Проследим, в какой степени политика невмешательства, рожденная с целью сдержать разрастание испанского конфликта и не позволить ему стать катализатором общеевропейской войны, выполняла эти задачи на начальном этапе, какие новые акценты она внесла в международные и двусторонние отношения.

 Проблемы, с которыми столкнутся члены Комитета, и которые столкнут их между собой,  обозначились уже в ходе согласования и подписания Соглашения о невмешательстве: косвенное вмешательство (Италия, Германия, Португалия), права воюющих сторон (Португалия, СССР), формы и методы организации контроля над поставками оружия и амуниции обеим воюющим сторонам (Италия), волонтерство (Италия) и др.

Все участники Соглашения о невмешательстве надеялись на кратковременность конфликта на Пиренейском полуострове. Англия и Франция не хотели настроить против себя Германию и, особенно, Италию самим упоминанием возможности привлечения Лиги наций к решению испанского вопроса. Следовательно, формируемому в начале сентября 1936 г. в Лондоне Комитету по невмешательству в дела Испании (КПН) изначально задавались полупассивные функции - «суммирование информации о мерах, принятых отдельными странами в связи с соглашением о невмешательстве в испанские дела, а также практическое разрешение могущих возникнуть вопросов», что заставляет задуматься о целесообразности его создания, а потом и функционирования. В этом свете показательным выглядят заявления на первых заседаниях Комитета и подкомитета при председателе (органа, сформированного 15 сентября 1936 г.)  французского и бельгийского представителей[223] о необходимости избежать дискуссий политического характера и превратить Комитет в «скромный орган примирения»[224]. Он виделся его организаторам, по образному выражению Д. Пуццо, как «собрание безобидных бездельников-дипломатов»[225].

Комитет по невмешательству в первые недели своей деятельности не демонстрировал особой активности в решении поставленной перед ним задачи: прекращения или хотя бы максимальной локализации конфликта. Главная проблема того периода – пресечение поставок оружия мятежникам рассматривалась в подчиненном контексте. Ее попытались подменить организационными вопросами, рассмотрением «косвенного вмешательства», продажи противогазов Мадридскому правительству, отношениями с прессой и т.д.[226]

Проблема т.н. «косвенной интервенции» (под которой подразумевались займы, сбор средств и пропаганда в пользу республиканцев, реэкспорт оружия и военной амуниции), была поднята на первом же заседании подкомитета (15 сентября 1936 г.), и усиленно навязывалась на последующих немецким и итальянским представителями Бисмарком и Гранди при одобрении председателя Комитета лорда Плимута.

Неоднократные заявления поверенного в делах СССР в Великобритании С. Кагана (полпред И.М. Майский находился в отпуске), что этот аспект не входит в компетенцию Комитета (обязательства, перечисленные в соглашении о невмешательстве, не распространялись на меры, подпадавшие под определение «косвенного невмешательства»), не были приняты во внимание. Советская сторона исходила из соображений недопустимости расширения обязательств, когда Комитет еще не приступил к своей прямой продекларированной функции контроля над соблюдением соглашения его участниками. Кроме того, из 19 пунктов обсуждаемого списка номенклатурных предметов вооружения, 18 полностью подпадали под условия Соглашения о невмешательстве. Советский Союз не желал поддерживать расширительную интерпретацию своих обязательств. Н. Крестинский в записке Л. Кагановичу от 23 сентября 1936 г. предлагал заявить в Комитете, что «запрещение вывоза в Испанию из СССР покрывает полностью все виды вооружения, но не распространяется на механизмы и оборудование, т.е. категории, не предусмотренные нашими обязательствами»[227]. Становилось очевидным, что ввиду постоянных поставок оружия мятежникам и невозможности эффективного контроля ранее принятых обязательств сложно говорить о новых, которые также будут выполняться только одной стороной.

Советские возражения не были приняты во внимание, более того, французская дипломатия в первых числах октября 1936 г. предприняла «дружественный» демарш в Москве с советом отказаться от возражений,  способных спровоцировать нападки и подозрения против СССР и вызвать последствия, которые будут препятствовать нормальной работе Комитета. В аналогичном контексте беседовал с М. Литвиновым на сессии Лиги наций в Женеве А. Иден. Литвинов склонился к идее пойти на обсуждение проблемы. Н.Н. Крестинский (в письме Л. Кагановичу 3 октября) не согласился с мнением М. Литвинова (выраженном в телеграмме из Женевы), что следует оговориться, что «мы отнюдь не намерены организовать посылку волонтеров или предоставлять займы». Н.Крестинский считал, что при создавшейся тогда в Испании обстановке такого рода заявление - нецелесообразно: «Это связало бы нам руки и неблагоприятно повлияло бы на настроения сторонников правительства Народного фронта в Испании» [228].

НКИД СССР  4 октября 1936 г. решил в этом процедурном вопросе пойти на уступки, Но, как  информировал М. Розенберга зав. 3-м Западным отделом НКИД СССР А. Нейман, «если после обсуждения итальянских предложений Комитет выскажется за какое бы то ни было расширение обязательств, мы заявим, что это решение Комитета не является обязательным, пока оно не утверждено правительствами».  Тактическая установка  советской дипломатии предполагала, «принимая французский совет, … связать французов обещанием поддержать нас по существу в Лондонском комитете»[229]. Эту же цель преследовало информирование Литвиновым Дельбоса в Женеве на сессии Лиги Наций о предстоящем советском заявлении в Комитете (7 октября 1936 г.) за два часа до того, как Каган вручил его Плимуту[230].

9 декабря 1936 г. Комитет принял резолюцию, признававшую необходимость распространения соглашения о невмешательстве на «косвенную интервенцию», при этом подчеркивалось, что первоочередной задачей в этой области является проблема волонтерства. В немецком меморандуме, врученном английскому послу в Берлине Э. Фиппсу 7 января 1937 г.,  заявлялось, что Германия оставляет за собой право пересмотра отношения к волонтерам в случае нерешенности первой проблемы, под понятие косвенного вмешательства подводились политическая агитация и пропаганда в Испании (в первую очередь, со стороны СССР)[231].

К концу 1936 – началу 1937 г. проблема косвенного вмешательства приобрела новые оттенки звучания в контексте невмешательства (в основе этого лежали как факты осложнения испанского конфликта, так и углубления вовлеченности в него Италии, Германии и СССР). Советская сторона (ноты М. Литвинова Кулондру и Чилстону от 9 декабря 1936) настаивала на том, что не рассматривает выполнение другими государствами заказов законного правительства, в том числе и заказов на военные материалы, как косвенное вмешательство[232]. Итальянская и немецкая дипломатия попытались поставить намного более существенную проблему - волонтерство - в зависимость от «косвенного вмешательства».

Большинство военно - технических поставок мятежникам на начальном этапе шло транзитом через Португалию. Что касается вопроса о нарушениях этой страной Соглашения о невмешательстве, то до принятия советским руководством окончательного решения о помощи Мадридскому правительству, НКИД СССР по указанию ЦК ВКП (б) не форсировал его обсуждение в Комитете. «Я считаю, - подчеркивал Крестинский 23 сентября, - что выдвижение подобного предложения нами могло бы слишком связать нас на будущее по отношению к каким-либо другим странам… Предлагаю поэтому этого предложения по нашей инициативе не ставить, но в случае его выдвижения другими, голосовать за него» [233]. Но уже в последних числах сентября 1936 г. С.Б. Каган заострил внимание членов Комитета на фактах грубого нарушения Соглашения о невмешательстве Португалией, предоставившей в распоряжение мятежников порты для выгрузки боевой техники и военных контингентов, посылаемых из Германии и Италии. Одновременно Нейман настоятельно повторял указание советским представителям в Испании регулярно снабжать и НКИД, и Кагана «всеми материалами по этому вопросу» «возможно более конкретными, в таком виде, в котором можно было бы использовать их перед Лондонским комитетом»: «Тов. Каган должен при этом исходить как из имеющегося у нас официального испанского материала, так и из тех газетных сообщений, которые, несмотря на свое газетное происхождение, имеют, по существу, характер показаний очевидцев». В той ситуации советская сторона апеллировала к информации из «Дейли Геральд» ( Daily Herald ) и «Нью-Йорк Таймс» ( New York Times )[234]. При этом отметим, что советская дипломатия отдавала себе отчет в том, что «недостаток этих испанских материалов с точки зрения их оперативного использования в том, что, давая картину использования мятежниками вооружения иностранного происхождения, они не дают доказательств поступления этого военного снаряжения после вхождения в силу соглашения о невмешательстве»[235].  

В ответе председателя КПН Кагану было указано, что этот вопрос может быть поставлен только в том случае, если будет представлена формальная жалоба со стороны какого-либо из государств-участников Соглашения. Как следует из записи беседы Неймана с Пайяром 4 октября 1936 г., изъявило готовность «внести ее со своей стороны и дать тем самым комитету возможность заняться, наконец, вопросом об имеющихся сведениях о нарушении соглашения некоторыми из участников», о чем был  извещен французский дипломат[236].

В советском послании председателю Комитета от 6 октября 1936 г. предлагалось незамедлительно обсудить этот вопрос и направить комиссию на испано-португальскую границу для расследования существа проблемы и установления там контроля над незаконными поставками в целях предотвращения подобных случаев в будущем. На следующий день, 7 октября, Каган от имени советского правительства сделал заявление председателю Комитета лорду Плимуту. В нем вновь высказывалось требование расследовать в Комитете действия Португалии[237].

Сам факт появления этой ноты вызвал недовольство большинства европейских политических кругов. Итальянский посол Гранди на встрече 8 октября с заместителем министра иностранных дел Великобритании Ванситтартом подчеркнул, что намерение британского правительства поднять вопрос о нарушениях Италии соглашения о невмешательстве будет расценено ею как акт, которым «Правительство Его Величества поставит себя на одну доску с Советской Россией и коммунистической Испанией против Италии». Обеспокоенный просоветским обвинениями, Ванситтарт отдал распоряжение послу в Риме Друммонду встретиться с итальянским министром иностранных дел Чиано и убедить того в обратном[238].

9 октября 1936 г. на заседании Комитета по невмешательству лорд Плимут при активном содействии итальянского и немецкого представителей старался уйти от существа вопроса,  используя процедурную сторону дела. Неопределенным был ответ Плимута на замечание С. Кагана, что советская нота от 6 октября содержит также просьбу придать ее гласности с предупреждением, что на следующий день она будет опубликована в советской прессе. Плимут ссылался на якобы установившуюся практику Комитета передавать в печать лишь  итоговые и согласованные коммюнике. Советский Союз, выступивший с конкретными предложениями, был обвинен Плимутом в том, что, несмотря на неоднократное привлечение внимания к действиям Португалии, делал это в общих чертах, что не позволяло Комитету, согласно правилам процедуры, принять предложения к рассмотрению[239].

Как отмечал французский посол в Лондоне Корбен, «всякий раз, когда Португалия является объектом обвинений и подозрений, британское правительство проявляет желание встать на ее защиту». Стремясь избежать острой постановки вопроса, лорд Плимут в начале заседания высказал мысль, что «... это не дело, когда недовольство направлено против определенного правительства; необходимо, чтобы этому правительству дали возможность характеризовать подобные случаи со своей точки зрения перед тем, как Комитет решит, что должно быть предпринято. Ничто не кажется мне справедливее такого решения. Поэтому предложения, приведенные в конце Советского меморандума, представляются мне преждевременными»[240]. То есть, при фактическом содействии английской дипломатии, констатация факта агрессии (пусть даже косвенной) ставилась в зависимость от согласия агрессора, что противоречило нормам международного права.

 Политика невмешательства первый серьезный кризис пережила уже в октябре 1936 г. Назревавший из-за бездеятельности Комитета по невмешательству, он был детонирован советскими заявлениями от 7 и 23 октября. Советское руководство 7 октября 1936 г. открыто выразило свою позицию по испанскому вопросу. В заявлении поверенного в делах СССР в Великобритании С.Б. Кагана в Комитете по невмешательству (утвержденном в тот день Политбюро ЦК ВКП(б))[241] подчеркивалось, что сложившаяся ситуация  - постоянный поток помощи мятежникам, в частности, через Португалию превращал соглашение о невмешательстве в недействующее. Повторялось требование сконцентрировать внимание этой международной организации на расследовании действий Португалии. В случае не прекращения подобных нарушений, Советский Союз считал себя свободным от обязательств, вытекающих из соглашения[242]. К тому времени Испанская Республика получала советскую военную помощь, о чем в распоряжении стран - членов Комитета имелась  соответствующая информация. Советское руководство отталкивалось от реального положения дел в Испании и в Комитете и опережало ожидаемый поток обвинений в свой адрес. Выходить из Комитета СССР, как известно, не планировал, осознавая, что в случае срыва соглашения Германия и Италия получат бόльшую возможность поставлять оружие мятежникам, чем он – законному правительству.

Французские дипломаты в Москве срочно прозондировали ситуацию: намерена ли советская сторона реально расторгнуть соглашение, и что она планирует делать в таком случае. Советское полпредство в Париже  располагало сведениями, что министерство иностранных дел Франции рассматривало советскую декларацию как удар по французскому правительству, и даже было склонно связывать этот демарш с известным «охлаждением» франко-советских отношений[243].

В целом, реакция западных политиков (вне зависимости от политической принадлежности) на данное советское заявление была отрицательной. Пресса называла его запоздалым (британская «Пипл» (" The People "), французская «Эвр» (L'Oeuvre), обвиняла СССР в срыве Локарнских соглашений, вмешательстве в дела Испании  («Фигаро» ( Le Figaro ), «Обсервер» ( The Observer ), «Дейли телеграф» ( Daily Telegraph ), «Таймс» ( The Times) и др.). «Санди Экспресс» ( Sunday Express ) считала, что «Сталин всколыхнул весь мир испанской проблемой. Так же как  в случае с  абиссинским вопросом, он не заинтересован не в Испании ни в Абиссинии, а лишь в подчинении Франции русской политике»[244].

Председатель КПН лорд Плимут внес на обсуждение Комитета 9 октября не советское заявление от 7 октября, а итальянские обвинения против СССР. Поэтому Комитет вынужден был заниматься английским предложением о порядке и форме рассмотрения поставленных вопросов. На время была устранена угроза краха политики невмешательства, который, по мнению ряда обозревателей и западных журналистов, мог быть следствием обсуждения советской ноты[245].

Обращает на себя внимание, что советская сторона в тот момент не заостряла особого внимания на нарушении соглашения Италией и Германией. Тезис о том, что это диктовалось стремлением форсировать свою помощь Мадриду при минимально возможном внимании, находит подтверждение в письме Н. Крестинского Л. Кагановичу (начало октября 1936 г.). «Я считаю, - писал Крестинский, - что нам надо обжаловать действия только одной Португалии и, соответственно, требовать посылки комиссии только на испано-португальскую границу, а не во все испанские порты. Я думаю, что сосредоточение вопроса только на одной Португалии облегчит аргументацию (имеется больше материалов) и исключит посылку комиссии в те порты, через которые может идти снабжение мадридского правительства»[246].

Выступление итальянского представителя на заседании Комитета 9 октября 1936 г. с обвинениями против СССР создавало прецедент для последующих постоянных взаимных нападок о нарушении Соглашения о невмешательстве[247].

Об углублении кризиса политики невмешательства свидетельствовал и отрицательный ответ лорда Плимута на советское заявление от 12 октября. В нем советская сторона настаивала на необходимости организовать силами английского и французского флотов контроль в португальских портах и настаивал на необходимости в срочном порядке обсудить сделанное предложение. Плимут мотивировал отказ отсутствием в советской ноте дополнительных доказательств нарушения Соглашения, а также  тем, что ответ португальского правительства, предусмотренный заседанием 9 октября, еще не получен: «нецелесообразно, с моей точки зрения, в этой стадии созывать новое заседание Комитета для существа вопроса»[248].

Примечательна тактика ведущих европейских держав до знаменитого Советского заявления в КПН 23 октября 1936 г. Так, Германия и Италия после каждой советской ноты через своих представителей в Лондоне осуществляли зондаж английских политических кругов. Накануне заседания Комитета 23 октября итальянский посол Гранди при встрече с А. Иденом поинтересовался, что тот считает нужным предпринять в ответ на советские демарши. Гранди доверительно сообщил, что по имеющимся у него данным, германский ответ на советскую ноту от 12 октября будет содержать антисоветские обвинения, и что итальянцы намерены поддержать такую тактику[249]. Великобритания заняла выжидательную позицию. Французский поверенный в Москве Пайяр, согласно дневникам А.Ф. Неймана, едва ли не каждый день заходил поинтересоваться положением дел в Лондонском комитете и «об оценке этого положения нами»[250]. На замечание Неймана, что было бы неплохо, если бы Пайяр информировал Париж о том, что «мы относимся к нашим демаршам перед Комитетом весьма серьезно и не можем понять причин уклонения от созыва заседания в данной обстановке», французский дипломат сослался на то, что «французское правительство в этом вопросе находится под английским давлением». Советское предложение от 12 октября, пытавшееся дать соглашению действительную силу и привести его к функционированию, по мнению Пайяра, «будет весьма серьезной проверкой (pierre de touche) соглашения». При этом французский поверенный выражал серьезную озабоченность, не получит ли Германия свободу рук в случае объявления соглашения недействительным[251]. Ряд правых французских газет увидели в действиях СССР попытку в результате краха Комитета по невмешательству втянуть Францию в военный конфликт с Германией и Италией[252]. Некоторые французские политические лидеры осенью 1936 г. были убеждены, что СССР так энергично настаивал на помощи испанскому правительству оружием потому, что хотел отвести опасность развязывания войны на востоке Европы и направить агрессию гитлеровской Германии на запад: СССР «усиленно втягивает Францию и Англию, но особенно Францию, в дело оказания помощи испанскому правительству… Война вспыхнет на западе, а СССР останется в стороне»[253].

Ставшие доступными архивные документы позволяют  проследитьнюансы советской тактики рассматриваемого периода. 14 октября 1936 г. Майский вместе с Каганом посетил Плимута и устно подтвердил и повторил требование немедленного созыва Комитета. Плимут вручил Майскому уже заготовленный письменный ответ. В нем отказ созыва мотивировался отсутствием в советской ноте дополнительных доказательств нарушения Соглашения и тем, что ответ португальского правительства, предусмотренный заседанием 9 октября, не получен, без чего заседание считалось бесполезным[254]. Информированный об этом Крестинский в тот же день в докладной Л. Кагановичу обосновывал необходимость письмо Кагана от 12 октября опубликовать в печати. Проект сообщения в печать прилагался. По мнению Крестинского, этот демарш был необходим чтобы «потом сказать, что мы исчерпали все меры для созыва Комитета». Предлагалось поручить И. Майскому и полпреду СССР в Париже В. Потемкину посетить, соответственно, Идена и Дельбоса, опротестовывая «поведение председателя Комитета» (вторая записка Кагановичу от 14 октября)[255]. Заметим, что днем ранее советское руководство допускало возможность в случае созыва Комитета сразу напечатать не письмо, а речь, которую И. Майский должен был произнести на заседании в развитие этого письма[256].

Советской стороной отказ Плимута допускался. На этот случай было подготовлено еще одно заявление, текст которого Майский получил еще 10 октября. Крестинский справедливо полагал, что СССР, оперируя лишь фактом отрицательного ответа председателя Комитета, может быть обвинен в неиспользовании всех возможностей для созыва заседания. И в докладной Л. Кагановичу от 15 октября он предлагал, чтобы И. Майский и В. Потемкин при посещении министров иностранных дел стран своей аккредитации подчеркнули, что советская сторона расценивает известный отказ "как доказательство нежелания английского и французского правительств принять эффективные меры к прекращению незаконного снабжения мятежников оружием". Крестинский считал, что эти заявления должны быть сделаны устно: "Мы не будем немедленно сообщать в печать об этих демаршах. Но мы сошлемся на них тогда, когда будем выступать с нашим последним заявлением"[257].

В телеграмме полпреду в Лондоне 19 октября Крестинский подчеркивал, что нужно будет выступить с заявлением, "когда окончательно выяснится крах политики невмешательства, …момент и форма Вашего выступления с этим заявлением будут Вам дополнительно указаны по телефону". Поправки, которые Майский предложил по телеграфу, были "сообщены руководящим товарищам"[258]. Посетивший А.Ф. Неймана 20 октября Пайяр просил хотя бы «намёка на дальнейшие намерения советского правительства»[259].

Днем ранее А. Нейман в служебной записке Н.Н. Крестинскому уточнял советскую тактику в Лондоне, сомневаясь, что после подготовленного советского заявления о возможном выходе из Комитета он "не будет сохранен и не превратится в орган, отвечающий устремлениям немецкой политики, поскольку в нем будут участвовать все страны за исключением СССР". Прямая постановка вопроса о роспуске Комитета, по мнению Неймана, могла не привести к положительным результатам. Он полагал, что советскому представителю нужно добавить, что "Если Вы, господин Председатель, сочли бы уместным созвать (еще одно) заседание комитета, я позволю себе зарезервировать за собой право на этом заседании более подробно изложить приведенные выше соображения". Таким образом, советская сторона обеспечили бы себе возможность принять участие в заседании комитета даже после декларации о прекращении существования соглашения. Предлагалось подготовить и в срочном порядке издать на русском, французском и английском языках «белую» или «красную» книгу с документами о советской политике в вопросах невмешательства (декларации от 7 и 12 октября, выдержки из протоколов заседания Комитета по невмешательству и пр.). В отношении Франции советская дипломатия придерживалась  все той же тактики – извещение о советском демарше за несколько часов до его оглашения[260]. 

22 октября через советское полпредство в Париже в НКИД СССР было передано заявление Дельбоса относительно позиции Франции в случае выхода СССР из Комитета и войны между СССР и другими государствами: франко-советский пакт не будет действовать автоматически, вопрос должен передаваться на рассмотрение Женевы [Лиги Наций], для ввода пакта в действие необходим факт нападения на территорию СССР[261]. 

Советское заявление, оглашенное на заседании Комитета 23 октября 1936 г. о том, что ввиду систематических нарушений другими странами Соглашения о невмешательстве советское правительство не может считать себя связанным им в большей степени, чем любой из остальных участников этого соглашения, было сдержанно расценено официальным Парижем, хотя Пайяр в беседе с А.Ф. Нейманом в тот же день высказал мысль, что ему лично советская позиция кажется весьма логичной[262].

Тремя днями позже, Пайяр, пытаясь попасть на прием к М. Литвинову (пообещавшему принять французского дипломата 27 октября), подчеркнул Нейману: «Я не знаю, нарушаете ли Вы соглашение или нет, и не желаю этого знать. Я не знаю, нарушает ли соглашение и мое правительство. Что мне кажется особенно важным в настоящий момент, это обеспечить функционирование комитета». В ходе беседы присутствовали завуалированные взаимные обвинения в бездеятельности. На вопрос Пайяра, планирует ли СССР соблюдать соглашение о невмешательстве, Нейман ответил, что «мы связаны соглашением в тех пределах, в которых это соглашение действительно выполняется другими»[263]. 

 Италия и Германия резко отреагировали на советские демарши. А в португальской ноте от 26 октября отмечалось, что в роли обвиняемого должен выступать сам Советский Союз: "Коммунизм борется на Пиренейском полуострове в большой битве, от результатов которой зависит судьба Европы. Розенберг принимает участие в заседаниях кабинета – факт, который является исключительным в дипломатической истории"[264].  Использовали любой повод для критики советской политики в Испании, ее авторы «забывали», что не СССР развязал «большую битву» на Пиренеях, а мятежники при известной поддержке, что советскую помощь получало законное правительство, лишенное права на него Соглашением о «невмешательстве».  

Сохранение видимости невмешательства отвечало в тот момент интересам всех членов Комитета. Крах этой политики повлек бы еще более серьезные осложнения в международных и двусторонних отношениях, чем сам факт начала испанской войны. 24 октября 1936 г. на встрече Идена с Корбеном была достигнута договоренность, что оба правительства будут действовать в тесном контакте по выводу «невмешательства» из кризиса: «наша задача продолжать все, что в наших силах, чтобы сохранить Комитет действующим и Соглашение эффективным»[265].

Таким образом, Советский Союз в результате демаршей октября 1936 г. провозгласил себя свободным от обязательств о невмешательстве, но не вышел из Комитета по невмешательству. Соглашение о невмешательстве оставалось в силе. Советское руководство полагало, что теперь Германия и Италия изменят свою тактику и перенесут центр тяжести на вопрос о контроле, но контроле, в первую очередь, над каталонскими портами[266].

На заседании Комитета 28 октября Плимут добился утверждения резолюции, признающей необоснованность советских обвинений против Италии и Португалии. Вместе с тем, Комитет принял к сведению 15 из 20 пунктов итальянской ноты против СССР[267].

Несколько ранее Плимуту удалось отстоять новый «процедурный момент», помогающий избегать острой постановки вопросов на заседаниях Комитета. Они передавались теперь на рассмотрение в подкомитет при председателе, круг участников которого был сужен по сравнению с Комитетом с 27 до 8 членов.  Британский проект посылки специальных агентов Комитета в испанские порты и пограничные железнодорожные узлы был представлен 24 октября на заседании подкомитета. В полномочия агентов входили сбор и передача в Комитет  информации обо всех случаях нарушения Соглашения. На замечание И. Майского, что английское предложение лишь дополняет советское, лорд Плимут возразил. Он настаивал на обсуждении своего предложения как самостоятельного, подчеркнув в очередной раз невозможность обсуждения вопроса о контроле в Португалии. Советская сторона заострила внимание на необходимости установления действенного контроля, требуя при этом определения основ его организации, функций местных агентов Комитета[268].

Первый кризис политики невмешательства (осень 1936) был преодолен   относительно безболезненно для международных отношений, но осложнил двусторонние, углубил собственно испанский кризис. Никто тогда не был готов и способен его разрешать. Кризис  продемонстрировал, что одной из  острейших проблем политики невмешательства являлся контроль над поставками оружия и амуниции в Испанию. Другой принципиальный вопрос – волонтерство - обозначится немного позже.

Дебаты по содержанию проекта контроля шли в Комитете и подкомитете в конце октября – первой половине ноября 1936 г. Плимут настаивал, чтобы уже тогда обратиться к «обеим сторонам» в Испании с его формулой. Случайно в разговоре Майского с Корбеном стало известно, что это предлагалось в расчете на то, что испанское правительство или мятежники отклонят предложение Комитета, и уже на законном основании можно будет не предпринимать почти никаких мер. Ответным шагом стали категорические возражения советского представителя против принятия каких- либо шагов до тех пор, пока проект контроля не будет выработан. Майский требовал более точного определения основ организации контроля, функций местных агентов Комитета, вопроса их назначения[269].

К концу заседания подкомитета 2 ноября был разработан проект основных положений о контроле в следующей формулировке: нейтральные агенты Комитета будут посланы в Испанию и испанские владения с согласия обеих сторон, причем одна группа на территорию испанского правительства, другая - мятежников. Агенты должны были назначаться единогласно пленарным заседанием Комитета. Их функция состояла в расследовании дошедших до сведения Комитета случаев нарушения невмешательства. Советское предложение о правах уполномоченных по своей инициативе сообщать в Комитет о поставках оружия, об их  прямых контактах с Комитетом, а также о контроле в португальских портах за ввозом самолетов (в противном случае контроль был бы половинчатым и неэффективным) не было принято во внимание[270].  

12 ноября 1936 г. Комитет утвердил предложенную Плимутом схему контроля, но это не привело к принятию конкретных мер. Обсуждались детали, увязки применения плана контроля на практике. 

Справедливости ради отметим, что в рассматриваемый период подобная тактика устраивала до определенной степени и советскую сторону. 4 ноября М.М. Литвинов передавал полпреду СССР в Испании М.И. Розенбергу: «…Я веду дело в Лондонском Комитете на перемещение центра тяжести его деятельности на установление контроля на будущее время. Необходимо несколько отвлечь Комитет от вопросов о том, что считаем ли мы еще себя связанными соглашением о невмешательстве. Эти вопросы ставят нас в неудобное положение, ибо формально фашистские страны не признаны нарушителями соглашения, а нам грозит еще опасность неприятных разоблачений… Я не думаю, чтобы Мадрид имел возможность получить сколько-нибудь серьезные грузы из других источников. Таким образом, сам Мадрид будет заинтересован в максимальном затруднении поставок мятежникам, если он сам несколько (выделено. - В. М.) пострадает от контроля. Если бы нам удалось провести в Комитете наши предложения касательно контроля, то Италия и Германия вынуждены были бы либо совершенно отказаться от снабжения мятежников, либо открыто денонсировать соглашение. Нам же выгодно и то и другое. Сомнительно, однако, чтобы наши предложения были бы приняты Комитетом. Скорее всего, будет установлен контроль, оставляющий лазейки для поставок, но и такой исход облегчит наше пренебрежительное отношение к Комитету и наши дальнейшие разоблачения»[271].  Министр финансов Испанского правительства) Негрин 18 ноября на встрече с поверенным в делах СССР в Испании С. Марченко подчеркивал, что у испанского руководства «все еще мало власти,… Поэтому нам было бы выгодно закончить войну в ближайшие 2-3 месяца, ибо за это время мы еще успеем навести порядок внутри страны. Победа нам нужна не ранее чем через полгода»[272]. 

В конце ноября 1936 г. Марченко сообщал Литвинову об удовлетворительной реакции испанского руководства на совпадение его точки зрения с советской: "нужно… вновь и вновь возвращаться к этому вопросу и максимально оттянуть признание и контроль" (выделено – В.М)[273]. Одновременно Советский Союз старался обеспечить максимально возможную информационную поддержку своей политике в Испании, на каждое обвинение отвечая, что он оказывает помощь законному правительству, а не мятежникам. Поэтому в течение следующего, 1937 г., советская сторона так настойчиво боролась против установления в Испании прав «воюющих сторон». В Комитете советские дипломаты выступали с инициативами, представляя фактически, как свои, так и испанские интересы. 

11 ноября 1936 г  Майский передал лорду Плимуту  письмо о т.н. «добровольцах» (или волонтерах), под видом которых Франко получал хорошо экипированные и обученные регулярные немецкие и итальянские части. Но это советское послание не было поставлено на обсуждение.

Секретарь французского посольства в Лондоне де Кастеллано   проинформировал 18 ноября 1936 г. С. Кагана о подговленном Корбеном письма Плимуту. В нем подчеркивалась необходимость избегания в работе Комитета выступлений и речей общего порядка, затрагивающих политические темы и содержащих нападки на политику тех или иных  членов Комитета.    Корбен считал, что практика грубых взаимных выпадов приведет к неприятным и нежелательным последствиям, в чем, он надеялся, советская сторона, также как и французская, не заинтересована[274]. Каган заметил, что инициатором подобных методов ведения дискуссий Советский Союз не был и постарается не быть в дальнейшем. Эту тактику советская дипломатия стремилась соблюсти максимально долго. Так, в письме (4 декабря) полпреду СССР в Париже В. Потемкину, которому было поручено возглавить советскую делегацию на Сессии Совета Лиги наций в декабре 1936 г., Литвинов подчеркивал, что советские жалобы на Германию, Италию и Португалию должны идти «по линии агрессии вообще, по линии пакта Лиги наций, а отнюдь не по линии соглашении о невмешательстве, которое является частной сделкой держав, внелигационной»[275].

К вопросу о «волонтерах» советская сторона вновь обратится в  инициативе от 4 декабря, предлагая усовершенствовать план контроля, распространив соглашение о невмешательстве и на эту проблему. Отсутствие у Комитета стремления поставить этот вопрос в повестку дня заставило советскую сторону  подчеркнуть актуальность этой проблемы в нотах М.М. Литвинова английскому и французскому послам в Москве (9 декабря) и письме советского представителя в Комитете по невмешательству секретарю этой организации Хеммингу (18 декабря)[276].

19 декабря в письмах Чилстона и Кулондра М. Литвинову  поднималась проблема посредничества между законным испанским правительством и франкистами. Литвинов такой возможности не исключал, располагая информацией о беседе Л. Блюма с М. Розенбергом, в которой французский премьер предложил эту идею вместе с назначением в Испании плебисцита под иностранным контролем: «Я лично считаю такое предложение заслуживающим внимания, но вопрос у нас не будет обсуждаться до официальной его постановки»[277]. Майский дополнил эту мысль предложением приложить максимум усилий к реализации англо-французского проекта посредничества между борющимися сторонами: «если с помощью германских и итальянских «добровольцев» Франко опять начнет побеждать и, может быть, захватит Мадрид, нашему престижу будет нанесен сильный удар». Советский дипломат осознавал все трудности этого варианта и не исключал, что «Германия и Италия захотят пойти напролом». Наряду с реализацией посредничества он справедливо считал нужным  поиск всех возможных средств для парирования опасности от присутствия  германских и итальянских войск на испанской территории[278]. Испанский посол Паскуа во время встречи с Нейманом (9 декабря 1936) высказал пожелание в ходе переговоров о посредничестве поставить требование о выводе всех иностранных войск, находящихся в распоряжении мятежников, по крайней мере, марокканцев. «Хотя, - по мнению Паскуа, - осуществить это едва ли было бы возможно, тем не менее, требование имело бы ценный моральный эффект»[279].

Советская, равно как и испанская сторона в начале декабря 1936 г. сравнительно пессимистически оценивали перспективы обороны Мадрида. Возможность его падения допускалась и связывалась, в первую очередь, с усилением итало-германского присутствия в Испании[280]. И если инициатива  столь необходимого контроля над поставками положительно оценивалась официальным Парижем, то у Лондона она не вызвала энтузиазма, требующегося для ее срочной реализации. «Таймс» ( The Times) утверждала, что эта мера продиктована узкопрактическими мотивами и подчеркивала, что «организация сейчас эффективного контроля над портами и границами сохранит военное преимущество, достигнутое Россией в Испании»[281].

Таким образом, в политике невмешательства к концу 1936 г. сложилась двойственная ситуация: функционирование Комитета, ряд членов которого - Германия, Италия, с одной стороны, и СССР – с другой, помогали разным воюющим сторонам. При этом первые почти не пытались скрыть своего присутствия в Испанской войне, участие в Комитете по невмешательству носило для них подчиненный характер, следовательно, и дискуссии по основным вопросам играли не первостепенную роль, т.к. не могли принципиально повлиять на испанскую составляющую их внешней политики. По информации, полученной советником полпредства СССР в Испании Гайкисом от испанского посланника в Берне, в конце декабря 1936 г. Гитлер собрал совещание по вопросам политики в Испании, на котором обозначились некоторые расхождения в военно-политической верхушке относительно дальнейшего немецкого вмешательства в испанские дела[282].

В английской позиции тесно переплетались две тенденции: боязнь как «красной Испании», так и перспектив итало-германского господства на Пиренейском полуострове. Эта тактика варьировалась в зависимости от обстановки в самой Испании, и в Европе. Поэтому в Комитете по невмешательству Великобритания  имитировала относительно активную деятельность по урегулированию испанского вопроса (на уровне дебатов),   не выказывая  действительного стремления к  реализации нужных мер. Характеризуя ситуацию, Майский сравнивал британское правительство с гувернанткой, «до смерти напуганной диким хулиганством опекаемого ею ребенка. Но так как ни английская, ни французская гувернантки никогда до сих пор не решались отшлепать берлинского хулигана, то нисколько не удивительно, что Гитлер и на этот раз решил показать кулак своим «воспитателям»[283]. Франция по большинству позиций в Комитете  солидаризировалась с Англией, вызывая справедливые нарекания советской стороны. По мнению М. Литвинова (декабрь 1936), «имеются все признаки усиления тревоги в Париже и Лондоне в связи с развитием испанских дел, но это не значит, что Париж и Лондон существенно изменят свою тактику»[284]. Советское руководство считало, что шедшие  тогда переговоры по вопросам контроля, волонтерства и посредничества  давали повод для более решительных выступлений Англии и Франции, а именно, заявить в случае отклонения предложений по этим вопросам Германией и Италией или задержки ими ответа, что Лондон и Париж оставляют за собой полную свободу действий: «Только такое заявление могло бы произвести впечатление в Берлине и Риме»[285].

На заседании подкомитета 22 декабря Лорд Плимут ограничился заявлением, что британское правительство озабочено фактом увеличения притока в Испанию волонтеров и предложил всем странам в ближайшее время (было упомянуто 4 января 1937 г.) принять на себя обязательство о запрещении волонтерства[286]. В этом же ключе был выдержан англо-французский план от 24 декабря: установление контроля на франко-испанской и испано-португальской границах, патрулирование прибрежных вод Испании военным флотом стран-участниц Соглашения. Напомним, что в это время велась подготовка к т.н. «джентльменскому соглашению» между Великобританией и Италией. «Почти невозможно доверять искренности британцев в их позиции нейтралитета, исходя из моих частных бесед с британским послом Чилтоном, - писал посол США в Испании Бауэрс. – Каждое их действие идет так далеко, что явно ведет к падению правительства и служит мятежникам»[287].

9 января 1937 г. английское правительство запретило своим гражданам выезд в Испанию. Советский Союз принял аналогичное постановление 20 февраля[288].

Согласованные на заседании подкомитета 15 февраля 1937 г. планы по вопросам о добровольцах и о контроле должны были вступить в силу, соответственно, 20 февраля и 6 марта. Схема контроля обладала рядом слабых мест: поставки по воздуху не затрагивались, португальское побережье не патрулировалось. План не предусматривал санкций против стран-нарушительниц Соглашения[289].

Советская дипломатия, проводя активную линию в Комитете по невмешательству на установление контроля, периодически шантажировала его участников угрозой своего выхода из этой организации в ответ на проволочки в решении проблем[290]. «Известия» писали, что «дело мира и Испания только выиграют, если с безнадежно обанкротившимся комитетом будет раз и навсегда покончено. И, чем скорее, тем лучше»[291]. Характерен маневр, предпринятый советской стороной в декабре 1936 – феврале 1937. Советская сторона активно включилась в борьбу за право участия советского флота в морском контроле, но  получив его, отказалась под предлогом отсутствия в Испании собственных баз при нежелании пользоваться английскими или французскими[292]. По мнению советской дипломатии, автором  идеи о разделе ролей и сфер контроля между Англией и Францией, с одной стороны, и Германии Италии – с другой, явился французский посол в Берлине Франсуа-Понсе. Гитлер ухватился за такое предложение, переданную ему через Нейрата, и заговорил об этом на новогоднем приеме для иностранных дипломатов в январе 1937 г. «Сам Понсэ в разговоре со мной не отрицал, - писал полпред в Германии Я. Суриц, - что он сейчас прилагает много усилий, чтобы улучшить атмосферу. Действует он, якобы, по предписанию начальства»[293]. В советской тактике сочетались заявления типа: «положение в Испании может быть урегулировано лишь немедленным отзывом всех волонтеров» с тактическими установками: «… до осуществления контроля должно пройти немало недель, в течение которых необходимо постараться ввезти максимальное количество снарядов»[294]. 

Советский Союз максимально долго задерживал выплату первого взноса на организацию контроля над поставками в Испанию. 31 января 1937 г. решением Политбюро ЦК ВКП (б) доля советских расходов в этом направлении была увеличена до 136 тыс. ф. ст. При этом оговаривалось, что первый взнос в размере 20 тыс. ф.ст. будет  уплачен только после поступления взносов от других государств. В начале марта 1937 г. И. Майский сообщал в Москву, что дальнейшая отсрочка платежей невозможна. 10 марта М. Литвинов в письме Председателю Совнаркома СССР В. Молотову просил дать указания Наркомфину о немедленном переводе денег в Лондон[295].

В связи с вводом в действие соглашения о запрещении отправки волонтеров в Испанию, перед советской стороной встала проблема легитимности пересечения советскими добровольцами границ, в первую очередь, франко-испанской. Нейман поручал в начале апреля 1937 г. сотруднику советского посольства в Лондоне Столяру узнать, какая пометка в паспортах англичан, направляющихся через Францию в Испанию, ставится французским консульством в Лондоне. В паспортах советских граждан, едущих в Испанию, и не имеющих  примечания о пригодности  документа для Испании (имелись в виду не дипломатические паспорта), французское консульство в Москве начало специально отмечать отсутствие права  транзита их владельцев через Францию. Столяр отвечал, что английские подданные при поездке во Францию  не обращались во французское консульство ввиду отсутствия необходимости в визах. На паспорта всех других иностранных граждан, обращающихся за визой во французское консульство в Лондоне, ставился штамп «виза не действительна для Испании и испанских владений». Уже в ноябре 1937 г. Ф. Вейнберг сообщал С. Кагану, что на паспорта советских граждан, «коим разрешена поездка в Испанию», стала делаться пометка: «Настоящий паспорт действителен для поездки в Испанию»[296]. 

 Обладавший принципиальными недостатками контроль способствовал дальнейшим успехам мятежников. Он не устраивал ни одну из сторон, ведших борьбу в Испании, или стоявших за ними. Но европейские страны вынуждены были играть по правилам, экспромтом, складывавшимся в ходе «игры». Италия, Германия и СССР получали возможность хоть частично отвести от себя обвинения в нарушении Соглашения о невмешательстве. От поддержки воюющих сторон по понятным причинам никто из них отказываться никто не планировал. Великобритания и Франция получали возможность продемонстрировать приверженность политике «невмешательства». Эта «хорошая мина при плохой игре» станет обычной практикой в дальнейшей деятельности Комитета по невмешательству.

Для такого вывода дает основания и анализ хода реализации другого актуальнейшего вопроса политики невмешательства - вывода иностранных войск из Испании. 13 марта 1937 г. испанский посол в Лондоне Аскарате передал Плимуту ноту с конкретными примерами итальянской интервенции и просьбой рассмотреть эту проблему. В меморандуме испанского правительства руководителям Англии и Франции от 21 марта 1937 г. подчеркивалась готовность Мадрида «пойти на некоторые жертвы – испанская зона Марокко», принять во внимание в своих экономических, военных, морских и воздушных отношениях «интересы обеих держав, поскольку они будут совместимы с ее собственными интересами». В качестве ответного англо-французского шага предлагалось принять «зависящие от них меры, чтобы впредь прекратить окончательно вмешательство Германии и Италии в испанские дела», а первого шага – «элиминирование из испанской борьбы всякого иностранного вмешательства»[297].

Днем раньше французский поверенный Пайяр на приеме у М. Литвинова поднял проблему отзыва из Испании всех иностранцев наряду с вопросами об испанском золоте. Литвинов ответил, что советское руководство положительно относится к этой идее, но подчеркнул, что после поражения итальянского экспедиционного корпуса под Гуадалахарой, «можно скорее ожидать посылки Италией нового корпуса для реванша». Это делало сомнительным отзыв иностранцев. Контроль означал посылку в Испанию целой армии контролеров, которые должны будут «объезжать все гарнизоны и траншеи, выискивая иностранцев, которых отнюдь нельзя сразу узнавать по внешности. Мы поэтому думаем, что ради такой весьма проблематичной эвакуации иностранцев не стоит жертвовать принципом в отношении права испанского правительства распоряжаться своим золотом». В дневнике Литвинов добавлял, что «иное дело, если бы французские эксперты заранее обещали поддержать нашу точку зрения в комиссии [созыв которой лоббировали французы - В.М.], в таковом случае мы не возражаем против передачи вопроса в комиссию»[298].

В этом духе были даны инструкции Майскому. 23 марта 1937 г. на 43-м заседании подкомитета он поднял этот вопрос. А днем позже, на заседании Комитета он потребовал расследования жалоб, содержащихся в испанской ноте, и предложил направить в Испанию комиссию для выяснения случаев посылки итальянским правительством после 20 февраля (вступление в силу соглашения о добровольцах) «волонтеров» и продолжающегося снабжения Франко материалами, участия регулярных частей итальянской армии в военных действиях. Для придания большей огласки   речь И. Майского на этом заседании была передана через ТАСС. Плимут упрекнул  Майского в несоблюдении  дипломатических формальностей - нота с заявлением не была передана ему лично, а зачитана на заседании. Английские дипломатические круги под предлогом нарушения советским представителем протокольных моментов и, не желая «усилить напряжение и затруднить реализацию основной задачи, стоящей сейчас перед Комитетом - эвакуацию волонтеров из Испании», инспирировали отклонение советского предложения. В беседе с Майским 6 апреля 1937 г. Плимут дал обещание, что, если в течение недели от итальянского правительства не будет получен положительный ответ по названному вопросу, подкомитет все равно будет созван, и на обсуждение будет поставлено советское заявление от 24 марта. Это обещание выполнено не было. Тем более что Гранди 10 апреля в беседе с Иденом подчеркнул, что «для итальянского правительства невозможно согласиться на предложение, хоть на квоту исходящее от Советского правительства»[299].

Можно утверждать, что Комитет по невмешательству в дела Испании на первом этапе своего функционирования при ведущей роли британской дипломатии, соглашательстве Франции, одобрении фашистских государств саботировал большинство инициатив, способных смягчить испанский конфликт, расценивая их не как попытку урегулирования, но как стремление советской стороны к «коммунистической экспансии».

Таким образом, серьезных оснований для локализации испанского конфликта к весне 1937 г. создано не было. Он приобретал все более затяжной характер, обостряя также международные отношения в Европе.

Нарастание фактора силы в конфликте на Пиренейском полуострове побуждало к принятию хотя бы частичных мер для сохранения видимости «невмешательства».