«Вообще говоря, эти вещи очень глубоко сидят в сознании человека как табуированные нарушения Шестой и Седьмой заповеди. А ведь табу во все времена было не просто, как иногда говорят, ну формой, там я не знаю, особой формой законодательного запрета. Все табу связывались с тем что человеку нельзя было нарушать некоторые (но это конечно очень условно и немножко так механистично) но нельзя было пересекать некоторые силовые линии, так скажем, очень условно, конечно. Если пересекаешь оказываешься в пространстве где человек жить не может и не должен. И такими линиями как раз, в частности, были кровопролитие и прелюбодеяние, с самых ранних времён. Дело в том, что падший человек уже основательно забыл с течением времени вообще с чем запрет связан. То есть, конечно, в Декалоге, в принципе, эти запреты тоже не то чтобы совсем уж прям новые. В принципе, все они существовали и в дояхвисткие времена. И да, получается, что Бог их скорее только подтверждает. С другой стороны, это подтверждение явно говорит о том, что эти запреты от Него. Что это не то что там какие-то ритуальные вещи, а что это вещи духовно-нравственные, то здесь этика, связанная с проблемой отношения с Богом. Грех, с точки зрения Торы, страшен не потому что это нарушение какой-то нравственные нормы, хотя это конечно плохо, и даже не потому что порой это ведёт к ущербу для ближнего, хотя это конечно тоже страшно, а прежде всего потому что самого человека грех отделяет от Бога. То есть разрушает отношения человека с Богом — и вот это самое страшное. Бог не потому, как говорится в Библии, ненавидит грех что он очень любит нравственность и ему приятно видеть перед собой нравственного человека, как это иногда понимают. Дело в том, что у Бога просто не остаётся возможности установить отношения с человеком, который совершает грех — и это самое страшное. Пока человек за свой грех держится (а человек за него держится пока не раскаялся в нём), до тех пор Бог не может иметь с этим человеком нормальных отношений. Не то чтобы не может, как бы сказать, не спрашивая согласия человека и меняет человека без его согласия — всё возможно. Но не может органично: так чтобы сам человек в этом полноценно всем сердцем участвовал — вот так не может. Ни как с как с объектом, а как субъектом, с личностью не может. Вот этот момент и является основополагающим для всего остального. И не всегда люди это чувствовали и понимали. Бывали в истории человечества такие времена, когда тот древний монотеизм уже уходит в прошлое (которое когда-то в человечестве ещё там остаточный существовал) и собственно говоря, действительно, люди всё больше и больше становятся язычниками. А вот запреты, ощущение того что что-то здесь, что некая черта здесь есть, это ощущение не исчезает, оно остаётся. И тогда начинает появляться объяснения вот такие связанные с табу, с осквернением, с ритуальной нечистотой и так далее. С нечистотой не в яхвистском, а в языческом смысле: то есть в полу магическом смысле. С нечистотой, которой не то чтобы человеку освящаться мешает, а из-за которой человек приобретает иной, условно говоря, ритуально магический статус, приобретя который нельзя оставаться в обществе. Как бы такая, своего рода, не физическая, а метафизическая болезнь и притом заразная: человек с ней в обществе оставаться не может. Почему убийц не всегда казнили, но всегда изгоняли, если говорить о первобытном в обществе. Не всегда же смертная казнь была за убийство: но изгнание всегда. То есть может быть человека и не убьют за это, но жить с ним рядом не будут. Это не то чтобы там противно, а это просто опасно: он приобрёл такое качество, которое может быть разрушительно для окружающих просто от одного его присутствия. И так же примерно смотрели на разврат: тоже не всегда казнили, но всегда изгоняли, причём обоих. Иначе говоря, в человечестве сидит, глубоко сидит, почти где-то в таком уже на таком бессознательном уровне или полу осознаваемом уровне, но сидит понимание того, что эти вещи меняют состояние человека необратимо. Так что обратно уже не вернутся.

  И действительно, давайте вспомним то, о чём мы говорили. Мы говорили о том, что применительно к Торе, в частности к дохристианской конечно ситуации, помните, мы много раз об этом в этом говорили, что в принципе, с точки зрения Торы, раскаяться можно, конечно, в любом грехе. И до прихода Христа можно было тоже в любом грехе раскаяться. Но вот очиститься от греха, а точнее от его последствий можно было только в том случае, когда грех совершался, но невольно: то есть это могло быть по ошибке или по слабости там или как-то ещё. Но если этот грех совершался добровольно и сознательно, то очиститься от его последствий было невозможно. И только с приходом Христа ситуация меняется кардинально: но с приходом Христа вообще много чего меняется — можно сказать всё меняется. Так вот, учитывая всё это и учитывая, что здесь ведь тоже речь идёт всё-таки о грехах добровольных и сознательных (в книге Притчи, здесь я имею в виду в первой главе, во второй главе) то становится понятно почему здесь такое внимание уделяется именно этим заповедям. Потому что, действительно, сознательное и добровольное их нарушение в те времена — это необратимые последствия. И если в отношении кражи ещё можно было всё как-то восстановить; ведь тут многое зависит ещё от того, а возможно ли восстановление статус-кво. Вот если, например, человек что-то у кого-то украл, но потом вернул всё, да ещё и там добавил за что-то там (но грубо говоря компенсировал ещё моральный ущерб, как бы мы сегодня это назвали), то в принципе всё не так страшно: последствия устранены. И можно сказать что человек если при этом ещё и раскаивается, в том, что сделал, то и ничего — значит вроде бы всё восстановлено, статус-кво восстановлен. А в случае убийства, в случае прелюбодеяния уже ничего назад не отыграешь. Убитого не воскресишь. С прелюбодеянием тоже процесс необратимый. Стало быть, стало быть всё, стало быть — это раз и навсегда. В те времена до прихода Христа — это действительно навсегда: раскаивайся и не раскаивайся, но обратно за эту черту уже не вернёшься полностью. Можно обозначить вектор возвращения, духовный вектор: то есть человек раскаивающийся, как бы тем самым обозначает новый вектор своей духовной жизни. Но вернуться назад, то есть пройти этим путём настолько далеко, чтобы как бы сказать, ликвидировать последствия совершенного, по крайней мере до прихода Христа было невозможно. То есть если совсем так очень просто и грубо это обрисовать: до прихода Христа раскаявшийся убийца всё равно остаётся убийцей, хоть и раскаявшимся. После прихода Христа раскаявшийся убийца перестаёт быть убийцей. Это так несколько огрублённо и упрощённо, но вот в этом разница до христианской ситуации и ситуации христианской».

(Сорокин В. В. Семинар по книге Притчи Соломона. 2-2. С 22 мин. )

Церковь — это больница

Вот как то, о чём мы говорили с вами в прошлый раз, но и в позапрошлый отчасти, там, где говорится о нарушении Шестой или Седьмой заповеди. Есть, но вот так скажем, если взять людей действительно глубоко религиозных, есть такие люди, которые при мысли там, я не знаю о разврате или об убийстве — для них это просто не представимо, что вот они это сделают. Это настолько чуждо всему укладу жизни их внутреннему и всей логики их жизни и поведения, всей логики их, я не знаю, существования самого, что они этого просто органически сделать не могут: там стать убийцами или грабителями, или там развратниками, сознательно конечно. Так вот, строго говоря, это и есть то что можно было бы назвать внутренней Торой. Вот только здесь есть один нюанс, немаловажный. И кстати, он хорошо отражён в аскетической литературе, в том числе и христианской, если о ней говорить, который, в общем и вкратце, сводится к той известной русской поговорке, что "И на старуху бывает проруха". Что иногда срывы могут быть практически у каждого: может быть не до убийства и не до прелюбодеяния прямо, прямо это да, конечно всё-таки это большая редкость, такой срыв, при нормальной духовной жизни. Но в общем и целом, какие-то нечто выбивающие из колеи, нечто сбивающие человека с пути, бывают практически у каждого: не одно так другое. Просто это, скажем так, это особенности падшего мира и падшей человеческой природы. Стопроцентной гарантии от этого нет. Более того, от этого, если говорить строго, вообще никакой гарантии нет. Когда мы говорим о том, что какие-то вещи не представимы для какой-то категории людей, то ведь это не представимо только в их собственном понимании и объективно они этого не делают только потому что в каждый данный конкретный момент времени Бог не позволяет этому в их природе проявится. Это вот то что мало кто, ну замечает и мало кто на это обращает внимание. Но тем не менее, в общем и целом, оно так, к сожалению, и с падшими людьми по-другому не будет. А поскольку так или иначе все мы таковы, то и все мы падшие люди, то для нас для всех это верно. То есть, если мы хороши, то это действительно это не наша заслуга. Если делаем очередную гадость, то это наша недоработка, именно наша. Кажется, несправедливым, да. Получается, что всё хорошее то не нам приписывается, а вот все гадости почему-то нам при этом: вроде какая-то такая неадекватность получается. Но ведь это неадекватность, строго говоря, была бы таковой если бы мы были все нормальными людьми. Важно понять, что по большому счёту этого нет. Что среди нас нет нормальных людей. Есть больные и есть выздоравливающие больные, в большей или меньшей степени выздоравливающие. Ситуация в общем и целом напоминает (не очень хорошая вот церковная ситуация и в любой другой общине где идет какая-то духовная жизнь — ну и Церковь тут естественно, не исключение), ситуация такова, что знаете, как в плохой больнице: где врачи сами не очень здоровы, а младшего персонала не хватает, а то и вообще нет и выздоравливающим приходится выхаживать больных. Другого варианта просто нет: и если вот этого не делать, то просто их выхаживать будет некому. Вот она ситуация в общем-то в Церкви и в любой другой общине, которая, собственно говоря, живёт нормальной духовной жизнью. Кстати, именно поэтому, мне не очень верится, что людям нравится Церковь сама по себе, когда они говорят. Христос в Церкви нравится конечно, это безусловно так. Но сама церковная жизнь: то есть либо человек не понимает с чем он имеет дело и что за процессы в Церкви идут и для чего она вообще существует. Хотя уж сколько говорится о том, что Церковь — это больница — это общее место всей аскетической литературы. Либо человек действительно, вот одно из двух, либо не понимает, что там происходит и толком в этом не участвует: то есть больной, который пока в состоянии такого полу анабиоза и которому хорошо и приятно, но идет ли процесс выздоровления неизвестно. Либо человек действительно уже настолько вошёл в эту работу помощи ближним, что действительно он это воспринимает как норму и как данность. Тут одно из двух. Всем остальным в Церкви — плохо и это очень понятно. Ну это ладно, это я говорю, конечно о тех, кто активно в этой жизни участвует, а не заглядывает так со стороны там пару-тройку раз в год. В принципе и в больницу если заглянешь просто там раз там в год, ну ничего страшного: побывал, ушёл — в принципе оно тебя не касается. Вот я понимаю, что это звучит немного странно, но вспомните, ещё раз хочу напомнить вам, вспомните сами кто читал сколько и как часто Церковь сравнивается с больницей в аскетической литературе христианской как раз Восточной православной: довольно обычное сравнение.

(Сорокин В. В. Семинар по Книге Притчи Соломона. 3-1. С 1 ч.00 мин.)