Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Внешняя политика государства определяется жесткими приоритетами. Другие ее направления имеют подчиненное значение – обеспечение прочного тыла. Тылом в третье десятилетие XVIII в. и позже оставались южные границы Сибири и Дальний Восток. Здесь Россия была заинтересована в сохранении дружественных отношений с Цинской империей, мирный и стабильный характер которых был определен Нерчинским трактатом 1689 г. Однако со временем возникла потребность более точного территориального размежевания двух великих держав на Дальнем Востоке и в Центральной Азии, где каждая из сторон имела свои виды. Для решения этой важной задачи в Китай было направлено посольство во главе с 56‑летним Саввой Лукичем Владиславичем‑Рагузинским (родом из Рагузы – современного Дубровника), одним из «птенцов гнезда Петрова». По отзывам современников, это был хорошо образованный, с широкими политическими взглядами и незаурядными деловыми качествами человек.
Несмотря на предписание инструкции ехать «с возможным поспешением», отправившееся из столицы 12 октября 1725 г. посольство достигло реки Бура (приток реки Аргунь) лишь десять месяцев спустя. Здесь, на границе, споры начались с первой же встречи с цинскими дипломатами. Продолжились они в Пекине, где российские посланники подверглись изощренным способам шантажа, угроз, перемежавшихся лестью и соблазнительными попытками подкупа. Цель всех «утеснений» одна – заставить быть податливыми в переговорах и подписать трактат в ущерб интересам России. Но каждый раз ответ Владиславича‑Рагузинского был неизменен: «Я скорее сгнию в тюрьме, нежели нарушу инструкцию и верность своему Отечеству». Тридцать раз стороны садились за стол переговоров. Одних проектов договора о границах было рассмотрено до двух десятков, но согласие так и не достигнуто. 21 марта 1727 г. русское посольство представило свой последний проект договора и покинуло Пекин. Переговоры продолжились непосредственно на границе, и после ожесточенных споров 20 августа 1727 г. был заключен Буринский предварительный договор. Он определял границу от Кяхты до перевала Шабин‑Дабага вдоль линии существовавших русских и монгольских караульных застав (там, где они отсутствовали, – по редким селениям, хребтам и рекам), руководствуясь принципом: «Каждый владеет тем, чем владеет теперь». Затем была проделана громадная работа по демаркации границы, и 21 октября 1727 г. наконец‑то был подписан русско‑китайский договор, включивший в себя и Буринский трактат. Обмен ратификационными экземплярами договора состоялся 14 июня 1728 г. в Кяхте.
Так завершились почти трехлетние переговоры в Пекине и на границе. Статья первая договора гласила: «Сей новый договор нарочно сделан, чтоб между двумя империями мир крепчайший был вечный». Действительно, Кяхтинский договор вплоть до середины XIX в. был правовой основой взаимоотношений Китая и России. Что касается других его условий, то они определяли порядок посылки русских караванов с товарами в Пекин, подданные обеих стран получили право беспошлинной торговли близ Нерчинска и в Кяхте. Поначалу слабая, торговля через Кяхту (в 1744 г., например, было выменяно китайских товаров лишь на 287 500 руб.) постепенно расширялась и после 1762 г., когда изжила себя караванная торговля, достигла настоящего расцвета.
Однако по Кяхтинскому договору по‑прежнему были оставлены неразграниченными земли в Приамурье (к югу от реки Уда), причем с условием, что ни одна из сторон не будет пытаться их заселить или овладеть ими. Этим сохранялась основа для конфликтов, ибо Россия не оставляла мысли о возвращении отошедшего от нее по Нерчинскому миру Приамурья. Неослабевающий интерес к региону определялся тем, что река Амур являлась важнейшим и наиболее удобным водным путем для доставки продовольствия и снаряжения растущему русскому населению северо‑востока Сибири. Практическая невозможность применения в отдаленной окраине военной силы определила приоритет политических и дипломатических мер. Именно на этом настаивал С. Л. Владиславич‑Рагузинский в своей секретной записке 1731 г. Главный вывод его скрупулезного анализа общеполитической ситуации в регионе и внутриполитической обстановки в Цинской империи – не начинать и не вести войну за возвращение Амура ни теперь, ни в будущем – был положен в основу политики России по отношению к Китаю. Автор записки предлагал не спешить с решением амурского вопроса.
Для получения официального согласия на плавание российских судов по Амуру в январе 1757 г. в Пекин была направлена специальная миссия во главе с В. Ф. Братищевым. Миссия окончилась неудачей: последовал отказ Пекина удовлетворить просьбу России, ибо в прежних договорах нет статьи, «позволяющей одной стране направлять людей через земли другой с целью перевозки различных товаров». Действительная причина отказа лежала на поверхности – цинские правители опасались потерять Амур вследствие усиления в регионе позиций России. Между тем Россия имела юридические основания возбудить вопрос о плавании своих судов к морю, т. к. река в XVIII и первой половине XIX в. фактически имела статус международного водного пути. Дипломаты не догадались использовать эту формулу.
Глава 35. Культура России в 30–50‑е гг. XVIII века
Образование
Развитие национальной культуры в целом в указанные годы происходило под знаком еще большего, чем раньше, участия в этом процессе дворянства и заметного влияния иностранцев.
Рост влияния дворянства проявился прежде всего в сфере образования: учебные заведения теряли свои первоначальный всесословный статус. Так, основанная при Петре I Навигацкая школа (с 1715 г. – Морская академия), рассчитанная на обучение детей не одних только дворян, но и разночинцев (правда, лишь на подготовительных отделениях), со временем превратилась в строго сословную и в 1752 г. была преобразована в Морской шляхетский корпус. То же чуть позже произошло с Артиллерийским и Инженерным училищами, объединенными в одно, закрытое для недворян, учебное заведение. Кроме того, дети дворян имели возможность получать образование в частных пансионах или через приглашенных учителей, дома.
По‑прежнему в сфере образования особое место занимали учебные заведения, призванные готовить кадры духовенства. В первую очередь – это Славяно‑греко‑латинская академия в Москве (здесь с января 1731 по 1735 г. учился М. В. Ломоносов). В 1727 г. академия была передана Синоду и состояла из трех «школ» – славяно‑латинской (327 учеников), славяно‑российской (143 ученика) и эллино‑греческой (41 ученик). В другом крупном центре духовного образования – Киево‑Могилянской академии – в том же году насчитывалось более 500 учеников. Располагалась она в Киеве, на Подоле, в Братском монастыре. Надо сказать, что обе академии не были чисто духовными сословно‑профессиональными учебными заведениями. При острой нужде государства в обученных людях они готовили кадры и для гражданской службы.
В массовом начальном образовании сохранялась традиционная для России форма обучения грамоте – по Часослову и Псалтыри с помощью дьячков. Увеличилась численность солдатских гарнизонных школ, в 1744 г. вобравших в себя и существовавшие при монастырях и архиерейских домах цифирные школы для «робяток разного чина». Так закончилась печальная история последних. Печальная потому, что, например, в 1722 г. из 1389 присланных с мест учеников закончили учебу лишь 93, остальные сбежали. Сбежали по причине тяжелого материального положения школ и из‑за того, что педагоги следовали принципу: «Жезл бо есть злобы искоренитель и насодитель добродетели», т. е. розги и домостроевские порядки в учебном процессе были все еще в большой чести.
Если в начале 20‑х гг. гарнизонных школ было не более полусотни, то в 1756 г. они имелись при 108 гарнизонных батальонах, в них насчитывалось до 9 тыс. солдатских детей. Причем обучались они не только чтению, письму и арифметике, но и началам геометрии, артиллерии, фортификации.
Несмотря на рост числа школ низового уровня, их было явно недостаточно для огромной страны. Грамотность населения была низкой. Так, по ориентировочным данным, полученным историком Б. Н. Мироновым, к концу XVIII столетия (1797) грамотность в целом не превышала 6,9 %. Столь невысокий показатель объясним – потребность в грамотности для основной массы населения еще не наступила.
Складывание системы дворянского сословного образования обусловливалось не только требованиями самого дворянства. Дворянское государство, заботясь об укреплении своей социальной базы, стремилось сделать дворян более образованными – «для совершенной пользы государственной». Характерно, что в тех учебных заведениях, где дети дворян и дети «разных чинов» учились вместе, равенства не было. Неравенство начиналось уже при комплектовании учеников – дети дворян шли в школу по желанию родителей, а детей разночинцев направляли различные ведомства. Для последних это означало обязательное возвращение в учреждения пославших на учебу ведомств. Разночинцам были недоступны такие «дворянские науки», как танцы, верховая езда, фехтование, иностранные языки. Одевали и кормили их тоже по‑разному: дворянские дети носили гарусные чулки и ели хлеб ситный, разночинские – чулки нитяные и хлеб решетный. Различались даже столы в классах: дворянские обивались сукном. Естественно, наказания за шалости для детей дворянских были помягче. И общество с этим мирилось – большинство людей не находили ничего противоестественного, безнравственного в самой идее и практике сословного образования.
Особенность школы этого времени состояла в том, что еще не сложилась классно‑урочная система, когда учащиеся распределяются по классам и основной формой обучения является урок, содержание которого определяется программой, планом. Ничего этого не было, и каждый учитель действовал по своему разумению. Сложность обучения была и в другом: поскольку прием в школу не был единовременным, то ученики были самого разного возраста (встречались и женатые) и различной степени начальной подготовленности. Это все диктовало необходимость индивидуального обучения, что удлиняло годы учебы.
Правительство, желая дать образование как можно большему числу дворянских детей, действовало весьма патриархально. Сложившаяся к началу 30‑х гг. «система» обучения выглядела так: по достижении 7 лет дети являлись на смотр и записывались в Петербурге у герольдмейстера, в Москве и губерниях – у губернатора. Через пять лет – следующий смотр. К этому времени недоросль должен был «действительно и совершенно грамоте читать и чисто писать». Далее перед ним открывались два пути: либо учиться дома, либо в школах – арифметике, геометрии и «знанию Закона и артикулов православной веры». О приобретенных знаниях 16‑летних недорослей свидетельствовал Сенат. И если кто из них оказывался невеждой в Законе Божьем, арифметике и геометрии, то они определялись в матросы без выслуги. Прошедшим «чистилище» предоставлялось право выбора, где им обучаться географии, фортификации и истории – дома или в училище.
Дворянских детей – учащихся инженерной, артиллерийской, гарнизонной школ и кадетских корпусов – в те же возрастные сроки обязаны свидетельствовать «в науках» в столице в присутствии члена Военной коллегии, а в прочих городах они экзаменовались губернатором, комендантом, инженерами и артиллерийскими офицерами.
В 30–50‑е гг. дворянские учебные заведения занимали ведущее положение в формирующейся системе светских школ. Создаваемые шляхетские корпуса призваны были закрепить господствующее положение дворянства в самых различных сферах государственной службы, превратить службу в сословную привилегию. Начало им было положено по требованию дворян учреждением в 1732 г. Кадетского корпуса в Петербурге, в 1752 г. переименованного в Сухопутный шляхетский корпус. Первоначально училище задумывалось на 200 воспитанников от 13 до 18 лет, но записалось гораздо больше: 237 человек русских, 32 «лифляндца» и 39 «эстляндцев». Обязательными для кадетов были только три предмета: Закон Божий, военные упражнения и арифметика. Остальным же наукам и языкам учились по желанию: из 245 русских кадетов в 1733 г. только 18 избрали русский язык, 51 – французский, 15 – латинский и 237 – немецкий! (Не будем забывать, что в стране при Бироне в моде был немецкий язык, знание его обеспечивало карьеру.) Геометрию изучали 36 человек, историю – 38, географию – 17 и юриспруденцию – 11. В прочих предметах преобладал интерес к танцам – 110 человек, 39 выбрали музыку и 34 – рисование. Проведенная в 1739 г. аттестация кадетов первого набора показала, что их занятиями не обременяли – знания по всем предметам оказались посредственными. Поэтому требования к обучению были повышены, изменялось соотношение предметов – отныне обучение кадетов «воинской экзерциции» велено производить раз в неделю, дабы не создавать препятствий в изучении гражданских «наук». Так определился двойственный характер Кадетского корпуса – военно‑гражданский. При подготовке молодых людей к гражданской службе корпус заменяет университет. Кроме Кадетского корпуса, молодых дворян для гражданской службы готовили при высших правительственных и судебных учреждениях. Желающих много, но отобрали почему‑то всего 84 человека, которых секретари обучали приказному делу, знанию указов и дважды в неделю – арифметике, геометрии, геодезии, географии и грамматике.
В открывшемся в 1759 г. привилегированном Пажеском корпусе обучали детей из знатных дворянских семей для придворной и административной службы.
Однако все ощутимее сказывается нужда в общеобразовательных школах. Их отсутствие явно тормозило развитие науки и культуры, распространение грамотности среди населения. Общество проникалось пониманием необходимости решения этой проблемы. Учреждение при Петербургской академии наук гимназии и университета было первым шагом в этом направлении.
Структура Петербургской академии принципиально отличалась от европейских академий. В отличие от последних, она должна была стать не только центром науки, но и сама готовить для себя кадры будущих ученых. Для этого органической частью Академии становился академический университет, проведение занятий в котором возлагалось на академиков. При отсутствии в стране общеобразовательных школ задача подготовки студентов для университета ложилась на созданную при Академии гимназию. Забегая вперед, скажем, что эту цель она не смогла выполнить. По замыслу, в ней должны были обучать «первым фундаментам наук» и особое внимание обращалось на изучение иностранных языков. В старших классах начинали изучение истории, математики, географии. Первые два года 8– и 9‑летние гимназисты занимались только латинским языком, преподавателями были немцы, и занятия велись на немецком языке. Естественно, что русские дети, не знавшие этого языка, почти все к концу года отсеивались «за полной неспособностью к науке». Оставались лишь дети служивших в России немцев. Регламентом академической гимназии не предусматривалось изучение русского языка: «Русский язык изучать незачем, кто латинский знает, в русском разберется сам».
Дворяне предпочитали отдавать своих детей в шляхетские корпуса, т. к. гимназия не давала чинов, не гарантировала служебную карьеру. В гимназисты шли совершенно не подготовленные дети «подлых сословий», отношение к которым преподавательского состава было, мягко говоря, скептическим. В такой ситуации результат предопределен – за три десятка лет гимназия не дала академическому университету ни одного студента.
Положение переменилось в 50‑е гг., когда гимназию возглавляли С. П. Крашенинников, М. В. Ломоносов, С. К. Котельников.
В частности, М. В. Ломоносов, преодолевая противодействие реакционной профессуры, добился не только создания соответствующих материальных условий для учебы, но и преподавания ряда предметов на русском языке. Была повышена и ответственность преподавателей за учебный процесс. Результат не замедлил сказаться – в 1760–1765 гг. гимназия подготовила для университета 24 студента. В их числе естествоиспытатель, автор первого учебника по естествознанию на русском языке В. Ф. Зуев, астроном П. Б. Иноходцев, натуралист, будущий академик И. И. Лепехин, историк А. Я. Поленов. Они, как и большинство гимназистов ломоносовского времени, были детьми солдат, разночинцев, низшего духовенства. Так, в 1761 г. из принятых на казенный счет 46 гимназистов 30 были солдатскими детьми, 4 – купеческими, 3 – детьми ремесленников.
После смерти М. В. Ломоносова университет и гимназия подверглись гонениям со стороны руководства Академии, особенно ее секретаря И. Д. Шумахера, последовали массовые исключения по нескрываемым мотивам: студенты и гимназисты Ломоносовым «набираемы были из самой подлости». В итоге гимназистов осталось менее половины, студентов – менее трети. Перестала существовать и созданная Ломоносовым в гимназии «русская школа».
Таким образом, гимназия при Петербургской академии так и не стала общеобразовательной общероссийской школой.
Положительные результаты дал опыт Московского университета, частью которого более полувека была университетская гимназия. Важнейшее положение ломоносовского проекта Московского университета – «При университете необходимо должна быть гимназия, без которой университет, как пашня без семян». По разработанному им «Регламенту», все гимназисты начинали учебу в «русской школе», где овладевали чтением и письмом на русском и латинском языках. На каждой последующей ступени обучения круг преподаваемых предметов расширялся, но во всех классах занятия проводились на русском языке. Отводилось место и латинскому языку – на нем преподавалась философия. Поэтому уже с начала обучения гимназисты учились переводить с русского на латинский и наоборот, что облегчало подготовку будущих студентов. Университетская гимназия была открыта и доступна не только для детей дворянства и духовенства, но и разночинцев. И все же «всесословность» гимназии была ограничена – по настоянию И. И. Шувалова в «Регламент» внесено положение: «Как в университет, так и в гимназию не принимать никаких крепостных и помещиковых людей». Боялись, что они «через учение познав цену вольности, восчувствуют более свое униженное состояние».
Всесословность гимназии нарушало и фактическое деление ее на дворянскую и разночинную. Учащиеся первой, разумеется, находились в привилегированном положении. И все же московская университетская гимназия с самого начала отличалась демократичностью состава. Это обусловлено в первую очередь тем, что 100 мест отдано студентам на казенном коште. Своекоштных же гимназистов уже в первый год насчитывалось несколько сотен, а к концу века их число превысило тысячу. В начале 60‑х гг. ежегодно до 20–25 гимназистов «производились в студенты».
Большую роль в становлении общеобразовательной светской школы имело открытие в 1758 г. Московским университетом гимназии в Казани. Она стала первым подобного типа учебным заведением вне столицы (в ней, кстати, учились Г. Р. Державин, С. Т. Аксаков, Н. И. Лобачевский и др.).
§ 2. Основание Московского университета
М. В. Ломоносов, много сил потративший на преодоление преград, возводимых его недругами на пути становления университета и гимназии при Петербургской академии наук, приходит к мысли об основании университета в Москве – центре России. Он составил подробный проект университета с тремя факультетами: философским, юридическим и медицинским. На философском факультете два первых года должны были учиться все поступившие. Помимо философии здесь студенты изучали математику, механику, физику, географию, филологию и другие предметы. На медицинском факультете значительное место отводилось химии и биологии. И только юридический факультет точно отвечал своему названию. Особо следует отметить одно важное новшество – Московский университет стал первым и единственным в Европе XVIII в. университетом, в котором не только не преподавались никакие богословские дисциплины, но и не был предусмотрен богословский факультет. И еще важное завоевание – университетский устав обязывал преподавателей читать лекции на русском языке. Добиваясь этого, Ломоносов руководствовался не только задачей облегчения педагогического процесса, но и идеей национального самоутверждения. В речи на торжественном открытии университета один из учеников Ломоносова, профессор Н. Н. Поповский, сказал: «Начнем философию не так, чтобы уразумел только один человек изо всей России, но так, чтобы каждый, российский язык разумеющий, мог удобно ею пользоваться… Что же касается до изобилия русского языка, в том перед нами римляне похвалиться не могут. Нет такой мысли, кою бы по‑российски изъяснить было невозможно».
Важно также отметить отвечавшую потребностям общества установку Ломоносова на «публичность» деятельности университета, когда на лекциях могли присутствовать все желающие. Стремление к публичности нашло отражение и в систематически проводимых открытых диспутах студентов, ежегодных научных конференциях, в основании университетской типографии, в издании литературных журналов и первой постоянной газеты в Москве – «Московских ведомостей» (первый номер вышел 26 апреля 1756 г.). Два раза в неделю – в среду и субботу с 14 до 17 часов – университет открывал свою богатую библиотеку для всех «любителей чтения».
Одной из самых острых проблем при создании университета был вопрос о том, кто должен в нем учиться. По мысли Ломоносова, он создавался «для генерального обучения разночинцев». Но и дворянские дети при желании могли в нем учиться. Причем Ломоносов не только приглашал детей разночинцев к овладению знаниями, но и добился того, что 140 студентам и гимназистам было предоставлено казенное содержание. Такой подход сказался на социальном составе первого набора студентов – среди 30 человек не было ни одного дворянина. Да и позднее разночинцы (в основном солдатские дети) составляли до 85 % студентов. Показательно и то, что среди русских профессоров университета за весь XVIII в. было только два дворянина, да и то из разночинцев, получивших соответствующий чин по Табели о рангах. Все это весьма способствовало тому, что среда студенчества изначально пропитана духом равенства.
М. В. Ломоносов в своем проекте университета предусмотрел меры по соблюдению достоинства студентов независимо от их социальной принадлежности: уставом университета запрещались телесные наказания студентов и гимназистов старшего класса. Традиционный и обязательный атрибут феодальной школы – розги – раз и навсегда отменялся.
Итак, проект университета готов, дело оставалось за «малым» – добиться утверждения его Сенатом. Наученный прежним горьким опытом бесплодного хождения по официальным инстанциям, Ломоносов на этот раз решается действовать через фаворита императрицы Елизаветы «добронравного» И. И. Шувалова, известного покровителя просвещения, науки, литературы и искусств. И уже 12 января 1755 г. был подписан, а 24 января обнародован Указ об основании Московского университета и двух гимназий (дворянской и разночинной). Роль Шувалова в главнейшем событии культурной жизни России середины столетия несомненно велика, но не настолько, чтобы он мог считать университет «своим детищем», «моим университетом». Разумеется, без его решительной поддержки начинание Ломоносова едва ли было бы осуществлено, но сама идея университета – плод размышлений великого ученого. «Он создал первый университет…» – писал А. С. Пушкин в те годы, когда в обществе основателем Московского университета было принято считать Шувалова. Некоторые основания для этого действительно были – Шувалов как куратор университета взял на себя труд подбора профессуры и студентов, организации учебного процесса, создания типографии при университете, определения его правового статуса, предусматривавшего автономию от местных властей. Конечно, обидно за великого ученого, вынужденного действовать через вельмож‑меценатов, прибегая порой для «умащивания» их к откровенной лести ради большой цели. Но как писал А. С. Пушкин, Ломоносов, когда требовалось, умел «за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или торжестве его любимых идей». Мнение поэта подтверждается письмом самого Ломоносова Шувалову: «Не токмо у стола знатных господ, или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет». Слова эти вырвались у Ломоносова после того, как ему так и не удалось отстоять ряд принципиальных положений в намеченной им структуре университета. Так, отказались от принципа выборности руководителей университета и факультетов – много воли. Шуваловым же отвергнуто желание Ломоносова видеть в университете и крестьян. В Уставе появилась лишь оговорка о том, что крепостной мог быть зачислен в университет «в случае, если помещик дает ему вольную и возьмет на себя расходы по его содержанию на все время учебы». Надо ли говорить, что за всю историю университета вплоть до ликвидации крепостного права таких студентов были единицы. Тем не менее таким ли уж неразумным было решение о недопущении в число студентов крепостных крестьян – не было гарантий, что окончившего университет крестьянина своевольный помещик не зашлет в конюшню или не оденет в ливрею лакея.
26 апреля (7 мая) 1755 г. в здании бывшей Главной аптеки у Воскресенских ворот, которые вели на Красную площадь, в годовщину коронации Елизаветы торжественно открылся Московский университет. Поначалу аудиторию трех факультетов составили всего 30 студентов при десяти профессорах. Однако уже в начале 60‑х гг. ежегодно 20–25 учащихся университетской гимназии «производились в студенты». Увеличивалось и число тех, кто поступал в университет, минуя его гимназию.
За первые 20 лет Московский университет подготовил «в учителя и другие службы» 318 выпускников. Конечно, по нынешним меркам цифра эта более чем скромная, но тогда это был большой шаг вперед. Успех и в том, что из первого набора студентов вышли будущие профессора университета: философ Д. С. Аничков, один из первых русских профессоров медицины и естественных наук С. Г. Зыбелин, ботаник П. Д. Вениаминов и др. Среди первых гимназистов университетской гимназии и выдающийся просветитель Н. И. Новиков, автор «Недоросля» Д. И. Фонвизин, архитекторы В. И. Баженов и И. Е. Старов. Растет авторитет университетского образования в обществе. Меняется отношение к нему дворянства, правда, преимущественно в области юридических знаний: к концу столетия на юридическом факультете почти половину студентов составляли дети дворян. Условия успеха деятельности первого в стране общеобразовательного учреждения, по словам С. М. Соловьева, «зависели от времени, в какое был основан университет… время, когда Россия пришла в себя, заговорила, когда явилась литература, страсть к чтению, к театру, к науке; живые, даровитые люди наполнили университет, учрежденный в чрезвычайно удобной местности по ее центральному положению; отцы под влиянием нового духа не медлили ни минуты отдавать туда своих сыновей, в которых усматривали способности. Легко понять, какое значение должно было иметь это сосредоточение даровитой, возбужденной молодежи в одном тесном кругу».
Наука
Развитие науки, как известно, сложный процесс. Для этого должны «сойтись» в одной точке три главных фактора – способные к науке люди, соответствующая материально‑техническая база, общественная среда, готовая оказать поддержку научным изысканиям, плоды которых далеко не очевидны. Естественно, в условиях феодально‑крепостнического общества, при отсутствии возможностей для свободного творческого проявления личности ожидать быстрых результатов было нельзя, даже если руководители государства, как, например, Петр I, глубоко сознавали потребность в научных знаниях. Они, как и все неофиты, наивно полагали, что любая отрасль науки легкодоступна, стоит лишь сильно захотеть. Великий Петр не был в этом отношении исключением и лишь со временем понял необходимость создания специального центра для направления научных поисков, приглашения зарубежных ученых для постепенного приобщения к науке россиян.
Создание Академии наук. Ее деятельность на начальном этапе. Проект о «сочинении Академии» Сенат обсудил в присутствии Петра I – главного вдохновителя идеи ее создания – 22 января 1724 г., а 28 января им подписан протокол Сената с указанием «учинить Академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам и переводили б книги…». Под «художествами» подразумевались механика, живопись, скульптура, архитектура, геометрия, оптика и т. д. Обратим внимание на отсутствие богословских наук.
Хотя еще в 1718 г. Петр I озаботился тем, чтобы «приискать из русских, кто учен и к тому склонность имеет», поначалу обратились к западноевропейским ученым и даже первых студентов академии выписали из‑за границы. Но курс был взят на приглашение из зарубежья не «або кого», а «самолутчих ученых людей».
Именно потому первыми академиками Петербургской академии стали действительно крупные ученые. Они начали съезжаться в Петербург в 1725 г. уже после смерти царя. В ноябре этого года президентом Академии назначен лейб‑медик Л. Л. Блюментрост, ранее – лейб‑медик Петра I. Ему не удалось утвердить подготовленный им по «генеральному проекту» Петра I особый регламент Академии, предусматривавший право Академии избирать президента, присуждать ученые степени. По уставу, утвержденному в 1747 г., президенты не избирались, а назначались. Так было вплоть до 1917 г.
В отличие от иностранных академий, Петербургская академия наук являлась не добровольным обществом ученых, а государственным учреждением. В этом были свои плюсы и минусы. С одной стороны, Академия имела твердый бюджет (в первый год существования на ее содержание выдано 24 912 руб.), но с другой – она была включена в общую бюрократическую систему и целиком от нее зависела. Всеми делами в Академии ведала академическая Канцелярия, во главе которой почти 35 лет стоял И. Д. Шумахер, по своей угодливости отлично устраивавший придворные круги. На установленные им бюрократические порядки в Академии горько жаловался М. В. Ломоносов: «…хотя голова моя и много зачинает, да руки одне, и хотя во многих случаях можно бы употребить чужие, да приказать не имею власти, за безделицею принужден я много раз в Канцелярию бегать и подьячим кланяться».
Несмотря на множественные бюрократические преграды, в Петербургской академии работать было можно. Подтверждением тому является плодотворная деятельность гениального математика Леонарда Эйлера (1707–1783). Он по приглашению приехал в Россию в 1727 г., после окончания Базельского университета, и пробыл здесь вплоть до 1741 г., затем 25 лет трудился в Берлинской академии, а в 1766 г. вернулся на свою вторую родину навсегда. Причину возвращения он объяснил сам: «Я всем обязан своему пребыванию в Петербургской академии». Продуктивность деятельности академика Эйлера поражает: им написано более 800 книг, статей, учебников. Свыше 460 его работ напечатано в изданиях Петербургской академии. В сферу научных интересов ученого входили техника и теория машин (в том числе и гидравлических), оптика, астрономия, строительство плотин и мостов, логика, математический анализ. На его трудах выросло не одно поколение отечественных математиков, его учениками были: математик, академик С. К. Котельников, астроном, академик C.Я. Румовский, ученый М. Е. Головин и др.
Блистательных успехов достигли и остальные приехавшие в Россию ученые, заложившие основы российской науки: академики Д. Н. Бернулли, И. Г. Гмелин, Г. Ф. Миллер и др. (До 1741 г. в Академии был единственный русский – адъюнкт В. Е. Адодуров; работавший в области высшей математики, он составил полную русскую грамматику.)
Обширная программа исследований была разработана выдающимся французским астрономом Ж.‑Н. Делилем, возглавлявшим астрономические наблюдения в Академии с 1725 по 1747 г. По его проекту построена обсерватория на трех верхних этажах башни над зданием Кунсткамеры. Им основана также служба точного времени в России: начиная с 1735 г., вот уже 268 лет, ровно в полдень с площадки Петропавловской крепости раздается пушечный выстрел – «Делилев сигнал». По инициативе Делиля при Академии был создан Географический департамент, в 1745 г. издан первый Атлас Российской империи. Разработанная Делилем специальная проекция позволила существенно повысить точность географических карт; этим методом картографы пользовались более двухсот лет.
Наконец, именно в стенах Петербургской академии во всю мощь развернулась деятельность Михаила Васильевича Ломоносова.
Мы не будем останавливаться на раннем периоде биографии великого соотечественника – она хорошо известна.
После пяти лет учебы в Марбургском университете (Германия) и постижения всех тонкостей горного дела в крупнейшем центре горной и металлургической промышленности г. Фрейнберге (Саксония) Ломоносов в июне 1741 г. возвращается в Россию. Напряженный труд над научными трактатами, бесчисленные опыты в лабораториях, работа в рудниках, на заводах, ознакомление с новейшими гипотезами и научными достижениями, как пишет один из биографов ученого М. Т. Белявский, открыли ему «врата науки, сформировали его как исследователя, теоретика и практика. Благодаря приобретенным знаниям и опыту Ломоносов возвращался в Россию подлинным ученым». Приведем и ставшее уже классическим высказывание А. С. Пушкина: «Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов объял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшей страстью сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник…»
Ломоносовский период в науке был временем борьбы за научное мировоззрение, рационалистическое объяснение природных явлений, против средневекового истолкования их неким «Божественным Провидением». Для освобождения человеческого разума от привычных представлений необходимо было, писал Ломоносов, «снискать причины видимых свойств, в телах на поверхности происходящих, от внутреннего их сложения». Для этого требовались не только время, силы, но и ученые‑энциклопедисты. Таким и был Ломоносов. Пожалуй, нет области науки, которой бы он не занимался. Понимая невозможность быстрого слома невежественных взглядов, Ломоносов добивался хотя бы того, чтобы служители церкви не могли бы «ругать наук в проповедях».
Особо следует подчеркнуть, что не только «жажда науки была сильнейшей страстью» Ломоносова, но и идея беззаветного служения Отечеству: «… что же до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятелями наук российских бороться…»
По возвращении своем в Академию Ломоносов, сложившийся ученый, столкнулся с глухим неприятием его частью академиков, возглавляемых Шумахером. Полгода он по воле академической Канцелярии числится в студентах, выполняя случайные поручения, в том числе и переводы статей для академиков‑иностранцев. Наконец в начале 1742 г. ему присваивают звание адъюнкта (по кафедре физики).
Однако вскоре для Академии наступило «смутное» время, когда ряд ученых во главе с советником А. К. Нартовым и Ж.‑Н. Делилем открыто выступили против «засилия немцев», против Шумахера лично.
Они искали поддержи у императрицы Елизаветы, хорошо знавшей Нартова как близкого к ее отцу человека. К ним присоединился Ломоносов. И тут, по меткому определению С. М. Соловьева, «богатырь новой России… забушевал». «Исполненная страстей душа» подвигла Ломоносова к тому, что он в подпитии яростно поносил не имевших в его глазах авторитета профессоров «многими бранными и ругательными словами… а советника Шумахера называл вором». По словам свидетелей, Ломоносов «шумел»: «Что они себе воображают? Я такой же, и еще лучше их всех, я природный русский!»
Разбор скандала в Академии проводился предвзято, и обвинители были превращены в обвиняемых. На противников Шумахера наложены взыскания. Ломоносов, как наиболее строптивый и невоздержанный в речах, подвергнут домашнему аресту, ему вдвое уменьшено жалованье и предписано за «учиненные продерзости просить у профессоров прощения». Он был освобожден из‑под ареста после унизительного вынужденного «покаяния».
Восьмимесячное «сидение дома» ученый использовал для написания научных трудов: одна за другой появляются до десяти «диссертаций» – о движении воздуха в рудниках, о причинах теплоты и холода, о химических растворах и т. д. Все они представлены собранию академиков. Их высокий научный уровень, практическую значимость вынуждены признать даже недруги. Глубоко порядочный человек, академик И. Г. Гмелин, отдавая должное глубине научных знаний Ломоносова, ссылается на нездоровье и оставляет на него кафедру химии. 25 июля 1745 г. последовал указ о присвоении Ломоносову звания профессора химии, он становится полноправным членом академического собрания. Теперь Ломоносов получает большую возможность для проявления своих талантов.
Среди всех наук Ломоносов особо выделял химию. Созданная им химическая лаборатория стала первым в России исследовательским учреждением. Именно в этой лаборатории впервые на практике был соединен эксперимент с осмыслением и обобщением его результатов. По поводу этой новации стоит привести отзыв Эйлера: «Ныне такие гении весьма редки, по большей части останавливаются на одних опытах и не хотят даже рассуждать о них…» К своему самому крупному открытию – закону сохранения материи и движения – Ломоносов пришел через собственноручно произведенные неисчислимые химические опыты. Закон был сформулирован ясно и четко: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что, сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения».
Ломоносов проводил исследования и в других областях науки – физики, геологии, астрономии и др. Он впервые стал внедрять физические методы исследования в химии и явился основателем химической физики, создателем атомно‑молекулярной теории строения вещества, ставшей основой развития фундаментальных естественных наук.
В равной мере Ломоносова занимали тайны происхождения Вселенной. Размышления над ними привели его к выводу, что «во всех системах Вселенной имеются одни и те же начала и элементы… одна и та же материя у раскаленного Солнца и у раскаленных тел над землей». Наблюдая прохождение Венеры по диску Солнца, Ломоносов первым увидел и объяснил эффект рефракции, что дало ему основание говорить о наличии атмосферы «на этой планете».
Многие его открытия имели большое практическое значение. Так, изучение атмосферного электричества привело его к мысли о необходимости оберегать человека от грозовых разрядов установкой громоотводов. Его работы в области метеорологии положили начало отечественной научной метеорологии. Об оригинальных методах научных исследований Ломоносова‑первопроходца высоко отзывался не имевший зависти к успехам других Д. Эйлер: «Он пишет о материях физических и химических весьма нужных, которых поныне не знали и истолковать не могли самые остроумные люди».
Ломоносов никогда не замыкался в границах чистой науки: он был изобретателем оригинальных приборов и аппаратуры для экспериментов. Так, им была изобретена «ночезрительная труба», которая, если бы была изготовлена, позволила бы морякам в темное время суток обрести «зрение». Но физики не приняли описания прибора и посчитали его чуть ли не курьезом. Только много времени спустя была доказана верность его расчетов. Ломоносовым созданы приборы для определения прозрачности вещества, перископ, различные виды барометров, особо точные весы и многое другое. Он был новатором, казалось бы, в совершенно неожиданных для его научных интересов областях – в производстве фарфора, стекла, красок, в искусстве мозаики.
Талант Ломоносова проявился и в гуманитарных науках. Особенно большой вклад он внес в формирование русского литературного языка – созданная им в 1755 г. «Российская грамматика» подготовила почву для рождения современного русского языка, свободного от церковно‑славянских архаизмов. Он был также незаурядным поэтом и теоретиком стихосложения.
Интерес к прошлому, истории нашел у Ломоносова отражение в написанных им книгах «Краткий Российский летописец с родословием» (издана в 1760 г.) и «Древняя Российская история» (закончена в 1758 г., издана в 1766 г.), направленных против норманнской теории происхождения Русского государства. Причем разногласия Ломоносова с оппонентами, как доказывает М. А. Алпатов, определялись тем, что «варяжский вопрос родился не в сфере самой науки, а в сфере политики. Став затем научным, он не только не утерял свою прямую связь с политикой, но, напротив, навсегда оказался связанным со жгучими политическими и национальными проблемами современности». Это обстоятельство лишало объективности в суждениях о существе проблемы не одного Ломоносова.
Здесь следует сказать и о споре Ломоносова с академиком Г. Ф. Миллером, верно служившим России шесть десятков лет. Дискуссия поначалу разгорелась вокруг диссертации Миллера «Происхождение имени и Народа Российского» и вокруг его «Истории Сибири», до сих пор сохраняющей свою научную ценность. Первая работа написана с позиций норманизма, речь в ней шла, по сути дела, о завоеваниях Руси варягами. В страстных возражениях Ломоносова главным был тезис о самостоятельности развития славянского мира. Хотя тезис этот и не основывался на строгой доказательности, последовал вывод‑приговор: «Оной диссертации никоим образом в свет выпуститься не надлежит». При разборе «Истории Сибири» Ломоносов и другие академики «в особом историческом собрании» определили Миллеру «писать осторожнее и Ермаку в рассуждениях завоевания Сибири разбойничества не приписывать». На это Миллер спокойно отвечал: «Это обстоятельство не подлежит никакому сомнению, изменить его нельзя». Вот в этом частном случае и проявилась суть главного расхождения между ними при определении задач исторической науки и историографов. По Ломоносову, историограф должен быть «человек надежный и верный и никому не объявлять и не сообщать известий, надлежащих до политических дел критического состояния… природный россиянин чтоб не был склонен в своих исторических сочинениях ко шпынству и посмеянию». Миллер же придерживался иного взгляда: историк «должен казаться без отечества, без веры, без государя… все, что историк говорит, должно быть строго истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрения в лести». Плоды постулируемой в советские времена «партийности науки» ныне хорошо известны. Ломоносов, придерживавшийся в полемике с Миллером подобного принципа, был, конечно, не прав.
На 30‑е гг. XVIII в. приходится становление российской исторической науки, и начало этого процесса было связано с именем выдающегося идеолога дворянства Василия Никитича Татищева (1686–1750), историка, географа, администратора. В конце 30‑х гг. им был завершен и представлен в Петербургскую академию главный труд его жизни – пятитомная «История Российская с самых древнейших времен». В ней впервые история четко отделяется от географии, статистики и становится самостоятельной наукой, базирующейся на критическом прочтении источников. Татищев, изложивший в своем труде политическую историю России до 1577 г., первым предложил ее периодизацию, в основу которой положена история самодержавия (это отвечало его общественно‑политическим взглядам). Не только праздный интерес представляет сформулированное им обоснование монархической формы правления в России: здесь «демократия никак употребиться не может, ибо пространство великое государства тому препятствует».
«История Российская» начала печататься спустя 18 лет после смерти автора, но она и при его жизни оказала влияние на развитие русской исторической мысли. С нею еще в рукописи ознакомились его коллеги – Г. Ф. Миллер, Ф. А. Эмин, М. М. Щербатов и М. В. Ломоносов, безусловно, много полезного почерпнув из нее для себя. Наиболее полная и точная характеристика Татищева‑историка и оценка его вклада в становление истории как науки принадлежит С. М. Соловьеву: он первый начал дело, «как следовало начать: собрал материалы, подверг их критике, свел летописные известия, снабдил их примечаниями географическими, этнографическими и хронологическими, указал на многие важные вопросы, послужившие темами для позднейших исследований… Одним словом, указал путь и средства своим соотечественникам заниматься русскою историею».
Петербургская академия наук одной из важнейших задач российской науки считала целенаправленное изучение природных ресурсов страны, ее народов, путей сообщения. С этой целью снаряжались длившиеся не один год специальные экспедиции. Самой ранней морской научной экспедицией, подготовленной правительством, стала Первая Камчатская экспедиция (1725–1730) под командованием Витуса Беринга (1681–1741). Незадолго до смерти Петра I ему была вручена инструкция, написанная самим царем, в которой определялись цели экспедиции: поиск морского пути через Ледовитый океан в Америку; поиск пролива между Азией и Америкой; поиски путей в Китай и Индию. Были определены задачи и экономического плана – установление торговых связей с другими странами, расширение границ, выявление новых промысловых районов.
В июле 1728 г. судно «Св. Гавриил» с экипажем более 70 матросов, солдат и мастеровых вышло в море из устья реки Камчатка. Путешественники достигли широты 67°81’ и вернулись обратно – судно не было приспособлено для плавания во льдах. Хотя первая экспедиция Беринга и не дала ответа на главный вопрос – о существовании пролива между двумя материками, ее результаты неоспоримы: впервые на базе навигационных и астрономических наблюдений было картографировано северо‑восточное побережье Азии на значительном его протяжении, собраны материалы по флоре и фауне края, по этнографии и хозяйству народов Северо‑Восточной Сибири и Камчатки.
Крупнейшим научным предприятием XVIII в. стала Вторая Камчатская, или Великая Северная, экспедиция (1733–1743 гг.), в подготовке которой на этот раз принимали участие многие правительственные учреждения: Сенат с обер‑секретарем И. К. Кириловым, Адмиралтейств‑коллегия во главе с Н. Ф. Головиным, Академия наук, академики которой И. Г. Гмелин, Г. Ф. Миллер, Ж.‑Н. Делиль, Д. И. Бернулли составляли инструкции, а первые двое и сами приняли участие в экспедиции.
Указом Анны Ивановны начальником экспедиции вновь назначен Витус Беринг, его помощниками – капитаны А. И. Чириков и М. П. Шпанберг. Общий состав экспедиции достигал нескольких сотен человек.
Отряд во главе с Берингом отправился из Петербурга 2 марта 1733 г. Основная часть экспедиции (под началом Миллера, Гмелина и студента академического университета С. П. Крашенинникова) выступила в августе. В зависимости от районов обследования экспедиция поделена на три направления: северные морские отряды; путешествия к берегам Японии и Северной Америки; исследование Сибири и Дальнего Востока отрядами, получившими название «академических». Научные и практические результаты экспедиций были грандиозны: открыт пролив, названный Беринговым, командами кораблей «Св. Павел» во главе с А. И. Чириковым и «Св. Петр», на котором плыл В. Беринг, исследовано побережье Северо‑Западной Америки, С. П. Крашенинниковым и Г. В. Стеллером исследована и описана Камчатка, нанесены на карту Курильские острова, северная Япония, описаны побережье и ряд островов от Архангельска до устья Енисея. Отряд В. В. Прончищева дошел до 77°29’ северной широты, открыв мыс, названный Челюскиным, по имени участника путешествия подштурмана С. И. Челюскина. Успех отряда Прончищева оставался недостижимым в течение последующих полутора веков. К востоку от устья Лены обследование вел отряд лейтенанта Д. Я. Лаптева.
Открытие материкового берега Аляски позволило с 40‑х гг. XVIII в. приступить к промысловому освоению Алеутских островов и Северо‑Западной Америки, постепенно заселявшейся русскими людьми.
Неоценимый вклад в изучение пространств Сибири и Дальнего Востока внесли руководимые Миллером и Гмелиным академические отряды в 1733–1734 гг. Именно на основе полученных во время этой экспедиции материалов Миллер создавал свои труды по истории, географии, этнографии, статистике Сибири. За 10 лет работы в Сибири Миллер собрал такое количество документов, что лишь толику из них использовал в получившем наибольшую известность фундаментальном труде «История Сибири». Оставшаяся часть документов находится в так называемых «Портфелях Миллера», ценность которых особенно высока из‑за утраты их оригиналов в последующем. В 1756 г., уже после смерти автора, был опубликован двухтомный труд С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки».
Изучались и ближние территории: впервые были изданы в 1731 г. Ф. И. Соймоновым – атлас Каспийского моря, в 1734 г. – атлас Балтийского моря, А. И. Нагаевым в 1745 г. – карта Берингова моря, в 1752 г. – атлас и лоции Балтийского моря, полвека служившие практическим руководством для российских мореходов.
Искусство. Литература
Одно из главных требований придворной знати, наиболее просвещенной части общества к изобразительному искусству и архитектуре – пышность и торжественность. Искусство призвано было своими средствами показать рост могущества Российской империи под властью самодержца. Этой задаче более всего отвечал получавший все более широкое распространение общеевропейский стиль барокко (от итал . barocco – причудливый).
Самым ярким представителем нового стиля в середине столетия в России стал Франческо Бартоломео Растрелли (1700–1771). Сын знаменитого скульптора Карло Растрелли, он приехал в Россию с отцом 16‑летним юношей. Его неподражаемый талант, органично вобравший в себя западноевропейскую и «московскую» ветви барокко, наиболее полно раскрылся в дворцовом строительстве – в пышных композициях фасадов, торжественных анфиладах залов, их роскошном интерьере. В его творчестве демонстрируется победа светского начала в архитектуре – в основном возводятся дворцы, триумфальные арки, театральные здания.
В построенных им церквах нет традиционного аскетизма, отрешенности от земной жизни. Отход от жестких церковных канонов особенно впечатляюще проявился в построенном Растрелли соборе Воскресенского (Смольного) монастыря, отличающемся богатством архитектурных форм, украшений, отделки. Ликующее, яркое, пластическое, устремленное ввысь великолепие форм становится типичным для всего церковного строительства середины XVIII столетия. Наиболее характерны в этом плане Преображенский и Никольский соборы в Петербурге, московские церкви Параскевы Пятницы, Никиты Мученика, Климента.
Среди наиболее замечательных творений мастера – Большой Петергофский дворец, Екатерининский дворец в Царском Селе, дом С. Т. Строганова на Невском проспекте, ряд дворцов для петербургских вельмож, воздвигнутый по его проекту архитектором И. Ф. Мичуриным Андреевский собор в Киеве. В Москве в 1731–1740 гг. Растрелли создает великолепный барочный дворец в Лефортове – Летний Анненгоф и парк, а также Зимний Анненгоф в Кремле. Самым совершенным по замыслу и исполнению творением Растрелли, по всеобщему признанию, является Зимний дворец, построенный, по словам самого автора, «для славы российской».
К великому сожалению, внутренняя отделка дворца была уничтожена во время пожара 1837 г.
В одно время с Растрелли в Петербурге работал Савва Иванович Чевакинский (1709/13 – ок. 1780), происходивший из тверских дворян. Почти 15 лет он был архитектором Царского Села. В 1752–1762 гг. он создал лучшее свое творение – собор Николы Морского. Собор и чуть поодаль стоящая на берегу Крюкова канала колокольня хорошо сохранились до наших дней.
В Москве в эти же годы заявляет о себе талантливый архитектор Дмитрий Васильевич Ухтомский (1719–1775). Мастерство свое он оттачивал в «команде» своих старших коллег И. Ф. Мичурина и И. К. Коробова, а первым его самостоятельным произведением стали деревянные Триумфальные ворота в Твери, воздвигнутые в 1742 г. в честь коронации Елизаветы Петровны. В 1753–1757 гг. им построены каменные Триумфальные Красные ворота в Москве. Очень красочное и изящное сооружение простояло до 1938 г. (память о нем сохранилась в названии станции метро). Еще одно создание Ухтомского тоже осталось только в названии – каменный Кузнецкий мост через Неглинку (остатки его были недавно выявлены при земляных работах). До наших дней дошел в целости архитектурный шедевр, в создании которого принимал участие Ухтомский. Это необыкновенно изящная пятиярусная колокольня в Троице‑Сергиевом монастыре. Надстроенные Ухтомским два дополнительных яруса и завершение придали сооружению труднодостижимую легкость, воздушность.
Основным направлением в дворянской литературе первой половины XVIII в. стал классицизм. Он был представлен тремя, пожалуй, равнозначными фигурами – А. Д. Кантемиром, В. К. Тредиаковским, М. В. Ломоносовым, а также несколько особняком стоявшим А. П. Сумароковым. Это уже не анонимные авторы недавнего прошлого, а профессиональные писатели, печатным словом влиявшие на общественное сознание.
Системообразующие особенности классицизма заключались в приоритете гражданской тематики произведений, в воспевании разума – «верховного судьи» над окружающим миром. Приверженцы классицизма предпочитали изображать не конкретного человека, а некую абстрактную персону с набором положительных и отрицательных качеств: невежество и просвещенность, черствость и доброту, скупость и щедрость и т. д. Классицизму свойственно стремление к упорядоченности литературных форм, строгая классификация жанров (ода, трагедия, комедия) и стилей. Для русского классицизма характерна своя особенность: предпочтение отдавалось не античным сюжетам, как это было в Западной Европе, а сугубо национальной тематике, связанной с устным народным творчеством, злободневным вопросам современной жизни. Подобный поворот обусловлен тем, что классицизм в России начал прокладывать себе путь в период некоторого отката от петровских реформ, когда под угрозой оказались прогрессивные завоевания предшествующих лет. Поэтому не случайно и то, что российские классицисты отдавали предпочтение наиболее легко воспринимаемым на слух стихотворным формам произведений – сатире, одам, лирическим песням, басне.
Первым русским сатириком и, по определению В. Г. Белинского, «первым светским поэтом на Руси» стал Антиох Дмитриевич Кантемир (1708–1744), своими произведениями, высоким гражданским пафосом сразу же задавший литературе боевой, наступательный дух. Талантливый писатель, блестящий дипломат, он хорошо знал труды западноевропейских просветителей, состоял в переписке с Вольтером и Монтескье, перевел на русский язык произведения последнего, a в 1730 г. – «безбожную» книгу Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», содержащую изложение идей Коперника и Декарта. «Разговоры» только на французском языке издавались 40 раз – первое издание осуществлено в 1686 г. Успех книги был обеспечен тем, что Фонтенель изложению научной проблемы сумел придать занимательную, остроумную форму. Поскольку учение о «множестве миров» противоречило религиозным представлениям, книга вызвала яростное негодование Синода, добившегося ее запрещения. В блестящих сатирах Кантемира «Куму моему», «Филарет и Евгений» беспощадной критике подверглись противники петровских преобразований (родовитое дворянство за его косность, алчные «временщики», разворовывающие казну, невежественное духовенство и вообще все «хулящие учение»). Хотя они не были сожжены, как того требовал Синод, но при жизни автора так и не были опубликованы. Впервые его произведения увидели свет в 1762 г., а до того имели широкое хождение в рукописях. Сатиры Кантемира основывались на реальных фактах жизни крепостной России, в них высмеивались невежество, ханжество, взяточничество, лесть, угодничество. Свою идейную позицию сатирик обозначил четко: «Все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданам моим вредно быть может». Подчеркнем, что, критикуя уродливые проявления жизни, Кантемир отнюдь не покушался на основы самодержавно‑крепостнического строя. С деятельностью «праведного» самодержца и «просвещенной» части дворянства он связывал распространение наук, просвещения, улучшение нравов. Он, как и В. Н. Татищев, выступал за расширение прав и привилегий дворянства. И в то же время отстаивал естественное право человека, смело заявляя, что «Адам дворян не родил, все люди произошли от простых земледетелей», «между вольным человеком и холопом природа никакой разницы не поставила в составе тела: та‑ж кровь, те‑ж кости, та‑ж плоть».
В 1730 г. произошло знаменательное в литературе событие: в типографии Академии наук напечатан перевод любовно‑галантного романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви» – первое печатное произведение художественной литературы на русском языке, с «новой, совершенно небывалой и немыслимой до того тематикой, являвшейся прямым вызовом традиционно‑аскетическому идеалу старой Московской Руси», – пишет литературовед Д. Д. Благой. Переводчиком романа был поэт, первый профессиональный писатель России Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769). О нем лучше, чем Н. И. Новиков, не скажешь: «Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия; весьма знающ в латинском, греческом, французском, итальянском и в своем природном языке, также в философии, богословии, красноречии и в других науках».
Жизненный путь Тредиаковского богат неординарными событиями: 20‑летним юношей он покидает дом отца‑священника в Астрахани и поступает в Славяно‑греко‑латинскую академию, затем оказывается в Голландии, перебирается во Францию, где обучается разным наукам в Сорбонне. В 1730 г. возвращается в Россию и становится первым русским профессором (академиком) красноречия. Перевод романа Тальмана, «с присоединением собственных любовных и патриотических стихов на разные случаи», сделал его в одночасье знаменитым. Его стихи распространяются как песни, записываются в многочисленных сборниках кантов. Тредиаковский приближен ко двору. И это стало для него трагедией. Он вынужден исполнять несвойственную ему роль придворного поэта Анны Ивановны, видевшей в нем лишь холопа‑стихоплета, которому можно поручить написать оду, гимны или даже непристойные стишки «по случаю» или просто «для увеселения». Не всегда умевшему угождать вульгарным запросам двора, но не обладавшему твердостью Ломоносова в противостоянии «сильным мира сего», писателю оставалось только жаловаться, что живет «прободаемый сатирическими рогами… ненавидимый в лице, презираемый в словах, уничтоженный в делах, осуждаемый в искусстве». И все же он, человек, беззаветно преданный словесности, продолжал творить. Блестящий знаток древнегреческой, римской и современной ему западноевропейской литературы, Тредиаковский пишет учебник по теории поэзии и множество критических и историко‑филологических работ, способствовавших утверждению новых форм в русской литературе, нового типа ритмической организации стиха – переходу от тесных форм силлабического стиха на свободные двусложные стопы, хорей и ямб.
Не меньших высот русский классицизм достиг в творчестве М. В. Ломоносова. Последний в истории России ученый‑энциклопедист блистательно вошел в литературу в 1739 г. своей знаменитой одой «На взятие Хотина», написанной во время его обучения в Германии.
Это сочинение, по сохранившимся свидетельствам, воспринималось современниками со «священным благоговением», будто оно «расторгло пелены детства». Уже эту первую оду отличают радужный оптимизм, высокая гражданственность. Центральной в одах Ломоносова всегда остается тема Родины. Он не устает славить величие России, твердо верит в возможности ее народов, в то, что может «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать». Наиболее полно свои просветительские взгляды, гражданственность своей позиции Ломоносов выразил в программном цикле стихотворений «Разговор с Анакреоном». Здесь он остро полемизирует с приверженцами получившей широкое распространение в публике камерной, интимной лирики и, увлекаясь, неосмотрительно отказывает ей в будущем.
Из всех поэтических жанров, существовавших в литературе той поры, Ломоносов избрал оду – как наиболее подходящую для привлечения «сердца народа». Именно ода, печатавшаяся довольно большими по тому времени тиражами (300 – 2000 экз.), при отсутствии литературных журналов являлась самым оперативным средством общения поэта с российским читателем. Он разработал теорию «трех стилей», которую использовал в своих произведениях: к низкому «штилю» относятся его сатирические и шуточные стихи, любовные песни и басни; к среднему – «надписи» в связи с различными событиями из государственной или придворной жизни; к высокому – торжественные («похвальные») оды и прозаические благодарственные речи. Предпочтение автор, как правило, отдает высокому «штилю» поэзии.
В отличие от Ломоносова, видный представитель русского классицизма, воспитанник Кадетского корпуса Александр Петрович Сумароков (1717–1777) демократически ратовал за равноправие всех жанров. В его собственном творчестве, по жанрам весьма разнообразном, наиболее полно проявились характерные черты русского классицизма – тесная связь с современностью и обличительная направленность, что и отметил В. Г. Белинский: «Сумароков особенно примечателен как представитель своего времени. Не изучив его, нельзя понимать и его эпохи».
Известность Сумароков приобрел, по оценке А. Т. Болотова, «в порядочных стихах сочиненными песенками», в которых воспевалась «нежная любовь». Песенок на лирические, любовные темы было не только мало, но «они были в превеликую еще диковинку, и буде где какая появится, то молодыми боярынями и девушками с языка была неспускаема». Задолго до торжества романтиков Сумароков считал, что «природное чувствия изъяснение есть лучшее». Его произведения в жанре песни, лексически и композиционно близко стоявшие к фольклорной поэзии, сыграли немалую роль в приближении времени сентиментальной поэзии.
У современников Сумарокова особой популярностью пользовались его басни. Написал он их более 400. И здесь он предстает подлинным новатором. По мнению исследователей его творчества, он «сумел придать басням характер живых, порой драматических сценок, наполнил их злободневным содержанием, выступил против многих общественных пороков и людских недостатков». От басен выдающихся его предшественников – Кантемира, Тредиаковского и Ломоносова – басни Сумарокова выгодно отличались разговорным, с включением просторечных слов, языком и использованием ласкающего слух разностопного ямба, афористичностью концовок. «Сокровищем российского Парнаса» назвал басни Сумарокова Н. И. Новиков. Сумароков по праву считается и родоначальником русской драматургии классицизма. Всего им было создано 9 трагедий и дюжина комедий. В оценке трагедий Сумарокова опять сошлемся на авторитетное мнение его младшего современника Н. И. Новикова: «Хотя он первый из россиян начал писать трагедии по всем правилам театрального искусства, но столько успел во оных, что заслужил название северного Расина».
Чем же так привлекал современников Сумароков‑драматург? Тем, что остро и метко представлял в своих драматургических творениях грубовато‑правдоподобную будничную жизнь, те «неправильные» явления, от которых много терпит общество. А также тем, что они направлены были на воспитание гражданских чувств у зрителя, их отличало стремление привить мысль о главенстве государственных интересов. О непримиримости к общественному злу, несправедливости он заявлял открыто: «Доколе дряхлостью иль смертью не увяну / Против порока я писать не перестану!» Сумароков в истории русской литературы остался и как теоретик русского классицизма, являясь автором двух четко и ясно изложенных программных эпистол – «О русском языке» и «О стихотворстве» (1748).
Сумароков, не боявшийся в персонажах своих пьес выводить конкретных лиц, нажил много врагов (среди них и болезненно соперничавший с ним Тредиаковский). Они ему откровенно низко мстили, мстили так, что поэт жаловался всемогущему Г. А. Потемкину: «Им любо будет, если я умру с голода или холода». В обстановке гонений даже в своей среде поэт нашел отдушину в пристрастии к горячительным напиткам, что приблизило его кончину. Исходя из этого факта, позднее нашлись те из писательской братии, что усомнились в таланте Сумарокова. Но доверимся здесь В. Г. Белинскому: «Сумароков имел у своих современников огромный успех, а без дарования, воля ваша, нельзя иметь никакого успеха ни в какое время».
Таким был один из идеологов дворянства: без оглядок убежденный в справедливости и незыблемости монархического строя и крепостничества и в то же время откровенный противник тирании, которой он, как и многие другие его выдающиеся современники, искренне противопоставлял «просвещенную монархию».
Театр
Нельзя думать, что в России в 20–30‑е гг. XVIII в. вообще не существовало профессионального театра, но был он представлен исключительно труппами иностранных актеров. Немецкие, французские, итальянские труппы периодически сменяли друг друга на придворной сцене. Здесь с неизменным успехом шли трагедии Корнеля, Расина, комедии Мольера и др. Это сыграло свою роль в становлении русского театрального искусства. Постановки ведущих европейских театров формировали театральные вкусы российских зрителей, в числе которых были будущие отечественные драматурги, писатели. Переводами иностранных пьес успешно занимался В. К. Тредиаковский. К балетным спектаклям итальянской оперы привлекались кадеты Шляхетского корпуса, что послужило толчком к основанию первой русской балетной школы в Петербурге в 1738 г. В 1741 г. указом Елизаветы Петровны была учреждена русская балетная труппа.
Начало отечественной драматургии положил Сумароков, напечатавший в 1747 г. свою первую трагедию «Хорев». Спустя два года она была поставлена на сцене учащимися Кадетского корпуса по распоряжению императрицы Елизаветы: «Указала приготовиться кадетам… предоставить на театре две русские трагедии». Освобожденные от «классов и от всяких в корпусе должностей» для «затверждения речей» кадеты, весьма увлеченные новым делом, спущенный сверху «план» заметно перекрыли. Всего на начало 1752 г. они сыграли 32 спектакля, в основном по пьесам Сумарокова и два по трагедии Ломоносова «Темира и Салим». В эти же годы зрители увидели в их исполнении и первые русские комедии Сумарокова. Вслед за Шляхетским кадетским корпусом русские пьесы ставятся многими любительскими театрами не только в обеих столицах, но и в провинции.
Театральные постановки постепенно проникают в демократическую среду, и народные театры стихийно возникают во многих городах страны. Этому способствует последовавшее в 1750 г. разрешение правительства представлять в частных домах «русские комедии». Они, как правило, основаны на традициях «скоморошных потех», причем во многих случаях авторы разыгрываемых пьес – сами участники спектаклей.
Все возникшие в середине века многочисленные театры были чисто любительскими – без постоянного состава «артистов» и с сезонным характером спектаклей (на Святки, Масленицу и т. д.). Любительским поначалу был и театр, основанный в 1750 г. в Ярославле купеческим сыном Федором Григорьевичем Волковым (1729–1763). По отзывам современников, Волков по своим данным «сильно выделялся из ряда людей обыкновенных». Это подтверждается и мнением Н. И. Новикова о нем: «Сей муж был великого, объемчивого и проницательного разума, основательного и здравого рассуждения и редких дарований, украшенный многим учением и прилежным чтением лучших книг. Театральное искусство знал он в высшей степени; при сем был изрядный стихотворец, хороший живописец, довольно искусный музыкант на многих инструментах, посредственный (тогда – в значении «неплохой». – М. Р. ) скульптор». Волков умер, сильно простудившись при подготовке на улицах Москвы в январе 1763 г. карнавала «Торжествующая Минерва».
Организованный Волковым, его друзьями и родственниками театр отличался от других любительских театров прежде всего своим современным репертуаром, включавшим и трагедии Сумарокова. Первые постановки осуществлены в 1750 г. Успех хорошо подобранной труппы из местных талантов огромен, и на собранные средства Волков по собственному проекту соорудил на берегу Волги деревянное здание под театр. Вскоре вести о нем доходят до Петербурга. 12 января 1752 г. получен указ Сената: по именному указу императрицы «велено ярославских купцов Федора Григорьева Волкова (он же Полушкин) с братьями Гаврилою и Григорьем и другими потребными» людьми, всего 14 человек, отправить в Петербург. Здесь ярославцы на закрытых сценах показывали свой репертуар, и наиболее способные из них, по распоряжению Елизаветы Петровны, были определены в Шляхетский кадетский корпус для изучения словесных наук и придания «блеска» природным дарованиям. В 1755 г. А. П. Сумароков начинает комплектовать труппу для особого театра. В нее вошли ярославцы и обучавшиеся в Сухопутном шляхетском корпусе певчие. По объявлениям в газете подобрали первых актрис. Наконец, указом от 30 августа 1756 г. под «дирекцией» Сумарокова был учрежден «для представления трагедий и комедий» первый профессиональный театр, получивший название Российского театра. Под театр был отведен «Головинский каменный дом, что на Васильевском острове, близ Кадетского дома». Публичные спектакли здесь, а потом в театре Летнего дворца начались с февраля 1757 г. Ставились они два раза в неделю.
Российский театр стал первым в стране постоянно действующим государственным общедоступным театром. Он был рассчитан на самую разнородную по социальному составу публику: зрители размещались в зале в соответствии с ценами на места. Ведущее положение в репертуаре заняли трагедии Сумарокова. По словам В. Г. Белинского, именно они создали условия «для учреждения в России театра на прочном основании», именно Сумарокову обязаны современники «своей наклонностью к благородному наслаждению чтением и театром». Постановку спектаклей осуществляет «отец русского театра» Ф. Г. Волков – талантливый режиссер и организатор. Ведущим жанром, в соответствии с нормами классицизма, являлась высокая трагедия. Актеры театра – Ф. В. Волков, И. А. Дмитревский, Я. Д. Шумский – стали лучшими представителями русского сценического классицизма.
Дата: 2018-12-28, просмотров: 250.