Литературоведение и лингвистика постоянно взаимодействуют между собою и помогают друг другу. Наряду с прочими явлениями словесности художественная литература предназначается весьма значимым материалом для лингвистических исследований и заключений об общих особенностях языков тех или других народов. Однако отличительные черты языков художественных творений, как и любых других, появляются в связи с отличительными чертами их содержания. И литературоведение может очень многое предоставить лингвистике для постижения этих содержательных особенностей художественной литературы, поясняющих свойственные ей особенности языка. Однако со своей стороны литературоведение в исследовании формы художественных произведений не способно ограничиться без сведений особенностей и истории тех языков, на которых данные произведения написаны. Здесь ему на помощь прибывает лингвистика. Эта помощь бывает различной при изучении литературы на различных ступенях её формирования.

Предметом литературоведения считается не только художественная литература, но и вся художественная словесность мира — письменная и устная. В наиболее ранние эпохи исторической жизни народов у них в целом не существовало «литературы». Литература у любого народа появлялась только тогда, когда он так или иначе овладевал письменностью — создавал или перенимал конкретную концепцию знаков для записи отдельных высказываний или целых словесных произведений. Вплоть до формирования или усвоения письменности все народы образовывали словесные произведения устно, сохраняли их в своей коллективной памяти и распространяли в устной передаче. Таким образом, зарождались у них разного рода сказки, легенды, песни, пословицы, заговоры и т. п. [77, с. 105].

Рассмотрим значение и сущность лингвоэстетики с точки зрения анализа художественного текста. Лингвистическая эстетика имеет возможность быть рассмотренной не просто как аспект, а как особая методология изучения художественного текста и языка художественной литературы. Кроме того, эта методология не считается чем-то, что следует сформировать, она имеет достаточно древние корни и немаловажную традицию в истории гуманитарной мысли и филологических исследований. Однако волею исторических причин данная традиция формировалась скорее подспудно, чем в четко проявленной форме, она оказалась как бы заслоненной от более распространенных научных методологий, преимущественно авторитетной среди которых в ХХ в. оказался формализм, так сказать «генеральная линия» лингвистической поэтики последнего столетия.

В русском гуманитарном рельефе 1910-30-х гг., как установлено, пробуждается множество новых направлений в лингвистике, получающих наиболее различные наименования — «лингвистическая технология», «культура языка», «языковая политика», «языковое строительство», «интерлингвистика», «искусство слова» и т. п. [89, с. 144-146].

Основным определением русского формализма явилась «поэтическая функция языка», а сама поэтика существовала осознано как отдельная дисциплина, пребывающая в скрещении лингвистики и семиотики.

Любое поэтическое и художественное творение представляет собой в первую очередь эстетический объект со своими, эстетическими законами построения. Абсолютно так же, как им считается каждое творение зрительного искусства, музыки, кино, театра и т. д.; никто не сомневается, что эстетические законы преобладают в данных образных практиках и предназначаются исходным пунктом с целью их восприятия, осмысления и анализа. И, подобным способом, проблема формы в художественной литературе представляется, прежде всего, вопросом художественной или эстетической формы, чем формой в строго лингвистическом представлении. В чем насущно нуждалась лингвистическая поэтика формализма, то это - соответствующее количество и качество заинтересованности к сути эстетики, эстетическим категориям и эстетическим закономерностям художественного творчества и художественного творения.

Лингвистическая эстетика представляет собой два лингвоэстетических аспекта — с одной стороны, это проблема «художественного языка», принадлежащая не только к вербальным произведениям, но и к другим художественным практикам (с этой стороны лингвистическая эстетика в конечном счете близка семиотике), и с другой – это проблема эстетического применения языка, здесь в поле зрения поступают не только в сущности эстетические объекты – произведения искусства, но и, к примеру, обыденная речь, в которой имеют все шансы наиболее различные случаи эстетического применения [89].

В древнегреческих и древнеримских трактатах о языке и стиле, присутствуют вопросы о фрагментах, приуроченных к искусству речи [90]. В последующем эти вопросы появлялись в «Поэтическом искусстве» Н. Буало и в «Эстетике» А.Г. Баумгартена. Изъясняясь о эстетически ориентированной философии языка, появившейся на рубеже ХIХ-ХХ вв., невозможно не отметить в данной связи концепцию К. Фосслера. Эстетическая школа, главой которой считается Фосслер, делала акцент на изучение языка в его выразительной функции. Другой представитель этой школы, итальянский философ Б. Кроче, объявил единство эстетики и лингвистики на том основании, что интуиция, исследуемая эстетикой, является в то же время и выражением, «языком», в широком смысле слова, а язык есть предмет лингвистики. В. фон Гумбольдт и А. Потебня, а также их последователи А. Погодин и Д. Овсянико-Куликовский считаются прямыми предсказателями лингвоэстетического подхода. Следует дополнить к ним и А. Белого, чья эстетическая концепция вместе с его уникальной лингвистической концепцией тоже проявила влияние на заинтересованность к отмеченной теме [89].

Теперь перейдем к тому, как формулировалась лингвистическая эстетика русскими учеными. Первым, кто заговорил о потребности эстетики языка, был лингвист Л. Щерба. Он замечает возрастание заинтересованности лингвистов к «эстетике языка», к тому, что «делает наш язык выразителем и властителем наших дум». Пробой Щербы в использовании определения «эстетика языка» допускается рассматривать его «Опыты лингвистического толкования стихотворений» [95].

Далее эта концепция была подхвачена Б. Лариным в трудах по эстетике слова и языку писателей. Отталкиваясь от теории художественной речи и обосновав методы эстетики языка, он прекрасно воплотил свои идеи в анализе лирических стихотворений, в частности Хлебникова. Ларин также внедрил подобные значимые для лингвистической эстетики понятия, как «художественная целостность» и «эстетическая квалификация языкового материала» [57].

Об «эстетике языка» пишет и В. Виноградов. В статье 1927 г. «К построению теории поэтического языка» замечается: «Эстетика слова как наука нуждается в признании, в определении ее материала, задач и методов. Подход к ней лежит через «науку о речи литературно-художественных произведений» [26, с. 9]. Виноградовым обозначается также значимость исследования трудных поэтических форм речи, развернутых словесно-художественных структур. Путь изучения в данном направлении: от трудоемких структур – к «стилистическим единицам», а не наоборот. Несомненно, что Виноградов полемизирует с формальным методом, который задает противоположное направление изучения - «от единиц - к единствам».

Эстетика слова, по Виноградову, выдвигает своим предметом «структуру художественного целого». Так, в применении к художественной литературе он пишет о «поэтической организации символов в композиции целостных эстетических объектов». В поэтической речи, по Виноградову, совершается символическое преобразование языка: «Структура художественного произведения сочетает в себе не только поэтические формы словесности, но и формы других видов искусств (музыки, живописи, театра)». Виноградов кроме того подмечал, что объяснение науки об эстетике языка невозможно только на почве лингвистики, поскольку «лингвистика, инстинктивно отправляясь от норм социально-языковой деятельности, всегда говорит об элементах языка, но она не в состоянии открыть своеобразия более сложных поэтических форм» [26].

Пожалуй, главной фигурой в формулировке основ лингвистической эстетики был Б. Энгельгардт, до недавних времен остававшийся несправедливо малоизвестной фигурой в русской филологии. Для Б. Энгельгардта эстетика слова считалась составляющей единой теории словесности, разработанной на феноменологической базе [89, с. 150].

Безусловно, что сейчас следует заново лингвистически (лингвоэстетически) осмыслить то, что ранее формулировалось как «общность теории языка и теории искусства в свете семиотики». При этом лингвоэстетику мы считаем как своего рода метапоэтику языка и в то же время самой лингвистики. Может ли лингвоэстетика являться одновременно и абстрактной семиотикой языка, и искусства – отдельный вопрос, но то, что она содержит непосредственное отношение к самой сущности языкового приспособления и природе языковой работы, скорее всего, не нуждается в дополнительном определении.