Дипломатическое «возвышение» Е.И. Алексеева стало следствием резкого ухудшения позиций В.Н. Ламздорфа под сильным давлением безобразовцев. Потерпев поражение в противостоянии концессионерам на совещании 7 мая, В.Н. Ламздорф удержался в министерском кресле, но Николай II распорядился, чтобы все телеграммы по Дальнему Востоку посылались через Е.И. Алексеева[794]. Отныне российские дипломаты на Дальнем Востоке были обязаны обращаться с донесениями и за получением указаний к наместнику. Такой противоречивый и непоследовательный порядок подчинения сразу же обернулся хаосом. Можно сказать, что на Дальнем Востоке во второй половине 1903 г. вокруг Е.И. Алексеева сложился центр управления внешней политикой России в регионе, чье направление отличалось от курса МИДа. Курс Порт-Артура правильнее назвать политикой Алексеева – Розена, так как их взгляды в основном совпадали и разошлись лишь незадолго до начала войны.

Сторонник твердой позиции по отношению к Японии, барон полагал, что Токио не осмелится начать войну[795]. Он даже вывел формулу: риск наступления кризиса обратно пропорционален твердости России[796]. По его мнению, Петербургу следовало быть пассивным в Корее и никак не связывать действия на полуострове и в Северном Китае[797]. Со всем этим наместник соглашался, однако для него на первом месте стояла Маньчжурия[798].

Инициатива переговоров с Японией о Корее исходила от В.Н. Ламздорфа. Министр иностранных дел резонно считал, что присоединение Маньчжурии к России, за что выступал Е.И. Алексеев, увеличивает риск столкновения с Японией и с ней следует договориться. Однако Николай II предложил вести их Е.И. Алексееву[799]. Наместник же являлся принципиальным противником переговоров: он полагал невыгодным для России обменять Южную Корею на Маньчжурию, предпочитая ждать, пока Япония не займет часть королевства силой, чтобы появился повод для протеста[800].

Попытка В.Н. Ламздорфа подчинить наместника умеренным директивам из Петербурга не удалась[801]. 1 сентября А.М. Безобразов сообщил Е.И. Алексееву о распоряжении Николая II, чтобы посланник России в Пекине придерживался исключительно указаний наместника и ехал к нему с докладом по первому требованию[802]. Аналогичные предписания получили российские дипломаты в Токио и Сеуле («беспрекословно выполнять все предначертания наместника»). О том, насколько ничтожным стало положение графа, свидетельствует то, что Министерство иностранных дел получало лишь копии некоторых (!) телеграмм, касающихся русско-японских переговоров.

Сами переговоры вел российский посланник в Токио Р.Р. Розен. Все японские предложения и ответы он посылал в Петербург, а также в Порт-Артур Е.И. Алексееву. В столице в суть дела посвящались министр иностранных дел В.Н. Ламздорф, военный министр А.Н. Куропаткин, безобразовец А.М. Абаза, который руководил канцелярией Особого комитета Дальнего Востока, и, разумеется, сам царь. После обсуждения запрашивалось мнение Е.И. Алексеева и лишь затем утверждалась окончательная инструкция для действий Р.Р. Розена. Такой порядок был весьма неудобен, а главное, он требовал колоссального времени для согласования заметно отличавшихся позиций Петербурга и Порт-Артура. Кроме того, он еще и менялся: влияние наместника постепенно уменьшалось, а В.Н. Ламздорфа – увеличивалось.

О передаче японских предложений Е.И. Алексееву и Р.Р. Розену для подготовки ответа В.Н. Ламздорф сообщил С. Курино 27 августа (9 сентября). Япония хотела, чтобы Россия отказалась от всяких действий в Корее, соглашаясь признать взамен лишь «специальные интересы» Петербурга в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии. Реакция всего российского руководства, в том числе и В.Н. Ламздорфа, была дружно негативной. Тем не менее России понадобился почти месяц для подготовки ответа: он был представлен 20 сентября (3 октября).

В это время Николай II еще полностью доверял наместнику, поэтому «повелел вести дела так, как хочет Алексеев». Тот же настаивал на жестком курсе в отношении Японии, отказываясь увязывать корейский и маньчжурский вопросы, а также уступать ей всю Корею. Наместник требовал объявить Маньчжурию вне сферы интересов Токио, соглашаясь признать лишь торговые права Японии там[803]. Позиция Е.И. Алексеева казалась излишне бескомпромиссной. Даже посланник в Японии, также склонный придерживаться твердой линии, полагал, что Япония не примет условий адмирала.

Русский ответ 20 сентября (3 октября) отразил в основном взгляды наместника и строился на разведении корейского и маньчжурского вопросов. Его основной смысл состоял в предложении обменять Корею на полный отказ Японии от всяких действий в Маньчжурии. При этом возможности Японии на полуострове ограничивались: от Токио требовали обязательства не укреплять Корейский пролив, а также установить нейтральную полосу, свободную от войск, севернее 39 параллели. Эта идея принадлежала Е.И. Алексееву[804].

В японском ответе, представленном Р.Р. Розену 17 (30) октября 1903 г., российские предложения были в основном отвергнуты. Петербургу фактически предлагалось согласиться на равенство прав в Маньчжурии и признать неограниченное доминирование Токио в Корее. Единственной реальной уступкой стало обязательство не укреплять берега Корейского залива[805]. Принять такую постановку вопросов российское руководство категорически отказывалось, особенно это касалось Маньчжурии. Правда, Петербург недооценил то, что за позицией Японии в отношении Маньчжурии скрывались не столько собственные амбиции, сколько позиция практически всех великих держав, требовавших там равных возможностей. Эта недооценка сыграла важную роль в переговорах.

Тем не менее чрезмерная твердость наместника, оставлявшая совсем мало шансов на успех переговоров, встревожила Николая II. 22 сентября (т. е. сразу после отправки русского ответа Японии) наместнику была послана телеграмма с утверждением, что проникновение Японии в южную и центральную Корею только ослабит агрессора, а не явится поводом к началу войны: «в этом случае нам не следует горячиться, а напротив того, избегать всего, что могло бы вызвать столкновение»[806]. Действительно, Е.И. Алексеев был готов атаковать японскую армию в случае ее высадки на корейском берегу[807]. Наместник полагал, что война неизбежна, поэтому лучше напасть первыми[808]. Однако в ответ на предложение Е.И. Алексеева объявить Японии войну царь настоял, чтобы В.Н. Ламздорф составил от его имени телеграмму в Порт-Артур в самых категорических выражениях – «не желаю», «не допущу» войны. Николай II подписал ее, не смягчив резких фраз[809]. В конце октября самодержец также запретил Е.И. Алексееву объявлять мобилизацию на Дальнем Востоке и разрешил В.Н. Ламздорфу давать указания русским дипломатам на Дальнем Востоке[810]. После этого наместник стал вести себя осторожнее и предупредительнее. Так, он был против возвращения русских войск в Мукден, которое произошло в середине октября 1903 г. помимо его желания[811].

Несмотря на отрицательный итог первого раунда, Николай II предписал продолжать переговоры «и установить примирительную формулу для соглашения, отнюдь не отказываясь от дальнейших наших требований»[812]. Правда, непонятно, как можно было реализовать царскую установку. Впрочем, Е.И. Алексеев и не прилагал к этому усилий. Активность в переговорах исходила в основном от Р.Р. Розена. В октябре 1903 г. посланник забеспокоился, уловив ухудшение отношения японских верхов к переговорам с Россией[813].

Наиболее «решаемым» пунктом разногласий казалась увязка корейского и маньчжурского вопросов. Р.Р. Розен предложил обменяться взаимным признанием Маньчжурии и Кореи вне сфер влияния[814]. Идея выглядела заманчивой, но было непонятно: что могло заставить Японию отказаться от Маньчжурии. В.Н. Ламздорф решил, что Р.Р. Розен «закинулся и как упрямый немец, настаивает на проведении своего мнения»[815]. С идеей также не согласился Е.И. Алексеев, продолжавший требовать исключения Маньчжурии из соглашения[816]. По мнению министра иностранных дел, адмирал добивался «бессрочного продления военной оккупации Маньчжурии», надеясь напугать этим японцев и сделать их более сговорчивыми. Когда же стало ясно, что такая политика не приносит успеха, наместник начал просто тянуть время, чтобы лучше приготовиться к войне[817]. С этого времени также наблюдается заметное различие позиций наместника и посланника в Токио по отношению к переговорам: Р.Р. Розен продолжал активно искать приемлемые формулировки соглашения.

Предел допустимых для себя уступок Е.И. Алексеев сообщил В.Н. Ламздорфу в начале ноября 1903 г.: Маньчжурия – вне интересов Японии, Токио можно предоставить свободу действий в Корее, но сохраняя, как минимум, 50-верстную нейтральную полосу на границе с Маньчжурией (т. е. бассейн р. Ялу). «Дальнейшие изменения» наместник считал «вряд ли возможными»[818]. После получения предложений из Порт-Артура министр иностранных дел сразу сообщил Николаю II, что новый проект Е.И. Алексеева вряд ли будет принят японцами[819]. Монарху следовало выбрать между более гибкой и уступчивой позицией В.Н. Ламздорфа, нацеленной на достижение соглашения, и твердой Е.И. Алексеева, оставляющей мало шансов на удовлетворение японских амбиций. Николай II принял типичное для себя решение: продолжать переговоры «спокойно, но настойчиво», не делая существенных уступок[820]. Царь согласился не настаивать на полном отказе Японии от Маньчжурии, что расходилось с мнением наместника, но категорически поддержал его в требовании нейтральной полосы в Корее[821]. Адмиралу пришлось принять царскую позицию, это означало, что уже не Е.И. Алексеев диктовал содержание русских ответов.

Взамен самодержец поручил «хозяину Дальнего Востока» подготовить редакцию статьи о нейтральной зоне[822]. В тактике ведения переговоров со стороны России это было новым и означало, что разработка ответа ведется по частям, сепаратно друг от друга, и их готовят люди, по-разному относящися к самой идее соглашения. Кроме того, 23 ноября Николай II в ответ на многочисленные запросы японского посланника распорядился передать ему контрпредложения России, минуя Р.Р. Розена, отвергнув, таким образом, алексеевскую тактику затягивания переговоров[823]. Центр их проведения незаметно переместился в Петербург. Это означало, что влияние наместника на ход русско-японских переговоров уменьшалось.

Однако содержание русского ответа, переданного в Токио 28 ноября 1903 г., еще было пронизано духом Е.И. Алексеева. Россия вновь развела маньчжурский и корейский вопросы, оставив в проекте соглашения только Корею. Убрав ограничения на ввод японских войск в Корею, Петербург оставил лишь требование нейтральной зоны[824].

Очевидно, что не упорство Е.И. Алексеева, а подвижки в позиции России сыграли положительную роль в ходе переговоров. В полученном 8 (21) декабря ответе Япония согласилась не объединять корейский и маньчжурский вопросы. По большому счету, главным моментом, неприемлемым для Петербурга, оставалось требование Токио исключить из предполагаемого договора статью о нейтральной зоне.

Е.И. Алексеев в ответ вновь заявил о недопустимости любых уступок и повторил свой излюбленный тезис: пусть Токио действует в Корее без новых соглашений с Петербургом, а пока предложил всесторонне обсудить русские интересы в Корее[825]. Наместник был «лично глубоко убежден, что если мы сейчас заявим Японии, что остаемся при существующих договорах, признающих независимость Кореи и равноправность в ней России и Японии, то она никогда не решится начать войну наступательную, без союзников, без денег и зимой»[826].

Николай II также не верил в то, что война может начаться. Даже 13 (26) декабря 1903 г. в ответ на телеграмму Р.Р. Розена он заметил: «Высадка отряда японских войск в Корее не будет вызовом России. О нападении же на Порт-Артур или Владивосток, по-моему, и речи быть не может»[827]. Казалось, что сдвиг в японской позиции дает реальный шанс на достижение соглашения. Поэтому откровенное затягивание переговоров наместником взорвало В.Н. Ламздорфа, который прямо обвинил Е.И. Алексеева в стремлении сорвать их «всесторонним обсуждением». Министр упирал на то, что адмирал, несмотря на ясно выраженное желание Николая II продолжать дискуссию, дал делу «совершенно иное направление» (т. е. не управляется из Петербурга, что подсказывало и решение – устранить от переговоров)[828]. Правда, и на этот раз царь не сделал надлежащих выводов.

Однако для окончательного определения русского ответа самодержец 16 (29) декабря 1903 г. впервые собрал в Петербурге Особое совещание. По-видимому, обращение к давно апробированному способу решения сложных вопросов отразило не столько внимание к просьбе Е.И. Алексеева, сколько разочарование монарха ходом переговоров и его желание взять их целиком в свои руки. 18 декабря Николай II напрямую указал Р.Р. Розену продолжать переговоры, предпочитая их срыву (удар по престижу России) утверждение Японии в Корее по договоренности с Петербургом, что опять шло вразрез с позицией Е.И. Алексеева[829].

Наместник же, лишившись возможности управлять действиями Р.Р. Розена, продолжал уверять Петербург в правильности своей позиции. 22 декабря Г.А. Плансон (дипломатический чиновник при Е.И. Алексееве) снова телеграфировал в Петербург: «Ручаюсь, что энергичные действия в Маньчжурии и Корее, основанные на завоевании Маньчжурии и существующих относительно Кореи договорах о нашей равноправности с Японией могут единственно привести ее к смирению»[830]. Аналогичные послания Е.И. Алексеев и сам отправлял Николаю II[831].

Третий по счету русский ответ был вручен в Токио Р.Р. Розеном 24 декабря 1903 г. (6 января 1904 г.). Несмотря на все увещевания из Порт-Артура, влияние Е.И. Алексеева на переговоры сократилось до минимума. Петербург вернул в соглашение Маньчжурию, сохраняя там за иностранцами (в том числе и за японцами) все договорные права, за исключением устройства поселений[832]. Похоже, что это был тонкий ход, придуманный столичными дипломатами: Россия лишь создавала видимость уступки, так как уже приобретенных договорных прав у иностранцев в Маньчжурии было мало.

31 декабря 1903 г. (12 января 1904 г.) Петербург получил ответ Токио, ставший последним. Из него проистекало, что стороны в принципе нашли консенсус относительно Маньчжурии. Россия обязывалась соблюдать там договорные права иностранцев, а Япония признавала всю Маньчжурию вне сферы своих интересов, а также специальные интересы России там и право на их защиту. Единственным спорным пунктом по-прежнему оставалась нейтральная зона в Корее[833].

К этому времени наместник уже утратил реальное влияние на переговоры и был откровенно раздражен происходящим. Он заявил дипломатическому чиновнику Г.А. Плансону: «Все ваши писания ничего не стоят. Я бы просто объявил японцам войну за их нахальство. Их необходимо проучить. Все равно войны мы не избежим»[834]. Настрой на войну стал у Е.И. Алексеева доминирующим. Он сообщил в Петербург, что не видит никакого смысла в продолжении переговоров из-за «большой твердости и самоуверенности» японцев и полагает, что вооруженное столкновение с Японией «должно быть признано неизбежным»[835]. Однако в столице так не думали. В конце концов, последнее русское предложение уже не содержало требования нейтральной зоны, хотя самодержец поручил Р.Р. Розену любым способом склонить японцев к подписанию «особой секретной статьи» о ней[836]. 22 января (4 февраля) 1904 г. В.Н. Ламздорф уведомил о новых русских предложениях С. Курино. Одновременно Николай II еще раз подтвердил наместнику, что высадка японцев в Южной Корее – не повод для открытия военных действий. Ему давалось право атаковать их только в случае пересечения 38 параллели[837].

Е.И. Алексеев не только не участвовал в этих обсуждениях, но 12 января 1904 г. он впервые за несколько последних месяцев не получил ежедневных депеш из Токио, Пекина и Сеула. Оказалось, что российским представителям было предписано обращаться за указаниями непосредственно в Петербург. Это означало, что Е.И. Алексеев фактически отстранялся от дальневосточной политики России. Однако его просьба об отставке принята не была[838]. Тем не менее эта победа В.Н. Ламздорфа сыграла скорее роковую роль. Возможно, что после этого Е.И. Алексеев решился на отчаянный и безрассудный поступок – ускорить начало войны, в развязывании которой наместник был уверен. За несколько дней до нападения японцев русская эскадра в полном составе под командованием вице-адмирала О.В. Старка вышла из Порт-Артура в море и примерно сутки занималась различными маневрами. Как оказалось, эти действия послужили для Токио «казусом белли»[839].

Разумеется, всю вину за начало войны нельзя сваливать только на Е.И. Алексеева. Помимо вероломно напавшей Японии, несколько лет открыто готовившейся к вооруженному конфликту, свою долю ответственности несут безобразовцы, А.Н. Куропаткин, Николай II, С.Ю. Витте и другие персонажи тех событий. Однако несомненно, что действия Е.И. Алексеева – наместника на Дальнем Востоке – пожалуй, больше, чем кого-либо в России, способствовали началу вооруженного конфликта (жесткая позиция на переговорах с Японией, их сознательное затягивание и, наконец, ожидание боевых действий, которое даже не скрывалось, тем более что военные и дипломатические тайны сохранялись в Порт-Артуре плохо)[840]. Все-таки с ролью дипломата адмирал не справился. Неудачен он был и в качестве полководца.

28 января 1904 г. Е.И. Алексеев был назначен главнокомандующим всеми вооруженными силами России на Дальнем Востоке. Сразу после приезда на Дальний Восток А.Н. Куропаткина, возглавившего сухопутную армию, между двумя военачальниками начались постоянные трения и конфликты[841]. Более осторожный А.Н. Куропаткин был склонен накапливать силы до достижения численного преимущества над японской армией, тогда как Е.И. Алексеев рвался дать решительный бой, будучи уверенный в превосходстве русских войск. Как показали события, его способ ведения войны был более рискованный, если не сказать авантюрный. В конце концов, разногласия двух командующих плохо сказывались на армии, и Е.И. Алексеев 12 октября 1904 г. был отстранен от должности главнокомандующего после очередного поражения на р. Шахэ. Ответственность за военные неудачи с ним в полной мере должен разделить и А.Н. Куропаткин.

Война поставила крест и на самом наместничестве в 1905 г. Интересно, что указ об упразднении наместничества неизвестен, есть только высочайший указ Сенату 8 июня 1905 г. об упразднении Особого комитета Дальнего Востока и перехода управления Дальним Востоком к обычному порядку дел[842], а также высочайшая воля 18 июня 1905 г. об упразднении канцелярий при наместнике.

После возвращения с Дальнего Востока Е.И. Алексеев остался в составе Государственного совета, с 1906 г. неизменно попадая в число назначаемых его членов. В верхней палате адмирал входил в правую группу, но заметен не был, далеко не всегда присутствуя на заседаниях палаты.

Он умер 26 мая 1917 г. в Ялте. После кончины оказалось, что Е.И. Алексеев был весьма состоятельным человеком: только в парижском банке Моргана бывший наместник держал 36 млн. франков (что, как мне кажется, является едва ли не самым весомым аргументом в пользу его «царского» происхождения). Через одиннадцать лет после его смерти во Франции неожиданно появилось «завещание» Е.И. Алексеева. Как выяснилось позднее, документ был подложным, но по нему мнимые наследники успели получить более 34 млн. франков. Мошенники так и не были найдены, пострадал лишь нотариус, подтвердивший подлинность фальшивки. Кажется, это был последний скандал, связанный с именем Е.И. Алексеева…

А.П. Толочко