В контексте господствовавшей в середине 30-х гг. идеи умиротворения тактика «невмешательства» показалась заманчивой большинству европейских политических лидеров. «Невмешательство» в дела Испании внесло существенные изменения в международные отношения 1936-1939 гг.

Комплексный анализ функционирования международной организации – Комитета по невмешательству в дела Испании - не входит в задачи данного исследования, он   представлен в отечественной и зарубежной литературе[174].

Рассмотрим процесс подготовки и подписания Соглашения о невмешательстве в дела Испании для анализа последствий развития «испанской» составляющей международных отношений накануне Второй мировой войны: во что трансформировались противоречия, контуры которых проявились уже в августе 1936 г., чем они обернулись для собственно испанской проблемы, двусторонних отношений и международной ситуации в целом.

Проблема «авторства» идеи невмешательства и по сей день является дискуссионной: английская или французская? В британских документах внешней политики (вторая серия, том 17) глава 2, между тем, называется «…Французское предложение о невмешательстве в Испанию»[175]. Эта политика отвечала интересам обоих государств – правда, в силу неоднородных причин (разность понимания опасности). Несмотря на свою осведомленность об итальянской и германской помощи мятежникам, Франция и Великобритания сочли на начальном этапе войны лучшим вариантом "нейтральную" позицию – невмешательство, как возможность отсрочки большой войны и локализации собственно испанской[176].

Внешнеполитические документы Англии, Франции и Бельгии, чьи руководители прибыли в двадцатых числах июля 1936 г. в Лондон на совещание  в рамках подготовки конференции 5-ти держав, акцентируют, что на данной встрече речь шла только о европейской безопасности в целом, испанская проблема фактически не поднималась[177]. То есть, проблему континентальной безопасности никто из участников конференции еще не связывал с разгорающимся испанским конфликтом или, можно предположить, не решался пока высказать это на международном уровне.   

Зарубежные исследователи расходятся в трактовке последствий визита Блюма в Лондон (23-24 июля 1936 г.) для провозглашения политики невмешательства[178].

В документах АВП РФ за вторую половину июля 1936 г. (данные 13 фондов) испанская проблема упоминается трижды, причем почти везде – в подчиненном другим европейским вопросам контексте[179]. Так, например, министр иностранных дел Франции И. Дельбос во время визита в Лондон, пригласил на встречу в отель "Савой" советского полпреда И.М. Майского (24 июля), сочтя необходимым через него поставить в известность советское руководство о ходе шедшего совещания 5-ти держав. Текст беседы с И. Дельбосом, переданный Майским в НКИД СССР, изложен на пяти листах и уже после подписи Майского, в постскриптуме упоминается, что Дельбос отметил между прочим, что "испанские события сильно играют на руку Гитлеру, который ведет усиленную пропаганду против СССР", обвиняя его в "организации испанской революции"[180]. Свое высказывание французский дипломат никак не прокомментировал. Возможно, это был своеобразный зондаж Парижа позиции официальной Москвы в связи с событиями на Пиренейском полуострове. Тем более что несколько ранее французский премьер Л. Блюм в беседе с британским министром иностранных дел А. Иденом сообщил о положительной реакции французского правительства на просьбу Мадрида о военных поставках[181].

Известно, что на просьбу республиканцев (21 июля) о продаже нефти для использования фактически запертого в Танжере испанского флота английская сторона ответила отрицательно, мотивируя это тем, что не считает возможным делать это на государственном уровне, чтобы избежать возможных повреждений (бомбежки мятежников) собственных нефтеналивных танкеров, как в зоне Гибралтара, так и Танжера. Британский кабинет министров принял 22 июля решение не предпринимать никаких поспешных акций и внимательно следить за ситуацией[182]. Москва только 17 августа решением Политбюро ЦК ВКП (б) постановила продать Мадриду мазут в необходимом количестве на льготных (ценовых) условиях[183].

Несколько активнее вел себя официальный Париж. Уже 23 июля министр авиации П. Кот (с одобрения председателя Совета министров Л. Блюма И. министра иностранных дел Дельбоса) предложил поставить республиканцам 20-30 бомбардировщиков. 24 июля, французская сторона получила официальную просьбу Мадрида о продаже самолетов, боеприпасов, ружей, пушек и пулеметов. 24 июля французская сторона получила официальную просьбу Мадрида о продаже самолетов, боеприпасов, ружей, пушек и пулеметов. Но начавшаяся в правой французской печати антиреспубликанская и антиправительственная кампания, наложившаяся на впечатления премьера от поездки в Лондон, вынудили Блюма отступить. Позже станет известно, что секретная информация о первоначальном решении помочь Республике была разглашена испанским военным атташе в Париже, майором Антонио Барросо (симпатизировавшим Франко), который передаст ее корреспонденту «Эко де Пари» ( " L’Echo de Paris ") Генри Кериллису. В своих мемуарах Блюм охарактеризует ситуацию во французских политических кругах конца июля 1936 г. как «разновидность парламентского переворота»[184].

Дальнейшая политика французского руководства в испанском вопросе, вплоть до 4-5 августа (предложение европейским державам курса невмешательства) отличалась колебаниями, непоследовательностью, ожесточенной внутриполитической борьбой. Так, 25 июля Париж признал военные поставки в другую страну равносильными вмешательству в ее дела. В тот же день решением Совета министров Франции была запрещена продажа оружия республиканской Испании (хотя такие действия не от лица правительства не осуждались). Однако 1 августа 1936 г. французский кабинет со ссылкой на испано-французский договор 1935 г. отменил и это решение. В ночь с 1 на 2 августа после длительных и жарких дебатов французское министерство иностранных дел приняло коммюнике с предложением  правительствам Великобритании и Италии придерживаться общего для всех правила невмешательства в испанские дела (не поддерживать ни одну из воюющих сторон)[185]. Таким образом, французское руководство определилось со своей тактикой в отношении Испании. 

Франция в нотах Великобритании и Италии от 2 августа 1936 г.   предлагала заключить соглашение о невмешательстве в дела Испании (отказаться от поставок оружия обеим воюющим сторонам) под предлогом наибольшей выраженности интересов этих стран на Пиренейском полуострове и в бассейне Средиземного моря (т.н. «средиземноморское соглашение»). Предложив европейским державам «нейтралитет» - невмешательство, Париж 9 августа вновь подтвердил постановление от 25 июля о запрете поставок оружия республиканцам[186]. К этому времени не были получены ответы на предложение о невмешательстве от  Германии и Италии, и это действие французской стороны можно расценивать как явное нарушение вышеупомянутого испано-французского договора 1935 г.

С начала августа 1936 г. шел интенсивный процесс интернационализации испанской войны. С одной стороны, наблюдалась эскалация конфликта на Пиренеях на основе активного иностранного вмешательства, прежде всего Германии и Италии, с другой – лидеры многих стран все более склонялись к мнению о необходимости скорейшего заключения международного соглашения о невмешательстве. Английские и французские политические круги будут заняты напряженной работой по выработке и уточнению своих позиций в испанском вопросе (он рассматривался на заседаниях британского кабинета 3, 6 августа, министерства иностранных дел 5 августа и пр., французского правительства 7, 8 августа)[187].

Италия на несколько дней задержала ответ на французское предложение о невмешательстве в дела Испании. Англия расценила трехстороннее соглашение как непродуктивное, в ответной ноте (4 августа) высказав пожелание включить в него Германию и Португалию как также заинтересованных в исходе испанских событий[188].

По мнению британских лидеров, исключение из соглашения Германии было способно вызвать у Гитлера реакцию, возможно, более бурную, чем итальянская на подписанную накануне конвенцию в Монтрё. Чрезмерное противопоставление Италии Германии накануне встречи в Лондоне по поводу пакта пяти держав таило серьезную опасность для Британии. Уступая британской просьбе (повторенной дополнительно Галифаксом в ноте в посольство Франции в Англии во второй половине дня 4 августа), французский МИД вечером направил приглашение этим странам. Тогда же пришел ответ из Берлина[189].

Германия заявила, что готова присоединиться к соглашению. По данным советской дипломатии, некоторые лидеры гитлеровского руководства, «настаивали на осторожности и усиленно советовали не обескураживать Францию и особенно Англию отказом присоединиться к предложению о нейтралитете», подчеркивая, что это навлечет на германское правительство обвинения, будет содействовать развязыванию войны в Испании и толкнет Францию, а возможно и Англию, на путь прямой помощи Мадриду[190].

Свое принципиальное согласие на невмешательство Германия обусловливала участием в нем СССР. «Представляется интересным, - писал по этому поводу французский посол в Берлине А. Франсуа-Понсе, - что он [фон Нейрат - В.М.] проявляет стремление приобщить Россию к переговорам. До настоящего времени правительство Рейха было исключительно озабочено тем, чтобы исключить Советский Союз из всяких совместных переговоров»[191].

В письме британского министра иностранных дел Идена французскому временному поверенному Камбону от 4 августа 1936 г. потенциальными участниками соглашения названы Великобритания, Франция, Германия, Португалия и Италия (страны, способные поставлять оружие и амуницию в Испанию). Этот перечень присутствовал и в ноте министерства иностранных дел Великобритании, переданной своему послу в Риме Э. Друммонду  для предъявления Италии. Как можно заметить, в списке официального Лондона стран – потенциальных участников соглашения Советский Союз не упоминался. Не будет он назван и 6 августа в устном британском меморандуме, переданном временным поверенным в делах в Риме Э. Ингрэмом министру иностранных дел Италии Г. Чиано[192].

Данная информация в тот же день стала известной советской стороне: французский поверенный в делах Ж. Пайяр поведал об этом заместителю заведующего 3-м Западным отделом НКИД СССР Х.С. Вейнбергу. В советский архивный документ (запись беседы), отражающий этот факт, закралась опечатка – вместо Португалии там названа Польша[193]. Документ был опубликован в 19 томе ДВП СССР, и ссылки на него присутствуют в ряде научных исследований и изданий[194].

Встречу Пайяра и Вейнберга нельзя расценивать как рядовой обмен информацией между двумя сторонами. Французский демарш в Москве походил на самостоятельный и продуманный шаг. Пайяр мотивировал свои действия опасениями "как бы на испанской почве не началось прямое противостояние между Германией, Италией и Францией"[195]. Париж интересовала позиция Москвы и перспектива поддержки Франции в испанском вопросе. Кроме того, Кэ д'Орсе испытывал нервозность в связи с визитом в те дни заместителя министра иностранных дел Великобритании Р. Ванситтарта в Берлин. Отношение Англии к правительствам Народного фронта, как известно, не отличалось излишней расположенностью, в то время как Советский Союз удачно мог подойти на роль противовеса.

Французский вариант соглашения о невмешательстве в дела Испании предполагал участие в нем и СССР, но предложение французская дипломатия не решалась выдвинуть, не заручившись принципиальным согласием Москвы. Следующий шаг Парижа в этом направлении – передача СССР днем позже, 5 августа, уже официального предложения принять принцип невмешательства во внутренние дела Испании и «участвовать в отмеченном соглашении». Отметим, что Великобритания о данной акции не была заранее проинформирована[196]. Более того, временный поверенный в делах Франции в Великобритании М. Камбон в беседе 6 августа с Дж. Маунси (помощник заместителя министра иностранных дел Англии. –  В.М.), не упомянул о советском ответе и отказался от предложенного британского посредничества в Москве[197].

Советский Союз, как отмечал в записке И.В. Сталину от 5 августа 1936 зам. наркома по иностранным делам СССР Н.Н. Крестинский, должен быть очень осторожным в ответе, чтобы никто (Германия и Италия, Франция) не истолковал его в пользу той или иной стороны в Испании. 10 августа британский посол в Москве Д. Чилстон сообщал Идену, что на начальном этапе испанской войны советская пресса при всей селективности публикаций зарубежной информации не выражала ничего, кроме платонической любви к мадридскому правительству[198]. 

 К 8 августа еще не дали ответа на французское предложение Италия, Польша и Португалия, первая – под предлогом отсутствия Муссолини в Риме (?!), а Польша и Португалия – ввиду отсутствия в своих столицах в тот момент министров иностранных дел.  

Небезынтересно сравнить требования, которыми ведущие участники соглашения о невмешательстве сопровождали свои ноты о принципиальном согласии присоединиться к нему. Великобритания на начальном этапе стремилась ограничить его круг потенциальными участниками «пакта 5-ти». Германия, Италия и Португалия, как указывалось выше, из опасения открытой поддержки республиканцев Советским Союзом хотели связать его соглашением о невмешательстве. Эти демарши, а также нежелание скомпрометировать себя в глазах общественного мнения побудили Лондон смириться с фактом присоединения СССР к соглашению о невмешательстве и присутствием его в Комитете по невмешательству.

Эскалация итало-германского вмешательства в испанский конфликт, оживление деятельности французской и британской дипломатии вокруг указанной проблемы четче обозначили определенную угрозу отстранения СССР от общеевропейских дел. Если в июле 1936 г. Москва выжидала, то с начала августа 1936 г. советская дипломатическая активность в испанском вопросе заметно возросла ("с ответом медлить нельзя"[199]). Мотивировались эти шаги тем, что СССР может быть втянут в длительные переговоры, во время которых (первые четкие контуры советской позиции в испанском вопросе!) Франция будет считать себя связанной переговорами, а Германия и Италия будут продолжать помогать мятежникам[200]. В ЦК ВКП(б) "испанский вопрос" было поручено курировать секретарю ЦК Л.М. Кагановичу, по линии НКИД, кроме Крестинского,   Х.С. Вейнбергу.

Архивные документы свидетельствуют, что в течение августа 1936 г. Вейнберг 16 раз встречался для обсуждения испанской проблемы с поверенным в дела Франции в СССР Ж. Пайяром. Дважды Литвинов направлял ему ноты. 5 служебных записок по Испании за это время Крестинский подготовил Сталину (14 августа – 2). Одновременно шел интенсивный обмен телеграммами НКИД СССР с советскими полпредами в ведущих европейских странах[201].

Проект советского ответа на предложение о невмешательстве в дела Испании был передан Крестинским для утверждения Сталину уже 5 августа. Он предполагал обусловить согласие СССР на предложение Франции немедленным присоединением к невмешательству Италии, Германии и Португалии. Вечером того же дня в тексте советской ноты, направленной в Париж, останется только Португалия – Пайяр сообщит советской стороне о положительном ответе Германии. В этой же служебной записке Крестинского очерчивалась и проблема так называемого "косвенного вмешательства", которая станет впоследствии одной из дискуссионных в Комитете по невмешательству: Крестинский считал нужным подчеркнуть, что оказание помощи законному испанскому правительству и мятежникам – не тождественные акции. Но! – советское руководство еще не было готово к помощи Мадриду: "…мысль я [Крестинский] пытался сформулировать так, чтобы из нашего ответа не вытекало, что, если Германия и Италия будут продолжать помогать мятежникам, то мы непременно окажем помощь испанскому правительству". Оно не исключало возможности, что в силу расхождения интересов ведущих европейских стран в испанском вопросе "никакой официальной договоренности" достигнуто не будет[202].

Советская сторона не желала в тот момент ни с кем осложнять отношений из-за Испании (что вполне оправданно с точки зрения национальных интересов) и старалась оставить за собой определенную свободу дипломатического и политического маневра.

Итак, европейские державы и СССР в августе 1936 г. были взаимны в желании связать друг друга пусть формальным, но обязательством не вмешиваться в испанские дела. Но Италия и Германия уже определились в своих интересах в испанской войне и помогали мятежникам. О каком «невмешательстве» могла идти речь?! Не случайно, итальянский министр иностранных дел Чиано в беседе с британским поверенным в делах в Риме Э. Ингрэмом (7 августа) настаивал на провозглашении нейтралитета, а не невмешательства[203]. Политическая наивность – полагать, что помощь прекратится, и она не была свойственна никому из европейских лидеров, начинавших непростую игру под названием «невмешательство». «Я, – писал 7 августа Крестинский, – <…> ни одной минуты не сомневаюсь, что до окончательного разгрома испанских повстанцев, Италия и Германия будут им самым активным образом помогать»[204]. Скорее, Англия, Франция и СССР надеялись, что соглашение о невмешательстве не даст разрастись масштабам внутреннего конфликта до международного.

8 августа 1936 г. Пайяр передал в НКИД СССР проект декларации о невмешательстве. Советское руководство не согласилось с преамбулой соглашения, точнее, разделом, обосновывавшим цель его заключения, подчеркивая, что мотивы подписания данного документа у стран-участниц не совпадают, и "трудно найти формулировку, которая была бы приемлемой для всех стран". Вводная часть, подчеркивал Крестинский в тот же день в служебной записке Сталину, составлена таким образом, чтобы под ней могли подписаться государства, симпатизирующие противоположным сторонам испанского конфликта. Тем самым, по мнению Крестинского, документу придавался "характер декларации, легализующей фашистов в качестве равноправной воюющей стороны"[205].

Крестинский считал, что декларативные формулировки правильнее опустить и ограничиться перечислением обязательств, которые принимали бы на себя договаривающиеся стороны. С этим предложением не были согласны французы, что подчеркнул Пайяр в беседе с Вейнбергом 13 августа. Франция опасалась, что аналогичные коррективы начнут делать другие страны для внесения поправок уже по существу текста соглашения. О содержании инструкции французского МИДа, полученной в тот же день, Пайяр счел необходимым проинформировать в частном порядке Вейнберга и в конце беседы попросил принять его на следующий день уже для официального разговора по  существу вопроса[206]. 

Что касается позиции других ведущих европейских стран, то, Англия, придавая особое значение сохранению первоначального варианта вводной части французского проекта, подчеркивала необходимость сообразовывать проект соглашения с внутренним законодательством всех приглашенных государств, оговариваясь, что сама Англия не сможет полностью принять на себя обязательства о запрете транзита. Италия настаивала на дополнении декларации запрещением вербовки волонтеров и сборов в пользу испанского правительства или его противников, на прекращении митингов солидарности с ним в странах-участниках, также как и кампании в прессе. Германия считала нужным также присоединение к соглашению Соединенных Штатов, накануне принявших закон о нейтралитете. Министр иностранных дел  Нейрат подчеркнул некоторое недоверие к советскому ответу. Португалия, со своей стороны требовала, чтобы Англия или Франция гарантировали неприкосновенность португальской территории в «случае победы в Испании коммунистов»[207].  

Затягивание согласования текста соглашения на международном уровне таило, по мнению Ингрэма, риск перерасти в конфликт доктрин[208].  Дав согласие на принятие принципов невмешательства, его основные участники под разными оговорками пытались корректировать текст соглашения. Они обуславливали его заключение принятием своих поправок, что фактически отсрочивало подписание самого соглашения. Все это не способствовало прекращению испанского конфликта. Напротив, масштабы его только расширялись.

При анализе хода выработки текста соглашения прослеживается стремление английской стороны оказать давление на Францию и желание взять процесс под свой контроль. Английских политиков и дипломатов настораживало, что Париж действовал излишне самостоятельно, не консультируясь с ними, и не всегда ставя в известность о предпринимаемых шагах. После упомянутого выше отказа от предложенной Лондоном политической и дипломатической поддержки французским инициативам в Москве (6 августа), английская дипломатия активизировала свою деятельность  по испанскому вопросу в Лиссабоне, Риме и Берлине. 11-15 августа Иден и его помощники в ходе интенсивного обмена мнениями и информацией с Клерком и британскими послами в Италии и Германии, с французским посольством в Лондоне пытались корректировать французские действия[209]. Возникли даже некоторые временные англо-французские разногласия тактического характера: англичане предлагали сначала запретить экспорт оружия и амуниции в Испанию, французы отстаивали идею заключения полномасштабного соглашения. Как показывает анализ, события пойдут по британскому сценарию. Еще 7 августа британский посол в Париже Клерк в беседе с Дельбосом, которую он пытался представить как сугубо личный обмен мнениями, активно зондировал французскую позицию в отношении к Мадридскому правительству и возможности помощи ему, подчеркивая критичность и опасность ситуации. В беседе присутствовали и элементы легкого шантажа: Клерк утрировал возможные осложнения во взаимоотношениях Великобритании и Франции в данной коллизии в случае поддержки им испанского правительства. На что Дельбос ответил, что он и его коллеги не желают ничего, кроме как тесно сотрудничать в разрешении возникшей проблемы. 11 августа Ллойд Томас с удовлетворением констатировал в своем послании Кадогану, что, по его мнению, эта беседа стала одним из определяющих факторов во французском следовании политике невмешательства[210].    

14 августа Пайяр вручил Вейнбергу памятную записку, передав просьбу Дельбоса снять советские поправки к вводной части проекта соглашения и срочно дать ответ. В записке отмечалось, что настойчивость советской стороны по содержанию преамбулы соглашения дает другим правительствам (в частности, итальянскому) повод затянуть на неопределенный срок обсуждение остальных пунктов[211]. И в данной записке, и в ходе беседы Пайяра с Вейнбергом подчеркивалась мысль, что особое значение факту полного сохранения вводной части проекта придает британское правительство[212]. В тот же день Сталину вместе с этим французским документом была передана служебная записка Крестинского, предлагавшего снятие советской поправки только, если с этим согласятся другие государства. Во всех иных случаях позиция Москвы оставалась неизменной: «У нас нет в данный момент оснований пересматривать свое отношение к вводной части французского проекта». Это предложение было зафиксировано в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 17 августа (протокол № 42) и повторено в тот же день Вейнбергом Пайяру[213].

Воспользовавшись затягивавшейся паузой, инициативу перехватила Великобритания, постепенно навязывая свои правила игры. Французский план действий, как известно, предполагал обмен нотами о принятии принципа невмешательства одновременно, по меньшей мере, с послами шести европейских стран. Он также предусматривал образование Комитета представителей этих стран для разработки практических мер по реализации принятой декларации, о чем докладывал в Лондон 13 августа Клерк. Британский проект ноты, переданный 14 августа Клерком   Дельбосу,    предлагал под предлогом острой необходимости принятия срочных мер подписать соглашение в двустороннем порядке. Эта нота (о запрете экспорта оружия и амуниции в Испанию, прямого или косвенного) с частичными и несущественными изменениями повторяла первоначальный французский вариант. Устно Клерку предписывалось указать на заинтересованность британского правительства в подключении к соглашению стран-производителей оружия – Чехословакии, Бельгии и Швеции (позже такую же заинтересованность выскажет и немецкая сторона). Французская сторона, согласившись на британское предложение, не усмотрела в этом демарше достаточно тонкий ход: в декларации говорилось о вступлении в силу только после подключения к ней Германии, Италии, Португалии и Советского Союза. 15 августа в Париже были подписаны оба эквивалента декларации[214].

 По мнению Ф. Вейнберга, 16 августа обсуждавшего этот факт с Пайяром, французский дипломат был несколько удивлен двусторонним характером обмена нот. В сообщении же Пайяра в Париж (17 августа) отмечалось, что задержка советской стороны с ответом свидетельствовала о ее замешательстве: в случае принятия предложенной процедуры некоторые страны могли трактовать и использовать ее условия в своих интересах, породив опасную двусмысленность. Англо-французский демарш произвел, как показалось Пайяру, неблагоприятное впечатление на советских лидеров. Французский дипломат был убежден, что Советский Союз «относительно своей международной политики страдает некоторым комплексом неполноценности, который иногда определяет его обидчивую реакцию»[215].

В последующие дни британские дипломаты в Риме и Берлине активно и небезуспешно убеждали своих итальянских и германских коллег в необходимости  максимально быстро присоединиться к соглашению и не настаивать на включении каких-либо изменений в текст декларации.  По данным советской дипломатии, не последнюю роль в этом сыграла встреча и беседа Гитлера с находившимся в это время в Германии Ванситтартом: «Этот обмен мнениями, … все же оказал свое воздействие на решение германского правительства присоединиться (хотя бы «в принципе») к французскому предложению о нейтралитете[216]. Берлин высказал принципиальное согласие 17 августа, а присоединился к соглашению неделей позже, 24 августа. Подвижки в позиции Италии явились, по мнению Ингрэма, результатом переговоров французского посла в Риме Шамбрена с Чиано в ночь с 19 на 20 августа. На следующий день Италия и Португалия стали очередными участниками соглашения. Итальянский вариант ноты о невмешательстве, как, впрочем, немецкий и португальский не содержал преамбулы с мотивацией[217].

О достигнутых положительных результатах в Риме и Берлине Пайяр 21 августа сообщил Вейнбергу, но полнота  информации,  также как и объем записей беседы двух дипломатов существенно сократились.   Запрашиваемые Москвою подробные сведения о позициях всех участников переговоров Париж Пайяру не передал. Когда же 21 августа Советский Союз еще не выразил официального согласия, Пайяр подчеркнул, что уполномочен своим МИДом ускорить ответ советского правительства, и предложил до получения требуемой информации наметить новую формулу, в некоторой степени учитывающую советские замечания к преамбуле декларации. Настойчивость французской дипломатии, как  свидетельствуют  архивные материалы, была расценена советской стороной как проявление явной нервозности[218].

23 августа 1936 г. Политбюро ЦК ВКП (б) сняло советские поправки к вводной части французской декларации о невмешательстве в испанскую войну и предложило Литвинову подписать декларацию. В тот же день посредством обмена нотами с французским правительством СССР присоединился к соглашению о невмешательстве[219].

После аналогичной акции Германии 24 августа 1936 г. Соглашение о невмешательстве в дела Испании было подписано ведущими европейскими странами (всего его подпишут 27 государств). Но, присоединяясь к соглашению, каждый из первых пяти основных его участников, не сумев внести в текст существенных корректив, оставался при своих планах, своем понимании «невмешательства», чем ощутимо затруднялась в последующем работу Комитета по невмешательству.

Различие в понимании назначения декларации о невмешательстве, трактовке основных положений предопределяло разный подход в реализации и обрекало этот документ, призванный сыграть важную роль в урегулировании, как испанского конфликта, так и международных отношений вокруг него, на непродуктивность.

 Соглашение о невмешательстве как серия двусторонних соглашений представляло собой, скорее, декларацию о намерениях. Оно было нелегитимно с точки зрения международного права и не содержало механизма реализации, хотя опыт недавних санкций Лиги наций против Италии должен был научить как политиков, так и  юристов максимально четко прописывать как основные положения соглашения, так и формы его применения и, безусловно, санкции против нарушителей. Моральное осуждение нарушителей международных законов, как свидетельствовала современная история (например, Рейнская авантюра Гитлера, абиссинская Муссолини) не являлось действенным средством воздействия на них.

Аморфность и обтекаемость соглашения, определенного М. Литвиновым «частной внелигонационной сделкой держав»[220], таила в себе и искушение, и опасность его нарушения в скором будущем. Соблюдение его Италией и Германией  представлялось весьма проблематичным. Не случайно, уже 29 августа 1936 г. статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Дикгоф заметил в письме Нейрату: «Я с трудом верю, что план [невмешательства] несет серьезную опасность для нас. Слово «контроль» не появилось во французской ноте, согласно объяснению Франсуа-Понсе, максимум, что он может повлечь за собой – обмен информацией и координацию»[221].  

Франция в конце августа 1936 предложила создать международный комитет по применению соглашения о невмешательстве в дела Испании (далее: Комитет по невмешательству), что являлось серьезным нарушением Устава Лиги Наций. Великобритания заявила о своей готовности предоставить Лондон как место работы данного Комитета, что устроило и Италию, и Германию, без особых симпатий относившихся к правительству Л. Блюма и не уверенных в политической стабильности тогдашней Франции. С данной инициативой, акцентируя ее французское авторство, согласилось и советское правительство[222].

Можно утверждать, что в ходе подписания декларации и создания Комитета по невмешательству Франция еще не следовала беспрекословно в фарватере британской «испанской» политики. Это наступит позже под влиянием ряда внутренних и внешних факторов. В августе-сентябре 1936 г. эскалация испанского конфликта и позиции  Италии и Германии ускорили процесс ее подчинения английским интересам. Предложение Лондона как места работы Комитета в этом контексте было не случайно. Но Британия еще не стремилась полностью перехватить инициативу, а пыталась традиционно решать проблемы за счет чужих усилий, уверенная, что в той ситуации Франция обречена на союзничество.

Процесс обсуждения соглашения о невмешательстве во многом смоделировал будущие направления, векторы борьбы в Комитете и в целом вокруг испанской проблемы и группировки, позиции ее основных членов (активность или относительно пассивную наблюдательность и т.д.). Международные интересы в испанской борьбе, не всегда выраженные открыто, к моменту подписания Соглашения уже определились. Участники Соглашения согласились на заведомо невыполнимые условия, чтобы отвести от себя подозрения в симпатиях и не спровоцировать обострение отношений с другими странами.

Отмечая все изъяны и слабости политики невмешательства, ее запрограммированную несостоятельность, нужно признать, что альтернативы ей в рассматриваемый период, к сожалению, не было.