Проблемы эффективности государства издавна находятся в поле зрения теоретиков и практиков. Как отметил в своё время русский мыслитель Иван Ильин «слабая власть … своего рода роскошь, которую может себе позволить только народ, находящийся в исключительно благоприятных условиях».

Ещё в конце ушедшего века в докладе Всемирного банка «Государство в меняющемся мире» подчёркивалось, что эффективное государство жизненно необходимо для предоставления товаров и услуг, а также для создания правил и институтов, позволяющих рынкам процветать, а людям вести более здоровую и счастливую жизнь. Без этого невозможно устойчивое развитие как в экономической, так и в социальной сфере» [Государство в меняющемся мире // Вопросы экономики. – 1997. - №. 7. - с.6]. Проблема создания эффективной власти особенно остро стоит в постсоветских государствах с переходной экономикой, которая в известном смысле есть не что иное, как система неэффективной власти (выражаясь словами нашего земляка профессора Вячеслава Дементьева).

Более того, нельзя не согласиться с тем, что большая часть неконтролируемых или мало контролируемых дестабилизирующих процессов и явлений в современном мире (терроризм, политический, религиозный, этнический радикализм, гражданские войны и т.п.) являются прямым следствием ослабления или отсутствия государственных институтов и деградации государств как таковых. Существует целая группа стран, причём не только в Африке, Азии, на Балканах, но и на постсоветском пространстве, в которых государственное начало слабеет из-за разложения и деградации государственного управления. Ситуация характеризуется массовой коррупцией, неэффективностью и цинизмом бюрократического аппарата, неспособностью правоохранительной системы обеспечивать безопасность и правопорядок, выходом ряда институтов из под контроля центральных властей, недееспособностью системы здравоохранения и образования, то есть неспособностью государства исполнять свои минимальные функции [Суслов Д.В. Можно ли управлять миром/ Россия и мир. Новая эпоха. 12 лет, которые могут всё изменить/отв. ред и рук. авт. кол. С.А. Караганов. – М.: АСТ:Русь-Олимп, 2008. - с. 145-146]].

Не избежала подобного рода проблем и посткоммунистическая Россия. Правда, и обсуждать, и решать такого рода проблемы государство и общество там начали ещё в конце 90-х годов ХХ века. Напомним мысль из книги видных российских учёных С.П. Капицы, С.П. Курдюмова, Г.Г. Малинецкого «Синергетика и прогнозы будущего», первое издание которой вышло в свет ещё в 1997 году: «Наш этнос круто пикирует вниз. И это опасно. Не только для нас. В кризисные, переломные эпохи, когда цивилизации брошен исторический вызов, по терминологии А. Тойнби, желательно иметь несколько сообществ, предлагающих разные варианты ответов» [Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. Изд. 3-е. – М.: Едиториал УРСС, 2003. – с. 8].Сделав необходимые выводы и приложив волю и энергию, российское государственно-политическое руководство уже в ХХІ веке остановило это падение, существенно укрепило суверенитет и государственность.

Ещё семь лет назад в одной из прогностических работ Дмитрий Суслов справедливо отметил, что главной позитивной тенденцией последнего времени является своего рода «возвращение государства», т. е. постепенное усиление его регулирующей роли в экономике, социальной сфере и международных отношениях. Она зародилась в 2005-2007 гг. и, по всей видимости, будет усиливаться в течение ближайшего десятилетия. В 1990-е гг. доминирующей парадигмой, наоборот, было так называемое «отмирание государства» в связи с глобализацией. Подобное «отмирание» воспринималось позитивно. Сегодня же, напротив, и международная стабилизация, и экономический рост и конкурентоспособность, и уменьшение социальной напряженности связываются в социальных науках именно с усилением государства. Аналогичные процессы прослеживаются в экономике, причем как на внутригосударственном, так и на глобальном уровнях. Во многих странах, в том числе традиционно исповедующих ценности свободного рынка, растет роль государства в регулировании торговли, инвестиций, энергетической политики. На глобальном уровне произошел отказ от политики, приводившей к ослаблению государства как такового в ходе экономической либерализации. Между тем в 1990-е гг. эта политика проводилась Всемирным банком, и в особенности МВФ. В настоящее время, напротив, институты глобального экономического регулирования пытаются осуществлять программы, нацеленные на повышение качества государственного управления и усиление государств. [Суслов Д.В. Можно ли управлять миром/ Россия и мир. Новая эпоха. 12 лет, которые могут всё изменить/отв. ред и рук. авт. кол. С.А. Караганов. – М.: АСТ:Русь-Олимп, 2008. - с.164-165]

При этом следует учитывать, что со второй половины 2008 г. мир вступил в новую полосу развития. Глобальный финансовый кризис и военный конфликт России с Грузией подвели черту под эпохой после холодной войны, связанной с политическим, экономическим и военным господством Соединенных Штатов. Система, в которой стабильность, мир и развитие в основном обеспечивались из единого центра, прекратила существование.

Направление и результаты нового переходного периода пока неясны, в связи с чем аналитики продолжают пользоваться в определении характера нового мира приставкой «пост», нередко именуя его постамериканским или постзападным. Вместе с тем он не стал и многополярным, поскольку не возникло ни новой военно-политической коалиции, ни многостороннего, институционально оформленного механизма принятия жизнеспособных решений.

Тенденции роста нестабильности делают большинство государств крайне уязвимыми перед лицом новых вызовов, подвергая их соблазну «простых» решений, связанных с замыканием вовнутрь и централизацией власти. Однако автаркия и национализм, как показал опыт XX столетия, не защищают от дестабилизации. Новые решения требуются не только в международных отношениях, но и в выстраивании ответственного административного механизма внутри государств. Возрастает необходимость заново установить параметры и задачи эффективного государства. Способными к развитию окажутся лишь те, кто сможет правильно определить собственные возможности, соответствующие национальному опыту и положению в мировой системе. Остальные, как уже показал опыт «цветных» революций, будут распадаться или балансировать на грани распада и слабости.

Новая реальность, которая складывается на наших глазах, заставляет по-новому осмыслить задачи и модели государства. Достаточно очевидно, что любое эффективное государство должно обеспечивать стране политическую стабильность, экономический рост и перспективу социального развития. Необходима способность мобилизовать ресурсы для решения поставленных задач. Однако помимо этого сильному или эффективному государству нужны элементы демократии, позволяющей осуществлять обратную связь между обществом и правящей элитой. При этом функции демократии не равнозначны функциям управляемости общества. Последние во многом осуществляются обеспечивающими порядок и стабильность государственными институтами.

Эффективному государству требуется достаточная административная власть для противостояния как внешнему давлению, так и группам, лоббирующим специальные интересы. К последним относятся объединения, продвигающие интересы крупного бизнеса, этнических кланов или административно-силовых структур. Демократические процедуры могут и должны быть использованы для противостояния такого рода лоббированию и для определения приоритетов, отвечающих интересам широких слоев общества. В противном случае, как предупреждал еще Аристотель, государство способно либо превратиться в заложника олигархических групп, либо перестать быть управляемым.

Аспекты силы и эффективности государства различаются в зависимости от условий и уровня общественного развития. В разных обществах приоритет отдается разным задачам. Где-то уже достигнут высокий уровень социального и экономического развития и решены вопросы обеспечения внутренней и внешней безопасности, в других случаях развитие и безопасность входят в число важнейших направлений. Одни стремятся сохранить технологическое лидерство и высокий уровень социальной защиты, другие – высокие темпы экономического и демографического роста. Таким образом, можно заключить, что, во-первых, сила или эффективность относительны ставящимся задачам; и, во-вторых, аспекты силы одного государства могут отсутствовать в другом.

Особую роль играют национальные традиции и положение в мире. Эти условия необходимо учитывать для понимания возможностей обеспечения стабильности и развития общества. Среди основных типов современных государств выделяются либеральное, социальное, а также государство развития или неомеркантилистское (точка зрения Андрея Цыганкова, профессора международных отношений и политических наук Университета Сан-Франциско, с которой солидарны авторы пособия).

Пример либерального государства – США, возникшие на основе идеалов англо-саксонского малого (ограниченного по своим функциям) государства и оказавшиеся после Второй мировой войны в центре мировой экономической системы. Обеспечение центрального места потребовало координации и переплетения интересов крупного бизнеса и государства, создания мощной армии и военно-промышленного комплекса.

Либеральное государство вряд ли применимо в условиях периферийных либо полупериферийных обществ. Прежде всего оно стремится к сохранению глобального информационно-технологического превосходства за счет создания преимуществ для развития бизнеса как внутри, так и вне страны. Американская элита ориентирована на поддержание конкурентной среды, способствующей инновациям, и институтов глобальной открытости. При этом американские социальные программы значительно менее развиты, чем европейские, но достаточны для привлечения значительного притока иммигрантов.

Примеры социального государства нетрудно отыскать в Европе, где оно взросло на католических идеалах справедливости. Во второй пол. ХХ в. такое государство не раз демонстрировало способность ограничивать амбиции крупного бизнеса прогрессивной налоговой политикой, выступать от имени многочисленного среднего класса и выстраивать приоритеты промышленного развития. Например, высокие темпы развития Франции и Германии в период с 1945 до середины 1970-х гг. во многом были связаны со способностью вкладывать солидные средства в «человеческий фактор» развития, связанный с улучшением качества жизни и программами переквалификации труда. Столь мощное распределительное государство стало возможным как благодаря центральному положению Европы в мировой экономической системе, так и в результате отсутствия амбиций содержать крупную армию и совершенствовать военные системы столь активно, как это делают США и Россия.

Китай – один из примеров восточноазиатского государства развития неомеркантилистского типа, сформировавшегося на основе иерархичной конфуцианской традиции и периферийного положения в мировой системе. Периферийность продиктовала приоритет ускоренного развития, в то время как иерархичность политической культуры сделала возможным сохранение внутренней стабильности сверху. Последнее обеспечивается постепенным совершенствованием авторитарных механизмов правления и перераспределением внутреннего продукта от более развитых к менее развитым регионам. Так называемая восточноазиатская модель как раз и связана с формированием «развивающего» государства. Оно ставит долгосрочные цели, выделяет сектора экономического роста и интегрируется в мировую экономику на основе стратегии экспорто-ориентированного подъема. Успехи Китая последних тридцати лет трудно отделить от такого рода избирательной открытости миру.

Незавидна участь государств со слабыми традициями внутренней консолидации, находящимися на периферии мировой экономики. Такое положение требует укрепления государства, способного ориентироваться на рост и развитие, но сплошь и рядом ведет к формированию политических систем, негодных для решения таких задач. В результате возникают либо государства слабые, плохо приспособленные для ответа на вызовы времени, либо - при наличии минеральных и энергетических ресурсов - паразитирующие. Последние, возможно, могли бы попытаться изменить положение дел сверху, но не имели к тому политической воли. Чаще всего они функционируют как государства элит, сросшихся с крупным и западным капиталом, коррумпированной бюрократии и слабого пассивного общества. Неэффективные паразитические государства создают питательную среду для массовых протестов и революций, а отнюдь не роста и развития.

Таким образом, модели государства далеко не всегда переносимы на иную социальную почву. При этом у каждой из них имеются преимущества и недостатки, способные превращаться в свою противоположность. Например, в либеральном государстве относительно слабы социальные программы, что при определенных условиях создает конкурентную среду, способствующую росту и инновациям. Развитые механизмы сдержек и противовесов препятствуют централизации и узурпации власти, но зато, увы, создают тенденции к её олигархизации и плутократизации. Например, власть крупного бизнеса и ВПК превратилась в серьезную проблему с точки зрения развития общества и выстраивания приоритетов, отвечающих интересам большинства нации. Слабостью государств развития по сравнению с социальными государствами является относительная политическая пассивность общества. Это облегчает правящему классу задачу управления, но ослабляет механизмы обратной связи. Наконец, социальное государство относительно стабильно, но склонно к самозамкнутости, поскольку не поощряет конкурентоспособность и развитие, как это делают либеральные и неомеркантилистские системы.

Некоторые базовые экономические и социальные показатели указанных моделей государства суммированы в таблице, приведенной ниже.

[таблица: Цыганков А.П. Сильное государство: теория и практика в XXI веке // Россия в глобальной политике. – 2015. - № 3]

Большим своеобразием отличается государство Российское. Российское государство исторически сложилось как отличное от перечисленных выше моделей. Христианско-православное по своим истокам (и одновременно многонациональное и многоконфессиональное), оно стремилось поддерживать справедливое распределение общественного продукта. В русское определение справедливости вкладывался прежде всего экономический смысл, уходящий корнями в понятие общинной справедливости, основания которой заложены со времени крещения Руси. В случае неспособности государя обеспечить такую справедливость народ нередко спасался бегством в отдаленные районы страны (благо свободных просторов всегда было предостаточно) или организовывал сопротивление.

Положение России в мировой системе также отличается глубоким своеобразием. С петровских времен страна утвердилась в качестве великой державы, занимая полупериферийное положение в мировой экономической системе. Учитывая многочисленные внешние опасности, правители никогда не ставили под сомнение важность поддержания статуса великой державы, жертвуя для его сохранения своими обязательствами перед обществом. Парадокс заключался в том, что для сохранения свободы от внешних посягательств русским приходилось консолидироваться вокруг государства, но ценой державности становилась деградация внутренних компонентов русской свободы. Военная сила, имперское могущество и способность противостоять внешним вторжениям постепенно превращались из средств в самоцель. Экономическая полупериферийность обязывала взимать с общества все более высокие налоги и изыскивать все новые административные механизмы для его эксплуатации. Всеобщая бедность и крепостное право стали инструментами ускоренной мобилизации армии. Власть игнорировала назревшие потребности в реформах, нередко видя в них лишь опасности для сложившейся в России системы самодержавия. По выражению Георгия Вернадского, «самодержавие и крепостное право стали ценой, которую русские заплатили за национальное выживание».

Такое историческое наследие фактически делает невозможным для России развитие по европейскому пути. Этому препятствуют политическая культура, важность поддержания боеспособной армии и необходимость мобилизации общественных ресурсов в целях ускоренного экономического роста. Поэтому создание эффективного государственного механизма сопряжено с укреплением способности правящего класса решать задачи развития и безопасности, не становясь заложником интересов элиты и не теряя связи с обществом. Необходимость сильного государства для России диктуется важностью преодоления разрыва с ведущими экономиками мира, готовностью дать адекватный ответ на угрозы безопасности и необходимостью улучшить уровень жизни, особенно в относительно отдаленных и критически важных регионах Сибири, Дальнего Востока, Кавказа и Крыма. Попытки формирования относительно децентрализованной и либерально-ориентированной системы западного образца лишь закрепят экономическое отставание и олигархически-сырьевую ориентацию. Без сильного государства можно забыть о создании конкурентоспособных на мировых рынках секторов и отраслей. Как справедливо пишет И. Валлерстайн, «в странах со слабой административной властью государственные управленцы оказываются не в состоянии координировать деятельность сложного промышленно-коммерческо-сельскохозяйственного механизма. Вместо этого они превращаются в феодалов отдельных поместий, не обладая легитимными полномочиями на управление целым».

Оксана Владимировна Гаман-Голутвина обращает внимание на отсутствие в современной России концептуально и практически важного разграничения между интересами, полномочиями и функциями государства и бюрократии. Она справедливо подчёркивает, что в современной России функции государства несколько уже (с ударением на «у»), чем в развитых странах, тогда как интересы, функции и полномочия административно-политической бюрократии зачастую гипертрофированы. Нам подобная ситуация до боли знакома по украинским реалиям. Впрочем, дело не в нашей боли или критической оценке подобной ситуации, а в том, что «при этом бюрократия использует рычаги государства для достижения сугубо партикулярных (групповых) задач и целей в противовес общегосударственным. В этом контексте представляется чрезвычайно важным разграничение между коррупционно стимулированной практикой бюрократического произвола и активной ролью государства как политического и экономического актора. Если первая представляет собой препятствие для нормального функционирования социума, то вне активной роли государства невозможно его эффективное развитие. Реализация предложений по «уходу государства» из управления может привести к росту коррупции и падению исполнительской дисциплины... Вышесказанное определяет необходимость коррекции концепции административной реформы: гипертрофированные полномочия и функции административно-политической бюрократии действительно необходимо урезать, тогда как государству не стоит непродуманно и поспешно расставаться со своими прерогативами и функциями» [Гаман-Голутвина О. Изменение роли и функций современного государства и реформы государственного уравления: отечественный и зарубежный опыт/ Административные реформы в контексте властных отношений: Опыт постсоциалистических трансформаций в сравнительной перспективе/ Под. ред. А. Олейника и О. Гаман-Голутвиной. – М.: РОССПЭН, 2008. - С. 110-111].

С другой стороны, в глобальном мире невозможно возвращение России к прежним моделям сильной власти, будь то самодержавная или советская. Вместо попыток контролировать бизнес необходимо установить четкие правила его деятельности и создать дополнительные стимулы развития частной инициативы и привлечения инвестиций. По-прежнему актуальна масштабная программа модернизации Петра Столыпина начала ХХ века, которая имела целью активное подключение российской экономики к мировой.

Не менее актуальными для успешного государственного строительства в России остаются и мысли Ивана Ильина, одного из наиболее прозорливых русских философов первой половины ХХ века. Например, следующее его суждение о государстве: «...Государство не есть какая-то отвлеченность, носящаяся над гражданами; или какой-то «я-вас-всех-давишь» вроде сказочного медведя, который садится на жителей домика и передавливает всех. Государство находится не «там где-то», вне нас (правительство, полиция, армия, налоговое ведомство, чиновничий аппарат); оно живет в нас, в виде нас самих, ибо мы, живые человеческие личности, мы его «части», или «члены», или «органы». Это участие включает и нашу внутреннюю жизнь. Но «включение» не в том, что «мы ничего не смеем», а «государство все смеет»; что мы - рабы, а государство рабовладелец; что гражданин должен жить по принципу «Чего изволите?». Совсем нет. Тоталитарное извращение есть явление сразу больное, нелепое и преступное. В государство включаются (строят его, укрепляют, колеблют, совершенствуют его или, наоборот, разрушают его) все свободные, инициативные, духовно-творческие, внутренние настроения и внешние деяния граждан.» Или его рассуждения о взаимоотношениях народа и власти: «Государство состоит из народа и ведется правительством; и правительство призвано жить для народа и черпать из него живые силы, а народ должен понимать это и отдавать свои силы общему делу. Верное участие народа в жизни государства дает последнему его силу. В этом выражается демократическая сила истинной государственности». Философа Ильина неоднократно цитировал Президент России Владимир Путин, в том числе в Посланиях президента Федеральному собранию. Например, вот эту мысль философа: «Государственная власть имеет свои пределы... И все творческие состояния души и духа, предполагающие любовь, свободу и добрую волю, не подлежат ведению государственной власти и не могут ею предписываться... Государство не может требовать от граждан веры, молитвы, любви, доброты и убеждений. Оно не смеет регулировать научное, религиозное и художественное творчество... Оно не должно вторгаться в нравственный, семейный и повседневный быт и без крайней надобности стеснять хозяйственную инициативу и хозяйственное творчество людей». Для людей, занимающихся практическим государственным строительством, для практиков государственного управления мысль действительно ценная и полезная.

Курс последних полутора десятилетий, судя по всему, исчерпал ресурсы развития. Созданное в начале ХХІ века Владимиром Путиным государство слишком зависит от энергетического экспорта, действует преимущественно в интересах влиятельных политико-экономических групп и ещё не создало механизмов устойчивого долгосрочного прогресса. Политический класс во многом не удовлетворяет требованиям современного развития. Процветание 2000-х гг. не сопровождалось решением фундаментальных экономических и политических проблем. Конкурентоспособность экономики находится пока ещё на сравнительно низком уровне. Высокий уровень коррупции и технологическое отставание российского бизнеса от западного существенно снижают поступления в казну, затрудняя дальнейшее укрепление государственности. Ослабление рубля в ноябре-декабре 2014 г. стало в некотором смысле выражением неэффективности созданной государственной модели.

Санкции Запада против российской экономики несут не только риски, но и новые возможности, связанные с увеличением внутренних стимулов развития и диверсификацией внешнеэкономических связей по направлению к к азиатским рынкам. База внутренней поддержки государства в связи с украинским кризисом расширилась, создавая потенциал для новой консолидации власти. Однако выбор между маневрированием и государством развития не сделан. Новых возможностей, судя по всему, не реализовать без заметной роли государства, способствующего развитию общественной инициативы, предлагающего новые масштабные проекты и мобилизующего общественные ресурсы. России необходим комплекс мер, включающий более жесткую борьбу с коррупцией, создание правовой конкурентной среды на внутренних рынках и поддержку наиболее перспективных для интеграции в международные структуры секторов и отраслей экономики.

Сильное государство необходимо также для повышения качества элиты и функционирования политической системы. Качество элиты определяется не только материальным стимулированием, но и предложением патриотических ценностей, которые поддерживают модель сильного государства. Помимо образования за рубежом в России должна быть создана сеть специализированных национальных институтов для формирования патриотической элиты. Ещё одним важным приоритетом вполне может стать переход от «ручного» управления к системе российских праймериз или первичного отбора представителей элит, приемлемых для основных слоев политического класса. Пока система носит неформальный характер, задерживая создание базовых политических институтов.

Кстати, России стоит внимательно изучить китайский опыт ротации государственно-политических элит. С приходом к власти в Китае третьего поколения лидеров (1990-1993 гг.) в стране и в Коммунистической партии возобладал принцип коллективного руководства. Здесь не было той системы сильной личной власти, которая сложилась в Китае во времена Мао Цзэдуна и во многих отношениях сохранялась при Дэн Сяопине. Китай так долго страдал от нестабильности власти и от внутренних конфликтов в высших эшелонах власти, что новые лидеры жаждали установления в стране стабильной, предсказуемой и неразрушимой системы государственной и партийной власти. Такая система власти невозможна в условиях слишком большой концентрации власти в руках одного вождя, как это было во времена Мао Цзэдуна, а потом и Дэн Сяопина. Но и американская система смены власти и разделения властей не казалась для китайских лидеров приемлемой в условиях Китая. В результате здесь сложилась своя система выдвижения достойных и мудрых руководителей, которая считается многими наблюдателями наиболее эффективной – и не только для Китая.

Сегодня власть первого лица в стране и в партии уже не столь велика, как во времена Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, и все важные вопросы в Китае решаются коллегиально: в ЦК КПК, в Политбюро ЦК КПК и в Постоянном комитете Политбюро, который состоит из пяти человек. Выдвижение лидеров в Китае так же, как это было в прошлом и в СССР, происходит из людей, которые прошли через все ступени партийной или государственной иерархии.

Си Цзиньпин стал первым лидером Китая, который родился уже после образования КНР – в 1953 году. Его отец – Си Чжунсюнь был соратником Мао Цзэдуна и занимал в 1959–1962 годах пост заместителя главы Госсовета КНР. Он был, однако, репрессирован и сослан как «враг народа». Только в 1979 году он был реабилитирован и возвращен в руководство как губернатор провинции Гуандун. Именно Си Чжунсюнь помогал создавать в этой провинции первые свободные экономические зоны. Его сын окончил самый престижный в Китае университет Цинхуа и получил диплом инженера-химика. Некоторое время Си-младший работал как один из помощников вице-премьера КНР Гэн Бяо. Однако сам Си Цзиньпин неожиданно попросил направить его на работу в провинцию. Эта просьба была удовлетворена, и вскоре Си стал секретарем комитета КПК не слишком развитого уезда Чжэндин провинции Хэбэй. Уезд быстро выдвинулся в число передовых, и эти успехи были замечены. В 1985 году молодой Си Цзиньпин возглавил партийный комитет провинции Фуцзян, а еще через 7 лет ему было поручено руководить провинцией Чжэцзян, экономика которой развивалась особенно быстро именно при Си. В самом начале 2007 года Си Цзиньпин был неожиданно переведен в Шанхай, прежнее руководство которого было обвинено в масштабной коррупции и строго наказано. Но уже в октябре 2007 года на XVII съезде КПК Си был избран в Постоянный комитет Политбюро ЦК КПК и перебрался в Пекин. В 2008 году он был избран заместителем председателя КНР. В 2008 году именно Си Цзиньпин отвечал в Китае за подготовку и проведение Всемирной летней Олимпиады, которая прошла во всех отношениях очень успешно. В 2009 году он отвечал также за проведение многих мероприятий по случаю 60-летия КНР. Как заместитель председателя КНР Си Цзиньпин совершил в 2008–2010 годах много важных международных визитов, что подтвердило в глазах наблюдателей его статус преемника Ху Цзиньтао. Он встречался как с президентом США Бараком Обамой, так и с президентом России Дмитрием Медведевым. В октябре 2010 года на пленуме ЦК КПК Си Цзиньпин был избран заместителем председателя Военного Совета ЦК КПК. Абсолютно предсказуемо в 2012 году – на XVIII съезде КПК – Си Цзиньпин был избран Генеральным секретарем ЦК КПК, а в 2013 году и председателем КНР. Судя по итогам его работы на данных постах китайские политические элиты в своём выборе не ошиблись.

Мы видим, что в современном Китае очень заботятся о подготовке будущих лидеров страны и партии. Однако плавность и предсказуемость перемен в высшем эшелоне китайского руководства, а также прочность и компетентность власти в этой стране вызывают нередко не столько одобрение, сколько раздражение как среди части западных наблюдателей, так и среди российских либералов. На самом деле Китай реализует сегодня самую разумную систему ротации кадров и преемственности власти, какая только возможна в настоящее время в этой огромной стране. «Плавная» и проводимая в «рутинном порядке» смена кадров происходит в Китае не только в Пекине, но и на уровне провинций, каждая из которых равна по населению крупному европейскому государству. Примечательно, что Китай еще в далеком прошлом старался заботиться о компетентности, способностях и образовании чиновников на всех уровнях государственной иерархии. Здесь уже более двух тысяч лет назад проводились специальные экзамены для чиновников, претендующих на те или другие посты. Сегодня эти древние традиции возрождаются, хотя и совсем в других условиях и в других формах. Конечно, слепо копировать китайский опыт (как и американский или европейский) контрпродуктивно. Однако изучать и осмысливать – просто необходимо.

Учитывая важность сохранения и преемственности сильной власти в России, можно предположить относительно длительный срок правления фигуры, согласованной с основными слоями политической элиты и затем избранной на общенациональных выборах. Наконец, Российское государство обладает достаточной зрелостью для движения от управляемой демократии к конкурентному механизму выборов в региональные и центральные органы законодательной власти. Во избежание дестабилизации сильное правление должно полнее интегрировать в себя элементы не только элитно-аристократического, но и демократического участия.

В XXI веке успешными будут государства, способные воспользоваться историческим опытом для интеграции современных показателей силы и жизнеспособности. Различные модели сильного государства укрепятся, если частично заимствуют лучшие качества других моделей. Ответить на вызовы столетия, по-видимому, смогут те, кто способен удовлетворять следующим критериям.

Управлять элитой (точнее, элитами: политической; бюрократической; силовой; духовной; финансово-экономической). Предполагается не жесткое администрирование, а умение формулировать общие цели и мобилизовать ресурсы для их реализации. Цели определяются на основе широкого диалога между различными слоями правящего класса, но процесс не может быть отдан на откуп этим слоям или превращаться во взаимоисключающий набор рекомендаций, диктуемый желанием высших руководителей угодить всем. Находящимся в кризисе слабым, либеральным и социальным государствам это не слишком удается. В США, например, Республиканская партия саботирует правление и инициативы президента-демократа Барака Обамы. В отношениях с Ираном дошло до открытого торпедирования официальных переговоров Белого дома с Тегераном, выразившегося, в частности, в письме верхушки республиканцев к руководству Ирана с предупреждением против принятия условий Обамы. В Украине правящие элиты (политические, финансово-экономические, бюрократические, силовые, интеллектуальные) вообще довели страну до гражданской войны, а государство – до очередной Руины.

Планировать развитие. Сегодня для выхода из кризиса и сохранения конкурентоспособности даже экономически развитые либеральные и социально-ориентированные государства уже не могут рассчитывать на прежние механизмы саморазвития. Кризис переживает Европейский союз. Выход из него требует не только новых финансовых вложений и компромисса со странами-«бунтарями» (Грецией, Британией и т.д.) но и выработки долгосрочной стратегии роста. Совокупность ставящихся задач при необходимости удовлетворять высокие социальные запросы общества не решается в рамках неолиберальной модели. Если же говорить о государствах полупериферийного и развивающегося мира, то без стратегии долгосрочного планирования они не выйдут на новые позиции экономического роста и социального прогресса.

Сверять курс с обществом. Государствам необходим надежный институционально сложившийся механизм взаимодействия с обществом. Он обеспечит сверку сформулированного во взаимодействии с элитами курса развития, а также предохранит от перекоса в сторону удовлетворения амбиций политического класса. Слабые и неомеркантилистские государства нередко пренебрегают необходимостью соотносить свои действия с реакцией общества, что чревато различными формами деструктивного социального и политического протеста.

Инвестировать в социальные программы. Современное государство не может быть успешным без вложений в будущие поколения и «человеческий капитал». В XX веке процветание США во многом обусловлено способностью привлекать лучшие человеческие ресурсы и создавать возможности для вертикальной мобильности. Дальнейшие успехи государств будут связаны с программами разумного инвестирования в образование, здравоохранение и другие социальные программы. Разумного в смысле способности таких программ стать не тормозом развития деловой активности, а фундаментом экономического и социального роста. Неомеркантилистским государствам есть чему поучиться у государств социальных, особенно тех, которые смогли использовать социальные программы для решения задач переквалификации рабочей силы и адаптации к новым условиям экономического развития.

Продвигать ценности сильного государства в мире. Сильное государство нередко отождествляется с жестким администрированием, авторитаризмом и цензурой. Такое восприятие нередко является результатом лоббирующей активности сторонников неолиберального государства, продолжающих считать его ценности универсальными и настаивающих на их повсеместном внедрении. Однако в мире в целом, включая либеральный сегмент, нарастает разочарование неспособностью правящего класса направлять деятельность крупного бизнеса в интересах широких социальных слоев. Реакция на глобальный кризис 2008 г. продемонстрировала, что государство, в том числе в Соединенных Штатах, ищет дополнительные способы стимулировать экономический рост или по крайней мере справляться с кризисами.

Принципы государственной силы и эффективности могут различаться. Универсальным же является наличие у государства инструментов для решения стоящих перед обществом задач на основе конкретного исторического опыта и имеющихся в его распоряжении ресурсов.