Еще накануне смерти Петра I встревоженное столичное общество волновал лишь один вопрос: кто будет его преемником? Ситуация осложнялась тем, что в дни тяжелой болезни царь не успел назначить наследника, как того требовал им же изданный в 1722 г. Устав о наследии престола. Реальных претендентов было двое: внук Петра I, сын казненного царевича Алексея – Петр и коронованная в мае 1724 г. супруга царя Екатерина Алексеевна. Поскольку Петр I не сумел воспользоваться правом назначения себе преемника, казалось, престол должен был наследовать старший в царствующей фамилии представитель мужского пола. Им и был 9‑летний царевич Петр (будущий император Петр II), право которого на трон юридически было бесспорно. Фактически же императорская корона увенчала голову Екатерины Алексеевны. Хотел того Петр Великий или уже нет после уличения Екатерины в супружеской неверности и жестокой казни Виллима Монса, но сбылось сказанное им еще накануне коронации супруги: «Назначенная на завтра коронация имеет более важное значение, чем думают. Я венчаю Екатерину императорскою короною для того, чтобы сообщить ей права на управление государством после себя… Я надеюсь, что она сохранит все мои учреждения и сделает монархию счастливой».

Эта надежда на «сохранение всех его учреждений» руководила Петром I в действе коронации «безродной» особы. Опасения за судьбу своих преобразований у Петра I были более чем основательные. Представители старой феодальной знати, кичившиеся своим происхождением от Рюрика и Гедемина, не принимали преобразований Петровской эпохи, и их устремления были по‑прежнему обращены больше в прошлое. Поддержанные и рядом соратников Петра I, в том числе фельдмаршалом графом Б. П. Шереметевым, генерал‑фельдмаршалом князем Никитой (Аникитой) Ивановичем Репниным, они были рьяными сторонниками внука Петра I, связывая с ним надежду на отстранение от власти ненавистных «худородных» выскочек во главе с А. Д. Меншиковым.

Выдвинувшимся при Петре I вельможам, прямо замешанным в розыске и суде над царевичем Алексеем, перспектива восшествия на престол его малолетнего сына не сулила ничего радужного. Тем более что всюду носились слухи о намерении родовитых вельмож в случае успеха заключить Екатерину и ее дочерей в монастырь. Понимание реальности такой угрозы на время сплотило вокруг Екатерины Алексеевны вечно оспаривавших свое первенство А. Д. Меншикова, П. А. Толстого, И. И. Бутурлина, А. В. Макарова, П. И. Ягужинского и др. Попросту говоря, и у Екатерины, и у находившихся в одинаковом с нею положении выдвиженцев Петра I сыграл инстинкт самосохранения. Она целиком доверилась Меншикову и Толстому, поручив им защищать свои права на трон. Этим двоим было ясно, что надо склонить на свою сторону войско. Задача облегчалась тем, что свою привязанность к императору гвардия автоматически переносила и на Екатерину, умевшую статью и обхождением «казаться солдату настоящею полковницей». Офицеры гвардии пришли к Екатерине с заверениями в преданности и готовности отдать за нее жизнь. Но заговорщики решили подстраховаться – погасили 16‑месячную задолженность жалованья войскам, произвели дополнительные денежные раздачи.

Придворная гвардия, состоявшая из Преображенского и Семеновского полков, была наиболее привилегированной частью армии. Оба полка были сформированы главным образом из дворян. Социальная однородность гвардии – решающего средства в борьбе придворных группировок – делала сравнительно легкими столь привычные для России дворцовые перевороты. В данном случае это было особенно просто: все решилось в ночь на 28 января, когда представители обеих противоборствующих группировок, уже зная о близкой кончине императора, собрались для выявления преемника. Слова П. А. Толстого, отвергшего опасную идею регентства при малолетнем великом князе Петре и высказавшегося в пользу Екатерины, нашли поддержку у гвардейских офицеров, «вдруг», не по регламенту, оказавшихся в той же комнате вместе с вельможами. Тотчас же раздалась барабанная дробь во дворе, возвестившая о прибытии двух гвардейских полков. Аникита (Никита) Репнин, негодуя, спросил: «Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал?» На что услышал от враждующего с ним подполковника Семеновского полка И. И. Бутурлина, что тот велел прийти им сюда по воле императрицы, «которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя!». С гвардией шутить опасно. И все «совещатели» согласились с тем, чтобы Екатерина властвовала, как властвовал ее супруг. Сенат провозгласил Екатерину императрицей и самодержицей.

«Много нового видели русские люди в последние 25 лет, и теперь, когда уже преобразователь испустил дух, – пишет С. М. Соловьев, – увидали небывалое явление – женщину на престоле». Но ничего, никаких «шалостей» в стране не наблюдалось, а тут подоспел и екатерининский успокоительный указ от 19 мая 1725 г.: «Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с помощью Божиею совершить». О том же сообщал голландский резидент в Петербурге де Вильде своему правительству: «Смерть царя до сих пор не внесла никаких изменений, дела продолжают идти в направлении, какое было дано им раньше, и даже издан указ, предписывающий сохранить все по‑старому». Предписать можно что угодно, но «по‑старому» быть уже не могло – нет главной направляющей силы, нет уже устрашающей царской дубинки. Все понимали, что воцарение Екатерины I приведет к усилению власти А. Д. Меншикова. Добрая, отзывчивая, обаятельная, но от природы недалекая женщина, во вдовстве все больше склонная к удовлетворению своих чувственных желаний, просто была не в состоянии управлять громадной империей, и реальная власть постепенно перешла в руки умного, но еще более честолюбивого и корыстолюбивого Меншикова. Однако князь был уже не тот, что раньше: он безынициативен даже в решении неотложных дел. При жизни Петра это был единственный из сподвижников, кто мог самостоятельно действовать. После смерти Петра он стал растерянным и скованным. Объяснение этому дал еще С. М. Соловьев, считавший, что способности и таланты ближайшего окружения Петра светили «не собственным светом, но заимствованным от великого человека».

Правда, все же получил завершение ряд неоконченных петровских начинаний. В феврале 1725 г. в знаменитую Первую Камчатскую экспедицию отправился капитан‑командор Витус Беринг, в мае был утвержден задуманный Петром орден Св. Александра Невского, закончено комплектование состава Петербургской Академии наук, и в декабре было сообщено об учреждении этого детища Петра I. Но поводов для особого обольщения сделанным нет. Суждения А. С. Пушкина на этот счет справедливы: «Ничтожные наследники северного исполина, – изумленные блеском его величия, с суеверной точностью подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения».

После смерти Петра была устроена судьба одной из дочерей‑царевен, родившихся еще до официального брака с Екатериной: старшая, Анна, выдана замуж за герцога Голштинского Карла‑Фридриха, как того хотел отец. Таким образом, дочь Петра Великого стала супругой внучатого племянника Карла XII и матерью будущего императора Петра III.

Вскоре в стане победителей, упорно продолжавших считать себя равными друг другу, начались раздоры – уж очень несхожие люди собрались у трона Екатерины. Ее верный союзник А. Д. Меншиков, получивший такую большую власть, какую только может иметь подданный, стал явно подавлять прочих претендентов «на место под солнцем». Уже в конце марта 1725 г. на всенощной в Петропавловском соборе генерал‑прокурор П. И. Ягужинский, наиболее приближенный к Петру в последние годы его жизни, обратившись лицом к гробу царя, жаловался: «…сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять с меня шпагу, чего я над собою отроду никогда не видал». Императрица, сильно разгневанная на него за этот поступок, обязала просить прощения у светлейшего князя. «Провинившийся» – третий человек в окружении Екатерины – вскоре это и сделал.

Выше Ягужинского при дворе стоял граф П. А. Толстой, человек с тонким и твердым умом, с «умением дать делу желаемый оборот».

Последнее качество его было особенно ценимо, и Екатерина не могла обойтись без его советов. Но она и сама в какой‑то мере сознавала, что хотя при ее не столь прочном положении никак нельзя оставаться без поддержки сильного Меншикова, однако для ослабления всеобщего недовольства следовало попытаться как‑то ограничить его всевластие. Выход был найден Толстым, предложившим учредить при императрице Верховный тайный совет. Указ о его создании появился в феврале 1726 г. В Совет вошли А. Д. Меншиков, граф, генерал‑адмирал Ф. М. Апраксин, граф, канцлер Г. И. Головкин, граф, дипломат, первый начальник Тайной канцелярии П. А. Толстой, барон, дипломат, вице‑канцлер А. И. Остерман, князь Д. М. Голицын. Лишь последний представлял родовитую аристократическую знать. Спустя некоторое время, к неудовольствию Меншикова, по инициативе Екатерины в Совет был введен приобретавший все больший вес при дворе ее зять, герцог Карл‑Фридрих. Председателем Совета стала сама императрица, а практическое решение дел сосредоточилось в руках тройки «самых‑самых» – Меншикова, Головкина, Остермана.

Верховный тайный совет должен был осуществлять надзор «над всеми коллегиями и прочими учреждениями». Предписывалось «никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном совете совершенно не состоялись». Этим умалялось значение Сената, который теперь лишился основания титуловаться «правительствующий» и стал называться просто «высокий». Отныне главнейшие нити управления государством были сосредоточены в новоиспеченном учреждении. Как заметили многие, «вельможи хотели управлять при женщине и теперь действительно управляли». Сопротивлялась ли этому сама Екатерина? Осознанно едва ли. К тому же она была не амбициозна и достаточно трезва в самооценках. Екатерина относилась к тому типу людей, которые кажутся способными к правлению, пока не получают реальную власть. Поэтому не случайно указ от 1 января 1727 г. так уточнял мотив создания Совета: «Мы сей Совет учинили Верховным и при боку нашем не для чего иного, только дабы оный в сем тяжком бремени правительства во всех государственных делах верными своими советами и бесстрастным объявлением мнений своих нам вспоможение и облегчение учинил». Распорядившись, чтобы сановные лица представляли письменные мнения о государственных делах и необходимых переменах, Екатерина предпочла требующим умения и усердия государственным делам общество пришедшего на смену Виллиму Монсу «сердечного друга» Рейнгольда Густава Левенвольде. Утопавший в роскоши императорский двор предавался затяжным празднествам, пирам.

Саксонский резидент Н. С. Лефорт был поражен всеобщим забвением государственных дел: «Невозможно описать поведение этого двора: со дня на день, не будучи в состоянии позаботиться о нуждах государства, все страдают, ничего не делают, каждый унывает, и никто не хочет приняться за какое‑либо дело, боясь последствий».

Структура высшей власти была подправлена, но прерогативы самодержавия нисколько не ущемлены. На Верховный тайный совет возлагались те функции управления, которые были явно не под силу Екатерине. Тем самым императрица как бы снимала с себя груз ответственности за решение острейших проблем послепетровского времени. В их оценке, как доказывает историк Е. В. Анисимов, «верховники» единодушны: «Петр был велик, но продолжать его реформаторскую политику уже нельзя». Первую критическую записку о положении дел в стране три дня спустя после смерти Петра I подал Ягужинский, предложивший внести изменения в петровскую податную систему и принципы строительства армии, уменьшить расходы на военные нужды. Затем поступила и коллективная записка Меншикова, Остермана и Макарова: «При рассуждении о нынешнем состоянии Всероссийского государства показывается, что едва ли не все те дела, как духовные, так и светские, в худом порядке находятся и скорейшего поправления требуют».

Причем они тоже прямо‑таки вопиют, что не только крестьянство «в крайнее и всеконечное разорение приходит, но и прочие дела, яко коммерция, юстиция и монетные дворы, весьма в разоренном состоянии обретаются».

С одной стороны, критика деяний Петра и сгущение красок при изображении сложившейся ситуации выгодны «верховникам»: это оправдывало их неспособность к активной деятельности. Но с другой – настроения «птенцов гнезда Петрова» отвечали реалиям жизни: люди устали от последствий реформ, которые не могли продолжаться бесконечно долго без ощутимого улучшения положения людей, без стабильности и уверенности их в будущем, особенно после четырех голодных лет (1721–1724). В итоге, считает Е. В. Анисимов, все это делало для них «невозможным и нежелательным продолжение петровского курса экспериментов». Действительно, происходил медленный откат к допетровским порядкам – в сфере местного управления, суда, оплаты труда и т. д.

Екатерина I все чаще бывала нездорова, популярность внука Петра росла, усиливалась и стоявшая за ним родовитая знать. Осознание этого подтолкнуло Меншикова к идее женить малолетку на своей дочери Марии. И вот уже получено Бог знает чем вызванное согласие императрицы. В завещании («тестаменте») Екатерины прямо указано, что Петр непременно должен жениться на Марии Меншиковой. Ловкий ход светлейшего князя поверг в шок его ближайших сподвижников – П. А. Толстого, И. И. Бутурлина и других. Толстой, боявшийся, что сын отплатит ему за отца, готов был противодействовать. Однако Меншиков опередил его и в день смерти Екатерины I ее указом отправил Толстого в пожизненную ссылку. Не ушли от расправы князя и другие его потенциальные противники. Но как же недальновиден был светлейший – этими мерами он ослабил свои позиции и оказался в изоляции, предопределив тем свою участь.

Внутренняя политика в правление Екатерины I . Генерал‑прокурор Ягужинский, «око государево», лучше других информированный об истинном положении дел в стране, главной проблемой государства считал тяжелое положение народа, крестьянства. Он видел, что крестьянам «от подушного сбора происходит великая тягость». По его докладу указом императрицы 5 февраля (на девятый день после смерти Петра I) 74‑копеечная подушная подать с крестьян была убавлена на 4 копейки. Мера произвела «неожиданную радость в народе». По особому мнению генерал‑прокурора, подушную подать следовало бы еще уменьшить, ибо тяжело будет собрать всю сумму налога. Он оказался прав – недоимка на 1725 г., как и в прежние годы, составила 30 % от всей суммы. Никакие насильственные меры не помогали, и правительство вынуждено было «великодушно» прощать недоимки. В 1727 и 1728 гг. пришлось отменить уже треть сборов. Не только тяжесть подушной подати являлась причиной регулярных недоимок, но и злоупотребления чиновников. Ревизия, проведенная в Московской губернии, вскрыла «непостижимые воровства и похищения» подушных денег. Так же было и в других губерниях. В 1727 г. решили вывести из деревень всех находившихся до того «у сборов» офицеров и обер‑офицеров с солдатами. Сбор подушной подати отныне возлагался на воевод, при которых находился один штаб‑офицер для помощи. «Облегчение в платеже подушных денег, вывод военных команд – вот все, что могло сделать правительство для крестьян в описываемое время. Но искоренить главное зло – стремление каждого высшего кормиться на счет низшего и на счет казны – оно не могло; для этого нужно было совершенствование общества», – заключает С. М. Соловьев.

Недоимки в платежах подушной подати породили другую, не менее острую, проблему – нехватку денег на военные нужды. Ягужинский и сенаторы ее решение видели в сокращении подушной подати еще на 10 коп. (для предотвращения недоимок), в исключении из кадастра выбывших из оклада (умерших, беглых, взятых в рекруты), с одной стороны, и в сокращении численности армии – с другой. Мнение Военной коллегии, где всем заправлял Меншиков, естественно, было резко отрицательным. После долгих обсуждений в 1726 г. было решено вместо сложившейся при Петре I практики дислокации войск по деревням размещать их по городам, преимущественно приграничным и таким, где дешевле продовольствие и много лесов. Главный мотив нововведения – «крестьянству будет великое облегчение».

Но облегчение крестьянам ведет к уменьшению доходов, следовательно, надо сокращать расходы. «Верховники» решили оставить в каждой коллегии по 6 человек (президент, вице‑президент, два советника, два асессора). Причем половина из них должна быть в коллегии, а другая в это время, как мы сейчас говорим, без сохранения содержания жить по домам. Также решено Штатс‑контору, ведавшую расходом денежных средств, подчинить Камер‑коллегии, ведавшей приходом, оставив одного президента. С последней в 1727 г. была соединена Мануфактур‑коллегия – с убийственной мотивировкой: ее члены без Сената не могут принять ни одного важного решения и только вводят страну в пустые расходы.

Все эти меры не могут оцениваться как контрреформы, последовавшие после смерти царя‑преобразователя. В целом они относятся к актам повседневной деятельности правительства и к жизни вызваны необходимостью преодоления возникших экономических и финансовых трудностей.

В годы правления Екатерины I были сделаны первые шаги к пересмотру протекционистского таможенного тарифа 1724 г. Практика показала несостоятельность попытки защитить неконкурентоспособную продукцию отечественных мануфактур от западноевропейских товаров с помощью высоких таможенных пошлин. Поток хлынувшей, минуя таможни, контрабанды лишил казну и тех денег, которые ранее приносили умеренные пошлины. Не оправдались расчеты Петра I на то, что потребительский спрос будет удовлетворен продукцией развивающейся отечественной мануфактуры. Страна по‑прежнему испытывала повседневную нехватку товаров. Массовое недовольство дворян вызвало, например, установление высоких ввозных пошлин на не производившиеся в стране товары – галантерею, вина, сыры и пр. Что уж говорить о купечестве, челобитные которых были заполнены жалобами на то, что «все купцы, как русские, так и иностранцы, через установление тарифа и запрещение разных товаров ныне… в разорении, а до сочинения тарифа всегда торг был цветущий». В июне 1725 г. последовало указание императрицы вице‑канцлеру П. П. Шафирову и всем членам Коммерц‑коллегии «конечное старание иметь и, как возможно, купечество приласкать и не озлоблять». В начале 1727 г. Верховный тайный совет создал «Комиссию о коммерции» под началом А. И. Остермана и обратился к купечеству с просьбой подавать проекты о «поправлении коммерции». (Забегая вперед, скажем, что петровский тариф 1724 г. был отменен в 1731 г., пошлины на ввозимые товары существенно снижены. Хотя этот шаг не способствовал развитию отечественной промышленности, тем не менее произошло быстрое насыщение внутреннего рынка качественными и бездефицитными товарами.)

В эти же годы происходят изменения в системе государственного управления. Так, в 1727 г. была ликвидирована дорогостоящая структура местных учреждений, функции которых дублировались на трех уровнях – в провинции, губерниях и дистриктах. В том же году Совет принял непростое решение: «Как надворные суды, так и всех лишних управителей и канцелярии, и конторы камериров, земских комиссаров и прочих тому подобных вовсе отставить». Необходимость ликвидации петровских провинциальных учреждений объяснялась внешне убедительно: «…в делах… в даче жалованья напрасный убыток». Альтернативу искали в прежних порядках: «А понеже прежде сего бывали во всех городах одни воеводы и всякие дела… отправляли одни и были без жалованья, и тогда лучшее от одного правления происходило, и люди были довольны». Как видим, уже забыты нескончаемые жалобы посадских людей на произвол и самоуправство воевод в XVII столетии. Не было принято во внимание и предостережение Екатерины I, что «чин воеводский уездным людям в отправлении всяких дел может быть страшнее ». Итог печален. С ликвидацией Главного магистрата, а затем и городских магистратов нанесен удар по зарождавшемуся городскому самоуправлению (оставлены только городские ратуши). Важнейшие уголовные дела посадского населения теперь тоже были в ведении воеводы. Тем самым власть воеводы вновь стала единоличной, особенно после сокращения в 1727 г. должности «товарищей» (асессоров) воеводы.

Вернулись к допетровской практике и в оплате труда чиновников низшего уровня, когда они получали вознаграждение от челобитчиков. В 1726 г. Сенат постановил: «Приказным людям [денег] не давать, а довольствоватца им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что даст по своей воле». На тот момент так было проще и дешевле для государственного аппарата.

Все это осуществлялось не ради отрицания того, что сделал Петр I. Как показала жизнь, областная реформа 1719 г. была несовершенна, в ней отсутствовала строгая субординация учреждений по рангам. Принятыми в 1727 г. мерами устанавливалась жесткая вертикаль власти: уездный воевода подчинялся только провинциальному воеводе, последний – воеводе губернскому. Над всеми ними стоял губернатор. Это расширило полномочия губернаторов, получивших даже право утверждать смертные приговоры. Такое положение сохранялось вплоть до административной реформы 1775 г.

Петр II – царь или охотник?

6 мая 1727 г. скончалась Екатерина I, и на престол вступил внук Петра I – 11‑летний Петр II.

Воцарение нового императора повсеместно прошло спокойно. До его совершеннолетия (16 лет) страной должен управлять Верховный тайный совет вместе с цесаревнами. На сей счет в «тестаменте» Екатерины I сказано: «Дела решаются большинством голосов, и никто один повелевать не имеет и не может». Исполнять волю усопшей императрицы поклялись все, как бы забыв, что в последнее время в Совете «повелевал» Меншиков. Главная его забота теперь была о том, чтобы удержать обретенную власть. И средства обдуманы: подчинение молодого императора своему влиянию, сосредоточение в своих руках военного управления, приближение к себе особо доверенных людей.

Уже 13 мая 1727 г. Меншиков наконец‑то удовлетворил свое давнее и упорное желание – стал вторым, после А. С. Шеина, генералиссимусом, а чуть раньше – полным адмиралом. 25 мая совершилось торжественное обручение императора с княжной Марией Александровной Меншиковой. Ее стали поминать в церквах наряду с царскими именами. Для верности Меншиков поселил будущего зятя у себя во дворце, чтобы был на виду и не подпал под «худое» влияние.

Опасения князя не напрасны: все это было не по нутру родовитой феодальной знати, с наиболее знатными представителями которой Меншиков теперь искал дружбу. Но на беду свою приблизил ко двору «сладкоречивых» Долгоруких, и один из них, 18‑летний князь Иван Алексеевич, стал закадычным товарищем царя по играм. Алексей Иванович, его отец, был поставлен во главе двора сестры царя, 12‑летней Натальи. В такой ситуации много ли надо, чтобы отбить у очень дружных между собой брата и сестры охоту общаться с требовательным и подозрительным Меншиковым? Дело усугубилось тем, что «опекун» вдруг решил, что Петру II надо много и усердно учиться, чтобы стать достойным «вторым императором». Найден и учитель – надежный и послушный, как казалось Меншикову, Андрей Иванович Остерман. Однако Остерман, как и Долгорукие, исподтишка усердно внушал мальчику мысль об освобождении от опеки и власти Меншикова. Помог случай – князь заболел и был так плох, что даже написал духовную с просьбой к ряду вельмож не оставить в беде его семью. Нескольких недель болезни было довольно, чтобы ситуация в корне изменилась: Петр, пожив на свободе, явно и нарочито избегал будущего тестя. 7 сентября 1727 г. Остерман зачитал в Верховном тайном совете царский указ, которым Петр избавлял себя от опеки этого учреждения и становился полновластным императором. Он распорядился «не принимать во внимание никаких повелений, передаваемых через частных лиц, хотя бы и через князя Меншикова». Для последнего это означало полное крушение планов и надежд. Представители родовитой знати, терпеливо ожидавшие своего часа, без труда свалили Меншикова, лишившего себя какой‑либо поддержки вследствие свойственной ему беспощадности даже к бывшим приверженцам, а также из‑за бездействия в дни зримо надвигавшейся опастности.

Есть разные объяснения бездеятельности Меншикова в критические дни перед опалой, но все они неубедительны. Возможно, все объясняется очень просто: князь, надломленный болезнью (у него была чахотка), постоянной борьбой за место у трона, потерял силу духа. Известен случай, когда 12‑летний Петр II на самоволие светлейшего, «грозно» топнув ногой, сказал: «Я тебя научу, что я император и что мне надобно повиноваться». Онемевшему было Меншикову ничего не оставалось, как бежать за ним и оправдываться. Не помогло. «Второй император» не раз говаривал: «Я покажу, кто император: я или Меншиков». Основа непримиримого конфликта между Петром II и Меншиковым была в том, что «Меншиков, фаворит Петра I, не хотел быть фаворитом Петра II, хотел быть опекуном».

В сентябре 1727 г. Меншикова арестовали, конфисковали его имущество, сослали с семьей в Березов, где спустя два года он умер. Время «полудержавного властелина» (А. С. Пушкин) кончилось.

Личность Петра II. Что же это был за герой, сваливший российского «Голиафа»? К сожалению, законченный портрет Петра II нарисовать не удается – он еще подросток, характер которого только складывается. Современники – иностранные дипломаты единодушны во мнении, что он выглядел старше своих 14 лет (в 1729 г.) и походил на 16–18‑летнего юношу: высок ростом, крупного и плотного телосложения, «черты лица его хороши, но взгляд тяжел, и, хотя император юн и красив, в нем нет ничего привлекательного и приятного». Глухие отзывы есть и о задатках ума: «…природа, правда, его не обидела, но и лучшая почва остается бесплодной, если к ее обработке не приложить хотя бы некоторого труда». А с последним у него были сложности, не от него самого только зависевшие. Австрийский посланник Рабутин писал в 1727 г.: «Дело воспитания царя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеха. Развлечения берут верх, часы учения не определены точно, время проходит без пользы, и государь все более и более привыкает к своенравию». Он стал повелителен, не терпел возражений. Возможно, это была и наследственная черта – упрямство его отца и деда известны. Лефорт прямо о том и пишет: «Царь похож на своего деда в том отношении, что стоит на своем, не терпит возражений и делает что хочет». Примечательно и другое важнейшее свойство: «Искусство притворяться составляет преобладающую черту характера императора. Его настоящих мыслей никто не знает». Скрытность и притворство – уж точно приобретенные качества, некая защитная реакция на действия тех вельмож, которые постоянно пытались его использовать в своих корыстных целях. Не отсюда ли и замеченные английским посланником Клавдием Рондо в характере царя проявления «темперамента желчного и жестокого»?

Молодой царь, ко всему этому, был увлекающейся, страстной натурой, что позволило ему, иронизируют его биографы, получить «глубокие знания в науке уничтожения зайцев, медведей, косуль, уток и прочей живности». Это действительно так. «Охота, – пишет Рондо, – господствующая страсть царя (о некоторых других страстях его упоминать не удобно)». Под «другими страстями» посол имел в виду разврат и разгул, к которым приобщил Петра II его фаворит Иван Долгорукий, не отличавшийся высокими нравственными качествами. Привязанность к нему своенравного мальчика‑царя настолько сильна, что, по словам современников, он «не может быть без него ни минуты. Когда на днях его ушибла лошадь, его величество спал в его комнате». Были и другие знаки царской милости к фавориту – в 19 лет Иван Долгорукий становится гвардии майором, обер‑камергером, обладателем высших орденов – Св. Андрея Первозванного и Александра Невского.

Но все же главным в жизни царя была псовая охота, нарочито поощряемая Долгорукими – отцом и сыном. Так, за одну осеннюю охоту 1729 г. Петр и его ближайшее окружение сворой в 600 (!) гончих затравили 4 тыс. зайцев, 50 лисиц, пять рысей, трех медведей. По имеющимся подсчетам, в июле – августе того же года Петр был на охоте 55 дней подряд. Иностранные послы, не сговариваясь, жалуются на остановку дел. Рондо: «Царь думает исключительно о развлечениях и охоте, а сановники – о том, как бы сгубить один другого… Вблизи государя нет ни одного человека, способного внушить ему надлежащие необходимые сведения по государственному управлению, ни малейшая доля его досуга не посвящается совершенствованию его в познании гражданской или военной дисциплины». Лефорт: «Bce живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может понять, как такая огромная машина держится без всякой подмоги… Все идет дурно, царь не занимается делами, да и не думает заниматься, денег никому не платит, и Бог знает, до чего дойдут здешние финансы, каждый ворует сколько может… каждый делает то, что ему придет на ум». Без соответствующего контроля разладилась и работа Верховного тайного совета, члены которого перестали бывать «в присутствии», предпочитая подписывать бумаги дома, поодиночке, без обсуждения.

В подобной ситуации реальная власть незаметно сосредоточилась в руках А. И. Остермана. Не только потому, что он не опасен для знати, которая смотрела на него свысока. Причина в другом, она раскрыта исследователями: «Без Остермана обойтись было трудно. Юные, широкие натуры русских людей, оставленных России Петром, были мало склонны к постоянному усидчивому труду, к соображению, изучению всех подробностей дела, чем особенно отличался немец Остерман, имевший также важное преимущество в образовании своем, в знании языков немецкого, французского, итальянского, усвоивший себе и язык русский. И вот при каждом важном, запутанном деле барон Андрей Иванович необходим, ибо никто не сумеет так изучить дело, так изложить его, и барон Андрей Иванович незаметно идет все дальше и дальше; его пропускают, тем более что он не опасен, не беспокоен, он один, он не добивается исключительного господства: где ему? Он такой тихий, робкий, сейчас и уйдет, скроется, заболеет; он ни во что не вмешивается, а между тем он везде, без него пусто, неловко, нельзя начать никакого дела; все спрашивают: где же Андрей Иванович?» Гротеск? Нет К. Рондо имел все основания представить «деятельность» «верховников» и вовсе в смешном виде: собравшись в Совете, без Остермана, «посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись». Действительно, в Верховном совете все обращаются к Остерману, потому что он трудолюбив и все привыкли сбрасывать на него тяжесть подробностей. И сам малолетний царь видел в нем искусного и необходимого министра.

Между тем долгое и терпеливое «окучивание» царя Долгорукими дало свои плоды – 19 ноября 1729 г. Петр, после возвращения с очередной охоты, объявил на Совете, что женится на Екатерине Долгорукой, хотя 17‑летняя невеста не была ему по сердцу. 30 ноября состоялось пышное обручение 14‑летнего царя с невестой, а на январь следующего года намечена свадьба. Всем было ясно, что предстоящее породнение возвышало род Долгоруких и означало победу над наиболее опасным конкурентом – кланом князей Голицыных. Но в так удачно для Долгоруких складывавшийся расклад вмешался «его величество случай».

6 января 1730 г., в праздник Крещения, на Москве‑реке Петр от долгого стояния на крепчайшем морозе, без головного убора, жестоко простудился, заболел и слег. На третий день установили, что лечили не от того – обнаружена оспа. Развязка наступила в ночь с 18 на 19 января.

Со смертью Петра II пресеклась мужская линия династии Романовых.

Дела внутренние . Что конкретно было сделано за время короткого царствования Петра II? Отлаженный дедом государственный механизм худо‑бедно продолжал крутиться не только по инерции, но и благодаря его подновлению в правление Екатерины I. Прежде всего наблюдательные современники заметили, что царствованием был доволен простой люд. Объяснений два: уже восьмой год нет войны с ее неизбежными лишениями, сказались и результаты уменьшения Екатериной I поборов деньгами с крестьян. Повлиял и наблюдавшийся рост торговли и промышленности вследствие активной деятельности остермановской Комиссии о коммерции. Что же касается сокращения государственных расходов, то в апреле 1729 г. последовал указ о ликвидации Преображенского приказа – «было мало дел». Его функции разделены между Верховным тайным советом и Сенатом, «смотря по важности». Приняты меры и по совершенствованию системы судопроизводства: точно определено, кому, кого и где судить, куда апеллировать. Сбор подушной подати окончательно возлагался на губернаторов и воевод по вновь составленным окладным книгам. Дело важное для уменьшения воровства. Принятые было жесткие меры против разбоев и грабежей по России оказались тщетными. С тем же «успехом» пытались бороться и с проволочкой дел в судах (в одной Московской губернии накопилось 21388 нерешенных дел). Обе беды – старое и непреодолимое для России зло. Были продолжены начатые при Екатерине попытки составления нового Уложения – решено собрать выборных из офицеров и «статских» дворян из каждой губернии. Но прислали кого попало, а вовсе не знающих людей, как того требовали. Опять указ губернаторам: на их место выбрать других, «знатных и добрых людей, которые б к тому делу были достойны».

Думали и о поправлении финансов. По докладу Комиссии о коммерции последовало императорское повеление о разрешении вольного «табачного торга» с уплатой пошлин и запрет на казенную продажу и табачные откупа. Шаг, несомненно, важный, развязывавший свободную инициативу. В 1729 г. Комиссией был принят Вексельный устав «для пользы и лучшего распорядка в купечестве и для удержания излишних расходов и опасностей». Необходимость этой меры была вызвана постоянной игрой иностранных торговых партнеров, располагавших неизмеримо бо́льшими, чем русские купцы, капиталами, на понижение вексельного курса, что наносило вред отечественной торговле и убыток казне.

Комиссия озабочена и развитием отдельных видов промыслов. Так, слюдяному промыслу в Архангельской губернии и в Сибири «дана была вольность», т. е. кто пожелает, тот и промышляет беспрепятственно; была существенно снижена пошлина с готового продукта. По представлению Комиссии с 1728 г. отменялась казенная соляная монополия: соляные промыслы и продажа соли отдавались в «вольную» торговлю. Но эта мера привела к ощутимому падению доходов казны, и в 1731 г. монополия на продажу соли была восстановлена.

В связи с затруднениями в организации эффективного контроля за металлургическим производством в «отдаленных сибирских местах» было разрешено в Иркутской и Енисейской провинциях любому пожелавшему строить заводы, какие захочет, «свободно и безвозбранно» с правом свободной же реализации продукции при условии уплаты одной только таможенной пошлины (налагался запрет на продажу за границу только золота и серебра). Не забыты и крестьяне: в облегчение их положения Верховный тайный совет в июле 1729 г. распорядился не собирать подушных денег в рабочую пору. Страшно подумать, но остановлено одно из главных дел Петра – строительство кораблей. Решено ограничиться пополнением галерного флота. На все доклады Петру II об «исчезновении флота вследствие удаления его (царя) от моря» – ответ один: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка». Конечно же устами малолетки говорила старая московская знать, хотя, отмечают историки, «сознательного, преднамеренного противодействия делу преобразования мы не замечаем ни в ком из русских людей, стоявших в это время наверху». Так‑то оно так, но и больших дел не видно, идет «латание дыр», да и то минуя царей. Ни заурядная Екатерина I, ни малолетний Петр II не имели способности к самостоятельной государственной деятельности.