Конфликт в Испании сразу же пошел по остро конфронтационному сценарию. Обе противоборствующие стороны старались поддерживать к нему постоянный интерес и внимание международного сообщества, извлекая из факта его интернационализации возможные для себя дивиденды. 4 августа 1936 г. президент Испании Асанья в заявлении спецкору «Юманите» писателю П. Низану подчеркивал, показывая на дымящиеся вдали леса, подожженные мятежниками: «Там решается теперь и наша, и ваша судьба»[22]. Тогдашний министр морских и воздушных сил Испании И. Прието высказывал мысль, что разрешение испанской проблемы может быть даже облегчено в случае расширения конфликта и превращения его в международный: «…Испания перестала бы быть основным театром действий »[23].

Италия и Германия довольно быстро определили свое отношение к испанской драме, вмешавшись уже летом 1936 г в нее, и поддержав мятежников. Первая просьба о помощи, исходившая от генералов Ф. Франко и Э. Мола была отклонена и германским МИДом, и Муссолини. 25 июля 1936 г. Гитлер был информирован об обращении Франко и вечером того же дня в узком кругу доверенных лиц согласился на оказание им помощи. После некоторых колебаний к аналогичному решению пришел и Муссолини, причем, оно было принято независимо от Гитлера[24]. 

Франция и Великобритания сочли лучшим вариантом «нейтральную» позицию – невмешательство. Эта идея на начальном этапе войны была поддержана и советским руководством.

Мотивация политики ведущих европейских стран в испанском вопросе на начальном этапе его развития подвергалась исследованию в отечественной и зарубежной литературе[25].

Обобщив доступную информацию и опираясь на новые документальные данные (в первую очередь, архивные), проблему можно представить следующим образом: 

Таблица 1.

Мотивация (не) вмешательства европейских стран

В испанский    конфликт

Мотивы     1.Локализация    конфликта. 2.Территориальнаяцелостность Испании. 3.Геостратегич. задачи. 4.Ликвидация «прокоммунистического очага». 5.Военный поли- лигон. 6.Солидарность с Испанской респ. 7.Создание или укрепление сущ. военно-политиче- ских союзов.

Англия                                                                           +     +   +     +   -     -   +

Франция   +     +   +     ±   -       +

Германия   +     +   ±     +   +     -   +

Италия   +     +   +     +   +     -   +

СССР   +     +       -   +     +   +

Анализ таблицы показывает, что совпали задачи:

6 из 7 - у Германии и Италии, Англии и Италии,

5 – у Великобритании и Франции, Германии и СССР,

4 – у Италии и СССР, Италии и Франции.

3 – у Германии и Франции, Великобритании и СССР, Франции и СССР.

Данная выкладка позволяет проследить механизм развития дальнейшего развития международных и двусторонних отношений вокруг испанской проблемы.

Фактически у всех стран совпали, пусть и формально, первые три пункта – не позволить конфликту выйти за рамки Испании, сохранение ее территориальной целостности, укрепление собственных геостратегических задач. С утверждением Н. Чемберлена, что, «если испанская война не закончится быстро или, по крайней мере, не будет полностью локализована, можно опасаться в дальнейшем еще более серьезных потрясений в Европе», могли согласиться все европейские политические лидеры[26].

В понятие локализации конфликта помимо ограничения его рамок Англия, Франция включали задачи сохранения и укрепления своих позиций, как за Пиренеями, так и в Европе в целом, а Италия с Германией – их расширение.

Испания никогда не была в сфере интересов России. Когда, после вторжения французских войск в Испанию (1808), в анонимных записках, ходивших по Санкт-Петербургу, Александра 1 упрекали в том, что он оставил Испанию без поддержки, царь оправдывался перед своим ближайшим окружением: «В силу отдаленности Испании Россия не могла послать войска на помощь повстанцам»[27]. Этот мотив не потерял своей значимости и для советского правительства в первые месяцы Гражданской войны в Испании.

Едва ли не наибольший внешнеполитический дискомфорт начало испанской войны 1936-1939 гг. вызвало во Франции. Дискуссии на уровне правительства и парламента по поводу отношения к испанским событиям, (не) вмешательства в них на начальном этапе носили самый острый характер именно в этой стране[28].

Первые британские оценки испанской ситуации делались в целом сквозь призму имперских интересов: это подчеркивали руководители и общественные деятели различных политических направлений[29]. Лишь углубление испанского кризиса заставило британские правящие круги более внимательно отнестись к его континентальной составляющей. Геополитически в испанской проблеме у Англии доминировали проблемы Пиренейского полуострова как такового (Гибралтар) и средиземноморский аспект.

В декабре 1936 г. министр иностранных дел Великобритании Иден признал, что испанская война превратилась в «международную войну», к исходу которой Англия, как и вся Европа не может относиться равнодушно[30]. К мировой войне, ни один из ведущих участников «испанского гамбита» не был готов ни в военно-политическом, ни моральном (общественное мнение) плане. Как подчеркивал в начале 1937 г. государственный министр Франции Шотан, «и Франция, и Англия заинтересованы в том, чтобы отсрочить момент вооруженного конфликта с Германией»[31]. 

Безусловно, европейские лидеры отдавали себе отчет, что «испанские события создают большое количество осложнений и конфликтов в Европе»[32]. Но понимание форм и методов достижения локализации испанского конфликта у ведущих участников политики «невмешательства» не совпало. Германия и Италия выступили на стороне мятежников для скорого завершения войны. Советский Союз, пусть не сразу, но поддержал республиканцев, при этом, подобно европейским партнерам, заявляя о желании ликвидировать интервенцию и превратить испанский конфликт в сугубо испанский: «Верные нашим общим принципам, мы и здесь стремимся к тому, чтобы испанскому народу было обеспечено «право на национальное самоопределение»[33]. Официальные Лондон и Париж открыто не поддержали какую-либо сторону, но симпатии британского кабинета постепенно выкристаллизовывались в направлении франкистов, а Франция фактически всю войну позволяла нелегально использовать свою территорию для транзита грузов в республиканскую Испанию.

Сам факт расхождения между ведущими европейскими государствами в тактике локализации испанского конфликта предопределял его дальнейшую интернационализацию и завершение лишь в случае массированной поддержки одной из сторон. Война превращалась в затяжную и вносила новые акценты в международные отношения.

С задачей локализации испанской войны была неразрывно связана проблема сохранения территориальной целостности Испании в ходе гражданского конфликта. Нарушение территориального единства любого региона подрывало и без того хрупкий баланс сил в Европе. Испанию после революции 1931 разрывали вместе с внутриполитическими, остросоциальные и национальные (Каталония, баски) противоречия и сепаратистские тенденции. С победой Народного фронта и началом Гражданской войны они обострились и получили новое наполнение. Слабость центрального правительства давала наблюдателям основания опасаться раскола страны, как по национальному, так и политическому признаку. Некоторые французские политики (среди них П.-Э. Фланден, тогдашний премьер-министр), еще весной 1936 г., анализируя ситуацию за Пиренеями, высказывали мнение, что Испания – ненадежная и даже опасная страна, справедливо предвидя, что в ней в результате внутренних потрясений и жестокой политической борьбы может установиться диктатура фашистского толка. Их пожеланием было скорейшее образование прочного республиканского правительства[34].

Иностранное вмешательство создало риск эвентуального территориального раскола Испании по политическому принципу. Германия и Италиия опасались образования «Советской Каталонской республики», Франция и Британия – отделения от Испании (потери) Балеарских, Канарских островов, испанского Марокко. Рейнская авантюра Гитлера, как прецедент нарушения территориальной целостности Европы, была совсем свежа в политической памяти континента.

С Муссолини фюрера объединяла боязнь как установления на Пиренейском полуострове прокоммунистического режима, так и возможности попадания этих районов под франко-британский контроль.

В известных переговорах Чиано с Гитлером октября 1936 г., положивших начало оси «Берлин-Рим», была принята и совместная декларация о защите национальной и колониальной целостности Испании. Она понималась как сохранение территориально-политического единства страны в результате победы на всей ее территории дружественного режима. Заявление Германии и Италии, принятое в один из самых драматичных моментов в Испанской гражданской войне, было направлено, помимо прочего, и против Каталонии как центра, из которого могла продолжаться борьба против мятежников в случае падения Мадрида. При этом Берлин использовал традиционный тактический ход: сотрудников германского МИДа обязывали донести до всех заинтересованных зарубежных политических кругов мысль о незыблемости для Германии идеи территориальной неделимости Испании (например, беседа Дикгофа с советским полпредом Сурицем 27 октября 1936)[35].

Факт признания Италией и Германией в ноябре 1936 г. нелегитимного правительства Франко усиливал потенциальные возможности политического раскола Испании. 

Остроту вопросам территориальной целостности Испании придавала ситуация вокруг Балеарских островов, «пистолета, приставленного к сердцу Каталонии» (Штейн Б.)[36]. Контроль над этой группой стратегически важных островов в предвоенной ситуации служил ощутимым «козырем» в итальянском диалоге с Великобританией (подробнее см. Гл. 4.). С другой стороны, их отход под влияние страны, солидарной с мятежниками, обострял проблему территориального единства Испании.

Французская позиция в данном вопросе эволюционизировала по мере углубления испанского конфликта и обострения внутриполитического кризиса в самой Франции: постепенное ослабление Народного фронта и поправение французского правительства было фактически пропорционально нарастанию в нем про-франкистских тенденций. Неспособность Франции реально повлиять, в том числе, и на рассматриваемый аспект испанской ситуации в очередной раз демонстрировала ее слабость на европейской сцене.

Эволюцию претерпели и британские установки. На начальном этапе войны британский кабинет, как замечал советский полпред в Лондоне И.М.Майский, «с инстинктивной английской осторожностью» делал ставку на нейтралитет, точнее, на не проявление симпатий ни к одной из борющихся сторон: «если правительство победит, они могут вспомнить наше невмешательство и отказ продавать оружие как факт расположенности к мятежникам». Нейтралитет, по мнению английских политиков, облегчит в дальнейшем ликвидацию гражданской войны в Испании». Победа любого из экстремистских режимов (правительство Народного фронта приписывалось к таковым) не отвечала британским интересам[37].

 Отметим прозорливость Франко в этом вопросе: уже 8 августа 1936 г.в телеграмме в Лондон он давал формальные гарантии, что не заключит никаких территориальных соглашений с Римом или Берлином как вознаграждение за их помощь[38]. В той ситуации не менее важной была молчаливая «поддержка» франкистов со стороны Франции и Англии, не препятствовавших итало-германским действиям в Испании. Помощью этих стран пыталось заручиться и республиканское правительство: в меморандуме руководителям Англии и Франции от 21 марта 1937 г. в ответ на их реальное участие в «незамедлительном рассмотрении испанской проблемы с иной точки зрения» обещалось не только «принять во внимание, как в переустройстве своей экономики, так и в своих военных, морских и воздушных отношениях, интересы обеих держав», но и рассмотреть целесообразность изменения или сохранения существующего положения в том, что касалось испанских позиций в Северной Африке (зона Марокко) при условии, «что указанное изменение ни в коем случае не будет иметь результатом преимущества для других держав, кроме Франции и Великобритании»[39].

В декабре 1936 г. (т.н. брадфордская речь А. Идена - В.М.) впервые британское правительство с полной определенностью заявило, что Великобритания «глубоко заинтересована в сохранении целостности и неприкосновенности Испании и испанских владений», подтвердив идею мира, «по крайней мере, в Европе»[40].

Но британский план урегулирования испанского конфликта от 14 июля 1937 г. означал едва ли не самый серьезный, в случае реализации, шаг в дальнейшем разрушении единства Испании по политическому признаку. Он предполагал признание права воюющей стороны за Франко, т.е., закрепление на международно-правовом уровне ситуации, сложившейся к тому времени на Пиренейском полуострове. Резолюция, признававшая в целом британский план от 14 июля 1937 г., была принята на пленарном заседании Комитета по невмешательству 4 ноября 1937 г. (подробнее см. 2.2.)[41].

Несколько ранее на территорию мятежников были назначены британские посланники, т.н. «агенты». Республиканское правительство не без основания считало, что назначение английских послов на мятежную территорию еще более нарушило относительное равновесие в стране, сохранение которого отвечало интересам и британской стороны[42].

Первые дипломатические представители СССР в Республиканской Испании - М. Розенберг, В. Антонов-Овсеенко, военные советники - своей тактикой, прежде всего в Каталонии, углубляли раскол Испании (по линии Барселона-Мадрид). «Для него [Антонова-Овсеенко - В.М.] вообще существует только одна Каталония, вся остальная Испания представляется ему чем-то вроде Туркестана», - считал министр финансов Х. Негрин. Генеральный консул СССР в Каталонии Антонов-Овсеенко, активно поддерживавший сепаратистские настроения лидеров Барселоны, неоднократно, предупреждался Москвою о «некорректности» такого поведения. Его позиция, подчеркивал С. Марченко [советник полпредства, с ноября 1937 г. - поверенный в делах СССР в Испании - В.М.] в личных беседах с Негрином, «ни в какой степени не отражает позицию советского правительства». По убеждению Марченко, испанское руководство дезавуировало в Барселоне Антонова-Овсеенко именно «за его недопустимое поведение в отношении к Негрину»[43].

Зам. народного комиссара по иностранным делам СССР Н.Н. Крестинский, зная о неоднократных попытках Антонова-Овсеенко вмешиваться во внутренние дела Испании, в письме 28 сентября 1936 г. обращал его внимание на то, что основная задача того заключается в том, чтобы на основе тесных личных и политических контактов с каталонскими политическими организациями, их лидерами, «быть в курсе всех решений и шагов правительства и настроений широкой общественности…и подробно информировать об этом Москву и наше полпредство в Мадриде». Эти контакты «позволят Вам в товарищеской, дружеской форме, без претензий на «учительство» и «командование», отговаривать анархистов от неправильных шагов, как в общественных вопросах, так и особенно в повседневных оперативных решениях»[44].

Проблема территориального единства Испании была также предметом двусторонних переговоров, соглашений: достаточно вспомнить создание оси «Берлин-Рим», англо-итальянское «джентльменское соглашение», а также регулярный зондаж Лондоном позиции Берлина по этой проблеме в 1936-1938 гг. В начале 1937 г. у советской дипломатии было очень сильно убеждение, что «джентльменское соглашение» было нужно Англии, чтобы вызвать у Муссолини обещание не покушаться на испанскую территорию[45].

В конечном итоге политическая раздробленность Испании как эвентуальный результат гражданской войны представилась европейским державам едва ли не более опасной для них самих, чем для Испании – они теряли бы там свои экономические (Франция, Англия, Германия и Италия), политические (Италия, Германия, СССР), геостратегические (Франция, Великобритания, Италия) позиции. Но по мере изменения ситуации, как в Испании, так и в Европе в целом, каждая из стран попыталась извлечь максимум выгоды из нарастающей угрозы нарушения территориального единства Испании. Италия, действовала в этом плане более прямолинейно.

На завершающем этапе испанской войны либеральная британская пресса констатировала, что голос Испании на европейской сцене вскоре «будет голосом фашистских диктаторов, в случае, если Испания сама не обеспечит территориальную целостность»[46].

С началом войны в Испании европейские страны столкнулись с задачей сохранения и укрепления своих позиций по трем направлениям: в самой Испании, Средиземноморье и Европе в целом. И если значение каждого из этих векторов для ведущих европейских держав по понятным причинам было неоднозначным, то их всех в этом плане объединяло стремление упрочить свой международный авторитет.

Усиление своей национальной безопасности  нацистская Германия  и фашистская Италия, как известно, напрямую связывали с экспансионистскими задачами. После Рейнской и абиссинской авантюр испанская могла стать удобным вариантом для их реализации. Как писал советский полпред в Германии Я. Суриц в НКИД в декабре 1936 г., «…по мере обострения борьбы в Испании, Германия усиливает общий агрессивный характер своей внешней политики, явно ориентируясь на возможность международных столкновений в более широких масштабах»[47].

У Италии эта задача проецировалась в большей степени на Средиземное море и Центральную Европу, хотя до 28 ноября 1936 г. итальянское правительство формально не провозглашало политическую и экономическую помощь испанским националистам. Для Гитлера Гражданская война в Испании явилась удобной возможностью реализации концепции пространственного расширения, отвлекая Италию от Центральноевропейских проблем и сосредотачивая на Пиренейском полуострове и Западном Средиземноморье. Из немецких правящих кругов, по данным британской дипломатии и разведки, более всех в испанской авантюре была заинтересована армия и МИД. Германская политика представляла собой едва ли не самое «прагматичное чтение испанской ситуации»[48].

Начало итало-германской помощи Франко и обозначившаяся перспектива упрочения политических и стратегических позиций  Италии и Германии на Пиренейском полуострове создавали определенную опасность для Великобритании и Франции. Захват Италией Балеарских островов перерезал пути сообщения Франции с Марокко, для Великобритании серьезно обострялась проблема средиземноморских проливов. «С тех пор, как было изобретено дальнобойное оружие, наше положение в Средиземном море целиком зависело от ослабленной или дружелюбной Испании», - одна из распространенных точек зрения правящих кругов Великобритании того времени [49].

 Опасения Британии, что испанский конфликт «может стать причиной огромной катастрофы, охватывающей целый континент или даже полушарие»[50] периодически усиливались согласованными выступлениями Германии, Италии и Португалии на заседаниях Комитета по невмешательству в дела Испании. Дискуссии в Комитете достаточно четко отразили ослабление британского влияния в Лиссабоне. Британский консул в Лиссабоне С.И. Додд еще в начале августа 1936 г. писал: «фашистский режим в Испании будет опасен Португалии, равно как и Британии в Средиземном море, т.к. он неизбежно попадет в орбиту деятельности Германии и Италии»[51].

Иден уже в начале 1937 г. прозорливо называл Испанию, Мемель, Данциг, Чехословакию опаснейшими точками на карте предвоенной Европы: «Если германское внимание не зафиксировать на Испании, будет весьма затруднительно сдержать агрессию этой страны на любом из трех других направлений». Из этого вывода следовала тактическая установка быть покладистыми по испанскому вопросу, чтобы максимально выиграть время (в Европе) и сохранить свое господство в колониальном и морском пространствах[52].

В советской позиции в Испании июля-сентября 1936 г. прослеживается здоровый прагматизм: не вмешиваясь открыто в конфликт, попытаться отвлечь с его помощью внимание западных держав, в первую очередь Германии, от центрально- и восточноевропейских проблем. Это было продолжением советской тактики времен Рейнского кризиса. Как следует из архивных источников, в его начале советская сторона считала, что «…под углом наших непосредственных интересов эвентуальный гитлеровский удар по Рейнской зоне оказался бы даже небесполезным, поскольку выбил бы почву для нового сговора между Германией и Францией и Англией (на ближайший, по крайней мере, отрезок времени) и отвел бы волну германской агрессии на Запад»[53].

Убеждение, что СССР столь энергично настаивает на помощи Испанскому правительству оружием, потому что хочет парировать опасность развязывания войны на востоке Европы и желает, чтобы следующий прыжок Гитлера произошел на запад, было распространено осенью 1936 г. среди некоторых французских политических лидеров: СССР «усиленно втягивает Францию и Англию, но особенно Францию, в деле оказания помощи испанскому правительству… Война вспыхнет на западе, а СССР останется в стороне»[54].

Комментируя присоединение Италии к антикоминтерновскому пакту (ноябрь 1937), британская пресса считала, в частности: мнение Британии и Франции, что он касается их больше, чем советскую Россию, справедливо: у нее «одно большое преимущество: она почти неуязвима»[55].

Мысли о геостратегическом преимуществе СССР придерживался и министр обороны Великобритании Инскрип: «Да, вам хорошо – ваше географическое и стратегическое положение таково, что вас никто не сможет серьезно укусить. А мы совсем в другой ситуации: наша Империя уязвима с десяти концов», - утверждал он в беседе с Майским[56].

Помощь Советского Союза Испании (в первую очередь, доставка военных грузов морским путем) трактовалась итальянскими политическими кругами, помимо прочего, как попытка нарушения им статус-кво в Средиземном море. Итальянская пресса утверждала, что по этой причине Италия стремится не допустить участия СССР в морском контроле[57].

В первой четверти 1937 г. советская дипломатия была убеждена, что военное присутствие СССР в Испании («наше появление на Пиренейском полуострове») значительно изменило расстановку сил в Западной Европе «к невыгоде фашистских государств»[58]. Тогда же Л.Р. Гайкис, сменивший Розенберга на посту советского полпреда в Испании, в письме в НКИД подчеркивал, что, чем активнее будет советская помощь Испании, «тем труднее будет любому республиканскому правительству <…>отказываться от этого сотрудничества (с СССР - В.М)», добавляя, что победа республиканцев открывает новые перспективы и существенно корректирует соотношение сил на международной арене. Так как Советскому Союзу важно иметь надежного союзника в лице Испании, то он, по мнению Гайкиса, должен использовать все возможности, «которые мы приобрели сейчас благодаря отношению нового правительства для закрепления наших позиций в Испании»[59].

Параллельно советская дипломатия активно и регулярно собирала информацию о ходе раздела сфер влияния в Европе между Германией и Италией, получая, в частности, сведения «через хорошего посредника из итальянского посольства в Лондоне»[60].

Гражданская война в Испании предоставляла возможность укрепления или поднятия международного авторитета ведущих европейских стран.

Для Британии появлялась удобная перспектива, соблюдая «нейтралитет», не прилагая особых (материальных, военных) усилий, погасить конфликт чужими руками, и не сильно испортив ни с кем отношений, воспользоваться конечными результатами. При этом для поддержания престижа «великой морской державы» ей нужно было максимально возможно сохранить свои позиции в Средиземном море. Как бы подытоживая провал такой политики, Ллойд-Джордж в феврале 1939 сделал известное высказывание: «Политика правительства, являющая образец нелепого оптимизма и тупости, привела к тому, что Британский Лев попал в западню. Только принятием немедленных мер мы можем изменить обстановку, чтобы эта ловушка окончательно не захлопнулась»[61].

Положение Франции было едва ли не самым незавидным в Западной Европе. Так, по немецкой оценке (осень 1936 г.), «Франция слаба и стара. Она думает только о пище, это страна, в которой кухня, стол превратились в «государственное искусство»; по итальянской: «Франция воспринимается сегодня необычайно менее важным фактором, чем ранее»[62]. Внешнеполитическими приоритетами правительства Блюма станут «подъем упавшего французского престижа (выделено - В.М.) за рубежом с помощью четкого определения общности интересов со своими друзьями, особенно с Великобританией, известное, но осторожно взвешенное культивирование отношений с Советской Россией, избегая крайностей»[63].

Но анализ внешней политики Франции времен Испанской войны свидетельствует о ее постепенной капитуляции на европейской сцене. Отдельные проявления самостоятельности (некоторые демарши в Комитете по невмешательству, Нионская конференция 1937 г.) общей картины принципиально не изменили.

Участие Италии в испанской войне также не в последнюю очередь диктовалось важностью поднятия авторитета страны после абиссинской авантюры. И. Майский писал по этому поводу, что «Муссолини не из тех людей, которые легко отказываются от поставленных целей, тем более что с будущим генерала Франко связан до известной степени его собственный престиж»[64].

Для СССР вмешательство в испанский конфликт представляло также шанс «демонстрации силы» и попытку заставить с ним считаться в условиях надвигающейся войны. Нередко советские дипломаты сообщали о том, что от хода и итога испанских событий будет зависеть не только судьба самой Испании и перспективы европейского мира, но и международный авторитет Советского Союза[65].    

 Летом 1937 г. советская дипломатия полагала, что «уроки испанских событий, прежде всего, показали Италии, что СССР является грозной силой в международных отношениях и что с СССР необходимо считаться»[66].

Авторитет СССР в 1936-1937 г. заметно снизился на европейской арене в связи с внутриполитическими событиями. Сообщениями об исчезновении советских специалистов по возвращении из Испании пестрела не только европейская печать разных направлений, но и сухие лаконичные дипломатические донесения из Москвы. Так, после отзыва в СССР бывшего полпреда в Испании Розенберга, дипломата, игравшего весьма заметную роль в испанских событиях в первые месяцы войны (сентябрь 1936 - февраль 1937), его судьбой как «подвергающегося преследованиям» интересовались почти все европейские политические круги. Литвинов писал 4 августа 1937 г. полпреду СССР во Франции Я. Сурицу, чтобы в случае разговоров на эту тему, тот указывал на вымышленный характер слухов об аресте Розенберга: дипломат недавно вернулся из отпуска и «находится сейчас в Москве в ожидании нового назначения». В конце письма приписка: «Для Вашего сведения сообщаю, что оформляем его в качестве Уполномоченного при одной из союзных республик»[67].

В целом же, в геостратегическом плане, испанская война способствовала усилению позиций и авторитета, в первую очередь,  Италии и Германии.

Роль и значение испанской войны как военного полигона накануне второй мировой войны будет рассмотрен отдельно (см. Гл. 3). Оговоримся лишь, что этот фактор сыграл значимую роль для Италии, Германии и СССР (после начала вмешательства).

Задача ликвидации «прокоммунистического очага» в Испании была, пусть и в разной форме, поставлена всеми западноевропейскими странами. За неделю до начала испанского мятежа немецкая дипломатия признавала, что «ситуация в Испании сверхтревожна, если взглянуть на нее в связи с систематической и опасной активностью Советской России в Западной Европе и благосклонностью к левому испанскому правительству французского»[68]. А известное заявление Муссолини, что «Италия не потерпит Советской республики ни на всей территории Испании, ни на ее части»[69] стало своего рода лозунгом итальянской интервенции в Испании.

Но антикоммунистический мотив и для Германии, и для Италии в реальности будет не более чем удобным предлогом для вмешательства в испанские дела и оправданием своих действий в лице европейского общественного мнения. Очередной дружественный режим не был лишним для лидеров фашизма и национал-социализма. Чемберлен в разговоре с И. Майским 29 июля 1937 подчеркнул, что «не подлежит сомнению, что Муссолини очень хочет видеть Испанию фашистской… Эта победа, по мнению Муссолини, нужна для того, чтобы избежать превращения Испании в «большевистское государство» [70].

Действия британских политических кругов на начальном этапе испанской войны определялись также не идеологическими побуждениями. Прагматизм сквозил в резолюции по итогам заседания британского министерства иностранных дел от 1 сентября 1936 г.: «Трудно определить, победа правых или левых более желательна с точки зрения британских национальных интересов. В целом, нужно признать, что экстремистское правительство любого направления будет серьезным стеснением для нас». Не политическая или идеологическая солидарность, а – «наши собственные интересы». Несколькими днями раньше Иден писал: «Мы должны быть известны как нейтральная страна в большей мере, чем другие, компромисс – в наших национальных интересах. Победа любой из радикальных сторон наиболее нежелательна для нас, нужно сохранить возможность компромисса любыми средствами». В комментарии к документу он добавит: «Я не вижу в наших интересах доводов «за» или «против» победы, как фашизма, так и коммунизма» [71]. На случай обвинения в невмешательстве при победе республиканского правительства была заготовлено оправдание, что так поступали все европейские страны. Следовательно: «Наш природный инстинкт будет, без сомнения, пытаться сохранить нейтралитет в этой битве между фашизмом и коммунизмом»[72].

В мае 1937 после беседы с зам. министра иностранных дел Великобритании лордом Кренборном И. Майский записал в дневнике: «Кренборна очень занимает мысль о скорейшей ликвидации испанских событий путем компромисса, ибо и он, подобно большинству работников Форин Офиса, разделяет тот взгляд, что лучшим выходом из положения было бы создание в Испании режима «золотой середины»[73].

Советской стороной постоянно муссировалась и подчеркивалась опасность для Британии победы профашистских сил в Испании. Как показывает анализ документов, И.М. Майский возвращался к этой мысли едва ли не во время каждой встречи с английскими политиками, дипломатами и общественными деятелями[74]. «Чрезвычайно любопытно, - писал он в ноябре 1937 г., - что даже такой резкий враг СССР как Гарвин [редактор «Обсервер» - В.М.] вынужден был признать, что в самом крайнем случае, если уже не будет абсолютно никакого иного выхода, он готов пойти под руку с «большевистским дьяволом» ради спасения Британской империи. Поживем – увидим»[75].

И, хотя, по мнению Чемберлена (июль 1937), невозможно, чтобы «в Испании сейчас могли победить коммунисты», а либеральная британская пресса утверждала, что «достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, какую смертельную угрозу для нас означает фашизм в Испании»[76], ход событий покажет, что антибольшевизм – удобное тактическое оружие для английских политиков. Они опасались, скорее, не испанского коммунизма, а «Советской Испании». Прикрываясь «антисоветским зонтиком» (что в определенной мере смягчало ее отношения с Германией и Италией в этой коллизии), Великобритания пыталась извлечь из участия в Испанской войне максимальную выгоду как собственно в Испании, так и для построения отношений с европейскими государствами.

При тогдашнем внутреннем и международном положении СССР едва ли не единственным (кроме военного) инструментом расширения рамок своего влияния и политического присутствия была идеологическая экспансия. Провозглашаемые СССР в связи с испанским конфликтом идеологические принципы служили не более, чем прикрытием реальных геополитических целей, равно как и у  Германии с Италией.

По наблюдению британского посольства в Москве, если 2 августа в СССР еще не было сказано ни слова о единичных хотя бы демонстрациях и митингах солидарности с Испанской республикой, то на следующий день тысячи их были организованы по всей стране, начался сбор средств в поддержку республиканцев. Убеждение в официальном инспирировании этих действий дополнялось воспоминаниями об аналогичной тактике во время английской общенациональной забастовки 1926 г., когда советская сторона не решилась действовать открыто. Сообщение о собранной сумме, появившееся в советской прессе 6 августа 1936 г., напрямую связывалось английскими дипломатами со сделанным накануне Советскому Союзу предложением о невмешательстве: ему нужно «закончить как можно скорее с гласностью, касающейся сборов и пожертвований». Британский посол Чилстон с иронией отмечал, что «советские рабочие» достаточно бедны, чтобы собрать за несколько дней сумму в 12 млн.145 тыс. рублей (тождественных 36 тыс. 435 тыс. франков или полумиллиону фунта стерлингов) [77].

Несмотря на принципиально положительный ответ на предложение о невмешательстве, советское руководство в первой декаде августа 1936 г. не снимало полностью со счетов возможность материальной помощи Мадриду. 9 августа Н.Н. Крестинский докладывал И. Сталину, что советское полпредство в Париже по инструкции Москвы «уже частично уточнило вопрос о предполагаемых закупках в Англии для испанского правительства». Процедуру планировалось организовать в виде реэкспорта «от имени третьего государства». После радикального решения об удовлетворении испанской просьбы можно было предоставить для этой сделки советскую фирму. Н. Крестинский давал в этом письме довольно смелый совет главе советского государства: «Мне кажется, что Вам не следует идти на предложение испанцев». Мы не располагаем документальными доказательствами, что именно легло в основу тогдашнего советского решения отказать Испанской республике в продаже продукции военного назначения. Нельзя исключать, что и контраргументы Крестинского, считавшего, что советская сторона не очень хорошо знает доверенных лиц из нейтральной страны, производивших закупки для Мадрида, степень их лояльности (кому?! – В.М.) и просто честности. Крестинский полагал, что если и делать это, то лучше самим. Он был прав в предположении, что английские фирмы, готовые торговать с любым третьим государством, могут побояться видеть в качестве покупателя Советский Союз: «Мы не поможем, а повредим испанцам, сорвем покупку». Заместитель наркома иностранных дел СССР считал, что Мадриду целесообразнее обратиться к мексиканским фирмам или другим государствам Южной Америки, предложив ему связи «наших парижских товарищей» с мексиканским посольством: «… При общей южноамериканской продажности, любой консул или военный атташе маленькой американской республики согласится за некоторое вознаграждение предоставить фирму своего государства». Крестинский предлагал через советского поверенного в делах СССР во Франции Е. Гиршфельда вступить в прямые переговоры с испанскими представителями и «помочь им наладить покупку без употребления нашей фирмы»[78]. В прямой форме советская сторона продала Испании в августе 1936 г. только мазут по льготной цене[79].

Как справедливо отмечает С.П. Пожарская, в начале гражданской войны ни о какой советской целенаправленной политике в Испании при отсутствии там легальной базы и при опоре только на информацию, которую давал Коминтерн, не могло быть и речи[80].

На середину августа 1936 г. пришлось восстановление, точнее, возобновление, испано-советских дипломатических отношений - обмен послами. 14 августа, после разговора со Сталиным об Испании, Крестинский Н.Н. подготовил ему служебную записку со справкой о ходе переговоров по названному вопросу. Установленные дипломатические отношения между двумя странами никогда не порывались. В 1934 г. были прерваны лишь переговоры о полномочиях и условиях работы посольств. Новый этап переговоров начался весной после прихода к власти правительства Народного фронта. 8 апреля 1936 г. в Женеве к полпреду СССР во Франции В.П. Потемкину, входившему в состав советской делегации на сессии Ассамблеи Лиги наций обратился представитель Испании в Лиге наций Сальвадор де Мадарьяга с просьбой проинформировать о советской позиции в отношении немедленного обмена миссиями, на что был дан положительный ответ[81].

По признанию Крестинского, вплоть до начала августа 1936 г. советская сторона ждала инициативы со стороны испанского правительства. Обострение испанской проблемы побудило советское руководство, в частности, принять решение первым запросить агреман для намеченного полпреда. Интересно тактическое предложение Н. Крестинского И. Сталину: «Хотя я и не жду отрицательного ответа от испра [испанского правительства: В.М.], тем не менее, осторожно и удобно запросить агреман не прямо из Мадрида, а через наше и испанское посольства в Париже». Находившемуся в Чехословакии, Карлсбаде, на отдыхе М.И. Розенбергу, определенному на роль полпреда в Испании (в последние годы он работал советским полпредом СССР во Франции и исполнительным секретарем в Лиге наций и хорошо знал испанскую проблему), было послано соответствующее сообщение. Он прибыл в Москву 16 августа, 24 – в Испанию, а уже 31 вручил президенту Республики М. Асанье верительные грамоты. Вопрос о работниках полпредства СССР в Испании рассматривался на заседании политбюро ЦК ВКП (б) 22 августа 1936 г. 19 сентября Крестинский сообщал Розенбергу о решении советского руководства направить генконсула в Барселону[82].

Советское руководство, несмотря на неоднократные обращения Испании о помощи республиканскому правительству до начала сентября 1936 г, придерживалось установки о «невозможности посылать что-либо отсюда».    В письме Розенбергу в начале сентября 1936 г. Литвинов аргументировал это мотивами технического плана (дальность расстояния и опасность перехвата «транспортов мятежниками»), военно-технического («отсутствие у нас тех калибров винтовок и патронов, которые нужны в Испании) и политического (желание не дать Германии и Италии повод «для совершения открытой интервенции и снабжения мятежников в таких размерах, в которых мы поспевать за ними не могли бы»), уточняя, что «вопрос о помощи испанскому правительству обсуждался у нас многократно после Вашего отъезда». Советская сторона считала, что по сравнению с помощью правительству мятежники могут получить в 10 раз больше от расположенной вблизи Италии[83].

Но в первой половине сентября 1936 г. советская позиция в испанском вопросе заметно трансформировалась. Французский посол в Москве Р. Кулондр в своих донесениях в Париж предсказывал возможные и весьма резкие перемены в политике СССР[84]. Главным образом на нее повлияло изменение состава испанского правительства после падения Талаверы, что открывало мятежникам дорогу на Мадрид. В результате правительственного кризиса 4 сентября 1936 г. вместо кабинета Х. Хираля было сформировано правительство политической коалиции под руководством социалиста Франсиско Ларго Кабальеро, в которое по его настоянию (для разделения ответственности) были включены два представителя компартии (впервые в Западной Европе).  

НКИД СССР в начале сентября 1936 г. требовалась информация об иностранной помощи мятежникам: «…если бы было установлено и доказано, что вопреки декларации о невмешательстве, помощь мятежникам все же оказывается, - писал Литвинов Розенбергу, - то мы могли бы изменить свое собственное решение», «нужны бесспорные доказательства или беспристрастные свидетели»[85]. В течение сентября 1936 г. советские дипломаты, журналисты (аккредитованные во Франции) проверяли и уточняли потенциальные пути сообщения Испанской Республики с Францией и возможные маршруты переправки ей помощи. Так, советник посольства во Франции Е. Гиршфельд по итогам своей поездки в Испанию (с указания НКИД СССР, по просьбе М. Розенберга) 12 сентября в послании Н. Крестинскому ставил вопрос о железнодорожной связи (почта, корреспонденция…) по маршруту Париж-Тулуза – Порт-Бу, где происходила пересадка на испанский поезд до Барселоны. После дополнительной поездки 13-14 сентября группы из 2-3 человек для проверки намеченного маршрута предполагалось решить вопрос об использовании этого варианта связи[86].

 Прибывший в Барселону генеральный консул СССР В.А. Антонов-Овсеенко направил  23 сентября подробный доклад М. Кагановичу. В сообщении подчеркивалась мысль о слабости республиканцев в военном, организационно-политическом отношениях: «Все указанное побуждает ходатайствовать о скорейшем пополнении [их] необходимыми специалистами и материалами»[87]. Через Н. Крестинского Л. Каганович передал советскому консулу указание (за несколько дней до принятия советским руководством решения об оказании военной помощи Испании), что «может наступить быстрое неблагоприятное развитие событий, и поездка тов. Антонова-Овсеенко станет излишней и политически неудобной»[88].

 26 сентября Розенберг в телеграмме Крестинскому на свой вопрос: «Каков наш канал воздействия на ситуацию?» отвечал описанием «тесных контактов» с большинством членов правительства, главным образом, с Л. Кабальеро и И. Прието (министр морских и воздушных сил: В.М.): Оба они весьма прислушиваются ко всему, что мы говорим». Розенберг настаивал на оказании военной помощи республиканскому правительству, подчеркивая, что «возможность оснащения техникой может оказать огромное влияние на конечный исход гражданской войны»[89]. 28 сентября 1936 г., советское руководство приняло решение об оказании военно-технической помощи Испании[90].

Несколько позже (в начале 1937 г.), советской стороной в Париже была учреждена небольшая курьерская база, которая поддерживала постоянную связь между Парижем и Испанией, и не только между Парижем и Валенсией, но несколько реже - между Парижем и Бильбао[91].

Cоветским представителям в Испании предписывалось все доклады и «более существенные письма» посылать в 6 экземплярах: 4 – наркому М. М. Литвинову, 2 – Н.Н. Крестинскому. Из них один экземпляр Крестинский направлял в 3-й Западный отдел НКИД СССР, М. Литвинов же «часть своих экземпляров» посылал в Инстанцию (Сталину)[92].

Тактика советских представителей в Испании не всегда была дипломатически корректна. Так, М. Розенберг, прибыв в Испанию «культивировал отношения» только с английским поверенным в делах. С остальными он не считал нужным этого делать «по причине их отрицательного отношения к Советскому Союзу», «либо потому, что это какие - либо второстепенные или третьестепенные секретари». Кроме того, он не участвовал в заседаниях дипкорпуса, так как это давало возможность «не признавать те или иные решения, исходящие от дипкорпуса». Советский полпред мотивировал это неполучением приглашения на заседания. Но, приехав в Мадрид в августе 1936 г., Розенберг не поставил, согласно протоколу, в известность дуайена корпуса, чилийского дипломата о своем приезде, что послужило формальным поводом не приглашать советского полпреда на заседания корпуса[93].  

В сентябре 1936 г. Розенберг сообщал в Москву о своих «попытках влиять на состав правительства», а военный атташе - о «стремлении вмешиваться в военные дела и «командовать», чего они, безусловно, не имели права делать. Литвинов неоднократно одергивал советских дипломатов (скорее, речь шла о формах и степени вмешательства), говоря о необходимости «воздержаться от всякого рода влияния на правительственные комбинации» [94].

Материалы АВП РФ позволяют проследить расхождение в позициях советских дипломатов в Испании: точка зрения Розенберга, например, далеко не всегда совпадала с взглядами Антонова-Овсеенко. Жалобы друг на друга присутствовали едва ли не в каждом послании в Москву[95]. В документах весьма красноречиво отражены трения между советскими представителями в Испании, одергивания их руководством. В ноябре 1936 г. советник полпредства СССР в Париже М. Соколин писал Крестинскому: «Я понял также, что в те редкие дни, когда т. Гайкис (советник посольства СССР в Мадриде - В.М.) был вместе с Марселем Израилевичем [Розенбергом], им вместе трудно»[96]. В марте 1937 г. назначенный накануне полпредом СССР в Испании Гайкис докладывал Крестинскому, что, несмотря на передаваемые им лично Антонову-Овсеенко "авторитетнейшие указания и указания руководства НКИД о линии нашего поведения в Испании", генконсульство СССР в Барселоне затеяло очередную полемику с органом анархистов " Solidaridad Obrera ". Гайкис считал особенно вредной такую тактику в период обострения межпартийной борьбы в Испании и просил Крестинского еще раз дать Антонову-Овсеенко указания "не повторять впредь подобного рода ошибок"[97]. Заметим, что разногласия между Розенбергом и Антоновым-Овсеенко пытались использовать различные политические силы в самой Испании.

До переезда испанского правительства в Барселону (октябрь 1937) расходы советского посольства в Испании полностью оплачивались испанской стороной, ответным образом в отношении испанского посольства поступала официальная Москва. «При таких условиях, - писал М. Розенберг Н.Н. Крестинскому (сентябрь 1936), - было бы неслыханным, если бы испанский посол Паскуа был бы поставлен в одинаковые с другими представительствами условия. Тогда от его пребывания в Москве получилось бы больше вреда, чем пользы». М. Розенберг просил Н. Крестинского принять меры, «чтобы Испанское Посольство в Москве было бы на особом положении»[98]. Крестинский отвечал, что Паскуа, добиравшийся в СССР через Скандинавию, будет встречен хорошо: "Демонстраций на вокзалах, правда, ни в Ленинграде, ни в Москве устраивать не будем. Но будет довольно широкое представительство общественности. Хорошо распубликуем об его приезде в газетах. Устроим ему обед или завтрак не наркоминдельческий только, как обычно, а с участием членов правительства и представителей общественности. Одним словом, приласкаем"[99]. В октябре 1938 г. НКИД СССР предложил испанскому посольству оплату транспортных расходов, охраны, части обслуживающего персонала на общую сумму 20 тыс. рублей в обмен на аналогичные действия в адрес советского полпредства в Барселоне. Испанское представительство также пользовалось льготным курсом обмена песеты на рубли[100].

Материальная поддержка Испанской республике сопровождалась активной пропагандистской кампанией и, как подчеркивалось выше, попытками влияния на внутриполитическую ситуацию в стране (с помощью советников, дипломатов и, конечно же, Коминтерна) (см. Гл. 5). 

Открытая демонстрация советской позиции началась с известного заявления С. Кагана в Комитете по невмешательству от 7 октября 1936 г. Политика коллективной безопасности трещала по швам. Итальянский фашизм,  и германский нацизм рассматривались советским руководством в испанской ситуации как реальные конкуренты.

По мнению лондонского корреспондента правой французской газеты «Эвр» (L'Oeuvre), «основной движущий мотив политики СССР в испанском вопросе - отнюдь не сентиментальное желание помочь испанцам, а забота о безопасности Советского Союза, так как в случае победы Франко, Франция, окруженная фашистскими странами, не в состоянии будет выполнить обязательства пакта о взаимопомощи с СССР»[101].