«По образованию и ширине умственного кругозора он стоял выше многих крупных наших бюрократов». Так написал об Е.И. Алексееве его близкий сотрудник И.Я. Коростовец[745]. Дипломат, конечно, польстил: наместник, по общему мнению, обладал не более чем средними способностями. Это не помешало Е.И. Алексееву сделать редкую по успешности карьеру, на пике которой он оказался во главе огромной территории – российского Дальнего Востока – с почти царскими правами. Объяснить, каким образом это случилось, непросто.

Его происхождение окружено ореолом загадки. Известно, что родился Е.И. Алексеев 11 мая 1843 г. Никаких официальных данных о его отце нет. Современники считали, что он – незаконнорожденный сын Александра II. Его мать, по слухам, была армянка[746]. Трудно сказать, насколько достоверны были эти рассказы, но подобный головокружительный взлет человека «ниоткуда» без родственных связей самого высокого уровня представляется невозможным. После окончания Морского кадетского корпуса и участия в нескольких плаваниях, в том числе кругосветных, Е.И. Алексеев в октябре 1883 г. оказался на завидной должности военно-морского агента в Париже. С 1886 г. начинается его служба в качестве командира: сначала – крейсера «Адмирал Корнилов». В 1891 г. он сопровождал наследника престола Николая Александровича в его путешествии вокруг Азии. Постоянная близость к членам царствующей фамилии и неизменное покровительство двора косвенно служит доказательством не совсем простого происхождения Е.И. Алексеева. Поэтому не кажется удивительным, что в 1892 г. он уже контр-адмирал (нет и сорока лет!) и помощник начальника Главного морского штаба – «паркетная» карьера, типичная для отпрысков из знатных семейств.

В 1895 г. Е.И. Алексеев впервые попал на Дальний Восток – командиром Тихоокеанской эскадры (в августе 1897 г. он был переведен на Черное море). Помимо текущих дел, ему следовало приискать подходящую бухту для зимней стоянки российского флота. Е.И. Алексеев объехал ряд китайских и корейских портов, остановив свой выбор на Киао-Чао[747]. Однако он считал необходимым заполучить также базу на южной оконечности Кореи (остров Каргодо). Видимо, в это время у Е.И. Алексеева начало складываться представление о целях дальневосточной политики России. Он полагал, что Петербургу необходимо взять Корею под свой контроль, не ссорясь при этом с Японией[748]. Правда, как это сделать, он не уточнял. Соображения Е.И. Алексеева разделяли многие моряки, побывавшие на Дальнем Востоке (например, сменивший его Ф.В. Дубасов), а также Морское министерство. Однако политика России приняла иное направление: Корея не интересовала министра финансов С.Ю. Витте, оказывавшего тогда доминирующее влияние на дальневосточную политику и стремившегося к активным действиям только в Китае.

После захвата Порт-Артура и заключения договора с Китаем об аренде Квантунского полуострова в марте 1898 г. Петербург решил установить управление им по типу генерал-губернаторства (объединение гражданской и военной власти). Однако 17 сентября 1898 г. начальник Квантуна был подчинен приамурскому генерал-губернатору, практически потеряв самостоятельность. Но руководить Порт-Артуром из Хабаровска было затруднительно. Кроме того, управление городом Дальним и строительством Южно-Маньч-журской железной дороги находилось в руках главного инженера КВЖД А.И. Юговича, подчиненного напрямую министру финансов С.Ю. Витте. Дело еще более осложнялось бесконечными пререканиями и соперничеством военных и морских штабов[749]. Выход из административного тупика предложил агент Министерства финансов в Китае Д.Д. Покотилов – сделать главу полуострова полновластным[750]. В ноябре 1898 г. этот вопрос обсуждало специальное Особое совещание, взяв за образец организацию русской власти в Туркестане[751]. В марте 1899 г. военный министр А.Н. Куропаткин и главный начальник флота великий князь Алексей Александрович наконец сошлись в том, что главную роль в Порт-Артуре должны играть моряки. На должность «начальника Квантунского полуострова и командира флота и портов Тихого океана» Николай II хотел назначить вице-адмирала Н.В. Копытова, известного своим интересом к дальневосточным делам (он еще в середине 1880-х гг. составил проект сооружения КВЖД). Однако большинство присутствующих выступило категорически против, полагая, что у Н.В. Копытова «гвоздь в голове» (мания величия и неуживчивый характер). В качестве кандидата фигурировал также адмирал С.О. Макаров, но выбор пал на Е.И. Алексеева^[752]. Его официальное назначение состоялось позднее, 19 августа 1899 г. К месту службы начальник Квантуна прибыл в декабре 1899 г. «Он был низкого роста и плотного телосложения, с большой головой, несколько крючковатым носом и проницательными черными глазами. В то время Е.И. Алексеев носил небольшую бороду, уже начавшую седеть». Перечень личных достоинств адмирала оказался невелик. По мнению хорошо знавшего его И.Я. Коростовца, у Е.И. Алексеева «был практический живой ум, мало склонный, как то часто встречается среди русских, к метафизическим обобщениям и химерам». Как руководитель, Е.И. Алексеев старался быть вежливым в обращении с подчиненными, но становился резок, «когда не понимали его желаний или относились к делу спустя рукава». Вместе с тем он был нерешительным, падким на лесть, нетерпимым к чужому мнению[753].

Перед самым назначением Е.И. Алексеева 16 августа 1899 г. было утверждено «Временное положение об управлении Квантунским полуостровом». Отличие от обычного порядка состояло в упразднении некоторых губернских структур (палат и правления) и введения вместо них института комиссаров, а также в праве главного начальника Квантуна вести внешние сношения, всецело руководствуясь при этом указаниями МИД[754]. В общем же Е.И. Алексеев получил права, имевшиеся у главноначальствующего гражданской частью на Кавказе с ограничением в кадровых вопросах (запрет на отстранение от должностей начальников отдельных структур гражданского управления, с чем он согласился). Армейские дела всецело остались в руках военных, особо была оговорена недопустимость самостоятельных внешнеполитических действий[755]. Е.И. Алексеев сразу продемонстрировал характер, категорически отказавшись назначить своим заместителем по военной части генерала Д.И. Субботича, на чем настаивал военный министр А.Н. Куропаткин[756].

Первым серьезным испытанием для начальника Квантунской области стало боксерское восстание, разгоревшееся до опасных размеров в 1900 г. Е.И. Алексеев не поддержал инициированный А.Н. Куропаткиным поход на Пекин, предлагая сосредоточиться на контроле над Маньчжурией. Он призывал быть максимально осторожными и не потрясать основ государственного устройства Китая[757]. Тем не менее именно Е.И. Алексееву пришлось осуществлять руководство всеми русскими войсками в Китае, а конкретно – взятием Дагу и Тяньцзиня (по общему мнению – вполне удачно).

После разгрома восставших в руках начальника Квантуна оказалось фактически управление над всем Северным Китаем (Гиринская, Хэйлуцзянская и Мукденская провинции)[758]. Помимо прочего, осложнились отношения России с рядом других стран, особенно с Японией по поводу Маньчжурии. Державы, с нескрываемым подозрением относившиеся к манипуляциям русских властей в Китае, с нетерпением ждали, когда русской оккупации придет конец.

Получив реальную возможность влиять на дальневосточную политику России, Е.И. Алексеев первое время высказывался против установления русской администрации в Маньчжурии. «Оккупация Маньчжурии, говорил он, вызвана военными действиями и должна иметь временный характер. Она не должна нарушать внутреннего строя и быта китайцев и давать повод заподозрить искренность русского правительства, особенно после обнародованного им манифеста о том, что Россия не намерена присоединять китайской территории. Политика аннексий невозможна, ибо мы в союзе с Китаем, и неоднократно заявляли, что не ведем войны, а лишь подавляем мятеж. Хотя это фикция, но пока мы обязаны ее соблюдать»[759]. Однако вскоре он изменил свои взгляды, поддержав продолжение оккупации Маньчжурии, а неофициально высказывался даже за присоединение Северного Китая. Это был недальновидный и весьма опасный взгляд, так как Россия рисковала встретить объединенный протест большинства великих держав. К тому моменту Е.И. Алексеев сумел установить хорошие отношения с российскими дипломатами в странах Дальнего Востока. И А.И. Павлов (Сеул), и А.П. Извольский (Токио), а позднее и Р.Р. Розен посылали начальнику Квантуна обстоятельные частные письма, касавшиеся не только многих вопросов, но и в которых излагались собственные взгляды на дальневосточную политику России в целом. Единственным исключением оказался посланник в Пекине П.М. Лессар, который «глумился» над Е.И. Алексеевым[760]. Однако говорить о влиянии дипломатов на взгляды адмирала
если и можно, то со значительными оговорками. Скорее наоборот, Е.И. Алексеев, к примеру, не соглашался с позицией А.П. Извольского, настаивавшего на эвакуации Маньчжурии без всяких сепаратных соглашений с Китаем и предполагавшим договориться с Японией о размене Кореи на Маньчжурию[761]. В большей степени он прислушивался к мнениям сменившего А.П. Извольского Р.Р. Розена, а также военно-морского агента в Японии А.И. Русина.

Большую сложность для Е.И. Алексеева представляли отношения с министрами. Если с М.Н. Муравьевым он хорошо ладил, будучи с ним давно знакомым еще по службе в Париже, то с В.Н. Ламздорфом отношения не сложились. Новый министр иностранных дел (с 1900 г.), не разбиравшийся в дальневосточных проблемах и предпочитавший верить С.Ю. Витте, сразу заподозрил, что глава Квантуна вмешивается не в свои дела. Поэтому многие действия и инициативы Е.И. Алексеева встречали немедленное противодействие В.Н. Ламздорфа[762]. Схожие отношения установились у него и с А.Н. Куропаткиным. Обоим министрам адмирал платил взаимностью.

Разногласия стали особенно заметны в связи с начавшимся в конце 1902 г. выводом русских войск из Маньчжурии. Именно Е.И. Алексеев был назначен Николаем II ответственным за выполнение русско-китайского договора 26 марта 1902 г., несмотря на то, что он открыто выступал против эвакуации[763]. Начальник Квантуна добивался от Китая гарантий преимуществ России в Маньчжурии. В конце концов царь поручил ему подготовку дополнительных условий к договору 1902 г. как необходимое условие вывода войск. В их число Е.И. Алексеев включил и выдачу Пекином концессии на лесные разработки на берегу р. Ялу (о чем активно, но безуспешно с 1902 г. хлопотали безобразовцы)[764]. Он также был против открытия для иностранцев ряда пунктов в Маньчжурии, усматривая в этом «американские домогательства», поддержанные В.Н. Ламздорфом[765]. Кроме того, Е.И. Алексеев настаивал на предъявлении всех требований Китаю одной нотой, что, по мнению российского посланника в Пекине П.М. Лессара, обрекало все предприятие на неудачу. Так и получилось: 12 сентября 1903 г. адмирал заявил о намерении прекратить безуспешные переговоры, 18 сентября Петербург согласился с этим[766]. Неудача означала автоматическое продолжение российской оккупации Маньчжурии, что входило в расчеты наместника. Втайне Е.И. Алексеев надеялся на присоединение Маньчжурии к России. Его план строился на том, что пребывание русских войск создаст в Северном Китае хаос, а это сделает аннексию неизбежной[767]. В своих действиях на Дальнем Востоке Е.И. Алексеев исходил прежде всего из необходимости защиты Порт-Артура. Вероятные протесты многих стран он просто не принимал в расчет.

Е.И. Алексеев – наместник

Зенитом карьеры Е.И. Алексеева стала должность наместника. Идея учреждения наместничества на Дальнем Востоке принадлежала безобразовцам, которые намеревались таким образом разрушить «империю Витте». Она была вынесена на Особое совещание 26 марта 1903 г. А.М. Абаза предлагал свалить всю ответственность за неудачи на Дальнем Востоке на разноголосицу в деятельности министерств. Исправить ситуацию предлагалось введением там единоначалия во главе с Е.И. Алексеевым[768].

Решение о создании наместничества на совещании принято не было, но А.М. Безобразову удалось убедить Николая II в необходимости этой меры. 2 мая 1903 г. царь сообщил Е.И. Алексееву свое намерение объединить в его лице «высшее и ответственное на Дальнем Востоке управление по всем ведомствам». Другим принципиальным моментом явилось установление непосредственного руководства наместником со стороны императора[769]. Правовой статус нового порядка управления был определен в основном указами Николая II Сенату 30 июля 1903 г. – об учреждении наместничества и 1 сентября 1903 г. – с изложением новых принципов управления Дальним Востоком. Активная работа по детализации положений указов началась летом 1903 г. Сразу обнаружились разногласия А.М. Безобразова с Е.И. Алексеевым: первый настаивал на том, чтобы центр управления Дальним Востоком был в Петербурге в виде Особого комитета Дальнего Востока, ему же подчинялся бы и наместник[770]. Е.И. Алексеев предпочитал сосредоточить власть в своих руках и получать указания непосредственно от Николая II.

Несмотря на желание Е.И. Алексеева забрать все дальневосточные вопросы из ведомств, быстро выяснилась практическая невозможность переделать все управление Дальним Востоком «под наместника». Ему пришлось оставить текущие дела в министерствах, забрав себе только самые важные, что разрушило замысел централизировать власть на Дальнем Востоке помимо министерств[771]. Впрочем, острота этого вопроса значительно спала вместе с отставкой С.Ю. Витте в августе 1903 г.

Завершилось ничем и стремление получить отдельный бюджет для наместничества[772]. Специально созданная подкомиссия для организации финансовой части наместничества пришла к выводу о нецелесообразности выделять смету наместничества в отдельный бюджет и выступила за сохранение общеимперского порядка финансирования по функциональному, а не территориальному принципу[773]. Небольшие оговорки были сделаны в пользу Е.И. Алексеева только в предварительном рассмотрении статей, касающихся наместничества, и в распоряжении кредитами[774].

По указу 1 сентября 1903 г. компетенция наместника определялась как вся полнота гражданской и военной власти на Дальнем Востоке, ему также предоставлялись полномочия для ведения некоторых международных дел (что послужило предлогом для устранения МИДа от ведения дальневосточной политики). В целом власть Е.И. Алексеева превышала компетенцию министра или наместника на Кавказе по положению 1845 г. (например, по дипломатической части). Статус наместника был также подкреплен повелением Николая II 9 ноября 1904 г. включить его в состав Государственного совета и Комитета министров[775]. Для Е.И. Алексеева возвышение сыграло скорее дурную роль. Почти безграничная власть на Дальнем Востоке быстро опьянила адмирала, он начал насаждать рабское повиновение у подчиненных и окружать себя холопами[776].

Положения царского указа 1 сентября 1903 г. послужили базой для составления объемной печатной записки Е.И. Алексеева «Об устройстве управления в областях Дальнего Востока»[777]. В ней наместник вместо децентрализации управления и увеличения полномочий местной администрации[778], чего он обещал ранее, посвятил все внимание расширению собственной власти за счет министерств. Е.И. Алексеев запросил себе права изменять административно-территориальное деление, утверждать сметы и расклад земских повинностей, а также различных сборов, отчуждать казенные земли, управлять водными путями, принимать в российское подданство, командовать всеми войсками на территории наместничества, общаться с соседними странами «по делам вверенных ему областей». Обращения в ведомства объявлялись необязательными, они допускались только по инициативе самого наместника. Фактически это был план создания «надминистерской» власти в регионе[779].

Как и следовало ожидать, все отзывы, полученные из ведомств на план реформы дальневосточного управления, оказались отрицательными[780]. Министерства не намеревались делиться своей властью с наместником. Переломить ситуацию могли лишь решительные действия Николая II, но царь воздержался от немедленных выводов. Вопрос об организации наместничества сняла с повестки дня русско-японская война. В Петербурге Особый комитет Дальнего Востока так ни разу и не собрался, лишь его канцелярия действововала с января 1904 г.[781]

Е.И. Алексеева нередко отождествляют с безобразовцами. Это едва ли верно, так как их отношения нельзя назвать идиллическими. В начале 1903 г. у будущего наместника даже назрел конфликт с ними из-за плана разместить в устье р. Ялу 1 000 хунхузов под видом охранной стражи лесного предприятия[782]. Начальник Квантуна расценил эти действия как провокационные, позволив дельцам набрать лишь 100 человек[783]. Завербовали же они значительно больше, пользуясь разрешением Николая II разместить на устье р. Ялу под видом рабочих 600 русских нижних чинов из запасных[784]. Однако недовольство Е.И. Алексеева не нашло понимания и поддержки в Петербурге, прежде всего у того же В.Н. Ламздорфа. Осторожный адмирал не решился в одиночку выступить против стремительно набиравшего влияние А.М. Безобразова, хотя и относился к его действиям «с истинной тревогой»[785]. Он лишь несколько ограничил военную деятельность концессионеров на Ялу, выдав им только стрелковое оружие и отказав в артиллерии[786]. Несмотря на скептическое отношение к политике А.М. Безобразова, само предприятие на р. Ялу Е.И. Алексеев считал «вполне хорошим»[787]. Вскоре он оказался напрямую связан с деятельностью лесопромышленного товарищества: одним из решений Особого совещания 7 мая 1903 г. стала передача общества под контроль адмирала[788]. Безобразовцы надеялись на его покровительство делу. Сам же глава Дальнего Востока вряд ли обрадовался такому поручению: с руководителем лесопромышленного товарищества И.П. Балашевым у него были серьезные разногласия относительно русской политики на Дальнем Востоке. И.П. Балашев не только занимал самую жесткую и агрессивную позицию (вообще не пускать Японию в Корею), упрекая наместника в излишней мягкости, но еще и пытался активно проводить свои взгляды, так что это вызвало увещевания даже со стороны А.М. Безобразова[789].

Еще раз неоднозначные отношения Е.И. Алексеева с безобразовцами проявились во время обсуждения судьбы их предприятия на порт-артурских совещаниях 18–28 июня 1903 г.[790] Основная полемика на них развернулась между А.М. Безобразовым, А.Н. Куропаткиным и Е.И. Алексеевым. Военный министр и наместник выступали за ликвидацию военизированных постов в устье р. Ялу, А.М. Безобразов возражал. Е.И. Алексеев вообще выступил с собственными представлениями о политике России на Дальнем Востоке: осторожность в Маньчжурии, исключительно мирная деятельность на Ялу, аккуратность в любых действиях, дабы избежать риска войны[791]. Тем не менее противостояние А.М. Безобразову, говорившему о неотвратимости столкновения, не объединило А.Н. Куропаткина и Е.И. Алексеева. Наоборот, адмирал хотел добиться отставки А.Н. Куропаткина как министра, не поделив с ним военную власть на Дальнем Востоке, и обратился за помощью к А.М. Безобразову[792]. Это не мешало ему же жаловаться А.Н. Куропаткину на А.М. Безобразова[793]. Наместник явно маневрировал, опасаясь безобразовцев, и старался использовать их в своих интересах (правда, безуспешно).