Петр III начал с актов милосердия к опальным лицам предшествующего царствования: возвращены из ссылки оба Миниха (отец и сын), Бирон с семьей, Лесток и другие, менее значимые, но тоже не русских кровей персоны. Среди них нет графа А. П. Бестужева‑Рюмина. Причина ясна – Петр III и все его окружение, исключая, пожалуй, М. И. Воронцова, не расположены к бывшему великому канцлеру, отправленному в ссылку Елизаветой Петровной. Он был уличен в тайной переписке с фельдмаршалом Апраксиным и в «искании милостей» у великой княгини Екатерины, минуя императрицу. Хотя определенно доказать ничего не сумели, но подозрение Петра III относительно «этого человека в тайном соумышленничестве» с женой сыграло решающую роль. Это вызвало в большей части общества если не ропот, то недоумение: возвращены «люди с чуждыми именами», не возвращен один русский человек, так «долго и деятельно служивший русским интересам».

Вот эти акты милосердия, в значительной мере осуществленные по личной инициативе царя, пожалуй, исчерпывают его конкретное участие в государственных делах за время его правления.

Предпринимавшиеся в последние годы рядом историков попытки наделить Петра III христианскими добродетелями и трезвым государственным умом не имеют под собой почвы. Они обычно ссылаются на обнародование при нем важных государственных актов – Манифеста о вольности дворянства (18 февраля), Манифеста о секуляризации монастырских, церковных имений (21 февраля) и о запрещении недворянам покупать крепостных крестьян к фабрикам и заводам (29 марта 1762 г.). Никто из историков не отрицает значение этих актов для судеб дворянской империи. Но дело в том, что они были подготовлены еще в царствование Елизаветы. Твердо установлено, что вопрос об освобождении дворян от обязательной 25‑летней службы интенсивно обсуждался елизаветинской Уложенной комиссией и именно соответствующие статьи проекта Уложения легли в основу Манифеста 1762 г. Поэтому можно не сомневаться в достоверности воспоминаний князя М. М. Шербатова о том, как был принят Манифест о вольности дворянства. Петр III, изыскивая верный способ скрыть от своей любовницы Е. Р. Воронцовой другие свои ночные забавы, сказал, что будет работать с секретарем Д. В. Волковым над важным документом в особой комнате. Волкова заперли в комнате с наказом изготовить к утру какой‑нибудь важный указ. Секретарь вспомнил, о чем чаще всего говорил государю канцлер М. И. Воронцов – именно о вольности дворянства, – и написал манифест, на другой день утвержденный императором. Правдивость рассказа подтверждается тем фактом, что документ написан плохо, в нем не предусмотрено главное – меры, предотвращающие массовый выход дворян в отставку. Ничего не сказано и о призыве дворян на службу в случае войны или военной угрозы и т. д. Но эти недочеты – мелочь, их можно потом устранить. Главным было то, что ныне уже не было «той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». Мотивировка такой уверенности в Манифесте хорошо обоснована: «…при Петре Великом и его преемниках нужно было принуждать дворян служить и учиться, отчего последовали неисчетные пользы, истреблена грубость в нерадивых о пользе общей, переменилось невежество в здравый рассудок, полезное знание и прилежность к службе умножили в военном деле искусных и храбрых генералов, в гражданских и политических делах поставили сведущих и годных людей к делу; одним словом, благородные мысли вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов беспредельную к нам верность и любовь, великое усердие и отменную к службе нашей ревность, а потому и не находим мы той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была ». «Так произошел этот великий переворот в судьбе русского дворянства, – заключает С. М. Соловьев, – переворот, по которому оно слагало с себя древний характер дружины. Но это новое положение дворянства потребовало необходимо сословно‑общинного устройства, что и было удовлетворено в знаменитом устройстве губерний при Екатерине II, которым закончилось сословное образование дворянства».

В вопросе о секуляризации церковных земель Сенат при Петре II тоже лишь продолжил еще в 1757 г. начатое дело. Решение по нему, как и указ о ликвидации Тайной канцелярии, подготовлен был тем же Волковым. Личное участие и роль Петра III в появлении всех этих указов никак не обнаруживаются. Ни одно сколько‑нибудь внушающее доверие документальное свидетельство не дает ни малейшего основания для пересмотра традиционной оценки личности Петра III и его роли в решении государственных задач.

Странности в его поведении в качестве императора проявились уже у гроба с телом покойной Елизаветы, по обычаю выставленного для прощания на шесть недель. Как пишет в своих мемуарах княгиня Е. Р. Дашкова, Петр III к гробу «являлся крайне редко и то только для того, чтобы шутить с дежурными дамами, поднимать на смех духовных лиц и придираться к офицерам и унтер‑офицерам по поводу их пряжек, галстуков или мундиров». По свидетельству иностранных дипломатов, в течение всего времени прощания с усопшей императрицей он целые ночи проводил с «друзьями своими в пиршестве и пьянстве», часто напивался «мертвецки пьяным». О том же писал А. Т. Болотов: Петр III «редко бывал трезв и в полном уме и разуме», молол всякую «нескромицу».

Между тем если «двор приобрел вид и тон разгулявшейся казармы», то Екатерина Алексеевна истово молилась у гроба, внешне была кротка и смиренна, создавая тем самое благоприятное о себе мнение в свете. Такое различие в поведении императорской четы сохранялось и далее, в связи с чем Екатерина имела основание утверждать, что у ее мужа «во всей империи… не было более лютого врага, чем он сам». Екатерину можно было бы заподозрить в предвзятости, желании оправдать свои последующие действия по захвату престола, но о том же свидетельствуют и другие лица. Особенный вред Петр III после вступления на трон наносил себе тем, что продолжал вызывающе демонстрировать свое преклонение перед Фридрихом II. Он прекратил успешные военные действия русских войск против Пруссии и заключил мир, вернув противнику занятые земли без всякой компенсации. Сведение на нет добытых кровью успехов в Семилетней войне вызвало резкое недовольство в армии. Недовольство привилегированных гвардейских частей усилилось намерением Петра III, возомнившего себя великим военачальником, объявить войну Дании с целью возврата Шлезвига, отнятого у Голштинии более полувека назад. Российские воины не хотели отдавать жизнь за личные интересы голштинского герцога.

Петр III настроил против себя и духовенство, в том числе высших иерархов, не только своими непристойными выходками во время церковных служб, но и указом о секуляризации церковных земель.

В кратковременное царствование взбалмошного голштинца недовольство затаили и вельможи, абсолютно неуверенные в своей судьбе. Австрийский посол не зря писал, что «даже те, на долю которых выпала большая часть высочайших милостей, не находят в них достаточных причин для спокойствия на будущие времена».

При таком развитии событий участь Екатерины была незавидной. В депешах начала 1762 г. посол Брейгель писал: «В день поздравлений с восшествием на престол на лице императрицы была написана глубокая печаль. Ясно, что она не будет иметь никакого значения… Император удвоил внимание к графине Воронцовой. Она неравнодушно переносит обращение императора и высокомерие Воронцовой. Трудно себе представить, чтоб Екатерина, смелость и отвага которой мне хорошо известны, рано или поздно не приняла какой‑нибудь крайней меры. Я знаю друзей, которые стараются ее успокоить, но если она потребует, они пожертвуют всем для нее».

Таким образом, скверный характер и труднообъяснимые по своей неразумности поступки императора Петра III привели к тому, что он практически не имел преданных людей, готовых отстаивать для него трон. Выписанные им из Голштинии офицеры и солдаты – чужие в России люди – немногочисленны и небоеспособны. Вся ситуация созрела для очередного переворота; его оставалось только организовать без промедления, ибо уже распространилась молва, что супругу «государь вознамеривается совсем отринуть и постричь в монастырь, сына же своего лишить наследства», а сам женится на своей любовнице Елизавете Воронцовой. Такая угроза действительно была реальна (существовал даже в последний момент отмененный приказ Петра III своему адъютанту арестовать императрицу). Потому у Екатерины выбор был небогат: либо трон, либо заточение в монастырь. И здесь она в полной мере проявила свой природный ум и расчетливость.