Во-первых, апологетическое самоопределение интеллигенции. Вот образцовый пример: "Специфика профессиональной активности интеллектуалов понуждает их больше, чем других людей, ценить истину...Интеллектуалы больше других групп ценят всё, что связано с политической свободой...Интеллектуалы больше других групп ценят плюрализм, разообразие, динамизм социальной жизни и творческую сторону деятельности...Интеллектуалы придают большее значение культурным ценностям, а эстетические ценности, наряду с другими проявлениями человеческого духа, вообще прерогатива интеллектуалов...Интеллектуалы защищают не столько ценности, существенные для их творческой активности, сколько ценности, которые считают жизненно важными для других людей" [25]

Агентура этой версии называла себя "интеллигенциия" и в этом качестве претендовала на то, что это она "ум" и "совесть" общества. Второй вариант ("совесть") получил особенно широкое распространение, поскольку в его распоряжении была более ранняя авторитетная литературная традиция, и он допускал саморекрутирование в "интеллигенцию" кого угодно - от домохозяек до паханов в законе или генералов КГБ. Это - хорошо известная интерпретация интеллигенции как "морального ордена" (или "секты") в мире, который воспринимался как хаос аморализма и имморализма.

Определять себя как "ум общества" для интеллигенции казалось бы естественно, поскольку интеллигенция и есть "ум общества" по определению. Но в советских условиях это было чревато осложнениями, поскольку на роль "мозга общества" было больше одного претендента. В этом случае агентура самоопределения ставит (намеренно или нет) интеллигенцию на место упраздненного церковного священства (на это обратил внимание в Германии Гельмут Шельский) [26] и вступает в конкурентные отношения с самой "партией". Последнее особенно важно.

Антонио Грамши в рамках своей концепции "органической интеллигенции" заметил, что классовые политические партии и есть в сущности интеллигенция соответствующих классов. К этой точке зрения в начале 20-х годов в России был близок А Богданов. В бесклассовом ("одноклассовом") советском обществе партия согласно такому пониманию становилась интеллигенцией всего народа. И хотя она себя так не именовала, она все же писала на плакатах фразу "КПСС - ум, честь и совесть...", а, как мы уже заметили, кто "ум", тот и интеллигенция. Та же претензия содержалась и в самом ленинском проекте партии как "передового отряда", хотя в российских условиях первоначально она состояла из интеллигенции как будто бы внешней по отношению к рабочему классу и крестьянству. Интеллигенции, впрочем, "пролетароидной", что и облегчало ее вождям возможность позиционировать себя как органическую часть рабочего класса. И все же партия, хотя и не называла себя "интеллигенцией", инстинктивно не могла примириться с тем, что рядом с ней существует какая-то другая интеллигенция.

Отсюда - враждебное отношение к старой интеллигенции, особенно обострившееся даже не в ходе ленинской радикализации революции, когда старая интеллигенция оказалась преимущественно на "белой" стороне, а, наоборот, именно тогда, когда у этой старой интеллигенции обнаружилось намерение перейти на сторону советской власти. Это ярко иллюстрирует эпизод со "сменовеховством". Партийные идеологи явно растерялись и боялись, что возвращение в СССР интеллигентов из эмиграции чревато усиленной конкуренцией за "лидерство" в обществе.

Это опасение легко просматривается в сентенциях важных советских идеологов М.Покровского и Н.Мещерякова. Например: "наша интеллигенция всегда была заражена по отношению к рабочим и крестьянским массам тем ядом, который иные называют "генералином". Понимай так: наша интеллигенция всегда хотела командовать народом -- относилась к народу "как старший брат к младшему" [27], и на сторону контрреволюцииее ее отбросила, как пишет М.Покровский, "обида вождя, вдруг очутившегося в хвосте своей армии" [28]

В этом же духе высказывается и Н.Мещеряков: "авторы "Смены вех" остаются типичными русскими интиеллигентами. Они попрежнему думают, что интеллигенция -- соль земли, что революцию делали не трудовые классы, а интеллигенция" [29]

Итак, одна интеллигенция против другой. Но если в ранней фазе строительства нового общества "партия" была свежей силой (Вебер назвал бы ее интеллигенцией "пророческого" стиля), а старая интеллигенция была (вместе с попами) "священством" старого общества, но к 1960-м годам сама партия превратилась в "священство", а в недрах "мирского" (согласно той же схеме Вебера) советского общества забродили новые "пророческие" силы. В советском обществе появилась агентура, считавшая, что партия, вообразившая себя "старшим братом", теперь превратилась в консервативную (если не контрреволюционную) силу и должна быть вытеснена.

Но в условиях, когда власть этого не понимала и оставалась авторитарно-несменяемой, это противопоставление "интеллигенции" и "партии" как двух интеллигенций или как двух партий развилось в оригинальную политизированную версию, где интеллигенция стилизуется как постоянная оппозиция. И эта оппозиционность в сочетании с моральной безупречностью рассматривается как необходимая и достаточная доблесть, дающая право на принадлежность к интеллигенции-ордену.

Стилизующая себя таким образом "аристократия духа", наследует народнической традиции, сложившейся в середине XIX века, но вот ирония -- одновременно, дезавуирует своих предшественников, стилизовавших себя точно так же. Она использует при этом в основном риторику знаменитого сборника "Вехи". С середины 60-х годов влияние "Вех" на интеллектуальную атмосферу советского общества неуклонно возрастает. Вот типичный пример, где интеллигенция объявляется носителем "тоталитарного менталитета", а "черты тоталитарного менталитета во многом совпадают с типологическими особенностями сознания дооктябрьских поколений российской интеллигенции (описанными в "покаянном" документе той эпохи - сборнике "Вехи") и, естественно, их преемника во времени - сегодняшней интеллигентской страты". И далее: "Пафос героического авантюризма и пренебрежение повседневностью, кропотливой культурной работой, дефицит терпимости и экзальтированная готовность жертвовать настоящим во имя будущего, революционаристское презрение к "умному" консерватизму и суверенитету личности" [30].

 В другой версии критерии интеллигентности перемещаются в сферу потребления, то есть в классическую сферу статусного самоопределения. Интеллигенция интепретируется как хранитель подлинной высокой культуры и хорошего вкуса. В этой версии агентура, смоопределяющаяся как "интеллигенция", выбирает себе положительной референтной группой либо бывшее дворянское сословие, либо дореволюционное образованное барство (заметим, кстати, что ту же самую склонность Макс Вебер обнаруживает в Германии у тех, кого он называл "литератами"). В качестве негативной референтной группы вместо партии здесь становится нецивилизованный плебс, но позднее и главным образом "псевдоцивилизованный" массультурный плебс - "дипломированные мещане", кого истерически-элитистски настроенная Марина Цветаева с презрением заклеймила как "читателей газет", а Ю.Ключников (см. выше) как американизированное "мещанство". Интересно, что точно так же клеймила английское мещанство английская ранне-модернистская литературно-салонная элита на рубеже XIX-XX веков [31].

Была еще одна возможность самоопределения интеллигенции как носителя "научной" рациональности в противовес власти как носителю иррационального "идеологического" (предрассудочного) начала. Однако в советских условиях использование этого варианта было затруднительно. Из-за того, что сама власть прокламировала себя как "научную", агентура, определявшая себя как "антивласть", не могла воспользоваться этим уже присвоенным ресурсом. Тем более что ей не было позволено обсуждать правильность поведения власти и соответствие этого поведения "науке". К тому же чтобы разоблачить "антинаучность" власти нужно было показать, как могла бы аыглядеть "еаучная" власть, что было не так-то просто сделать. Из-за этого интеллигенция, наоборот, попала под влияние антисциентистской традиции, влиятельной в России с конца XIX века. Этот антисциентизм в самых наивных формах заполнил умственную прессу первых перестроечных лет, смешавшись по ходу дела с "паранаукой" и язычески-пантеистическим умствованием (с экологическим оттенком).

Еще один вариант апологетической самоопределительной практики был занят качественной сортировкой и внутренней иерархизацией интеллигенции. В этой практике отражается индивидуальная и групповая конкуренция между разными профессиональными группами работников умственного труда и реакция на инфляцию статуса сертификата об образовании. Здесь самоопределительная агентура хотела отделить себя от тех, кто обладал теми же статусно релевантными признаками, но кого она не считала себе ровней. В этой зоне самоопределительной активности были в ходу такие понятия как "творческая" интеллигенция, или "интеллектуалы" как верхний слой над обширным нижним слоем "рядовой" интеллигенции

Типичный пример: "Интеллектуалы - меньшинство интеллигенции, занятое творческим трудом..., тогда как массовая интеллигенция занята в основном выполнением рутинных функций" [32].

Когда М.Рейснер в 1922 году "назначил" три категории интеллигенции, он вряд ли предполагал, что у него окажется такое количество последователей среди самой интеллигенции и что потребность отнести себя к "творческой" интеллигенции будет такой настоятельной и массовой в советском обществе. .

Эта потребность была особенно сильна у двух весьма разных агентур. Это либо маргинализированные научные и артистические кадры - богема, андерграунд. Либо отряд внутри высших кадров академической корпорации, где оставшиеся на вторых ролях конкуренты неизменно подозревали успешных карьерных ученых в научной стерильности и конформизме в отношении бюрократии. Никак нельзя сказать, что у них не было для этого совсем никаких оснований, но также очевидно, что "внесистемники" свой "творческий потенциал" преувеличивали [33]. Уверенность в том, что раз их оттесняют, значит, то они "выше качеством" и стало быть "подлинная элита", сильно их дезориентировала и подвела в годы перестройки, когда они могли взять реванш, но так и не сумели этого сделать.

Рядом с апологетической самоопределительной практикой существовала, однако, тоже очень мощная обличительная, где понятие "интеллигенция" приобретает уже уничижительный (пейоративный) смысл.