Если внимательно проанализировать этот псалом (50), то мы увидим, что речь идёт, но почти о формальном судебном процессе. При двух свидетелях, когда в свидетели Бог призывает небо и землю, да, с формальным обвинением, которые Бог выдвигает: то есть вообще-то говоря это псалом о суде. И вот если посмотреть на то, как собственно этот псалом построен, то мы увидим, что видимо, скорее всего, это псалом так или иначе связан, но не прямо связан, но скажем появился в контексте представлений о дне Ягве или о дне Господнем. Трудно точно сказать, когда этот праздник появился: скорее всего где-то в эпоху Соломона. В общем то, в принципе, он прежде всего воспринимался как день интронизации Ягве, восхождения Его на престол, прежде всего. Ну и разумеется, как день Суда. В принципе, скорее всего, можно предполагать, что праздновался он где-то, примерно, около того времени, когда празднуют Йом-Кипур, примерно. Не исключено, что вообще говоря, изначально всё-таки, он связан с днём Освящения первого храма. Но возможно, что как раз именно день Освящения первого храма был как-то привязан вот к Йом-Кипуру и где-то около того времени и произошло, хотя точно сказать трудно конечно. И разумеется, этот День интронизации Ягве был одновременно и днём Суда, тем более что и Йом-Кипур это тоже день Суда. День Ягве был как бы продолжением этого самого Судного дня, дня Суда. Это был день, когда сам Бог воцаряется и выходит к своему народу чтобы судить. По-видимому, в храме в этот день служилось особо торжественное богослужение. По-видимому, с богослужениями этого дня связывался опыт видения престола Славы: в гимнографии это нашло своё отражение. Но вот в контексте этого дня Ягве, как дня Суда и как в общем-то самого торжественного дня в году и самого торжественного праздника: потому что это был день торжества Ягве и Яхвизма, день торжества народа Божия, когда ожидали Суда, прежде всего, конечно, над язычниками, и там над всеми нечестивцами и отступниками, с которыми, разумеется, приходившие в храм себя не отождествляли и участвующие в этих торжественных праздничных трапезах. Обычно предполагалось что судить будут тех, кто там остался за стенами города или за границами Иудеи: так это примерно и понималось. Что понятно само собой и очень естественно психологически. Но всё дело в том, что с этим днём Ягве связался целый пласт пророческой проповеди. К нему возвращается, к образу этого дня возвращается: Амос, Осия, Исаия Иерусалимский — и для каждого из них день Ягве становится днём суда прежде всего над народом Божьим. Вот так совершенно точно, как в этом псалме. Поэтому я с самого начала и говорил о том, что, похоже на то, что сам этот гимн появился в среде близкой пророкам, может быть. Здесь день явления Бога, а это вполне мог быть и день Ягве, как раз, становится днём Суда прежде всего для народа Божия. Собственно, как о том уже Амос говорил, что судить Бог будет прежде всего своих: тогда это была новость. Сейчас, то суд начинается с дома Божия, после апостола Павла, это как бы общее место, а вот во времена Амоса это было новое откровение, очень важное. Так вот, получается, что собственно говоря, весь этот гимн так или иначе связан с судом и тогда в этом псалме появляется дополнительный смысловой пласт, учитывая вот этот аспект. Всё дело в том, что день Суда — это ещё и всегда день Богоявления, день Теофании, а значит день Откровения. И вот всё то, о чём мы сейчас говорили, происходит не только в истории, но некоторым образом уже за её пределами. Потому что День Суда, как его в общем-то понимали уже, наверное, и при Соломоне, пожалуй, впервые так как мы с вами говорили, это открылось уже Давиду, но, наверное, при Соломоне это стало понемножку входить в сознание общины, религиозное. День суда — это ведь всегда день, но если угодно, некоторого разрыва истории, исторического времени. Вот как у Давида, как он это видит в этом замечательном гимне, который два раза приведён в Библии: в 23 главе 2 Царств и в 17-18 псалме. Там Давид, ведь, оказывается фактически вне исторического времени, а может быть и вне того физического времени, в котором мы сейчас живем. Он видит Бога, который к нему протягивает руку, наклонив небеса, как буквально так это и говорится в тексте псалма, а под ногами у него разверзается бездна: причём, самая настоящая метафизическая бездна, так что там даже основания Вселенной видны и прочее. То есть фактически — это явно уже не история, не историческое время и даже не физическое время. Так вот, с Теофанией и с днём Суда, с Теофанией дня Суда, связывалось что-то, на уровне представления, что-то похожее. Это будет момент, когда история, но если и не закончится, потому что, в общем-то, при Амосе, при Исаи, разумеется, ещё никакой апокалиптики разработанный не было, никакого учения там об эпохах исторических, там об конце истории, вот такие как мы находим в книге Даниила там или в Откровении Иоанна: этого не было ещё конечно. Это всё появится потом. Но уже было понимание того, что раз Бог так входит в мир, то в нём что-то изменится: вот на какой-то момент всё остановится, история прервётся. А если так, то и сам этот Суд окажется, по необходимости, моментом предстояния перед Богом. Ведь, собственно говоря, здесь перед нами совершенно замечательная картина: если бы попробовать её, как вот визионерскую картину увидеть. Это картина, в общем-то, напоминающая то, что видит Давид: ни Неба, ни Земли больше нет — они как бы раздвигаются, отходят в стороны. Как бы вот, та завеса физического мира, физической Вселенной, которая обычно Бога скрывает, разрывается в этот момент. Небо и земля становятся, как свидетели, по сторонам от престола Божия. Это просто, понимаете, вот, картина, которая здесь возникает. Помните, мы с вами говорили, что многие псалмы, в некотором смысле, можно было бы, скажем так, нарисовать, изобразить и тогда получилось бы что-то напоминающее икону. Ну вот и здесь можно было бы изобразить (но нет такого канона, но насколько я знаю иконографического, а может и есть, но я не знаю, по крайней мере такого): вот Престол и небо с землёй, раздвинувшиеся. Вот здесь, наверное, что-то похожее пришлось бы изобразить. И люди перед престолом: вот так, примерно, эту картину пришлось бы изобразить. Так вот, очевидно, что это момент — предстояние перед Богом для каждого. То есть здесь суд понимается примерно так, как понимал его Амос или Исаия Иерусалимский. Не такой суд, когда Бог, ну скажем, сверяется там с какой-то книгой Закона и затем в соответствии с этой книгой, как судья, определяет кому какое наказание или поощрение, или там что за это положено. А суд как момент встречи с Богом лицом к лицу. Когда, собственно говоря, то что было скрыто — становится явно и видно, видимо. Если, например, у человека за душой кроме греха ничего нет, то он и остаётся с этим грехом один-на-один вместо Бога, а Бога увидеть не может потому что грех мешает. То, о чём, очень образно говорил Амос. Он говорил: вы ожидаете дня Ягве, а зачем вам этот день: он тьма и нет в нём света. Тут дело не в том, что Бог тёмный там или что Он не хочет человеку открыться, а в том, что вот если человек к Богу приходит в таком состоянии, то собственно говоря, из-за той самой тьмы, в которую он с сам себя погружает своей же греховностью: он Бога может просто не увидеть.

Так вот, и в этом псалме. Фактически, Бог говорит: "Я оставлю тебя. Поставлю перед твоими глазами», — имеется в виду поставлю, то чем ты согрешил. То есть, вот если представить себе эту картину суда, как предстояния перед Богом, то получается, что в общем-то, грешник, который стоит перед Богом не Его видит, а эти самые свой грехи, которые перед ним стоят. Но это на уровне картины, опять же. И он Престола Божия из-за этих самых грехов не видит. Здесь, по крайней мере, она получается, где-то примерно, такой вот эта картина.

(Сорокин В. В. Семинары по Книге Псалтирь. Псалом 50. С 30 мин.).

О прощении

Но это ещё и в некотором смысле перед Богом приговор мне самому. Потому что здесь начинает работать то, о чём мы с вами говорили немножко вот на том семинаре сегодняшнем прошлом, где у нас речь шла о прощении и о суде. Если я позволяю себе ставить последнюю точку в судьбе конкретных людей —я себе отрезаю от Бога. Более того, я узурпирую Его место. Тогда, понятно, что Бог вправе поставить точку в моей судьбе: легко, быстро и решительно. То есть, тогда и все мои грехи Он имеет полное право не прощать. И тут даже дело не в формально-юридическом моменте, а в том, что чтобы получить прощение греха — нужно иметь эти самые отношения с Богом: а у нечестивца их нет. Прощение эта штука обоюдная: даже Бог не может простить того, кто у него прощения не просит. А нечестивец, как раз, всегда в таком положении, что он этого прощения просить не будет: не у кого, не за что, и вообще — непонятно даже что это такое, по крайней мере не очень понятно. И вот тогда человек подписывает приговор сам себе. А вот это, согласитесь, уже общебиблейская истина — она и в Новом Завете даже прекрасно просматривается: «каким судом судите таким будете судимы», «Прощаете вы грехи другим — Бог вам тоже ваши грехи прощает, нет — не прощает». И не потому что это наказание, а потому что, если нет прощения греха — значит нет и отношения с Богом — значит человек не в царстве Божием и тогда уже какое прощение грехов.

(Сорокин В. В. Семинары по Книге Псалтирь. Псалом 58-2 С 6 мин.).

Ну да, я понимаю, интереснее прощать, когда злишься — это безусловно так. Сразу появляется некий такой спортивный интерес: получится простить или нет? На самом деле, надо сказать, что, когда человек не злиться — это как раз и есть, собственно, готовность к прощению. Вот у него хватает духу, скажем так, не злиться на того, на кого можно было бы и разозлиться, потому что это, например, твой враг: то это — ситуация готовности к прощению. Когда разозлился — это уже, в общем, некоторым образом, ну, срыв не срыв конечно, но это уже значит — проблема обозначилась. В нормальном случае, вообще-то, и не должно быть этой злости. Когда она есть и с ней надо бороться — это всё-таки уже значит уже что-то случилось. Прощают обычно не свои эмоции, а поступок. Я злюсь — это моя проблема: тут ничего прощать. Как говорится: «я на тебя разозлился, но так и быть я тебя прощу». Если я на кого-то злюсь — это вообще-то моя проблема, это моё состояние, а не проблема этого человека. А прощают обычно то, что делает другой человек против тебя.

Настоящие прощения возможно, условно говоря, ведь только: чуть-чуть сверху. То есть, прощают не тогда, когда, но там я не знаю, смиряются с неизбежным это — не прощение никакое. Прощают тогда, когда понимают, что вся эта ситуация, внутри которой приходится прощать, что она на самом деле вовсе не такова какой её видит человек, который обижает или обижается. Есть вещи, которые выше вот этих самых обид и выше вот этого вот, ну я не знаю, как это назвать, соперничества или что это было. Бог даёт победу, осуществляется некий Божий план, Шауль чувствует себя участником этого плана, и он понимает: что он сейчас и живёт, и действует на уровне, где вот эти самые, ну я не знаю, вот это соперничество его врагов, там козни или что это, как это назвать не знаю лучше, вообще реальностью не является. Вот тогда возможно прощение— настоящее: при таком осознании реальности. А если его нет: тогда обычно прощать до конца то, в общем-то и не прощают: как бы смиряются с неизбежным. Иногда из религиозных соображений смиряются: да что я же христианин, я должен прощать. Но я так и быть прощу раз надо, я постараюсь с этим жить. По сути тут прощения то нет. Хотя кажется будто да, будто простил. Обычно, что интересно, такое прощение оно потом, ну как знаете бывает: вроде простить простила, а видеть не могу этого человека, не хочу. А если простить не простил, но видеть хочу? Но это значит: «охота пуще неволи». К сожалению, в падшем мире такое нередко бывает. Зачем его видеть? Это отдельный вопрос. Хочу ему в глаза посмотреть и так посмотреть, чтобы у него глаза вытекли, у паразита. Понятно.

(Сорокин В. В. Семинары по 1 книге Царств. 11)

ПОСТ ДЛЯ БОГА

Смотрите, тут появляется такой любопытный момент. Ну речь идёт, собственно о посте, молитве и милостыне. Почему так? Потому что это три главных религиозных обязанностей правоверного еврея. Молитва три раза в день. Тогда ещё был обязательный пост дважды в неделю. Но собственно это скорее, наверное, обычай принятый в фарисейском братстве: насколько он там был, в принципе, широко распространён, честно говоря, не берусь судить. Но тут как. Обычно, пост это всё-таки что-то связанное с трауром: ну скажем по умершим (своим умершим, там родным и так далее, родственникам) или это может быть траур такой, знаете, вот общенациональный потому, что событие общенационального масштаба. Скажем, и сейчас есть обязательный пост, в день разрушения храма — у евреев это такой общенациональный, можно сказать, пост, и это тоже траурное событие: просто масштаб такой что касается всех поэтому постятся все. А кроме того есть ещё пост — как память о собственных грехах и о суде за эти грехи. Ну скажем, вот на Йом-Кипур, там принято поститься какое-то время и этот пост связан с тем что Йом-Кипур это день суда и день Прощения, если простят и это день, когда собственно решается судьба человека, во многом. Но в смысле даже в том: проживёт он следующий год или нет. А если вот, когда ждёшь этого суда, то это такой вот напряжённый период и конечно думаешь о том: чем согрешил, чем виноват и настроение скорее такое печальное, траурное, чем радостное и поэтому — пост. Ну вот, такого же, видимо, рода был пост фарисеев. То есть это были, как бы такие, особо благочестивые люди, которые считали, что поститься, вспоминать свои грехи нужно почаще, поститься нужно регулярно. Ну вот, вроде бы, так по некоторым свидетельствам было два постных дня в неделю, если не ошибаюсь там, не помню, как там, но, по-моему, вторник и четверг: но точно не помню. Христиане в итоге — это обычай взяли: только взяли среду и пятницу, как известно — первые ранние христиане. В первохристианский период, кстати я не знаю насчёт постов, не уверен на сто процентов, но с раннехристианских времён полными постными днями стали среда и пятница, по понятным причинам. Но логика, примерно, та же самая. При чём, пост, естественно, был полный и стало быть он без пищи и воды предполагался весь день до захода солнца. Если он длился несколько дней, то это означало, что после захода солнца можно есть, ну а дальше соответственно: ну хоть всю ночь. А вот когда наступает следующий день: то уже надо снова поститься. Вот как-то вот так. Ну примерно, как это бывает у мусульман в Рамадан: когда только после захода солнца. Правда много раз наблюдал как (но это, наверное, такой массовый ислам) там народ конечно берёт своё после захода солнца и не упускает ничего из того что возможно. То есть, там полностью люди себе компенсируют этот самый постный день конечно: иногда вплоть до неотложек и больниц компенсируют изо всех сил. Так что, всякое бывает, конечно. Это не предполагается, естественно, изначально, я думаю и в исламе не предполагается, конечно, и в иудаизме точно нет: но на практике бывает.  

Ну и третья, такая важная, религиозная обязанность — это то что называется «цедака», по-еврейски. Буквально это переводится как праведность: но тут речь идёт о милостыне, которую раздают бедным. Фактически это не просто что-то добровольное: считайте, что это религиозная обязанность еврея — делиться, давать милостыню. Кстати, это же самое есть в исламе — называется также «седака», тем же словом. Это может принимать очень разные формы. Вот вариант «цедаки», который вот мне недавно попался. Это, например, но некий водитель, но правда он не еврей, он мусульманин — это в исламском мире: ну там логика та же примерно. Он, например, один день бесплатно работает: то есть он развозит людей, не беря с них денег. Тоже вариант. Ну это вариант, вот, то есть, грубо говоря: вот отказаться от доходов в пользу других бедных людей. А развозит, обычно, ну старается тех, кто вот обычно там, такси не взял бы, потому что заплатить не может, а вот ехать надо. Ну вот как-то так. А у кого что-то есть другое: тот чем-то делится там. Ну иногда это организовано конечно — просто пожертвование в синагогу и как вариант: там раздадут. Иногда просто там бедному соседу помогаешь. В общем неважно как, но ты это делаешь.

И поэтому эти три религиозных обязанности, они здесь и упоминаются, основных. То есть как это делать, что бы всё-таки это было для Бога, а не для людей.

Ну и тут соответственно те проблемы обозначены, которые обычно и бывают в таких случаях: то есть пост напоказ, молитва напоказ и милостыня, тоже, напоказ.

 Ну и конечно — пост. Он тоже такой, что здесь, ну как говорится, поститься так чтобы уже все видели, что постишься: чтобы сомнений ни у кого не оставалось. Но действительно принято было не стричь бороды во время поста. И интересно смотреть, как даже в том же Израиле, даже евреи, которые не очень ортодоксальны, но вот про Йом-Кипур помнят все, но ортодоксальные они и так с бородой все, как в общем-то и православные все с бородой нормальные: так значит и евреи тоже. А некоторые без бороды: ну просто они как-то так не очень религиозны, но вот в Йом-Кипур видно, как они бородкой обрастают, такой небольшой. Потому что, вообще-то, обычно то обычно они конечно бороду не носят, бреются, но здесь не положено и за эти несколько дней, эту неделю, там, она немножко успевает так вырасти. Но ещё принято не мыться в эти дни — то есть вот не ухаживать за телом, как-то так вот особо: но особенно там что касается там, эти причёски все и прочее, значит никаких там украшательств — ничего. То есть, человек в трауре — ему не до чего. Ему не только не до еды, ему не до ухода за собой. Ну и значит вот, человек появляется на улице — сразу видно, что он постится. Значит: волосы не чёсанные, борода, не чёсанная, видно, что и не умывался, скорее всего — явно человек постится. Так вот говорится чтобы этого не было. Тут не то что специально там как-то украшаться: это обычное там голову там помазать — это нормальная такая косметика в южном климате особенно, необходимая. Вот как обычно, чтобы это не было вот так вот: сразу видно, так сказать, с другого конца улицы что постящийся идет. А то ведь когда так: все нормально, он такой весь из себя бомжеватый, то сразу понятно — видно человек поститься активно.

И дальше интересно говориться насчёт того, что, но, это как бы, это итог того, о чём речь ведётся касательно молитвы, поста и этой самой милостыни: насчёт сокровищ, которые собирать то надо не на земле, а на небе. Потому что, лейтмотив всего этого, всех этих упоминаний о посте, и молитве и милостыне сводится к тому, что одно дело, когда ты это делаешь для Бога, совсем другое, когда это делаешь для людей. Вот когда это напоказ — это для людей и для тебя самого, а когда не напоказ — это для Бога. Причём, в принципе то, оно понятно, что, если человеку очень важно чтобы его заметили и его духовную жизнь заметили: значит это духовная жизнь больше именно для того чтобы её замечали, чем для неё самой. Это как бы общее положение.

Причём, поймите правильно, речь идет не только о том, что человек хочет, чтобы там его похвалили: здесь часто и некий момент определённого, что ли, самолюбования идет. Вот эта самая молитва фарисея и молитва мытаря в притче. Оно ведь про это же самое. Тут же не в том дело, что этот же самый, например, фарисей, что он там что-то не так делал там или что-нибудь ещё, в том же духе. Всё нормально сделано. Но. Хочешь молиться так молись и не устраивай презентацию себя любимого Богу. Что как только вот это вот самое начинается: «Посмотри, как я все хорошо и правильно делаю» — так молитва заканчивается. Внимание сразу на себя, раз внимание на себя — значит молитвы нет. И да, меньше сделал, намного меньше сделал тот же самый мытарь — но во всяком случае хотя он бы молился. Тот себя Богу показывал, свои достижения. И в этом одна из основных проблем вообще молитвы и вообще-то всякой религиозный деятельности, говоря шире. Потому что собственно: как только это для людей и как только это ради привлечения человеческого внимания — так духовная жизнь заканчивается и начинается религиозная активность. А вот это уже Богу ни к чему и незачем. В конце концов Ему мы нужны, а не наша активность: то есть мы как мы, а всё что мы делаем — это только способ упрочить с ним отношения.

Так вот с этой точки зрения понятно, что вот эти три момента: милостыня, молитва и пост оказываются ключевыми не потому, что у них там какое-то особое значение, а просто потому, что это были основные виды той самой религиозной активности в той конкретной религиозной среде. Хотя, с другой стороны, также понятно и то что, конечно, здесь, особенно когда дело касается молитвы, особенно когда дело касается отношений с ближними, а молитва — это вопрос отношения с Богом, эта самая милостыня — вопрос отношений с ближними: что все эти вещи оказываются значимы ещё и, можно сказать, сами по себе сами по себе. Но сами по себе сами по себе, не в смысле опять же этой самой активности, а в смысле, но прежде всего, как раз выстраивания этих самых отношений.

Ну и вот тут конечно эти три момента: молитву, пост и милостыню стоит рассмотреть отдельно и более подробно, может быть. Причём, начинает сам Иисус разговор об этом, именно с милостыни. И дальше простое требование: если уж ты это делаешь, то есть помогаешь ближнему, то делай так, чтобы об этом не знали. Более того, чтобы левая рука не знала, что делает правая — это значит нужно это сделать быстро и незаметно для себя. То есть совершенно, как бы, не концентрируя на этом внимание и не привязываясь к этому внутренне: то есть, как бы, не фиксируя этот момент. Понятно, что, чтоб какие-то вещи, например, иногда человеку отдать, иногда это там, или что-то для него сделать, иногда это: но в общем иногда никак не получится это сделать незаметно для себя.

Но с другой стороны здесь работает простое правило: сделал — забыл. То есть ни в коем случае нельзя фиксировать на это внимание и заносить это дело во внутренний, не знаю, что: кондуит, дневник — как свою заслугу. То есть, не так, чтобы у тебя: ну вот представить себе молитву фарисея, ту же самую, да. Ведь он там перечисляет кучу всего: что он там сделал. Если это, в принципе, он может сделать — так перечислить всё: то ясно же что у него всё это записано. То есть записано не обязательно там, на этом самом на папирусе: может быть просто в памяти записано. Но записано абсолютно чётко. Вот спроси какие у него религиозные заслуги: перечислит хоть ночью разбуди. Так вот это есть как раз то чего не должно быть. То есть это вот то самое что: не надо запоминать, не надо на этом фиксироваться и не нужно это держать в памяти, как некие, я не знаю, как вот эти самые награды на подушечках, которые потом перед тобой понесут. А то ведь, действительно, как часто религиозные люди они вот думают, что это всё что они сделали — это вот как эти самые награды на подушечках впереди них в царство Божие и поплывёт. Самое интересное, что когда действительно человек считает, что так оно и будет то какое-то время оно таки на перед ним плывёт, а потом благополучно растворяется, в дымок превращаясь. Картина довольно забавная. Но на самом деле происходит это по вполне понятней причине. И это собственно то, что касается и молитвы, и поста, но особенно того, что называется добрыми делами. Дело в том, что нет такого понятия как духовные заслуги. Знаете, ничего не накапливается. Тут нет ничего такого в духовной жизни, пусть даже это связано с помощью ближнему, что можно было бы накопить как такую, знаете, условную виртуальную валюту, а потом ею заплатить за свое спасение или за вход в Царство Божие. Ничего такого нигде ни в какой жизни: ни в духовной, ни светской, ни в земной, ни в небесной — ничего такого нет.

(Сорокин В. В. Тора в Новом Завете. 13. С 6 мин.).