«И дальше интересно говорится насчёт того, что, но это как бы итог того, о чём речь ведётся касательно молитвы, поста и этой самой милостыни, насчёт сокровищ, которые там собирать то надо не на земле, а на небе. Потому что лейтмотив всего этого, всех этих упоминаний о посте и молитве и милостыне сводятся к тому, что одно дело, когда ты это делаешь для Бога и совсем другое, когда это делаешь для людей. Вот когда это напоказ — это для людей и для тебя самого, а когда не напоказ — это для Бога. Причём, в принципе то оно понятно, понятно, что, если человеку очень важно чтобы его заметили и его духовную жизнь заметили — значит это духовная жизнь больше именно для того чтобы её замечали, чем для неё самой. Это как бы общее положение. Причём, поймите правильно, речь идет не только о том, что человек хочет, чтобы там его похвалили. Здесь часто и некий момент определённого что ли самолюбования идет. Вот это самая молитва фарисея и молитва мытаря в притче. Она ведь про это же самое. Тут же не в том дело, что этот же самый, например, фарисей, что он там что-то не так делал там или что-нибудь ещё, в том же духе. Всё нормально сделано. Но. Хочешь молиться так молись и не устраивай презентацию себя любимого Богу. Что как только вот это вот самое начинается: «Посмотри, как я все хорошо и правильно делаю» — так молитва заканчивается. Внимание сразу на себя, раз внимание на себя — значит молитвы нет. И да, меньше сделал, намного меньше сделал тот же самый мытарь — но во всяком случае хотя он бы молился. Тот себя Богу показывал, свои достижения. И в этом одна из основных проблем вообще молитвы и вообще-то всякое религиозный деятельности, говоря шире. Потому что собственно, как только это для людей и как только это ради привлечения человеческого внимания — так духовная жизнь заканчивается и начинается религиозная активность. А вот это уже Богу ни к чему и незачем. В конце концов Ему мы нужны, а не наша активность: то есть мы как мы, а всё что мы делаем это только способ упрочить с ним отношения».

(Сорокин В. В. Тора в Новом Завете. 13).

«Вопрос соблюдения, полноценного соблюдения все той же самой Третьей заповеди, которая, как мы когда-то говорили, в сущности является заповедью о чистой молитве.

Дело в том, что, ну, во-первых, чистая молитва — это молитва где принципиально отсутствует какая бы то ни было рефлексия. Ну вот помните эту притчу замечательную о мытаре и фарисее, как там да, там фарисей устраивает такую само презентацию Богу. То есть он, конечно, Бога благодарит в начале, а потом описывает себя каким хорошим его Бог сделал и любуется картинкой. И получается, но там рядом стоит человек, которому Богу предъявлять нечего: там мытарь, сборщик налогов — это вообще кошмар полный. Он на римлян работает, в общем это последний вообще человек, в религиозном обществе я имею в виду, в таком, в приличном религиозном обществе — это вообще изгой. То есть ему там места нет и не может быть: это предатель, это коллаборационист, он конечно все нормы нарушил, он нечист, в общем никаких перспектив. Решительно сознательно совершенный грех — в общем всё это уже тут никаких вопросов. Поэтому ему конечно перечислять достижения не приходится: он просто обращается к Богу, просит себе милости. То есть, чтобы его вообще не убивали за то, что он сделал, потому что он понимает, что убить его мало — это единственное содержание его молитвы. И ведь тут проблема-то не в том, что; фарисей нормальный, хороший, нормальный такой, вполне религиозный человек: он делает всё правильно — с этим нет проблем. Проблемы с тем, что это ему нормально молиться не даёт: вот это осознание себя правильным человеком. Или вернее даже вот не само это осознание, а этот вот момент этой вот само презентации: "Вот посмотри, как я у тебя хорошо вышел! Какой я у тебя получился! Я и то делаю, и то делаю, и это делаю, и это делаю! Вот смотри на меня и радуйся!" Всё, как только начинается такая само презентация — молитва заканчивается в тот же самый момент. Дело-то в том, что это только одна из возможных форм рефлексии: самая такая грубая, на самом деле, и самая бросающийся в глаза, поэтому. То есть в сущности этот пример приведён как вот такой, знаете, образец какой-то уж совсем, ну не знаю, детской ошибки, нелепый, такой который человек, что-нибудь в духовной жизни знающий, по идее не должен был бы делать. То есть, тот человек, который как бы претендует на то, что он же, ну такой верующий, и всё и вроде бы это должен бы знать: но ведёт себя так, что видно, что он этого не понимает. В любом деле, такого рода рефлексия, это скорее проблема, чем помощь. Ну, например, ситуация, когда человек что-то делает и у него в голове мелькает куча мыслей насчёт того, во-первых, какой он? И как он это делает? И что при этом может случиться, или может не случиться, и что с ним будет если случиться это или случится, то? И если ничего не случится, то как у него всё получится? И как это всё будет здорово и как его Бог похвалит, если это ещё какое-нибудь такое церковное служение вот. Это вот всё, ну скажем так, мешает делу. Главное, что вместо того, чтобы всё внимание было вот в процессе этого делания: оно оказывается неизвестно где. Оно оказывается в каких-то картинках, которые человек себе рисует, в данном случае не суть важно: они там устрашающие или наоборот ублажающие. Это ничего не меняет. Важно, что внимание в них, а не в самом делании. Или скажем в них, а не в той динамики отношений, которые есть собственно говоря молитва. Вот как только человек отвлекается от самого процесса, от самой динамики, потому что процесс всегда динамика, на что-нибудь, чем он сопровождается: понятно, что и мысли какие-то у человека всегда мелькают, и эмоции какие-то всегда мелькают. Человеческая природа такова что, ну не знаю, до полного преображения, это мелькание видимо будет всё-таки неизбежно. Ну не знаю, может быть, если процесс этого преображения потихоньку идёт, что в принципе реально, то тогда в какой-то момент — это мелькание и станет менее заметным для самого человека. То есть попросту говоря его перестанет его доставать. Но вот чтобы оно совсем остановилось — это надо чтобы вся наша природа стала другой. Так что мелькать оно будет конечно всё: это практически неизбежно. Вопрос в том — мы на чём сосредоточены: на этих мельканиях или на процессе как таковом. И да, это относится к любому делу, но особенно к молитве».

(Сорокин В. В. Тора в Новом Завете. 14).

Это настолько глубоко засело, что даже это перенесено, грубо говоря, на фарисея, который не спасается именно потому что праведен. Хотя на самом деле ему труднее спастись: не потому что он праведен, а потому что он слишком много этой праведности придаёт внимания, уделяет и значение придаёт. В той самой истории с мытарем и фарисеем: проблема не в том, что фарисей праведен — это замечательно, а в том, что вместо того чтобы на Бога смотреть: он смотрит на себя, потом на мытаря и потом опять на Бога и говорит: "Посмотри какой я хороший не то что этот". Проблема то она здесь, а не в праведности как таковой. Проблема в том, что это праведность не должна от Бога отвлекать. И оценка своей праведности тоже не должна от Бога отвлекать. По большому счёту и мытаря рядом с фарисеем Бог поставил как раз с этой самой целью: чтобы отучить фарисея себя сравнивать с другими. Вообще меряться праведностями — это излюбленное занятие любого религиозного человека и во всякой религиозной среде. Но это как раз то чего делать нельзя, то чего в Царстве быть не должно. А меряться праведностью — это естественно для религиозного человека — это такой религиозный спорт. И от этого никуда не уйти в рамках религии.

(Сорокин В. В. Семинары по Книге Псалтирь. Псалом 100).

Притча о блудном сыне

Эта притча на самом деле глубже чем кажется. Вся проблема в том, что старший сын, в принципе, хочет того же что и младший: только с согласия Отца. Парадокс ситуации в том и состоит: так ли хорош был старший сын? Да он остался с Отцом, но в глубине души, вообще то, ему бы очень хотелось распоряжаться всем как ему нравиться.

А из чего это видно?

А вот из того, что: "А вот Ты мне не дал того, сего".

А почему Он ему не дал?

Дело не в козлёнке, а в том, что: "Я вот хочу взять козлёнка, собрать друзей без Тебя и отпраздновать".

Почему без Тебя?

Так предполагается по смыслу. Потому что вообще то у Отца пир в доме идёт не прекращаясь, там народу много, там наверняка это было и для старшего сына. "А вот Ты мне не дал и козлёнка, что бы я со своими друзьями собрался".

А почему Он ему не дал?

 Потому что это означает отделение от Отца: если с друзьями, но без Меня, как это предполагает контекст, то всё — это то же самое что и младший сын. Только младший сын прямо сказал: "Знаешь, давай мне моё. Я вообще от Тебя ухожу и до свидания". Старший сын он хочет так, он хочет: с одной стороны, как бы и с Отцом побыть и не уходить от Него, а с другой стороны, как бы вот в этом самом пространстве, где он с Отцом он может быть только в одном доме жить, в этом большом доме сделать маленькую свою комнату отдельную, маленький свой домик. Сын всё-таки младший честнее поступил: он взял и ушёл, попробовал свой дом отдельно строить —ничего не получилось: вернулся. А тут так: вообще-то я не хочу из дома уходить, но пусть у меня в Твоём доме будет одно маленькое такое моё пространство, и я в нём буду жить. Тут всё не так просто.

А так там вроде бы не звучит?

Но это подразумевается, это же видно по всему: отделяться от Отца было нехорошо, при жизни Отца делить наследство — это последнее дело. Хорошие сыновья так не делают.

Где же ж тут младший честнее поступил?

А тем что он хочет отделиться, он хочет своё наследство уже сейчас, он хочет начать его тратит по своему разумению: то есть по сути дела, как он понимает правильным и нужным — не спрашиваясь Отца. Но, как бы сказать, формально с Отцом не разрывая. Хитрая такая вот ситуация: очень двойственная и очень неприятная.

Почему не спрашивая?

Ну потому что: "Дай мне козлёнка это означает я сам знаю, что мне с этим делать". То есть, получается, здесь такая ситуация, что вот смотри: вот он взял всё и ушёл там прогулял, а потом вернулся. Хорошо. Вообще хорошо устроился. А я получается, а я что не имею права. А Ты мне даже не можешь дать вот одного козлёнка? А он взял и всё там прогулял. Я бы просто вот. Здесь же дело не в том: сколько ты берёшь, здесь дело в отделённости. Старший сын говорит: "А почему Ты не дал мне по мелочи отделиться и сделать как я хочу? Я бы ничего бы у тебя не потратил! Всё бы осталось. Одного бы козлёнка взял». И нет понимания того, что тут неважно: ты берёшь все и уходишь далеко или берёшь одного козлёнка и запираешься в своей комнате. Отделение, разделение всё равно есть. Одно не лучше другого.

Нельзя же с человеком прожить одну жизнь?

С человеком да, а с Богом можно. С Богом можно прожить так всю жизнь и только так её и можно прожить: в том-то и вся и штука. А по-другому нельзя. И тут неважно мы Бога подпускаем к себе в дом, но отгораживаем Ему угол или от Него отгораживаемся в углу. Или вообще от Него убегаем на другой конец Земли — принципиальной разницы нет. Только в одном в одном случае: если Он хозяин и, если мы с Ним в одном доме. Но тоже самое, ведь собственно говоря, какая разница как начинать делить имение? Пока у нас одно хозяйство и один дом — мы живем одним домом: всё Моё твоё.

Но почему своё он не может взять?

Потому что он хотел не просто взять своё, а сделать с ним то что ему нравиться, не считаясь с Отцом. Вот в чём дело. "Дай мне козлёнка и уходи, дай мне козлёнка и отпусти меня". Но отпусти меня не на другой конец Земли, не в другую страну, а дай мне запереться в комнате, от Тебя, и отпраздновать свой праздник отдельно. Ну а какая разница принципиальная.

(Сорокин В. В. Семинары по Книге Псалтирь. Псалом 80. С 09 мин.).

....но которая проецируется на человека, потому что в конечном счёте, именно человек должен эту самую верность сохранять: он её должен принять и вернуть. И тогда станет возможным принять для человека милосердие Божие, принять даром то чего человек не заслужил. Казалось бы, а чего же так не принять? Но на самом деле, самое интересное, что человек сам по себе, без благодати, без помощи Божий, даром принять ничего не в состоянии. Я понимаю это парадоксально звучит: вот украсть, да — это вполне в состоянии падший человек, и когда нельзя взять — это да. А вот когда просто предлагают и дают: очень непросто бывает человеку взять даром даже то что он может быть так бы и стащил бы. Потому что, когда стащил — это ты сам стащил, вроде, как и ничего, твоего достоинства не умаляет. А вот когда тебе дают, это вроде как к тебе снисходят: неприятно. Когда отбираешь, наоборот, ты себя утверждаешь. И это очень глубоко в человеке сидит, настолько глубоко, что, имея даром всё — человек даже в этом случае порой очень хочет получить кусочек для самоутверждения. Даже не отблагодарить.

Вот притча о блудном сыне в этом смысле конечно совершенно замечательна, потому что там кроме младшего ещё старший сын. Вот младший, который понимает, что вообще с дуру он туда пошёл, в сторону то, забрав свою часть: и возвращается, и готов каяться, и расплачиваться, а его без всякой расплаты принимают. А там на этом фоне старший сын, который где-то действительно вроде как в стороне, но вы смотрите что он говорит. "Вот с ним Ты пируешь, а вот мне ничего. А я же тебе верен всё время был, так почему же мне такое же не устроить?" А между тем пир то ведь, вы же знаете, наверняка все, что пир — это символ Царства: брачный пир, но и такой пир, вот который вообще устраивают, когда человек возвращается — это признак Царства. Человек вернулся — поэтому пир. «А мне почему? А давай и я тоже отделюсь, а потом я приду и попируем. А почему мне то так же нельзя?" То есть всё-таки у человека, падшего человека, это сидит желание, вот как бы сказать, отделиться немножко, понимаете, немножко отделиться, и чтобы милосердие не было милосердием в полноте, чтобы оно всё-таки было чем-то, понимаете, юридически оформленным. Если вы понимаете, что я имею в виду в контексте притчи о блудном сыне. Брачный пир — это немного такой формальный момент, если говорить об этой стороне. Пир, когда возвращается блудный сын — это тоже несколько такой формальный момент. Но эта формализация необходима тогда, когда ещё нет полного единства. После брачного пира дальше уже будет просто совместная жизнь: после вот этого принятия сын возвращается в дом и дальше всё опять идёт всё как раньше. "А я тоже хочу такой же пир», говорит старший. "Зачем? Ты же и так здесь". "Ну как же, а тогда значит мне будет радостно и приятно, я вот тоже как бы немножко так, вот как бы сказать, формализую это свое присутствие в Царстве". А что значит формализовать — это значит отделиться, посмотреть, что я такое значу сам по себе, а потом вернуться, и чтобы, так сказать, меня вот в этой моей значимости приняли. Вот оно как работает. Поэтому хочется такой же пир поиметь, почти как в этой самой известной народной мудрости: "Не согрешишь не покаешься, не покаешься не спасёшься". Динамика падшего сознания. Потому что парадоксальным образом получается, что, только согрешив падший человек осознаёт свою значимость. Только отделившись от Царства, он начинает себя чувствовать, как что-то такое важное, значимое. Потом конечно за это приходится расплачиваться и человек возвращается. Но вот, но увы, но падшее сознание этого хочет. Вот почему принять милосердие очень непросто падшему человеку. Милосердие, особенно милосердие Божие —  это означает вот ту самую безусловность отношений и принципиальную их не оформляемость и не формализуемость, которая падшему сознанию непонятна и которая падшего человека пугает. "Ну какой же я Твой сын если я никогда не уходил, а Ты никогда меня не принимал обратно" — вот логика старшего сына: если не было никакого вот этого самого пира по возвращении. "Но так ты же и не уходил". "Но, а всё равно, но, а почему же: вот ему есть, а мне нет". Понимаете, это вот то, что это тут неизбывно. В падшем сознании это сидит — это почти неистребимо. Так вот милосердие как раз предполагает, что этого нет уже, что человек в состоянии принять всё как своё, как именно своё, хотя оно получено в дар.

Ну вот так получилось, что, почему-то, у него этого ухода не произошло: но разные же бывают пути людей к Богу. По-разному бывает: вот кто-то действительно в детстве был вполне себе верующим, потом как Булгаков, иконы из окна выкидывал, там в каком-то возрасте, а потом опять возвращался. А вот у кого-то этого не было. И у кого не было порой себя чувствуют немножко ущербным. Не было у него некоторого очень важного опыта выкидывания икон из окна и потом возвращения обратно, как блудному. Все-таки это такой опыт действительно он в чём-то интересен. Но нормальный человек себя ущербным, не имея этого опыта не чувствовал бы, а падший всегда немножко чувствует: вот разница между нормальным человеком и падшим. "Не согрешишь не покаешься, не покаешься не спасёшься» — это отсюда же народная мудрость, не библейская народная, но тем не менее.

 (Сорокин В. В. Семинары по Книге Псалтирь. Псалом 100).