Отношения интеллектуалов с эстаблишментом не однозначны. Представление об интеллектуалах как о диссидентах на самом деле весьма односторонне. Оно просто широко распространено и, похоже,чаще поддерживается теми, кто самоопределяется как "интеллектуалы". Но не раз высказывалась и иная точка зрения. Таково, например, авторитетное мнение С.Эйзенштадта: "Очевидно (по определению), что интеллектуалы как эксперты по символам и их применению, играют решающую роль в символическом оформлении традиции. Традиция во всей своей полноте представлена нам прежде всего в продуктах интеллектуального труда...". Подчеркнув далее, что традиция,разумеется, не сводится только к специфически интеллектуальной продукции и поддерживается также другими агентурами, Эйзенштадт всё же предлагает нам избавиться от иллюзии, будто "...творческая сторона интеллектуальной активности ограничивается либо выполнением чисто специализированных задач, либо чисто критической функцией".30

Эстаблишмент, или системное ядро общества не порождает автоматически интеллектуальную функцию и не вызывает к жизни её исполнителей. Интеллектуальная функция и её исполнители инкорпорированы в эстаблишмент, но они либо достаются ему как наследство харизматической фазы его возникновения, либо аннексированы у периферии.

Так, во всяком случае, это выглядит в схеме Знанецкого31.Его главный тезис: социально дифференцированная озабоченность знанием возникает лишь при определённых условиях. Эти условия возникают, когда община обнаруживает неадекватность какой-либо практики. Пока решение задач обеспечено адекватной экспертизой, ничего не требуется, кроме обучения учеников, то есть передачи опыта от учителя к ученику. Но когда встают задачи, для решения которых существующей экспертизы недостаточно, возникает потребность в специалистах - обладающих технологическим знанием, способных не только определить задачу, но и спланировать её решение и - далее - изобретателей.

То же самое и с пониманием культуры общины - язык,религия, магия, нравы и обычаи, хозяйственные рутины: пока по поводу всего этого существует согласие, достаточно, чтобы все члены общины были знакомы со своей культурой. Дети, чужие и слабоумные её не знают и в жизни общины не участвуют. Но когда община открывается внешним влияниям, появляется потребность в "мудрецах", обдумывающих основания своей общины, выбирающих между разными вариантами, убеждающих остальных последовать за ними и формулирующих более абстрактные идеалы, а иногда и разрабатывающих аксиологию своих высказываний.

Но Знанецкий также настаивает, что новое знание порождает новую социальную роль, отличную от роли практического мудреца и технолога. Инициация и преемство священничества привели к возникновению тайных школ, хранящих безличное священное знание. Здесь обладатель знания занят тем, что поддерживает знание, иерерхически расположенное выше профанного. И это уже образец для озабоченности методологическими принципами, для секулярной науки и в конечном счёте для теоретического знания, для знания, независимого от практических нужд,то есть "ненормативного" и "безоценочного"

"Интеллектуалы" Знанецкого располагаются в ряду: шаман - пророк - жрец - гуру - йоги - мандарин. Это, конечно, немедленно зааставляет нас вспомнить социологию религии Макса Вебера. Ахмад Садри (иранец,что само по себе чрезвычайно интересно) вообще интерпретирует социологию религии Вебера как социологию интеллектуалов: "Социология интеллектуалов -сквозной мотив, а не отдельный аспект его социологии"32. В самом деле,персонажи социологии Вебера "удовлетворяют религиозные потребности социальных групп", обеспечивают духовное благосостояние масс" 33, и это - варианты роли интеллектуала в схеме Знанецкого.

Но программа этой роли в разной среде выглядит по разному. Она зависит от верований и норм общества, от ожиданий социального заказчика - его социального круга ("social circle"). В обществе модерна функциональное разнообразие интеллектуала как социальной роли возрастает. Старые роли сохраняются (нередко их исполняют "традиционные интеллектуалы" Грамши), а к ним добавляются всё новые и новые. Рассматривая их по ходу изложения своей схемы,Знанецкий называет такие варианты, "инноватор (innovator)", "изобретатель", "обновитель (novationist)" и в оппозиции к нему "охранитель" (conservative), "научник (scientist)", "учёный" (scholar) или"создатель знания", "законник", "лидер-мыслитель", "мудрец", "общественный лидер", "технологический лидер", "советник", "советник-специалист", "открыватель фактов"... Эти роли могут комбинироваться в одном исполнителе. Разнообразие ролей и их комбинаций предполагает разнообразное положение их исполнителей в обществе и разнообразные варианты их общественного поведения. Все эти ролевые варианты могут интерпретироваться как"харизматические группы" Веебера и попадают в контекст учения о "социальных и культурных изменениях(social and cultural change).

Это представление предполагает, что интеллектуалы появляются в обществе в эпохи приспособительной активности общества и изменения традиции. Вначале возникают роли, а "когда эти роли окончательно стабилизируются, индивиды формализованно (explicitly) готовятся к их исполнению"34 До начала модерна такие эпизоды были редки и разделялись длительными эпохами нормального состояния, то есть существования общества на основе традиции. В эпоху модерна общество вступает в полосу постоянных изменений, и его ядро (или эстаблишмент) само порождают интеллектуалов постоянно, пытаясь не выталкивать их на периферию. Но в традиционных обществах "интеллектуалы" Знанецкого, кроме тех, кто рутинизировался в охранителей, обретаются почти исключительно на периферии.

Маргиналия и интеллектуалы

Классовая принадлежность интеллектуала определяют его мировоззрение и культурную практику, то есть тип сознания или габитус. А его положение в пространстве системы, то есть относительно её ядра и периферии,помимо этого, особо влияет на его чувствительность к самоназванию и на выбор самоназвания.

Всякое общество порождает отчужденный, маргинальный или внесистемный элемент. Важно помнить, что общество в этом отношении напоминает матрёшку, где ядро окольцовано маргиналией первого порядка, затем второго,третьего и т.д. порядка. Маргинализация всегда относительна. Кроме того, она не едина, так же как и ядро общества. Графическое изображение этой структуры выглядело бы очень весьма сложно.

Естественно ожидать от маргинального элемента повышенной умственной активности, поскольку его жизненные обстоятельства уже не определяются автоматически системной традицией и, таким образом, проблематичны(Знанецкий опять). Благодаря этому, интеллектуальная активность генетически сильно связана с внесистемностью - и энергетически и содержательно.

Есть основания думать, что умственная активность маргиналов до эпохи модерна была выше, чем системы в целом, всегда и во всех случаях. Вероятно,раньше она была меньше, чем теперь, хотя тут нужно быть осторожнее. Мысль маргиналов до эпохи модерна плохо документирована в силу их неграмотности, но с другой стороны у них безусловно была устная умственная традиция. Насколько авторитетной она могла быть, легко судить по импозантной фигуре Сократа. В его времена, впрочем, устная интеллектуальная жизнь попросту считалась выше классом, чем письменная. Мы возвращаемся теперь к чему-то похожему в эпоху телевидения.

Беглые рабы или крепостные крестьяне, городской люмпен-пролетариат, отщепенцы и ренегаты разного рода - преданные остракизму,утратившие связь с большой семьёй, племенем (этносом) или конфессией,экспатриоты, каторжники и тем более беглые каторжники, обитатели фронтира35 -все они интеллектуально активны на свой лад. Интеллигентский снобизм фатальным образом недооценивает эту активность. Сейчас, когда поп-культура так много черпает из этих источников, если и не является сама аутентичной культурой маргиналии36, можно составить себе некоторое умозрительное представление о том,как сильна была умственная деятельность маргиналов в прошлом. Конечно, она сохранялась почти исключительно в форме артистического продукта, но ведь в устной традиции умственный и артистический продукт еще не разделены.

Особый случай - устная умственная традиция советского общества. Она была весьма массивна, и в сущности пост-советское общество до сих пор почти полностью на ней паразитирует37. Этот пример не совсем чистый,поскольку в советском обществе маргинализирована была значительная часть самой интеллигенции и она была даже не столько маргинализирована, сколько загнана в подполье, что не совсем то же самое. В советском обществе возник особый гибрид центра и периферии, создавший и поддержавший своего рода "высокую устную традицию". В некотором смысле можно говорить о "сократизации"советского интеллигентского габитуса. В этом габитусе колоссальным авторитетом пользовались "ирония", "карнавализация", "анекдот".

Советское общество было примечательно ещё и тем, что располагало мощной системой всеобщего образования. Школа снабжала советских людей значительными интеллектуальными ресурсами, делая чуть ли не всех потенциальными интеллектуалами. Во-всяком случае самодеятельная интеллектуальная активность была характерной чертой образа жизни советского человека.38

Вырабатывая мировоззрение (мифологию, идеологию)маргиналы прежде всего компенсируют своё ущемлённое и ущербное положение, то есть низкий статус в системе, или внесистемность. Почти все религии классовых обществ компенсаторны. Безусловно компенсаторны все версии христианства. Низкий статус всегда нуждается в компенсаторике. Иногда при этом возникает"теневая" мифология о собственной элитарности в системе. Другой вариант - эскейпистская апология внесистемности. Ещё один вариант - агрессивная антисистемная идеология , то есть революционная, достигшая исторической вершины в марксизме.

По крайней мере две таких мифологии сыграли попросту решающую роль в формировании модерна. Во-первых, специфическая версия теодицеи и сотериологии, чьё значение для становления капиталистического уклада и в особенности для его расширения было оценено Вебером. Во-вторых,противопоставление "культуры" и "цивилизации", характерное для Германии с начала XIX века. Словами Норберта Элиаса, оно возникло "...из полемики немецкого среднесословного интеллигентского слоя (mittelstaendische Intelligenzschicht) с нравами и обычаями (Gesittung) придворного верхнего слоя"39

Во всех этих случаях важное значение имеет самоназвание маргинальной группы. Группа выбирает себе название, позволяющее ей прежде всего ощутить свою партикулярность и отдельность от других. Эскаписты (даже прозелитствующие) часто этим ограничиваются. Самоназвания религиозных сект имеют мало или не имеют вовсе никаких самооценочных коннотаций: например, "баптисты" или "адвентисты седьмого дня". Легко заметить разницу с экспансионистскими церквами: в их самоназваниях сильный оценочный элемент - "католики", "православные" (как знать, может быть, потому они так и преуспели, что выбрали себе эффективное самоназвание....). Иногда, впрочем, поначалу вполне нейтральное самоназвание затем всё больше и больше становится оценочным. Таково как раз понятие"интеллектуал".

Самоназвание часто оказывается единственным социальным капиталом группы. Тем более ответствен выбор самоназвания. Этот выбор сравнительно прост, когда в обществе существует согласие по поводу оценочного потенциала того или иного слова. Но если такого единодушия нет, то выбор превращается в проблему и выбирающему приходится взвешивать все "за"и "против" того или иного выбора. Ситуация выбора вообще чревата фрустрацией. Тем более ситуация, когда выбравшего так до конца и не может избавиться от сомнений в правильности своего выбора.

Всё это усиливает склонность к самопропаганде в попытке обеспечить уважение посторонних к выбранному группой имени. Это, в свою очередь, порождает контрпропаганду. Иногда же возникает настоящая война за право использовать то иное самоназвание.

Русский и советский интеллигентский нарратив более содержательно интерпретируется в рамках схемы "центр-маргиналия", чем в рамках схемы "классового конфликта". Такое впечатление,, что на Западе дело обстояло иначе. Там аналогичный нарратив по крайней мере до середины ХХ века лучше интерпретировался в рамках схемы "классового происхождения". Впрочем,позднее это разница сильно сгладилась. Если она существовала вообще. К сожалению фактический материал, который при таких сопоставлениях приходится обрабатывать и осмыслять, столь массивен, двусмыслен и разнообразен, что любые гипотезы подобного рода можно объявить неосновательными. Всё же соблазн предложить такую гипотезу очень велик. Ведь ощущение, что российская ситуация всё-таки как-то отличается от западной, скорее всего верно. И я предлагаю свой вариант главным образом, чтобы подкрепить своё несогласие с существующими вариантами (прежде всего с устойчивой интенцией российской интеллигенции определить себя как бесклассовую этическую общину).

Иногда умственная активность тяготеет к уже существующим маргинальным, во всяком случае относительно маргинальным институтам. Таков случай монастырей40 и средневековых университетов (тесно связанных организационно с монастырями). Иногда умственная активность маргиналов порождает собственные институциональные формы - религиозное (эмоциональное)братство, тайное общество. Их влияние на традицию интеллектуалов в истории было огромно и продолжает ощущаться и теперь.

Очень продуктивно замечание Грамши: "для некоторых социальных групп политическая партия есть не что иное, как присущее им средство выработать категорию собственной органической интеллигенции".41 В самом деле, европейская социал-демократия вполне выглядит как интеллигенция рабочего класса. Об этом же мечтали и инициаторы российской социал-демократии, но в России рабочий класс не успел пополнить её ряды, а для других нижних слоёв русского общества органической интеллигенцией стала партия эсэров. Вообще, если мы воспользуемся идеей Грамши как аналитической, то обнаружится, что в эпоху партийной политики политические партии (во всяком случае партийные активисты)оказываются интеллигенцией не некоторых, а всех социальных групп.