентация;моралистический нарциссизм; хроническая неспособность что-либо надёжно предсказать; полное погружение в сиюминутность.

 

Превращение интеллектуала в подобное существо Режис Дебре объявляет последней фазой в эволюции интеллектуалов, после чего они вроде бы должен исчезнуть: его эссе так и называется - "последний интеллектуал"153.

Заключение

 

Думая всё время о каких-то конкретных людях (Раскольников или Порфирий, Гитлер или Эйнштейн, академики Лысенко или Лихачёв, А.Д.Сахаров или А.И.Солженицын, писатели Булгаков или Катаев, артист Ульянов, юрист Ульянов(Ленин), доценты Иванов или Рабинович, лирик Мандельштам или физик Курчатов, или о собирательно-мифологических образах вроде "западный профессионал", "советский инженер" и т. п., и сопоставляя их с самим собой, носитель обыденного сознания озабочен прежде всего тем, чтобы распространить положительный ярлык на тех, с кем он себя отождествляет.

 

На представления индивида о том, что такое"интеллигенция" или "интеллектуал" сильно влияет его собственное желание называть или не называть себя интеллигентом и его отношение к соседу, коллеге и конкуренту. Он либо готов с ними породниться, либо нет, и соответственно даёт им то же наименование, что и себе, или придумывает для них негативный ярлык.

 

Выступая в роли учёного, обыватель, казалось бы, должен забыть о своих социальных симпатиях и психологическом комфорте. К сожалению,этого не происходит, а нагромождаемый наукообразный жаргон только маскирует под"разработку понятия" всё то же одобрение или неодобрение конкретных людей, их поведения, стиля жизни и биографий. За якобы размышлениями о том, что такое "интеллигенция" скрываются сильные переживания по поводу своего личного статуса, и вся риторика (научно жаргонизированная) на самом деле удовлетворяет настоятельные эмоциональные потребности, проистекающие из проблемы самоидентификации индивида и (или) из необходимости как-то защищать свои интересы на товарно-денежном рынке и на рынке авторитетов ("ярмарке тщеславия"). Из так называемого научного обсуждения определителя"интеллигент" никак не удаётся изгнать вирус обыденного сознания.

 

Что с этим делать? Можно было бы объявить саму проблему определения "интеллигенции" псевдонаучной, то есть формально дискриминировать проблему с сомнительным содержательным статусом. Это - радикальное решение. Оно может быть принято директивно. Прецеденты были. Такой практикой регулярно занималась советская власть, запрещая неудобные для неё темы. Академическая община имеет свои центры власти, и вполне можно себе представить, что, допустим, президент ассоциации социологов, объявляя в инагуральной речи программу исследований на срок своего президентства, не включает в неё проблему определения интеллигенции, или даже объявляет нежелательным ее обсуждение. Подобные решения могут принимать и любые институты, в чьи прерогативы входит решать, какие проблемы "научны", а какие "ненаучны". Подобные акции не остаются совсем без последствий, но если они идут в разрез с настроением массы лицензированных академических работников, они мало эффективны. Существующая практика может быть изжита только другой практикой. Разумеется, понятия "интеллигенция" и"интеллектуал" могут быть предметом научной рефлексии. Как бы ни было трудно их объективировать, это задача не безнадежная. Но чтобы выйти на уровень обсуждения, адекватный уровню проблемы, необходимо выполнить несколько условий.

 

Во-первых, техника интеллектуального труда в российском обществоведении сейчас на очень низком уровне154. Нет никакой дисциплины словоупотребления, рассуждения полны необоснованными субстантивациями атрибутов и гипостазированием, никто не задумывается над систематизацией признаков и о правилах сопоставлений, над проблемами перехода от нарратива к систематизации и обратно, над проблемами совмещения нарратива и анализа и др. Российские обществоведы должны попросту пройти курсы технической переподготовки, включая основательный практикум по стилистике. Но этого мало. Никакой технический арсенал не будет востребован в практике и активизирован, если для этого нет стимулов.

Стимулом могло бы быть стремление достигнуть по какому-то вопросу согласия. В конце-концов решание научной проблемы возможно только в форме согласия. Такое стремление декларируют все обсуждающие проблему"интеллигенции". Но они упорно продолжают оставаться на уровне обсуждения, где согласие фатально не может быть достигнуто. Они упорно не хотят перейти на тот уровень, или, скажем, перевести тематику своих рассуждений в тот регистр, где могут быть сформулированы тезисы, по поводу которых в принципе возможно соглашение. Или хотя бы просто перейти в зону неизвестного, покинув ту зону, где эти попытки уже явно оказываются непродуктивными. К сожалению,участники публичных дискуссий об "интеллигенции", вопреки всем своим декларациям, в принципе не заинтересованы в каком бы то ни было соглашении.

Остаётся надеяться на то, что перемены, происходящие в жизни общества, рано или поздно приведут к тематической переориентации академической общины. Пока академическая община, коррумпированная статусным синдромом, коррмупирующая функциональную роль "интеллектуал" и зорупотребляющая имиджем интеллектуала, продолжает бесконечные, безуспешные и обречённые поиски определения понятия "интеллигент", само это понятие может утратить своё центральное положение в общественной жизни. Как мы заметили в самом начале, абсолютно не обязательно, что этот определитель сохранит свою популярность. Но "самоидентификация", как бы ни предпочтитали себя называть АС, сохранится как потребность и как явление. То, что происходило и пока ещё происходит вокруг понятий "интеллигенция" и"интеллектуалы" даёт богатый материал для теоретизирования по таким темам как конфликт в обществе или политика самоидентификации. И вот в эти два тематических плана, повидимому, и следует перевести рассуждения об интеллигенции.Тот, кто это сделает, получит всю предыдущую традицию - и устную и письменную -в своё распоряжение в качестве эмпирии.

 

Референс

[1] H.Schelsky. Die Arbeit tun die Anderen: Klassenkampf und Priesterherrschaft der Intellektuellen. Westdeutscher Verlag, 1975, s.99