Когда Екатерина еще только обосновывалась в России, она употребила все для достижения трех целей на пути к трону: «1) нравиться великому князю, 2) нравиться императрице, 3) нравиться народу». Для их достижения она с 1744 по 1761 г., как сама пишет, «ничем не пренебрегала: угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать как следует, искренняя привязанность». Это все было ею употреблено. Но Екатерину ждал провал в первом пункте, переменный успех во втором, а третий, как пишет она, «ей удался во всем своем объеме, без всякого ограничения каким‑либо временем». И она права. Побывавший на российской службе и несправедливо высланный из страны швейцарец К. Массон, автор желчных, но в целом правдивых (и поэтому запрещенных в России) записок, замечает: «Я не решу, была ли она действительно великой, но она была любимой». Дар Екатерины располагать к себе людей очень помогал ей в самых сложных жизненных ситуациях.

Все, кто знал Екатерину, близко общался с ней, единодушно отмечают твердость ее жизненных установок и неуклонное стремление к реализации намеченных целей, однажды принятых решений. Это четко доказывает, например, ответ 27‑летней великой княгини Екатерины английскому послу Чарльзу Герберту Уильямсу (с ним она состояла в особо доверительной тайной переписке) в августе 1756 г. На его вопрос, знает ли она, что в критической ситуации Иван IV просил у английской королевы убежища, Екатерина твердо пишет: «Я не попрошу убежища у короля, вашего государя, так как я решила, как вы знаете, погибнуть или царствовать».

В основе заявленной Уильямсу решимости, возможно, лежало и мистическое начало, вера в предопределение. По признанию самой Екатерины, впервые мысль о короне начала бродить у нее в голове с 7‑летнего возраста, когда друг и наперсник отца ее, некий Больхаген, завел с ней беседы о необходимости воспитания в себе благоразумия и нравственных добродетелей, чтобы быть достойной носить корону. Эта мысль, видимо, еще более укрепилась после того, как проницательный старый каноник из Брауншвейга сказал матери Екатерины, что на челе ее дочери «видит, по крайней мере, три короны». Юная Екатерина настолько уверовала в это, что, приехав в Россию и встретившись с женихом, не по летам трезво расставляет все по своим местам: «…по правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его особа». Чуть позже, когда из‑за несколько легкомысленного поведения матери Екатерины при дворе Елизаветы их чуть было не отправили обратно, чему жених, как уловила его суженая, был бы рад, она замечает: «…он был для меня почти безразличен, но не безразлична была для меня русская корона». Спустя многие годы, в сентябре 1796 г., незадолго до своей кончины, Екатерина убежденно пишет: «Царствовать или умереть!» – вот наш клич. Эти слова надо бы с самого начала выгравировать на нашем щите». И это не было бравадой. Еще накануне свадьбы она с холодным спокойствием сознает: «Сердце не предвещало мне большого счастья, одно честолюбие меня поддерживало; в глубине души у меня было что‑то, что не позволяло мне сомневаться ни минуты в том, что рано или поздно мне самой по себе удастся стать самодержавной русской императрицей».

Спустя почти три десятилетия после переворота императрица уверенно пишет, что она своим «вступлением на престол спасла империю, себя самое и своего сына от безумца, почти бешеного, который стал бы несомненно таковым, если бы он пролил или увидел бы пролитой хоть каплю крови; в этом не сомневался в то время никто из знавших его, даже из наиболее ему преданных». По мнению Клода Рюльера, очевидца событий и автора наиболее содержательных записок о перевороте 28 июня 1762 г., такой исход был прежде всего предопределен тем, что «партия Екатерины» выступала против попрания национального достоинства России, тогда как Петр III, российский император, открыто заявлял о стремлении стать «вассалом» прусского короля и сделал в этом направлении реальные шаги. В тех же причинах усматривал неизбежность переворота и другой современник событий – А. Т. Болотов.

Как видим, почва для переворота основательно «подготовлена» самим Петром III. Дело оставалось за Екатериной Алексеевной. И она с ролью организатора заговора справилась отменно. В этом ей очень сильно поспособствовал пользовавшийся большим влиянием среди вельможной знати граф Н. И. Панин. В результате неоднократных бесед Екатерина и Панин пришли к общему мнению о необходимости отстранения Петра III от правления. Однако если Панин желал видеть на троне Павла Петровича, воспитателем которого он был, то Екатерина не собиралась упускать предоставившийся ей шанс. Сильную опору среди влиятельных вельмож она нашла в лице своего тайного воздыхателя – украинского гетмана К. Г. Разумовского, бывшего одновременно командиром Измайловского полка, любимцем гвардейцев. Явные симпатии Екатерине выказывали и приближенные к Петру III обер‑прокурор А. И. Глебов, генерал‑фельдцейхмейстер А. Н. Вильбоа, а также директор полиции Н. А. Корф, генерал‑аншеф князь М. Н. Волконский. Особую роль в подготовке переворота сыграла 18‑летняя, необычайно энергичная и верная дружбе с Екатериной, княгиня Е. Р. Дашкова, вхожая в дома вельмож и обладавшая большими связями. Через ее мужа к непосредственному участию в перевороте были привлечены капитаны Преображенского полка П. Б. Пассек и С. А. Бредихин, братья Александр и Николай Рославлевы, а также Ласунский – офицер Измайловского полка. Устанавливались прочные связи и с другими гвардейскими офицерами. Все они проложили путь Екатерине к трону. Среди них наиболее активным и деятельным был «выдававшийся из толпы товарищей красотою, силою, молодцеватостью, общительностью» 27‑летний Григорий Григорьевич Орлов, к тому времени состоявший в любовной связи с Екатериной (в апреле 1762 г. у них родился сын Алексей). Фаворита Екатерины во всем поддерживали два его брата‑гвардейца – Алексей и Федор. В конной гвардии «направляли все благоразумно, смело и деятельно»

22‑летний (не 17‑летний, как пишут многие) унтер‑офицер Г. А. Потемкин и его одногодок Ф. А. Хитрово. К концу июня, по словам Екатерины, «соумышленниками» в гвардии были до 40 офицеров и около 10 тыс. рядовых. И ни один из них не оказался изменником, не проговорился.

Случаем, приблизившим падение Петра III, явилось его решение начать войну с Данией из‑за Шлезвига и самому командовать войсками. Петр не прислушался даже к совету своего кумира Фридриха II не отправляться на театр военных действий до коронации. В итоге привыкшей к вольготной столичной жизни гвардии было приказано готовиться к походу.

Сигналом к началу действий послужил арест вечером 27 июня капитана Пассека, как было заявлено, «за государственные преступления». Весть об аресте много знавшего о заговоре Пассека привела в движение не только Преображенский полк, но и других гвардейцев, тоже посвященных в заговор. Тут же начали действовать ждавшие удобного случая братья Орловы. Алексей в ночь на 28 июня скачет в Петергоф, где находилась Екатерина, чтобы привезти ее в столицу и провозгласить императрицей. Григорий и Федор все делают для соответствующего ее приема в Петербурге. К. Г. Разумовский озабочен уже печатанием манифеста о восшествии на престол Екатерины II (в его подчинении как президента Академии наук – типография).

В шесть часов утра 28 июня Алексей Орлов будит Екатерину словами: «Пора вставать: все готово для вашего провозглашения». – «Как? Что?» – произносит спросонья Екатерина. «Пассек арестован», – был ответ А. Орлова. Дальше всякие колебания отброшены, Екатерина с камер‑фрейлиной садятся в карету, на которой прибыл А. Орлов. За пять верст до столицы их встретил Григорий Орлов, Екатерина пересаживается в его карету со свежими лошадьми. Вскоре она уже перед казармами Измайловского полка, измайловцы в восторге и тут же приносят присягу новой императрице. Затем солдаты, карета Екатерины, впереди их – священник с крестом направились к Семеновскому полку. Семеновцы встречают их криком «Ура!». В сопровождении воодушевленных происходящим измайловцев и семеновцев Екатерина едет в Казанский собор. Тотчас в соборе начался молебен и на ектеньях «возглашали самодержавную императрицу Екатерину Алексеевну и наследника великого князя Павла Петровича». Из собора Екатерина отправилась в Зимний дворец. Здесь к двум полкам гвардии присоединились чуть припозднившиеся и расстроенные этим преображенцы.

В Зимнем дворце толпятся члены Сената и Синода, другие высшие чины государства. Они без всяких эксцессов присягают императрице по наскоро составленному Г. Н. Тепловым тексту присяги. Обнародован и Манифест о восшествии на престол Екатерины «по желанию всех наших подданных». Жители столицы ликуют; рекой льется вино из открытых без согласия владельцев погребов. Народ веселится и ждет благодеяний от новой императрицы. Но ей еще не до них. Пока специальным распоряжением отменен датский поход, для привлечения флота в Кронштадт послан адмирал И. Л. Талызин с собственноручной запиской Екатерины: «Господин Талызин от нас уполномочен в Кронштадте; и что он прикажет, то и исполнять». Посланы соответствующие указы в находящуюся в Померании армию.

Подозревал ли об угрозе Петр III? Что происходило в его окружении после 28 июня?

Все сохранившиеся документальные свидетельства показывают, что Петр III никак не предполагал возможность переворота, будучи глубоко уверен, что пользуется любовью подданных. Отсюда – нежелание прислушаться к поступавшим все же предостережениям и полная безмятежность.

Засидевшийся накануне за поздним ужином с уже ставшими обязательными горячительными напитками, 28 июня до полудня Петр приехал в Петергоф для празднования завтрашних своих именин. И здесь неожиданно обнаруживается, что Екатерины в Монплезире нет, что она тайно уехала в Петербург. В город посланы гонцы разузнать обстановку. В ожидании их возвращения Петр бесцельно гуляет по парку, распоряжений никаких не делает. Когда же его посланцы Н. Ю. Трубецкой и А. И. Шувалов (один – полковник Семеновского, другой – Преображенского полков), по прибытии в Петербург тут же присягнувшие Екатерине, не вернулись, все стало понятно. Это не придало решительности Петру Федоровичу, он раздавлен, как ему кажется, безысходностью ситуации, за приступами раздражения, гнева на окружающих лиц следуют обмороки, наступает общий упадок сил. В отчаянии он велит срочно прибыть из Ораниенбаума в Петергоф отряду голштинцев из 1300 человек для защиты от супруги. Но это не боеспособное, а скорее бутафорское войско. Остававшийся рядом с Петром фельдмаршал Миних отговаривает его от безрассудного шага. Наконец решено плыть в Кронштадт: по донесению коменданта крепости П. А. Девиера, там готовы к приему императора. Но к моменту отплытия из Петергофа фрегата и галеры с Петром и его окружением в Кронштадт уже прибыл Талызин и, к радости гарнизона крепости, привел всех к присяге на верность Екатерине. В итоге подплывшая в первом часу ночи к крепости императорская флотилия была отогнана под угрозой открытия огня, развернулась и отплыла в направлении Ораниенбаума.

В это самое время Екатерина еще раз демонстрирует свою решительность и приказывает стянуть к Петергофу до 14 тыс. войск с артиллерией. Вместе с войском верхом на конях следуют две прекрасные Екатерины во введенных еще Петром I блестящих мундирах преображенцев – Екатерина II и Екатерина Дашкова. Новой императрице важно добиться «добровольного», благопристойного отречения супруга от престола. И вот она, ожидаемая весть: на полпути к цели 29 июня генералом М. Л. Измайловым Екатерине доставлено послание Петра с просьбой о прощении и с отказом от своих прав на трон. Им выражена также готовность вместе с фавориткой Воронцовой и адъютантом А. В. Гудовичем отправиться на жительство в Голштинию, лишь бы ему был выделен достаточный для безбедного существования пенсион. От Петра затребовано «письменное и своеручное удостоверение» об отказе от престола «добровольно и непринужденно». Петр согласен уже на все, лишь бы остаться живым. В тексте отречения он заявляет «целому свету торжественно, что от правительства Российским государством на весь век мой отрекаюсь». К полудню Петр взят под арест, доставлен в Петергоф, а затем переведен в Ропшу, загородный дворец в 27 верстах от Петербурга, где и содержится под крепким караулом. Главным «караульщиком» был А. Орлов со товарищи. На другой день Екатерина торжественно вернулась в столицу. На весь переворот, обошедшийся без пролития крови, потребовалось неполных два дня – 28 и 29 июня. Фридрих II позже в разговоре с французским посланником в Петербурге графом Л.‑Ф. Сегюром дал такой отзыв о событиях тех дней: «…отсутствие мужества в Петре III… погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать ».

Так в России после прихода к власти Екатерины II оказались два свергнутых императора; нужно было думать, что делать с последним из них, особенно памятуя о непредсказуемости его поступков и учитывая его дружеские отношения с прусским королем. Ни один из трех вариантов – высылка в Голштинию, заточение в крепость, убийство с благословения императрицы – не устраивал Екатерину. Между тем физическое устранение Петра было самым верным и нехлопотным решением проблемы. Именно так и произошло – на седьмой день после переворота он был удушен. Отметим, однако, что в деле этом еще много неясного, темного. В обнародованном 7 июля 1762 г. Манифесте кончина императора была объявлена следствием «прежестоких» геморроидальных колик.

Современников, как впоследствии и историков, жгуче интересовал вопрос о степени причастности самой Екатерины к этой трагедии. Есть разные мнения на этот счет, но все они строятся на догадках и допущениях. Видимо, все же был прав французский посланник Беранже, когда по горячим следам событий писал: «Я не подозреваю в этой принцессе такой ужасной души, чтобы думать, что она участвовала в смерти царя, но, так как тайна самая глубокая будет, вероятно, всегда скрывать от общего сведения настоящего автора этого ужасного убийства, подозрение и гнусность останутся на императрице». Более определенен А. И. Герцен: «Весьма вероятно, что Екатерина не давала приказания убить Петра III… Мы знаем из Шекспира, как даются эти приказания – взглядом, намеком, молчанием». 6 июля в Сенате объявлен подписанный Екатериной Манифест о восшествии на престол. 1 сентября 1762 г. императрица Екатерина II выехала в Москву на коронацию. Она состоялась 22 сентября.

Началось 34‑летнее царствование Екатерины Второй.