Герасим Алексеевич Колпаковский происходил из дворян Харьковской губернии, родился в 1819 г., на службу поступил рядовым в 1835 г. на правах вольноопределяющегося в Модлинский пехотный полк. В 1841 г. произведен в прапорщики, в 1844 г. – в подпоручики, в 1846 г. – в поручики, в 1849 г. – в штабс-капитаны, а в 1851 г. – переведен на службу в Сибирь, с назначением адъютантом к командовавшему отдельным Сибирским корпусом генералу Г.Х. Гасфорду. В 1854 г. произведен в капитаны и назначен старшим адъютантом Штаба отдельного Сибирского корпуса. В этом же году переведен на должность исполняющего делами Березовского военного окружного начальника, а в следующем году произведен в майоры. В 1858 г. на майора Колпаковского возложена трудная и ответственная обязанность начальника Алатавского округа и пристава киргизов Большой Орды; в 1860 г. он был произведен в подполковники и в том же году за разбитие при урочище Узун-Агач 20-тысячного скопища коканцев, вторгнувшихся в Заилийский край, получил чин полковника и орден Святого Георгия IV степени. В 1862 г. – произведен за боевые отличия в генерал-майоры, в 1864 г. назначен командующим войсками, расположенными в Семипалатинской области. С образованием в 1867 г. Семиреченской области назначен военным губернатором этой области и командующим войсками, расположенными в ней. В 1871 г. Г.А. Колпаковский произведен в генерал-лейтенанты и награжден орденом святого Георгия III степени за покорение Кульджинского ханства. С 1873 по 1882 гг. Г.А. Колпаковский неоднократно исправлял должность Туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа за отсутствием или болезнью генерал-адъютанта Кауфмана. В 1876 г. командовал экспедиционным отрядом, командированным для занятия Кокандского ханства. В 1882 г. назначен Степным генерал-губернатором, командующим войсками Омского военного округа и Войсковым Наказным атаманом Сибирского казачьего войска. В 1885 г. произведен в генералы от инфантерии. В 1891 г. Г.А. Колпаковский состоял уже членом Военного совета. Г.А. Колпаковский скончался в апреле 1896 г., похоронен в Санкт-Петербурге на кладбище Александро-Невской лавры[689].

Интерес к личности Г.А. Колпаковского можно объяснить желанием понять, в каких условиях формировались его личные качества, попытаться очертить тот круг людей, которые в той или иной мере могли оказывать влияние на принятие им тех или иных решений, иначе чьи мысли или идеи озвучивал он, являясь автором многих пояснительных записок к различным законопроектам относительно Туркестанского и Степного края. Заслуживает также внимания рассмотрение вопроса, каким образом складывались взаимоотношения Г.А. Колпаковского, когда он находился на посту военного губернатора Семиреченской области с непосредственным начальством, в данном случае с К.П. фон Кауфманом – генерал-губернатором Туркестанского края.

Для нас плодотворным в этом направлении явилось обращение к некрологам, которые были напечатаны в центральных и местных газетах по поводу кончины Г.А. Колпаковского. Так, в газете «Туркестанские ведомости» за 2(14) мая 1896 г. в разделе «Местные известия» находим, как нам кажется, обычный, ничем не выделяющийся некролог: «В Ташкент только что получено печальное известие о кончине 23 апреля в Петербурге генерала от инфантерии Г.А. Колпаковского. Покойный Герасим Алексеевич лучшие и многие годы своей жизни посвятил служению на нашей окраине – служению, блестяще доблестному на военном и высоко полезном на гражданском поприще, при общем глубоком уважении…»[690].

А вот некролог по поводу кончины Г.А. Колпаковского, напечатанный в № 25 «Окраины», навел нас на некоторые размышления, в частности, что не всегда отношения Колпаковского с окружавшими его людьми складывались наилучшим образом: «…он был человек большого природного ума, необыкновенной энергии и неутомимый труженик. Не получив широкого научного образования, он разнообразным личным опытом развил свой ум до широкого взгляда на общие вопросы и до глубокого понимания вещей. Его жизнь была полна усиленного, упорного труда и неусыпной борьбы с самым опасным врагом – с тайною подпольною интригою завистливых врагов и коварных карьеристов. Человек разумный, деловитый и энергичный, он везде и всегда выделялся из рядовых сверстников по службе и был отличаем своим начальством, но за то всегда был окружен недоброжелателями и завистниками…» (курсив мой. – К.Б.)[691].

В 1867 г. в связи с образованием Семиреченской области в составе Туркестанского генерал-губернаторства Колпаковский назначается военным губернатором области, и надо заметить, что с самого начала отношения его с членами Областного правления не сложились. Более того, эти сложные отношения вскоре перерастают в открытую конфронтацию, что побудило туркестанского генерал-губернатора К.П. фон Кауфмана вмешаться и направить в конце 1868 г. в г. Верный чиновника особых поручений доктора зоологии Н. Северцова для изучения этого дела. Последний в своем отчете по данному вопросу приходит к мнению, что: «…основная ошибка во всей служебной деятельности Семиреченского Правления заключается в недостаточном понимании различий между этим учреждением и соответствующими общегубернскими, потому оно неправильно поняло свои служебные отношения к Военному Губернатору… Пререкания вышли вообще из того, что Семиреченское Областное Правление делало распоряжения от себя, мимо губернатора, и давало предписания уездным начальникам…» Далее заключает: «…нынешний Военный Губернатор Семиреченской области может быть и не вполне способен устроить ее управление на новых началах особенно при установившихся (не по его вине) нехороших отношениях к Областному правлению – то он, однако дорог вообще для Туркестанского края, и именно по своему испытанному уже много лет, замечательному умению управлять нашими новыми азиатскими подданными из киргизов и сартов»[692].

Здесь необходимо обратить внимание на резолюцию от 7 февраля 1869 г., которую генерал губернатор Туркестанского края К.П. фон Кауфман наложил на доклад Н.А. Северцова «О результатах расследования о пререканиях между чинами Областного Правления и военным губернатором Семиреченской области»: «…взгляд на дело, изложенный в этом рапорте, совершенно правилен… Я вновь увидел, что свойства генерала Колпаковского именно таковы, какие нужны для вверенной ему области. Ему нужны свежие помощники, преимущественно не из прежнего состава. Искренне благодарю коллежского советника Северцева за обстоятельное изложение этого дела»[693].

Как видим, на первых порах отношение К.П. фон Кауфмана и к Г.А. Колпаковскому было довольно лояльное. Кстати, в личном фонде Г.А. Колпаковского среди многочисленных писем можно выделить одно, написанное неким Владимиром Гойером[694] 3 октября 1868 г. и адресованное генералу, в котором автор пишет: «…Вообще, Константин Петрович (Кауфман. – К.Б.) очень расположен к Вашему Превосходительству и вполне осознает нелепость действий Областного правления»[695].

Но с течением времени взаимоотношения двух генералов складывались не самым лучшим образом. Возможно, это можно объяснить тем, что их взгляды на разного рода проблемы, касающиеся Туркестанского края, часто не совпадали. Г.А. Колпаковский на посту военного губернатора Семиреченской области пытался и проводил свою самостоятельную политику, чем раздражал Кауфмана. Собственно Кауфман сам в свою очередь своими активными действиями в Средней Азии вызывал недовольство в Петербурге.

В «Личных воспоминаниях» Н.П. Остроумова в нескольких местах встречаем факты, подтверждающие личную неприязнь К.П. Кауфмана к Г.А. Колпаковскому, усилившуюся в 1870-е гг.: «...по поводу разногласий местных администраторов со взглядами генерал губернатора на учебное дело он сказал (Кауфман. – К.Б.), что военные губернаторы иногда воображают себя такими же независимыми, как Бухарский эмир, но, что он, Кауфман, считает долгом напоминать им их зависимое от генерал-губернатора положение»[696].

Далее: «11 января, четверг (1879 г. – К.Б.). Доклад мой у генерал-губернатора прошел очень интересно. Первой бумагой я доложил генералу заготовленное от его имени представление к военному министру о необходимости учредить новую должность “инспектора народных училищ для Семиреченской области”. По расчету главного инспектора училищ господина Куна, находившегося тогда в Петербурге, военный министр должен был испросить соизволение Государя на учреждение проектируемой должности, после чего министру народного просвещения, графу Толстому, было бы сообщено к сведению, что новая должность инспектора народных училищ уже открыта. Таким порядком была открыта должность инспектора народных училищ Ферганской области; но на этот раз генерал-губернатор почувствовал сам, что дело направляется неправильно и потому перечеркнул адрес, а затем начал черкать и текст представления к военному министру. В тексте представления говорилось, что должность инспектора народных училищ объявляется открытою и что ее нужно только утвердить. Об открытии этой должности был уже заготовлен приказ для объявления по краю… Понятно, что и приказ остался неподписанным. – Генералу, видимо, не понравилось также, что в упомянутой бумаге инициатива дела приписывалась военному губернатору Семиреченской области, генералу Колпаковскому, заботившемуся о народном образовании, и потому генерал-губернатор перечеркнул эти выражения, переделав текст представления от своего лица, как генерал-губерна-
тора… Мне было очень заметно, что генерал с некоторым волнением перечеркивал бумагу и рассуждал вслух в свое оправдание, или лучше – для объяснения мне его поправок в заготовленном представлении. Окончив исправление бумаги, генерал-губернатор уже прямо, смотря на меня, стал говорить, что подчиненные ему военные губернаторы имеют свои излюбленные затеи: один – шоссейные дороги, другой – общественные здания, а третий – мосты, которые каждый год ремонтируются. Это последнее относилось прямо к генералу Колпаковскому (курсив мой. – К.Б.)»[697].

Несмотря на все вышесказанное, Г.А. Колпаковский, будучи военным губернатором Семиреченской области, неоднократно исполнял обязанности генерал-губернатора Туркестанского края за отсутствием или болезнью К.П. фон Кауфмана. Этот факт подтверждает, что Колпаковский обладал определенными административными способностями, и это вынуждены были признавать представители как местной (вполне возможно и сам Кауфман), так и центральной власти.

В отдельных фондах Центрального государственного архива Республики Казахстан (Ф. 44, 64, 825) встречается ряд пояснительных записок или замечаний Г.А. Колпаковского к разного рода проектам по реформированию Туркестанского и Степного края (среди них: «Замечания к проекту положения судоустройства Туркестанского края»; «Замечания на проект Положения о Степном генерал-губернаторстве»; «Соображения по проекту правил об отводе в Туркестанском крае государственных земель»).

Очевидно, что Колпаковский не был прямым автором указанных документов, точнее сказать, в основу их написания легли идеи, взгляды окружавших его людей, которые, были своего рода авторитетными информаторами, мнениям которых генерал придавал определенное значение, кроме того, они действительно разбирались в сути происходящих дел.

На наш взгляд, среди таких людей можно назвать Н.А. Аристова, который более 20-ти лет находясь на государственной службе в Туркестанском крае (точнее в Семиреченской области) совмещал ее с научной деятельностью. Результатом этих научных изысканий стали его труды по этнической истории тюркских племен и народностей[698].

Н.А. Аристов по окончании Казанского Императорского университета по разряду камеральных наук юридического факультета начал свою службу в Тобольской губернии в 1864 г. В 1865 г. назначается участковым заседателем в Тарском округе, в январе 1868 г. допущен к исправлению должности бухгалтера ревизского отделения Тобольской казенной палаты. Приказом Военного губернатора Семиреченской области от 19 марта 1868 г. он был назначен делопроизводителем Семиреченского Областного правления с исполнением обязанностей младшего чиновника особых поручений при Военном губернаторе[699].

Таким образом, с 1868 г. начав свою службу в Семиреченской области в должности делопроизводителя (по инициативе Г.А. Колпаковского), Н.А. Аристов с 1 июля 1881 г. был назначен председателем Семиреченского областного правления и помощником военного губернатора Семиреченской области и находился на этих должностях до 1889 г. В течение всего времени пребывания Г.А. Колпаковского на посту военного губернатора Семиреченской области, Н.А. Аристов работал непосредственно под его началом. Так, в 1871 г. во время Кульджинского похода он был назначен заведующим походной канцелярией военного губернатора, по окончании похода – заведовал канцелярией по так называемым Кульджинским делам. Неоднократно принимал участие в комиссиях по расследованию различных вопросов по реформированию региона. К примеру, в 1881 г. назначается членом редакционной комиссии, учрежденной при канцелярии туркестанского генерал-губернатора, для составления нового проекта положения об управлении Туркестанским краем. Следовательно, Н.А. Аристов имел довольно ясное представление обо всех текущих делах в Туркестанском крае и вполне мог претендовать на то, его идеи и суждения встретят понимание со стороны Колпаковского, более того, будут взяты за основу некоторых пояснительных записок и замечаний к разным законопроектам, автором которых, в конечном счете, выступал последний.

Переходя к рассмотрению вышеперечисленных пояснительных записок и замечаний, мы бы хотели подробно остановиться на «Замечаниях к проекту положения судоустройства Туркестанского края», которые датированы 1870 г. и содержат критическую оценку деятельности комиссии под руководством Нестеровского[700], направленную в Туркестанский край для анализа положения судоустройства в крае. После ознакомления с данным документом мы взяли на себя смелость предположить, что в ходе написания этих замечаний Колпаковский вполне мог руководствоваться некоторыми положениями работы Ч.Ч. Валиханова «Записка о судебной реформе»[701], разумеется, не в полном и окончательном варианте, которую мы имеем сейчас.

Попытаемся обосновать выдвинутое предположение. Начнем с того, что Ч.Ч. Валиханов и Г.А. Колпаковский находились в дружеских отношениях, которые продолжались до смерти Чокана Валиханова. С 1852 по 1854 гг. Г.А. Колпаковский был адъютантом командира Отдельного Сибирского корпуса генерала Г.Х. Гасфорда, а с октября 1854 г. на эту должность был назначен Ч. Валиханов (по всей видимости, знакомство их состоялось в эти годы. – К.Б.). Когда в 1864 г. Г.А. Колпаковский был назначен военным губернатором Семипалатинской области, он приглашал Ч. Валиханова на службу, на что последний в одном из своих последних писем от 19 февраля 1865 г. ответил: «Предложение Ваше состоять при Вашем распоряжении я принимаю с полным удовольствием…» (но в апреле 1865 г. Чокан Валиханов скончался. – К.Б.)^[702].

Г.А. Колпаковский был в свое время информирован, что Ч. Ва-
лиханов принимал участие в подготовке материалов по судебным обычаям казахов в составе комиссии под руководством И.Е. Яценко[703], и заинтересован мнением Валиханова по данному вопросу. Возможно, в переписке просил его прислать какие-нибудь материалы, о чем свидетельствует ответ Ч. Валиханова в вышеуказанном письме: «Что касается до вопроса о биях, то у меня есть записка, которую я подавал корпусному командиру, и была им… одобрена. Я пришлю ее с кем-нибудь при случае в Верное» (курсив мой. – К.Б.)[704].

Неизвестно, успел ли получить Г.А. Колпаковский копию этой работы, ведь Ч. Валиханов обещал ее выслать в своем письме, датированном февралем 1865 г., а в апреле того же года он скончался. Все же, как нам кажется, кое-какие идеи, мысли Валиханова относительно судоустройства в Степи были известны генералу. Позднее в своем письме Г.Н. Потанину от 6 мая 1887 г. Г.А. Колпаковский уже на посту степного генерал-губернатора пишет: «…имею честь препроводить присем копию докладной записки штабс-ротмистра Валиханова по вопросу об устройстве судебной части в Акмолинской области, составленной на основании наблюдений и фактов, заимствованных из дел Областного правления и окружных приказов. Записка эта подана в 1864 г., но не лишена интереса и в настоящее время»[705].

В контексте вышесказанного стоит обратить внимание, что некоторые тезисы «Замечаний к проекту положения судоустройства Туркестанского края» Г.А. Колпаковского перекликаются с работой Ч. Валиханова «Записка о судебной реформе». Так, оба при реформировании судоустройства в Степи считают целесообразным сохранить суд биев и в пользу данного положения приводят свои аргументы. «…Последний (т. е. суд биев. – К.Б.) берет полной соответственностью народным обычаям, знанием биями народной жизни, языка, обычаев, а также скоростью судопроизводства, которое до настоящего времени страдает у уездных судей большою медленностью... Вследствие этого, случаи не только обоюдного обращения сторон к русскому суду, но и желание одной из сторон обращаться к русскому суду были до сих пор весьма редки. Если и случались односторонние заявления этого рода, то проистекали они по большей части отнюдь не из сознания особых превосходств русского суда…

По Семиреченской области в течение последних пяти лет поступало немало жалоб на биев, но не было ни одной, указывающей на подкуп биев.

Таким образом, туземцы Семиреченской области, в противность уверению комиссии, не теряли доверия к народному суду и отдают ему предпочтение пред русским»[706].

«…Удовлетворительность суда биев самым блистательным образом доказывается официальными источниками, именно незначительностью жалоб на первоначальное решение биев и почти совершенным отсутствием просьб киргиз о производстве дел, подлежащих ведомству биев, по русским законам.

По справкам из дел окружных приказов видно, что в Каркаралинском, Кокчетавском и Баян-Аульском округах жалоб на несправедливое решение биев и просьб о постановлении решений по русским законам в приказы этих округов в течение последних трех лет вовсе не поступало…».

Мы знаем, однако, несколько примеров, что киргизы действительно желали русского суда, но просители эти были ордынцы, заклейменные народным презрением, которые надеялись незаконными путями, через русских чиновников исправить проигранное на народном суде дело.

В пользу суда биев мы можем привести еще и то, что русские истцы или русские ответчики во многих случаях предпочитают суд биев русскому следствию. Таким образом, рассмотренная нами проблема вызывает несомненный интерес и требует своего дальнейшего изучения.

Д.В. Васильев*

Русский Туркестан: судьба и власть
(туркестанские генерал-губернаторы в 1865–1886 гг.)

Завоевание центральноазиатского региона зачастую носило спонтанный характер. Территория Бухары, Хивы, Коканда и кочевых казахских и киргизских племен превратилась в театр, на котором внешнеполитические амбиции империи, испытавшей стыд крымской трагедии, столкнулись с амбициями российского генералитета, жаждавшего реванша, наград и славы. Центральная Азия для Российской империи всегда была страной загадочной и неизвестной. Изолированные от России бескрайней Степью ханства виделись из Петербурга краем несметных богатств, сказочных диковин и мудрых правителей (имею в виду стереотипы восточного красноречия и восточной мудрости). Вполне закономерно, что в этих условиях не только туркестанские генералы, но и столичные власти имели весьма смутное представление о политической и культурной жизни неведомых народов. Недаром в течение более двадцати лет после завоевания Туркестана за главным начальством края закреплялось право применять общеимперские узаконения с учетом местной специфики.

Поэтому не стоит приравнивать службу на этой окраине к губернаторским должностям во внутренней России. Назначение того или иного губернатора, а позднее генерал-губернатора являлось своего рода декларацией политического курса правительства в этом регионе. На главноначальствующие должности в Туркестан не попадали случайно. Каждый из них должен был выполнить свою задачу. Одному предстояло завоевать край. Другому надо было обустроить его. Третий должен был ввести регулярное управление и т. п. Осуществить это было под силу людям исключительно неординарным, облеченным высоким доверием власти. М.Г. Черняев, Д.И. Романовский, К.П. фон Кауфман, Н.О. фон Розенбах – первые главные начальники Русского Туркестана – каждому предстояло выполнить политическую волю Петербурга. А те, кто не был в состоянии этого делать, покидали свои посты. Пристальное знакомство с туркестанскими генерал-губернаторами позволяет проследить направление, характер и динамику взглядов центральной власти как институционального единства (при всем различии мнений отдельных министров) на политику империи в Центральной Азии. Поэтому, рассматривая историю региона вне изучения фигур его руководителей, вряд ли можно получить полное представление о Русском Туркестане.

В настоящей работе мы попытаемся выяснить, каким путем российские генералы попадали в Ташкент; какие отношения связывали их с властной элитой; как влияли их личные и деловые качества, приобретенный за годы службы опыт на мероприятия по организации управления в генерал-губернаторстве. Понятно, что важнейшей задачей российских полпредов в Центральной Азии стала институциональная организация системы управления. Поэтому политику главных начальников края мы будем рассматривать именно в контексте их влияния на привнесение общеимперских, адаптацию или уничтожение традиционных и конструирование новых административных и культовых институтов.

В качестве хронологического отрезка взят период с момента образования Туркестанской области (1865 г.) до издания Положения об управлении Туркестанским краем (1886 г.), которое продолжало действовать до падения Российской империи. Именно в это время в крае формировалась новая административная система, определялось место региона в империи, проявлялись различные тенденции правительственной политики в отношении мусульманской окраины.

Покорителем среднеазиатских ханств и первым военным губернатором Туркестанской области был Михаил Григорьевич Черняев. Семья Черняевых происходила из Великого Новгорода и с конца XVI в. волею судеб начала свое путешествие по бескрайним просторам родины. В середине следующего столетия Черняевы приблизились к царскому престолу. Находясь на службе по таможенному ведомству, дед будущего полководца Никита Исаевич был известен императрице Екатерине II и ряду важных сановников того времени. Первым в роде военную карьеру сделал дядя будущего губернатора Александр Никитич Черняев. По окончании 1-го кадетского корпуса, отказавшись от придворной службы в Гатчинском полку, он поступил в Павлоградский легкоконный полк, принял участие в нескольких военных походах и вышел в отставку полковником. Отец Михаила Григорьевича Григорий Никитич вместе со своими братьями был определен в кадетский корпус генерала Зорича (Шкловское благородное училище, с 1824 г. – 1-й московский кадетский корпус). По окончании корпуса в 1804 г. Г.Н. Черняев поступил на службу прапорщиком в Новоингерманландский мушкетерский полк. Его участие в турецкой кампании было отмечено орденом Св. Анны IV степени. К началу Отечественной войны Григорию Никитичу исполнилось 25 лет. За оборону Смоленска он был награжден орденом Св. Анны III степени, за участие в сражениях под Малоярославцем и Красным – орденом Св. Владимира и золотой шпагой с надписью «За храбрость», после Бородино произведен в штабс-капитаны. По окончании заграничного похода участвовал в торжественном марше по французской столице.

В течение двух месяцев Г.Н. Черняев являлся военным губернатором административного центра Лотарингии – Люневиля, граждане которого так выразили свое отношение к русскому майору: «…Господин Черняев (…) своим усердием, деятельностью и благонамерением, которыми он был воодушевлен, доставил жителям совершенное спокойствие, полную неприкосновенность их личности и имущества»[707].

22 октября 1828 г. в семье Г.Н. Черняева родился второй сын Михаил, которому суждено было стать покорителем Туркестана.

Поначалу отец, по слабости здоровья сына, опасался отпускать Михаила на учебу в Петербург. Но в 1840 г., проучившись несколько лет в киевской и могилевской гимназиях, М.Г Черняев поступил в Дворянский полк (с 1855 г. – Константиновский кадетский корпус). Стал одним из лучших курсантов и был произведен в унтер-офицеры и ефрейторы.

Григорий Никитич часто менял места своей службы. Новые назначения чередовались с отставками. Возможно, Михаил Григорьевич унаследовал от отца не только «нрав прямой и честный, никогда не дававший ему мириться с малейшим уклонением от правды»[708], но и вспыльчивость, самоуверенность, гордость, граничившую с гордыней. Качества, которые не позволяли будущему генералу иметь близких друзей, лишь восторженных поклонников или ярых противников.

Когда в 1855 г. градоначальник Г.Н. Черняев с полутора сотнями казаков оберегал город и порт Бердянск от неприятеля, его сын доблестно сражался на Малаховом кургане осажденного Севастополя.

В 1853 г., вскоре по выпуску из Академии Генерального Штаба, М.Г. Черняев получил назначение в Мало-Валахский отряд, действовавший против Турции в Придунайских княжествах. Каракалинское дело, Инкерманское сражение, 8 месяцев обороны Малахова кургана и орден Св. Владимира IV степени с бантом, золотая шашка с надписью «За храбрость», да звание подполковника. Вот личный итог Крымской войны.

После войны Черняев получил назначение начальником штаба в 3-ю пехотную дивизию в Царство Польское. Но жестокая романтика войны, жажда геройской славы и блеск генеральских эполетов манили его в Оренбург. Не столь известная и популярная в войсках как Кавказ Средняя Азия увлекала как загадка, разгадать которую и взялся тридцатилетний полковник Черняев. Здесь он оказался под началом оренбургского генерал-губернатора А.А. Катенина, готовившего экспедицию к Кунграду. Экспедиция, имевшая целью защитить кунградского правителя от происков хивинцев и поддержать русское влияние в регионе, едва не закончилась трагедией. Однако это первое знакомство со Степью во многом определило военную судьбу генерала. Ему суждено было стать ее покорителем, создателем новой колоссальной провинции империи. А морская часть кунградской экспедиции (по Аралу и Аму это официальное название XIX в. можно заменить «Амударьей») вызвала в его памяти планы Петра I по повороту вод Амударьи в Каспийское море. К этому плану Михаилу Григорьевичу суждено было вернуться спустя более 20 лет.

В следующем 1859 г. Черняев оказался уже на Кавказе, где под командованием генерала Н.И. Евдокимова завершалось усмирение горцев. По окончании Кавказской войны он вновь возвращается в Оренбург на должность начальника штаба Отдельного Оренбургского корпуса. Однако неуживчивый характер вынудил М.Г. Черняева вернуться в столицу.

Но Восток продолжал манить. И уже в 1864 г. Михаил Григорьевич был призван реализовать планы правительства по укреплению российских позиций в Средней Азии. Занять несколько укрепленных пунктов для того, чтобы соединить Оренбургскую и Сибирскую линии, предстояло западносибирскому отряду под командованием полковника Черняева. Разбив кокандцев, захватив Аулие-Ату и Чимкент, он присоединил к российским владениям значительную часть региона. Занятие Ташкента не входило в планы Петербурга. Однако, взяв важнейший стратегический пункт Центральной Азии в 1865 г., Черняев сумел убедить правительство в необходимости удержания его за собой. Награжденный за свои подвиги орденом Св. Георгия III степени и золотой саблей с бриллиантами «За взятие Ташкента», генерал-майор Черняев был назначен военным губернатором вновь образованной Туркестанской области.

Первый начальник Русского Туркестана должен был приняться за гражданское устроение покоренного края. В своем проекте «Об управлении Киргизской ордой»[709], составленном еще накануне покорения Туркестана, М.Г. Черняев предполагал придать большую самостоятельность начальству Сырдарьинской линии, освободив его от мелочной опеки Оренбурга. Этот проект наделял официальными полномочиями одного из местных султанов, поставив его под контроль российской администрации[710]. Уже в этом документе содержится целая программа, предусматривавшая развитие земледелия и русской (сначала военной, а затем и крестьянской) колонизации края. Идея использования традиционных местных институтов, заявленная М.Г. Черняевым, была не просто актуальной, но, думается, единственно возможной в условиях режима военной оккупации Туркестана.

Захват Ташкента поставил перед российскими властями вопрос о политической судьбе «сердца Азии». Столичные дипломаты опасались осложнения отношений с Англией и предлагали образовать Ташкентскую область, превратив ее в вассальное ханство. Директор Азиатского департамента МИД П.Н. Стремоухов утверждал, что присоединение Ташкента не соответствует экономическим и политическим интересам России. Военный министр Д.А. Милютин полагал, что Ташкент должен будет сохранить независимое муниципальное управление[711]. Однако осложнение российско-бухарских отношений вынудило правительство отказаться от идеи «независимого Ташкента», ярым противником которой выступил и М.Г. Черняев.

Итак, в феврале 1865 г. новый регион превратился в Туркестанскую область в составе Оренбургского генерал-губернаторства. А уже 5 марта в приказе военного министра был объявлен указ об упразднении управления Сырдарьинской линией и образовании на его базе управления Туркестанской областью.

Не дожидаясь санкции центра, вскоре после захвата Ташкента, в июне 1865 г. первый военный губернатор новосозданной области М.Г. Черняев распространил на местных базарах свое обращение к жителям города. Оно в целом вполне соответствовало уже складывавшимся принципам управления азиатскими народами. Начальник новой области обещал местным жителям неприкосновенность веры и обычаев, отказывался от квартирной и военной повинностей, сохранял шариатский суд, запрещал произвольные поборы с населения и в качестве особой милости на год освобождал горожан ото всех податей и налогов. Обращаясь позднее к вопросу о статусе Ташкента, генерал Черняев считал необходимым предоставить его жителям самоуправление, ограничив вмешательство российской власти только наблюдением за представителями местной администрации и при необходимости правом смещения последних с занимаемых должностей.

Завоевание огромного пространства в Центральной Азии поставило перед российской властью проблему административной организации новой территории. И здесь, по вполне понятным причинам, проявилось разномыслие между действующим главным начальником края оренбургским генерал-губернатором Н.А. Крыжановским и военным губернатором Туркестанской области (в составе Оренбургского края) Черняевым. Первый в сентябре 1865 г. объявил Ташкент независимым владением, а второй считал необходимым присоединить его к империи. Третейским судьей выступил Петербург. Вызванные в столицу генералы приняли участие в особом совещании, итогом которого стало появление высочайше утвержденной инструкции, предписывавшей «в Ташкенте не стеснять себя никакими регламентациями, а стараться дать ему устройство, действительно наиболее соответствующее нашим и его выгодам»[712].

Еще до решения «ташкентского вопроса» 6 августа 1865 г. было высочайше утверждено временное Положение об управлении Туркестанской областью[713], составленное на основе подготовленного М.Г. Черняевым и известным ученым-путешественником Н.А. Северцовым проекта «Положения о Среднеазиатской пограничной области». В результате административных преобразований в области сложилась особая система военно-народного управления, уже опробованная при завоевании и замирении Кавказа. Получили законодательное оформление ее первоначальные принципы: 1) неделимость административной и военной власти и сосредоточение ее в одних руках; 2) принадлежность всех чинов военно-народного управления военному ведомству; 3) сохранение наиболее принципиальных традиционных институтов управления под контролем русской администрации; 4) отделение в допустимой степени суда от администрации.

Временное Положение сохраняло ряд туземных должностных лиц. Аксакалы стояли во главе оседлого населения и соединяли в своем лице административную и полицейскую власть. Казии исполняли обязанности судей городских жителей, а бии – кочевников. Базар-баши заведовали торговой полицией города. На серкерах и зякетчах лежали обязанности по взиманию податей. Наблюдение за чистотой народных нравов осталось главным занятием раисов. Непосредственными начальниками всей туземной администрации являлись управляющие туземным населением. Подчинялись они начальникам отделов. По Временному положению об управлении Туркестанской областью 1865 г. «туземное» управление в городах также составляли выборные из местных жителей. Таким образом, управление местным населением сочетало стремление властей подчинить местные органы российской администрации с сохранением некоторых основ традиционного самоуправления.

Вполне очевидно, что в условиях традиционного общества, с которым столкнулась Россия в Центральной Азии, особую роль в жизни коренного населения играла местная элита, представленная в основном служителями мусульманского культа. Поэтому важнейшей задачей оккупационного режима, устанавливавшегося одновременно с завоеванием, стало привлечение традиционных институтов (в том числе и исламских) на службу новой власти и налаживание контактов с представителями местной элиты.

Вопрос о взаимоотношении царской администрации с исламским миром и духовенством стал предметом обсуждения лиц, участвовавших в формировании российской политики в Центральной Азии еще в момент завоевания региона. Так, в январе 1865 г. оренбургский генерал-губернатор Н. Крыжановский в своем рапорте военному министру отмечал необходимость оказания давления на мусульманское духовенство с целью снизить его влияние на население, ибо, в противном случае, оно «захватит в руки все пружины управления». Наиболее действенной мерой в этом направлении он считал ограничение вмешательства духовенства в судебную часть и постепенную замену традиционного суда русским[714]. Следует заметить, что к мнению Крыжановского как специалиста по Центральной Азии весьма охотно прислушивались в Петербурге.

Иной позиции придерживался военный губернатор М.Г. Черняев. Еще накануне захвата Ташкента он направил в военное министерство записку, в которой рекомендовал правительству проявлять осторожность и внимание к мусульманскому духовенству, стремясь превратить его в одну из опор русской власти в крае. Как уже отмечалось, вслед за занятием Ташкента он заключил с представителями местного высшего духовенства «соглашение», в котором от имени правительства обязывался сохранять в неприкосновенности ислам и все его институты, не вмешиваться в религиозную жизнь населения и деятельность духовенства[715]. Последнее же обещало проявлять полную лояльность в отношении имперской администрации. В своем обращении к горожанам Черняев призвал их строго следовать предписаниям ислама, угрожая наказанием за неповиновение. Видимо, военный губернатор понимал, что ислам вполне может стать основой для интеграции региона в состав империи.

Однако не следует думать, что Черняев встал на путь попустительства исламу. В определенной мере он вмешивался в некоторые прерогативы мусульманского духовенства: отменил наиболее жестокие судебные наказания, сократил размеры оплаты услуг казиев и раисов, наказывал и отрешал от должностей провинившихся представителей культа, утверждал в должностях не только административных, но и духовных лиц, выслал за пределы края наиболее антирусски настроенных представителей духовенства. Заметим, что все эти меры не вызывали недовольства местного населения. Более того, мусульманское духовенство готово было добровольно отказаться от избрания «туземных» должностных лиц, передав все управление в руки военного губернатора. Оно видело новую власть сильной и великодушной, что не противоречило установлениям ислама.

Такая политика Черняева встретила активное противодействие со стороны Крыжановского, убежденного в том, что его подчиненный потворствует мусульманскому духовенству, усиливая последнее и ослабляя позиции имперской власти. Эта точка зрения была поддержана Д.А. Милютиным. Военный министр в своей записке на имя императора подчеркивал, что ослабление влияния служителей ислама должно было стать одной из важнейших задач российской политики в регионе. И решить ее (избегая открытой конфронтации и действуя исподволь) он полагал, перенеся в Центральную Азию опыт организации военно-народных судов (мехкеме), в которых исламское духовенство играло второстепенные роли[716].

Для реализации этой идеи был избран мало знакомый с местной практикой Д.И. Романовский, сменивший Черняева на посту военного губернатора Туркестана.

Дмитрий Ильич Романовский, выходец из тверских дворян, родился 25 февраля 1825 г. В 1839 г. поступил в Николаевское инженерное училище, по окончании которого был зачислен в офицерский класс (позднее – Николаевскую инженерную академию). После выпуска из академии в 1844 г., прослужив несколько лет в Санкт-Петербургской и Киевской инженерной командах и в Грузинском инженерном округе, Д. Романовский получил назначение в Кабардинский полк, действовавший на Кавказе. За участие в боевых действиях в Малой Чечне Дмитрий Ильич был в 1848 г. награжден орденами Св. Анны III степени с бантом и Св. Владимира IV степени. В следующем году он поступил в Академию Генерального Штаба, которую закончил с серебряной медалью и был произведен в капитаны.

Судьба Романовского – судьба настоящего русского офицера, бравого героя-вояки, грамотного управленца, участника дворцовых интриг (это вместо «паркетных баталий» – я имел в виду дуэли, борьбу разных группировок и т. п.) и удачливого полководца. Карьерный путь этого всецело преданного армии солдата был, пожалуй, самым непростым среди всех прочих правителей Русского Туркестана.

Едва окончив курс Академии Генштаба в 1851 г., Д.И. Романовский вынужден был выйти в отставку за участие в дуэли. В следующем году он вновь начал службу рядовым в Ставропольском пехотном полку. За боевые отличия в операциях против горцев получил чины унтер-офицера и прапорщика. Наконец, в 1854 г. за подвиги при Кюрюк-Даре Д.И. Романовский вернул себе капитанское звание и вновь был переведен в Генеральный Штаб. За отличие при Карсе (1855 г.) капитан Романовский получил в награду золотую шпагу с надписью «За храбрость». Близкое общение с главнокомандующим на Кавказе генерал-адъютантом Н.Н. Муравьевым и генерал-адъютантом Н.И. Евдокимовым, участие в разного рода невоенных командировках и дипломатических переговорах дало возможность не просто глубже понять стратегию и тактику Кавказской войны, но и получить сведения о повседневной жизни горцев, об их традициях и культуре, что способствовало формированию у будущего начальника Русского Туркестана собственного взгляда на устройство вновь покоренных земель.

В августе 1856 г. Д.И. Романовский был назначен начальником военно-походной канцелярии нового главнокомандующего на Кавказе князя А.И. Барятинского. Начальником штаба кавказских войск стал Д.А. Милютин. С новыми начальниками у капитана Романовского сложились вполне благоприятные отношения. И вскоре Дмитрий Ильич получил звание подполковника. Однако в результате неожиданного конфликта и обиды, нанесенной ему главнокомандующим, подполковник Романовский вынужден был покинуть Кавказ. В Петербурге он был назначен управляющим временным отделением Департамента Главного штаба по войскам, расположенным в Кавказском, Оренбургском и Сибирском краях.

В 1859 г. полковник Романовский, как заведующий Азиатской частью Главного штаба, неоднократно встречался и беседовал с Шамилем. Итоги этих бесед, равно как и собственный опыт участия в борьбе с горцами и в управлении Кавказом, легли в основу знаменитых лекций, прочитанных им в зале петербургского Пассажа и опубликованных в том же 1860 г. отдельным изданием («Кавказ и Кавказская война»). В следующем году Дмитрий Ильич был избран действительным членом Императорского Русского Географического Общества.

С сентября 1862 г. по апрель 1865 г. Д.И. Романовский редактировал «Русский Инвалид». Не следует воспринимать это назначение как попытку трудоустроить неудобного полковника. Дело в том, что в конце 1850-х гг. «Русский инвалид», официальное издание Военного министерства, находился в глубоком экономическом кризисе. Систематические попытки военного ведомства сделать издание рентабельным постоянно терпели фиаско. Передача в аренду и выделение из издания газеты «Современное слово» не только не способствовали подъему авторитета и влияния «Русского инвалида», но и ухудшали и без того низкое качество публикаций, сокращая число подписчиков. В 1862 г. началась реформа «Русского инвалида». Были введены должности главного и второго редакторов, пересмотрены программы издания за счет расширения собственно военного отдела, усиления отдела внутренних известий. Было заявлено, что газета возлагает на себя важную и сложную обязанность доносить до читателя сведения обо всех преобразованиях в государстве и обществе. Всем этим сложным и, безусловно, важным (особенно для военного министра Д.А. Милютина) хозяйством и призван был руководить Д.И. Романовский. Надежды, возложенные на него, оправдались. Газета стала обретать новых читателей, ее бюджетный дефицит сокращался[717].

Работа в «Русском инвалиде» была кропотливой. Романовскому она виделась неспешной, размеренной, ограниченной узкими рамками редакторского кабинета. Жажда активной деятельности томила и влекла к новому. Случай представился, когда Милютин назначил его в свой штат. В феврале 1966 г., уже в чине генерал-майора, Дмитрий Ильич был командирован в распоряжение Оренбургского генерал-губернатора. А 4 июня того же года он получил назначение временным губернатором Туркестанской области. На этом посту он сменил М.Г. Черняева. Перед Романовским открылись необычайно широкие перспективы для реализации не только обычных генеральских амбиций, но и военных знаний и кавказского опыта.

Указ о снятии Черняева с должности военного губернатора поступил в Оренбург еще в ноябре 1865 г.[718] Однако отправлен в отставку Михаил Григорьевич был только в марте следующего года, когда в край приехал Д.И. Романовский. Непростая внешнеполитическая обстановка в регионе не позволила ему сразу заняться гражданским обустройством нового края.

Нового начальника Туркестана ждала проблема усмирения Бухары, пытавшейся вернуть себе пошатнувшееся величие. Эмир объявил газават, к которому грозились присоединиться Хива и Коканд.

25 марта 1866 г. Д.И. Романовский прибыл в Ташкент. Покинул его на следующий день. А уже 27 марта вступил в командование войсками. Постоянные стычки с бухарцами завершились 8 мая взятием русскими войсками Иджара. Эта победа была тем более важна, поскольку явилась ответом на последнюю черняевскую неудачу под Джизаком. Орден Св. Георгия III степени стал наградой генералу за эту блестящую победу. 14 мая без боя занят Нау. 24 мая после продолжительной артподготовки штурмом был взят Ходжент. Геройский дух солдат и военный талант Романовского сломили сопротивление противника, потерявшего убитыми до 2 500 человек (против 140 чел. пострадавших с российской стороны). Победа под Ходжентом заставила Бухару искать сближения с российской властью. Эмир отпустил всех удерживавшихся под арестом российских подданных и вернул им собственность.

Исполняющий обязанности военного губернатора Туркестанской области Д.И. Романовский на гражданском поприще столкнулся с непосильной задачей введения в действие «Положения об управлении Туркестанской области» при практическом отсутствии административных кадров. Тем не менее с именем этого генерала следует связать проявление новой тенденции в управлении – внедрения русского начала в «туземную» администрацию. Именно в период его управления краем административная система здесь стала постепенно приобретать вид, более близкий общеимперскому. Именно на этом настаивала высочайше утвержденная инструкция, данная новому начальнику Туркестанской области: «В Ташкенте не стеснять себя никакими регламентациями, а стараться дать ему устройство, действительно наиболее соответствующее нашим и его выгодам»[719].

Наиболее значительным препятствием в этом деле стали мусульманские духовные лица, пытавшиеся сохранить свое доминирующее положение среди местного населения. Действовать в этом направлении предстояло весьма осторожно, дабы не вызвать раздражения, а, наоборот, расположить к новой власти этот важный элемент туземной жизни. Дмитрий Ильич прекрасно знал и помнил все сложности взаимодействия завоевателей с покоренными народами Кавказа. Знал, с какой готовностью исламские деятели используют все просчеты новой власти[720].

С целью ограничить влияние мусульманского духовенства на внутреннюю жизнь завоеванного края и поставить местную власть под свой контроль новый начальник области пошел на устройство, по примеру Кавказа, мехкеме – особого органа, состоявшего из советников от коренного населения, среди которых лишь один мог быть служителем культа[721]. В мехкеме входили четыре советника от сартовского (оседлого) и три от киргизского (кочевого) населения. Содержание старшего советника из сартов было определено в размере 2 400 руб., трое младших получали по 900 руб. Из киргизов один советник-бий получал 500 руб., двое младших – по 250 руб.[722] Заседания мехкеме в порядке эксперимента начались летом 1866 г.[723] Дела в этом органе рассматривались в полном соответствии с законами шариата. Ведению мехкеме подлежало свидетельствование торговых сделок и разного рода обязательств. Здесь разбирались споры и иски, семейные дела. Этот орган рассматривал и разнообразные хозяйственные вопросы. Мехкеме функционировал под контролем российской администрации (управляющего туземным населением) и разрешение наиболее важных проблем передавал на усмотрение военного губернатора. Можно сказать, это была первая попытка преобразовать местный традиционный суд.

Однако неравномерность содержания членов мехкеме вызывала постоянные распри и доносы его членов друг на друга. В то же время создание мехкеме вызвало резко негативную реакцию местного духовенства, воспринявшего нововведение как грубое вмешательство в вопросы культа. И это, возможно, послужило одной из причин отстранения Романовского от должности. Убежденность в социальной чужеродности духовенства народным массам толкнула Романовского на острый конфликт с мусульманским «клиром». Не до конца продуманные действия военного губернатора (стремившегося воплотить в жизнь идею Д.А. Милютина о распространении в Туркестане аналога северокавказских мехкеме) зачастую производили на местное население негативное впечатление. Учреждение мехкеме было просто никем не понято.

В июле 1866 г. отношения с Бухарой вновь обострились, что привело к напряжению отношений между Романовским, предлагавшим дипломатическое решение вопроса, и Крыжановским, требовавшим решительных мер. Обеспокоенный проблемами обустройства новой администрации, Дмитрий Ильич категорически не мог согласиться со своим непосредственным начальником и просил у него об отставке. Вместо этого в конце сентября Романовскому было поручено начать против Бухары боевые действия. Одно обнадеживало военного губернатора – Крыжановский отказался от своей идеи воевать с Кокандом, что спасло войска от необходимости вести войну на два фронта.

Ключевым пунктом боевых действий стал Ура-Тюбе, готовясь к штурму которого генерал Романовский в полной мере проявил свои способности военного инженера при сооружении ложементов для осадных орудий. После довольно продолжительной осады 2 октября главный оплот власти эмира пал. После взятия Ура-Тюбе единственной надеждой на удержание долины Сыр-Дарьи под бухарским контролем оставалась специально укрепленная крепость Джизак. Наверное, Д.И. Романовский был незаурядным военачальником: десятитысячный гарнизон Джизака сопротивлялся не более часа. 18 октября город стал русским. 6 000 убитых неприятелей против 98 убитых, раненых и контуженных с русской стороны. Эмир бухарский был сломлен, а Дмитрий Ильич получил орден Св. Анны I степени с мечами. Теперь военный губернатор Туркестанской области смог, наконец, вернуться к гражданскому обустройству края.

В конце октября Дмитрий Ильич уже в Ташкенте был занят разработкой проекта положения об управлении краем, работы над которым были завершены уже в декабре. Одновременно военный губернатор занимался бытовым обустройством войск в новых населенных пунктах, строительством лазаретов, административных и общественных зданий. Ликвидация бухарской угрозы дала Романовскому возможность активизировать торговые сношения с Кокандом.

Сегодня трудно определить объективность выдвинутых против него обвинений в незаконных казенных тратах. Тем не менее Дмитрий Ильич был отозван в Петербург и 11 декабря 1866 г. покинул Ташкент, получив назначение в свиту императора.

Через год Романовский стал начальником штаба Казанского военного округа, а в 1871 г. – командующим 11-й пехотной дивизии. В 1873 г. генерал-майор Романовский был награжден орденом Св. Владимира II степени. С 1877 г. он назначен членом Военно-ученого комитета Главного штаба. А в начале 1878 г. произведен в генерал-лейтенанты.

Кто возьмется дать объективную характеристику Д.И. Романовскому спустя более ста лет? Мы знаем, как крепко цепляются за людей ярлыки, какими противоречивыми слухами обрастает их личная жизнь и служебная деятельность. Одни из современников становятся лакированными героями, другие – бездарными карьеристами. Разбираться в справедливости обвинений, выдвинутых против Романовского, не наша задача. Заметим лишь, что он был автором ряда достаточно интересных и известных публикаций по истории и географии Кавказа и Туркестана, пользовался доверием и уважением большинства своих сослуживцев. Среди его друзей был и известный Чокан Валиханов, кстати, крайне негативно относившийся к М.Г. Черняеву. Подвиги Черняева и успехи Кауфмана заслонили заслуги Романовского в деле закрепления российского господства в Центральной Азии. Однако не стоит забывать, что по инициативе Романовского началось не только строительство русских частей в городах Чиназе и Ташкенте, но и шоссирование дорог, возводились лазареты и т. п.

Тяжелобольной Дмитрий Ильич в 1878 г. вынужден был лечиться за границей. Вернувшись в 1880 г. в Россию, он поселился в Казани, где заболел и скончался в госпитале 16 мая 1881 г.

Почти 15 лет в истории Русского Туркестана связаны с именем первого генерал-губернатора Туркестанского края генерал-адъютан-та и инженер-генерала Константина Петровича фон Кауфмана. Именно на его долю выпало сделать наиболее крупные шаги в деле приобщения Туркестана к общеимперским порядкам и вовлечения генерал-губернаторства в орбиту внутренней жизни России. Удаленность региона от центра, весьма сложное внутреннее и внешнеполитическое положение края обусловили и особую роль его главного начальника на политической сцене России второй половины XIX в. Русская власть в Туркестанском крае не могла не персонифицироваться в лице человека, имевшего право толковать и даже устанавливать правовые нормы, облеченного дипломатическими полномочиями в отношении сопредельных стран, обладавшего значительной свободой в решении военных вопросов.

Род фон Кауфманов происходил из Швабии и в конце XVIII в. переселился в Россию^[724]. Дед Константина Петровича, участник румянцевских походов, на смертном одре принял православие. Отец воевал с Суворовым и Кутузовым, дослужился до генерал-лейтенанта. Сам же К.П. фон Кауфман родился 19 февраля 1818 г. В 1833 г. он был определен на службу в Главное (позднее – Николаевское) инженерное училище, по окончании которого продолжил обучение в его офицерских классах (позднее – академия). Выпустившись в войска, Кауфман поступил сначала на службу в Западном крае, а в 1844 г. началась его служба на Кавказе. В 1844–1846 гг. участвовал в боевых действиях в Чечне и Дагестане, в Андии, под Азалом и Дарго, был произведен в капитаны и награжден орденом Св. Анны III степени с бантом. За подвиг при штурме Гергебиля в 1848 г. он получил орден Св. Георгия IV степени. В следующем году в сражении при укрепленном ауле Чох – орден Св. Анны II степени. Сражение при Гергебильском спуске в 1853 г. принесло ему золотую саблю с надписью «За храбрость». Под Карсом в 1855 г. полковник Кауфман показал себя не только удачливым командиром, но и способным организатором и дипломатом. Признанием этих заслуг стал орден Св. Владимира III степени. В 1856 г. К.П. фон Кауфман был произведен в генерал-майоры и назначен членом советов Императорской военной и Николаевской инженерной академий.

Наступил судьбоносный для империи 1861 г. Военный министр Д.А. Милютин нуждался в грамотных и работоспособных сотрудниках, способных обеспечить слаженное функционирование военной машины в условиях ее глубокой модернизации. 30 августа 1861 г. фон Кауфман был назначен директором канцелярии Военного министерства и управляющим делами Военного совета. За рвение на этом поприще Константин Петрович получил чин генерал-лейтенанта и звание генерал-адъютанта.

В апреле 1865 г. он был назначен Виленским, Ковенским, Гродненским и Минским генерал-губернатором, главным начальником Витебской и Могилевской губерний и командующим войсками Виленского военного округа. Управлению Кауфмана был подчинен край, очаги восстания в котором были уже подавлены, но глухая вражда со стороны местного населения ко всему русскому сохранялась. И новый генерал-губернатор направил свою деятельность не на обрусение возбужденного восстанием края, а на располячение местного населения, на очищение его от чужеродного, по мнению Константина Петровича, польского влияния. Однако деятельность нового генерал-губернатора Западного края встретила яростную критику в придворных кругах, и 9 ноября 1866 г. фон Кауфман был отозван из Вильны и уволен в одиннадцатимесячный отпуск с отставкой от должностей, но с сохранением всех званий.

Объективности ради следует признать, что, хотя управление К.П. фон Кауфманом Северо-Западным краем и не явилось апогеем его административной деятельности, оно дало уникальный опыт, позволивший Константину Петровичу в скором будущем стать одним из крупнейших государственных деятелей своего времени. Не прошло и восьми месяцев со дня устранения Кауфмана от дел, как император дал ему, пожалуй, более важное назначение. 14 июня 1867 г. К.П. фон Кауфман был назначен главным начальником нового генерал-губернаторства, образованного из завоеванных областей Средней Азии, а также командующим войсками Туркестанского военного округа. В отличие от прочих региональных руководителей, туркестанский глава получил от императора право объявлять войну и заключать мир с соседними государствами. Высочайший рескрипт обещал «за благо принять все, что <…> уполномоченным нашим (К.П. фон Кауфманом. – Д.В.) заключено и подписано будет»[725].

По прибытии в край новый генерал-губернатор сразу же оказался перед необходимостью решать сложные внешнеполитические задачи. И первоочередной проблемой стала Бухара, объятая жаждой реванша. Дипломатические переговоры в апреле 1868 г. переросли в открытое столкновение, знаменовавшее начало Самаркандской кампании, результатом которой стали успешные штурмы Самарканда и Катта-Кургана в мае того же года. За победы над Бухарой Константин Петрович был награжден орденами Св. Георгия III степени и Белого Орла. А в Главном инженерном училище его имя занесли на мраморную доску с прибавлением: «1868 год. Самарканд». Однако присоединение этого города не вписывалось в планы МИД. И в Ташкент полетела императорская депеша с требованием вернуть Самарканд Бухаре. На свой страх и риск Кауфман отказался выполнить монаршью волю. Более того, во время аудиенции у императора ему удалось убедить государя изменить свое решение. Случай экстраординарный, лишний раз подтверждающий высокую степень доверия к туркестанскому генерал-губернатору со стороны Александра II.

Знаменитый Хивинский поход, сложность которого заключалась даже не в непосредственной борьбе с соперником, а в преодолении трудностей беспощадной среднеазиатской природы, Кауфман предпринял в 1873 г. Экспедиция завершилась взятием Хивы 29 мая. На мундире генерал-губернатора появился орден Св. Георгия II степени. 1 января 1874 г. он был произведен в инженер-генералы (это звание «генерал инженерных войск» типа генерал-полковник, генерал от инфантерии и т. п.). В 1875–1876 гг. боевые действия велись против бунтующего Коканда и завершились присоединением кокандской территории к России под именем Ферганской области. Сам же Кауфман получил от императора саблю с бриллиантами и надписью: «За поражение кокандцев».

Однако, несмотря на военные доблести, Кауфман известен не как покоритель, а именно как устроитель Русского Туркестана. На его счету масса мероприятий, названных современниками «водворением русской гражданственности». В его правление был ликвидирован оккупационный режим и край стал постепенно превращаться в органическую часть Российской империи[726].

Важнейшую роль в этом сыграло введение в действие временного «Положения об управлении Семиреченской и Сырдарьинской областей»[727], которое основывалось на следующих принципах: 1) укрепление краевой (главной) администрации; 2) приближение органов управления в Туркестане к соответствующему в прочих частях империи; 3) предоставление местного управления по всем делам, не имеющим политического характера, выборным лицам из среды коренного населения; 4) сохранение шариата и обычного права в рамках местного традиционного законодательства в той сфере правоотношений, которая не могла быть еще определена русским законом и пр.[728]

Главное начальство в Туркестане вверялось назначавшемуся непосредственно императором генерал-губернатору, который являлся одновременно и командующим войсками округа. По военно-народному управлению главный начальник края подчинялся военному министру. На его канцелярию, кроме обычных для внутренних губерний обязанностей, возлагалось общее заведование всеми управлениями отдельных ведомств (за исключением дипломатической, финансовой, медицинской и горной частей), подчиненными во внутренней России соответствующим министерствам.

Управление каждой из областей делилось на общее (или областное) и частное (по городам, селениям, волостям и аулам). Областные органы власти возглавляли военные губернаторы, которые в отношении военно-народного управления обладали правами и обязанностями губернаторов по Общим губернским учреждениям с определенными дополнениями, внесенными в проект Положения. Новый закон заменял созданные в 1865 г. отделы более привычными для внутренней империи уездами, все управление в которых сосредоточивалось в лице уездного начальника.

Проект Положения 1867 г. стал новым шагом и в деле упорядочения управления местным населением. Он делил все коренное население края по условно-этнографическому признаку на сартов (в основном оседлое) и киргизов (в основном кочевое население) с определенными различиями в системе местного управления. Кочевое население в каждом уезде делилось на волости, волости – на аулы. Волости управлялись волостными управителями, аулы – аульными старшинами. «Волостные» и «аульные» избирались населением сроком на 3 года на аульных сходах и волостных съездах. Выборы должностных лиц низшей администрации были двухступенчатыми. Утверждение волостных управителей осуществлялось военным губернатором, а аульных старшин – уездным начальником. В местах жительства оседлого населения Сырдарьинской области местная полицейская и распорядительная власть находилась в руках аксакалов. Процедура их выборов устанавливалась в том же виде, что и у кочевников. Аксакалы пользовались властью волостных управителей кочевого населения. Созданные прежде институты – мехкеме и управляющие туземным населением – упразднялись как не соответствующие идее замены традиционных учреждений общеимперскими.

Вскоре после своего вступления в должность первый генерал-губернатор Туркестана собрал представителей мусульманского духовенства и почетных «туземцев», которым предложил неприкосновенность культа в обмен на полную лояльность. Более того, ему удалось получить фетву, признавшую положение об управлении краем не противоречащим основным принципам мусульманской религии. На деле это означало признание новой власти и ее постановлений законными с точки зрения мусульманского права. Развязав себе руки подобным образом, Кауфман упразднил должности казы-каляна, шейх-уль-ислама, раисов и т. п., ибо новое краевое положение носило более унифицированный характер и не предусматривало особых «туземных» должностных лиц за исключением аксакалов (старшин), биев и казиев (судей).

Ставя ближайшей задачей русской администрации упрочение нового порядка, проект определял переходное положение власти от роли наблюдательной, последовавшей за завоеванием, к роли организующей, перспективной целью которой было введение Центральной Азии в общегражданскую жизнь Российской империи. Принятый как временная мера, проект 1867 г. казался центральным властям несовершенным. В 1871 и 1873 гг. под руководством Кауфмана были составлены новые проекты Положения об управлении Туркестанского края, впрочем, не введенные в действие в силу межминистерского противостояния. Главной причиной такого поворота событий стало заложенное в эти проекты значительное расширение прав генерал-губернатора и введение порядков, мало согласованных с управлением в других частях империи. Почему не приняли? Схожая ситуация была в Киргизской степи, где временное положение 1868 г. действовало до 1891 г. Так что временное Положение 1867 г. продолжало сохранять свое значение в течение почти двух десятилетий.

Мусульманскую политику Кауфмана, с его легкой руки, принято называть политикой «игнорирования», хотя ее следовало бы назвать политикой позитивного нейтралитета, при которой исламские институты игнорировались как политическая сила и за которыми устанавливался контроль. Краевые чиновники были уверены, что без поддержки администрации ислам скоро лишится широкой общественной поддержки и перестанет быть популярным в среде местного населения. Этим был продиктован и отказ властей от утверждения в должностях избранных мулл и других представителей исламского духовенства, что ярко демонстрирует тенденцию отказа от конструирования в крае особого мусульманского духовного сословия.

Во взаимоотношениях власти и местной элиты одним из важнейших стал вопрос об организации управления духовными делами мусульман Туркестана. Следует заметить, что имперское законодательство, предоставляя свободу вероисповедания христианам иностранных исповеданий, иудеям, мусульманам и язычникам, устанавливало специальные органы для заведования их духовными делами. Этим особым духовным управлениям дозволялось руководствоваться в деятельности своими религиозными нормами при условии, однако, полного соблюдения российского законодательства[729]. Иными словами, не допускалось существование в империи религиозных общин, действующих вне поля имперского законодательства. Вслед за присоединением Центральной Азии сложилась ситуация, когда трехмиллионное исламское население Туркестана с веками сложившейся и обладавшей известной стройностью организацией духовного быта было изъято из подчинения мусульманским владыкам. Новая же система управления духовными делами сформирована не была.

Свод законов Российской империи устанавливал подведомственность российских мусульман соответствующим духовным управлениям. Так, к ведению Таврического Магометанского Духовного Правления относились исламские духовные лица Таврической и Западных губерний. В Закавказье функционировали Шиитское и Суннитское Духовные Правления. На мусульман всех прочих губерний империи распространялось влияние Оренбургского Магометанского Духовного Собрания (ОМДС)[730]. Иными словами, туркестанские мусульмане должны были подчиняться ОМДС. Однако вслед за присоединением Центральной Азии к России новая администрация на этой окраине стала проводить политику, направленную на концентрацию всей полноты власти в своих руках (что вполне объясняется особым геостратегическим положением региона). И вопрос о подотчетности местного духовенства ОМДС был решен отрицательно.

Однако идея создания собственного подобного органа возникла вскоре после завоевания края Россией. И первый генерал-губернатор Туркестана поначалу намеревался создать местный муфтиат в противовес Оренбургскому Магометанскому Духовному Собранию, в сферу ведения которого по закону и должны были входить мусульмане региона. Однако, желая оставить всю полноту власти в своих руках и в ведении Военного министерства (ОМДС подчинялось МВД), с одной стороны, и не желая придавать исламу государственный характер – с другой, Кауфман отказался от этой идеи, равно как и добился вывода Туркестана из сферы ответственности ОМДС.

В 1881 г. под руководством генерал-губернатора началась подготовка очередного проекта местного положения. Закончить эту работу Кауфману не довелось. Известие о трагической гибели Александра II стало тяжелым ударом для Константина Петровича. 26 марта его постиг апоплексический удар. Умер первый туркестанский генерал-губернатор в ночь на 4 мая следующего года.

Опыт биографического обзора первых туркестанских губернаторов убеждает в том, что военный министр Д.А. Милютин назначал в этот чрезвычайно важный регион непременно боевых генералов, имевших кавказский опыт. Ко всему прочему он предпочитал иметь на ключевых постах «своих» людей, прошедших горнило «паркетной» (административной) службы в аппарате министерства. Исключение составил М.Г. Черняев – фигура самодостаточная (или, во всяком случае, стремившаяся к самостоятельности и независимости). Самостоятельным и независимым Черняев стремился быть как во власти, так и вне ее.

Покинув Ташкент и выйдя в отставку, Черняев стал в жесткую оппозицию к военному министру, в котором видел виновника своей незаслуженной опалы. Естественно, что его конфронтационные настроения в отношении Военного министерства не могли не иметь обратного действия. Итог был печальным. Вряд ли можно ожидать, что пенсия в 430 рублей в год могла обеспечить достойное существование генеральской семьи. В армию путь закрыт. Пытался устроиться на гражданскую службу нотариусом, сдал соответствующий экзамен и собирался открыть нотариальную контору. Одна проблема – военным в отставке не полагалось заниматься столь недостойным делом. На оппозиционной почве М.Г. Черняев сблизился с И.С. Аксаковым, братьями Киреевскими, другими славянофилами. В первой половине 1870-х гг. он был одним из авторов, а затем и редактором консервативной газеты «Русский мир», которая, казалось бы, существовала только для того, чтобы обличать реформаторов из Военного министерства и поливать грязью новую туркестанскую администрацию^[731]. Сам Михаил Григорьевич мало интересовался внутренней политикой. Но чувство унижения толкало его в круг «патриотов», ненавидевших бюрократизм и иноземщину. Вредоносное иноземное влияние он видел и в нововведениях Д.А. Милютина. Все беды российской административной системы приписывал немцам, чьи устремления, по его мнению, шли вразрез с насущными потребностями России. Возможно, именно это обстоятельство и усиливало его органическую неприязнь к К.П. фон Кауфману.

«Русский мир» становится центром панславянской пропаганды, особенно активизировавшейся с 1875 г., когда в Боснии началось антитурецкое восстание, вскоре перекинувшееся на Болгарию и Сербию. На призывы Черняева оказать помощь братьям-славянам откликнулись славянские комитеты по всей стране. В центре движения славянской солидарности стал сам покоритель Средней Азии, чья харизма национального героя лишь укрепилась его опалой. Сотни добровольцев устремились в армию сербского князя Милана Обреновича. М.Г. Черняев, скорее всего намереваясь доказать свою полководческую состоятельность, а в то же время стремясь повернуть фортуну к себе лицом, отправляется в бунтующую Сербию. Это единственное место, пока еще не подконтрольное чиновному Петербургу, где он может вполне реализовать свои амбиции и отомстить военному министру за унижение. Говоря о Черняеве в Сербии, не стоит абсолютизировать его стремление помочь братьям-славянам. Здесь не обошлось без природного честолюбия и генеральской гордыни.

Итак, обманув наружное наблюдение, получив путем хитроумных уловок заграничный паспорт, вопреки монаршему запрету, в апреле 1876 г. Черняев прибывает в Белград вовремя. 18 июня Сербия объявила войну Турции. Эта война заведомо была обречена на неудачу. Маленькое сербское войско не смогло бы выстоять против турецкой махины. Однако правительство Сербского княжества решило воспользоваться антиосманским восстанием для того, чтобы навсегда покончить с турецким игом. На фоне нехватки собственных офицерских кадров генерал Черняев пришелся как нельзя кстати. Он становится главнокомандующим повстанческой армией. На другие командные должности к нему стекались десятки русских офицеров.

«Своя» война не стала новым черняевским триумфом. Сама сербско-черногорская армия представляла собой не что иное, как соединение партизанских отрядов, мало дисциплинированных, плохо вооруженных, не имевших кадрового офицерского состава, штабов и интендантских служб. Кроме того, категорично отрицательная официальная оценка поступка М.Г. Черняева отталкивала от него значительную часть русских добровольцев. Но долг боевой генерал выполнил. Уже 20 июня 1876 г. войска под его командованием разбили турок у села Бабина Глава. В августе Черняев дважды нанес им поражение при Алексинаце. А 17 октября его армия была полностью разбита в бою у Джуниса. Черняев проиграл войну. Виной тому и постоянная нехватка боеприпасов, и действия башибузуков в тылу сербской армии, и ограниченность ее численного состава.

Поражение в войне усугубило положение славянских народов на Балканах. В этих условиях на помощь пришла Россия. 19 октября 1876 г. она предъявила ультиматум Турции, которая вынуждена была прекратить огонь. Эта война поставила точку в карьере Михаила Григорьевича в царствование Александра II, оставив на память лишь высший сербский орден «Таково», черногорскую медаль «За храбрость», да чувство исполненного долга. Последние надежды он мог связывать лишь с наследником престола. Виновником в поражении в четырехмесячной войне Петербург и Белград обвинили бывшего главнокомандующего. Отверженный, он остановился в Кишиневе. Здесь шло формирование штаба действующей армии, готовившейся к русско-турецкой войне. Нападки, по старой русской традиции, сыпались со всех сторон. Один из современников писал: «Сущность нападок состояла в следующем: Черняев не сумел организовать своей армии, не сумел довести дисциплину до должной высоты, не сумел обуздать буйства наших добровольцев, не сумел выбрать хороших помощников, наконец, подбивши Сербию к войне с турками, он вовлек и нас в войну, а между тем, не зная положения политических дел, он рисковал втянуть нас в крайне трудную для нас европейскую войну, на что он не имел ни малейшего права. Я же утверждал, что теперь еще не время судить о Черняеве, надо подождать несколько лет, чтобы произнести окончательное о нем суждение; теперь же мы видим голый факт: он держался с неустроенною армиею против гораздо сильнейшего неприятеля в течение 4-х месяцев и держался исключительно благодаря своим личным качествам»^[732]. Конечно, исторического деятеля следует судить с исторической высоты. Но насколько хорош тот генерал, который воюет «исключительно благодаря своим личным качествам». В своих дневниковых записях автор приведенных выше слов офицер для поручений при начальнике полевого штаба полковник Д.С. Нагловский, касаясь обстановки в Кишиневе во время подготовки российских войск к переброске на Балканы, описал возвращение добровольцев из Сербии вслед за своим бывшим главнокомандующим. «Бедные добровольцы: их провозят как зачумленных, боятся их соприкосновения с армиею и это за то, что их вначале вся Россия прославляла; за то, что они молодцами, не жалея себя, ратовали за славянское дело, а главное – за то, что они были подчинены Черняеву, который развратил их, разбив в них всякое понятие о дисциплине!»[733].

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. обошлась без Черняева. Он получил синекуру – назначение в свиту кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича. Оказавшись не у дел, Михаил Григорьевич безуспешно пытался заняться предпринимательством. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Взрыв на Екатерининском канале 1 марта 1881 г. сулил не просто начало нового царствования – начало новой эпохи. Менялась политика, менялись политики и фавориты. Давнее расположение наследника престола вселяло надежды. И 25 мая 1882 г. М.Г. Черняев получает назначение туркестанским генерал-губернатором.

Вдоволь насладившись «вторым пришествием», «новая метла» принялась очищать Туркестан от кауфманской «оффенбаховщины». Не будем перечислять всех нововведений и самоуправств нового генерал-губернатора. Отметим лишь апофеоз самодурства – «открытие» нового короткого пути от Кунграда к каспийскому побережью, известного еще с 1878 г. и недоступного для регулярного использования. Современники наверняка потешались, представляя себе убеленного сединами генерала в утлой лодчонке, болтающейся по штормовому морю…

Тем не менее следует отметить, что М.Г. Черняев пытался предпринять некоторые меры по совершенствованию системы управления краем, и в первую очередь управления мусульманским населением.

В результате политики «игнорирования» ислама, осуществлявшейся его предшественником, мусульманское духовенство Туркестана оказалось вне сферы активного взаимодействия с властью. В обстановке бесконтрольности к духовным должностям получили доступ лица, не только не имевшие соответствующей подготовки (не прошедшие специальных экзаменов), но и зачастую антироссийски настроенные. Едва ли не равным конкурентом нормативному исламу стал суфизм, получивший распространение в виде многочисленных орденов и братств, в которых, как в проявлениях мусульманского экстремизма, российская администрация усматривала наибольшую опасность. Ибо, как показывал опыт других исламских окраин (внешних и внутренних), мечетское духовенство, поставленное в официальные рамки, умело «согласовывать крайности мусульманского учения с полным подчинением нашим властям и даже с более или менее искренним соблюдением указаний центральной власти, направленных к парализованию вредных и опасных доктрин ислама»[734].

Именно М.Г. Черняев предпринял реальную попытку создания духовного управления в Туркестане. В 1884 г. он создал специальную комиссию для разработки проекта «Правил об устройстве духовного управления и учебной части мусульман Туркестанского края». Эта комиссия была составлена из числа наиболее видных представителей исламского духовенства Средней Азии без участия делегатов от местной администрации. Итогом ее деятельности стали следующие документы: «Относительно хорошего содержания вакуфов и о честном расходовании доходов оных, согласно требованиям вакуфной записи», «Мнение комиссии по вопросу о казиях» и «О Мусульманском Духовном Правлении». Понятно, что характер состава комиссии весьма однозначно сказался на содержании этих документов. Они стали эссенциализацией «мечтаний мусульман относительно полного обособления мусульманства от всякого контроля русской власти»[735].

Мусульманская комиссия признавала необходимым формирование Мусульманского Духовного Правления в Туркестане по назначению генерал-губернатора «из числа ученых, достойных в обхождении с народом, соответствующих мнению и предначертаниям начальства, и соображающих благо всех подданных (государства); сильно заботящихся об оберегании веры ислама»[736]. Однако председателя, с наименованием его садр-уль-исламом (главой правоверных мусульман), комиссия предполагала избирать из среды самого Духовного Правления лишь с утверждения генерал-губернатора. Этот председатель должен был стать официальным главой исламского духовенства в Туркестанском крае. Проект мусульманской комиссии предлагал создание управлений по духовным делам в отдельных административно-территориальных единицах генерал-губернаторства (в Сырдарьинской и Ферганской областях, в Зеравшанском округе), которые должны были находиться в прямом подчинении краевому Духовному Правлению, призванному не только снабжать своих подчиненных канцелярскими принадлежностями, но и определять их функциональные обязанности. Примечательно, что все свое делопроизводство Правление должно было вести на сартовском языке. Фактически оно лишь обязывалось ставить канцелярию генерал-губернатора в известность о принятых решениях и назначениях на духовные должности.

К предметам ведения Духовного Правления и трех областных управлений по духовным делам предполагалось отнести общие культовые вопросы, вакуфные дела, заведование исламскими учебными заведениями, назначение мударисов, мутавалиев, улемов, муфтиев, хатыпов, имамов, муэдзинов и ишанов. Заметим, что шейхи и ишаны являлись главами суфийских орденов. Иными словами, проект мусульманской комиссии намеревался поставить и суфиев под административный и канонический контроль Духовного Правления. Все мечетское духовенство должно было проходить испытания в Правлении перед назначением на соответствующие должности и снабжать вновь назначенных лиц соответствующими инструкциями для руководства при исполнении служебных обязанностей. Духовному Правлению предполагалось подчинить наблюдение за медресе, мечетями и мактабами (в том числе за содержанием учебного процесса). Местные казии, с разрешения Правления, получали возможность строить новые мактабы и медресе. Предполагалось, что главный исламский орган края возьмет на себя и обязанности кассационной и апелляционной инстанций в отношении шариатского суда казиев[737].

Таким образом, проект Духовного Правления 1884 г., упорядочивая организацию туркестанского «клира», практически полностью выводил мусульманское духовенство из-под надзора имперской власти. Вместе с тем такое законодательное оформление и структурирование туркестанского духовенства могло создать условия, при которых оно бы органично вписалось в новую административную систему и, относительно свободно реализуя свои канонические потребности и властные амбиции, превратилось бы в верных подданных империи. Иными словами, осуществление этого проекта не просто создало бы новый муфтият, но и вывело бы взаимоотношения власти и исламского духовенства на новый уровень. Не исключено, что именно последнее обстоятельство и насторожило Военное министерство, отозвавшее Черняева из Ташкента и положившее проект под сукно.

Кроме того, недоумение в столице вызвало предложение туркестанского генерал-губернатора об аннексии Бухарского эмирата и Хивинского ханства, а также его проект индийского похода. Словом, поводов для недовольства хватало. В январе 1884 г. без объяснения причин М.Г. Черняева вызвали в Петербург. На одном из высочайших приемов император произнес приговор: «Вы поссорились со всеми. Вам нельзя там оставаться»[738]. 21 февраля 1884 г. Михаил Григорьевич Черняев был отставлен с поста туркестанского генерал-губернатора и командующего Туркестанского военного округа и назначен членом Военного совета. Через два года в «Новом времени» он опубликовал статью, в которой зло и безосновательно доказывал абсурдность строительства Закаспийской железной дороги. Такого выпада против Военного министерства, ее строившего, царь простить не мог. Генерал Черняев получил полную отставку. Несмотря на то, что 8 мая 1890 г. он вновь стал членом Военного совета, Михаил Григорьевич в его заседаниях участия не принимал, жил в своем имении в Тубышках, где и скончался 4 августа 1898 г.

Преемником М.Г. Черняева на посту главного начальника Туркестана стал Н.О. фон Розенбах. Николай Оттонович родился 12 июня 1836 г. в семье эстляндских дворян. В 1854 г. он выпустился из Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в прапорщики лейб-гвардии Преображенского полка. Это чрезвычайно удачное назначение состоялось благодаря участию наследника цесаревича Александра Николаевича, ходатайствовавшего за первого выпускника школы, чье имя было занесено на мраморную доску. Летом следующего года фон Розенбах был произведен в подпоручики. Уже в это время он зарекомендовал себя как исправный офицер, карьерный рост для которого был выше представлений об офицерском товариществе. Первые годы его службы были связаны не столько со строевыми, сколько с канцелярскими должностями (адъютант, казначей, квартирмейстер). В день коронации императора Александра II Н.О. Розенбах стал поручиком и получил орден Св. Станислава III степени.

С 1859 г. Николай Оттонович командует ротой в 1-м стрелковом батальоне. Размеренная жизнь в Царском Селе заставляла завидовать войскам, направленным на подавление польского восстания в 1863 г. Однако уже в марте того же года фон Розенбаху довелось проявить себя в борьбе с несколькими группами польских повстанцев в Ковенской губернии. Во время боя с «шайкой» Яблоновского он был ранен, а по выздоровлении назначен флигель-адъютантом. Особое благоволение государя к Н.О. Розенбаху сохранялось вплоть до конца царствования Александра II. В ноябре 1864 г. Розенбаха зачислили в свиту его величества, что тогда считалось особым отличием.

В 1865 и 1866 гг. он был командирован в Вятскую и Владимирскую губернии для наблюдения за рекрутскими наборами. Во время подобной командировки в Восточную Сибирь на фон Розенбаха была возложена обязанность проконтролировать условия содержания ссыльных. Поездка в Сибирь оказала решающее влияние на дальнейшую службу Николая Оттоновича. В 1867 г. он был пожалован орденом Св. Анны II степени с короной. А вскоре 31-летний полковник стал командиром 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка. Надо признать, что управленческие и организаторские способности Н.О. Розенбаха не только позволяли ему продвигаться по карьерной лестнице, но и приносили безусловную пользу его подчиненным. Император был доволен: «…Спасибо тебе за полк: я должен тебе сказать, что мое самолюбие страдало, видя, что Мой полк последний в корпусе; теперь успокоился; благодаря тебе, он стал первым»[739].

17 сентября 1870 г. Н.О. фон Розенбах был назначен командиром лейб-гвардии Павловским полком. Одновременно он работал во множестве комиссий и комитетов по различным вопросам военной жизни. В 1877 г. последовало его назначение командиром
2-й бригады 2-й гвардейской пехотной дивизии.

В августе 1877 г. бригада Розенбаха прибыла на театр боевых действий на Балканы. 12 октября во главе вверенных ему войск Н.О. Розенбах принял участие в штурме Горного Дубняка, где был тяжело ранен. Фактически победа под Горным Дубняком решила судьбу Плевны. 17 апреля 1878 г. Николай Оттонович получил из рук императора специально заказанную золотую саблю. В августе того же года он был назначен начальником штаба Гвардейского корпуса под командованием цесаревича, что явилось знаком особого расположения наследника престола. С этого времени он весьма близок малому двору. Дни и месяцы проходили в строевой службе, парадах и маневрах. 19 февраля 1880 г. Розенбах становится генерал-адъютантом, а в январе 1881 г. назначается начальником штаба Петербургского военного округа, сохранив свое положение при цесаревиче[740].

В декабре 1883 г. в Петербурге ждали приезда М.Г. Черняева. Готовилась его отставка. Военный министр П.С. Ванновский предложил пост туркестанского генерал-губернатора Н.О. Розенбаху. Выразив некоторое сожаление по поводу предстоящего назначения, его тогдашний начальник вел. кн. Владимир Александрович заявил Николаю Оттоновичу: «…Пост туркестанского губернатора (так в оригинале. – Д.В.) настолько важен, занимая его, Вы можете принести громадную пользу государю и России, успешное ведение дел в Средней Азии имеет для нас первенствующее значение, тут не может быть колебаний…»[741]. И Розенбах согласился. 21 февраля 1884 г. состоялось его назначение на должность туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа. Новый главный начальник края тут же принял участие в комиссии генерал-адъютанта графа Н.П. Игнатьева, разрабатывавшей новый проект положения об управлении Туркестаном. Заседания комиссии продолжались до 12 мая, когда Николай Оттонович отправился к месту службы.

Новый генерал-губернатор достаточно рьяно принялся за исполнение своих обязанностей. И в течение нескольких месяцев добился того, чего безуспешно добивался его предшественник, т. е. завершения строительства телеграфной линии через бухарские владения. За время своего управления краем Н.О. фон Розенбах осуществил немало полезных для Туркестана мер. Вопреки решениям М.Г. Черняева, он восстановил хлопковую ферму и гренажную станцию, содействовал развитию хлопководства и шелководства. Вновь открыл Ташкентскую публичную библиотеку, восстановил систему управления ирригацией в Ферганской области. По его инициативе была проложена железная дорога от Чарджуя до Самарканда и открыто судоходство между Петро-Александровском и Чарджуем. Были созданы 22 русско-туземные школы, введено преподавание сартовского и персидского языков в учительской семинарии. При нем, лютеранине, завершилось строительство Спасо-Преображенского собора, была восстановлена мечеть Ходжа-Ахрар.

Осенью 1884 г. на заключение генерал-губернатора из Петербурга прибыл проект «Положения об управлении Туркестанским краем», вызвавший серьезные замечания местных властей. В ноябре 1885 г. фон Розенбах прибыл в Петербург для личного участия обсуждения проекта положения в Государственном совете. Здесь он узнал, что император прочит его на место Ванновского из-за тяжелой болезни последнего. Скорее всего именно это обстоятельство стало причиной ухудшения отношений генерал-губернатора и военного министра. Обсуждение законопроекта было непростым. В заседаниях соединенных департаментов Государственного совета главными оппонентами Розенбаха стали представители военного ведомства (я не нашел инициалы генерала Иванова из Азиатской части). Тем не менее Государственный совет счел возможным согласиться со всеми доводами туркестанского генерал-губернатора. Позднее именно «туркестанский» вариант положения получил высочайшее утверждение[742].

Два года у генерал-губернатора ушло на введение в действие «Положения об управлении Туркестанским краем» 1886 г. И хотя сам Розенбах считал отрицательным фактором сокращение объема власти главного начальника края, в целом он признавал, что управление краем приняло большую устойчивость.

Важнейшей особенностью «Положения об управлении Туркестан­ского края» 1886 г. стало включение в административную систему генерал-гу­бернаторства управлений отдельными частями различных имперских учреждений, передававшихся в ведение соответствующих министерств. Кроме того, все должности, кроме военных губернаторов (и, естественно, генерал-губернатора), теперь могли замещаться как военными, так и гражданскими лицами. И хотя управление Туркестан­ским краем в целом оставалось в ведении Военного министерства, вышеуказанные нововведения, безусловно, демонстрировали стремление распространить в крае новые элементы общеимперской губернской системы.

Однако справедливости ради следует отметить, что новый закон утвердил и существенные экстраординарные элементы местной ад­министративной системы. Так, наиболее значительным нововведением стало учреждение Совета генерал-губерна­тора (коллегиального органа, обсуждению которого подлежали земские, позе­мельно-податные дела, а также законодательные и другие важнейшие во­просы по управлению Туркестанским краем). Положение 1886 г. впервые регламентировало и предметы ведения управляющего канцелярией генерал-губернатора. А областное правление должно было исполнять обязанности и пользоваться пра­вами губернского правления. На основании Общего губернского учреждения вводился новый орган – канцелярия областного правления. Положение 1886 г. одобрило разделение гражданской и военной властей на уездном уровне. С этого времени уездный начальник превращался в гражданского чиновника (наделялся правами и обязан­ностями уездного исправника и уездного полицейского управления). Уезды делились на районы (участки), которыми заведовали участковые при­ставы с правами и обязанностями становых приставов по Общему гу­бернскому учреждению. Таким образом, на уровне уезд­ной администрации законодательно закрепилась тен­денция к распространению на Туркестан общегосударственных губернских установле­ний.

Положение 1886 г. предоставило воен­ным губернаторам право вводить в городах упрощенное общественное управление на основании ст. 2109 Общего губернского учреждения. Полицейское управление в «русских» частях городов максимально приближалось к общеимперскому, а в «туземных» передавалось в руки выборных из среды местных жителей аксакалов (заведовавших отдельными городскими частями) и назначаемых военными губернаторами старших аксакалов, осуществлявших высший полицейский надзор в городе.

Закон представил усовершенствованную систему ор­ганизации власти у оседлых жителей края. Вызвано это было тем, что с течением времени неуклонно возрастала доля именно оседлого на­селения среди коренных жителей, поскольку на переход к оседлости и была нацелена политика русской власти в этой части империи. Если проект Положения 1867 г. учреждал волостное деление лишь для кочевников, то в 1886 г. оно было распространено и на оседлых жителей. Местное управ­ление в крае приобрело практически единообразный характер. Теперь и оседлое и кочевое население в каждом уезде делилось на волости, а волости – на сельские общества (аксакальства). Во главе волостей стояли вы­борные волостные управители (мингбаши), а в сельских обществах – сельские стар­шины (аксакалы).

Процедура выборов общественной администрации и состав сельского схода полностью соответствовали Общему положению о крестьянах 1861 г. Аксакалы избирались на общем сходе сельских обществ простым большинством голосов. Здесь же избирались мирабы для заведывания второстепенными арыками (заведование главными оросительными каналами возлагалось на назначавшихся военными губернаторами арык-аксакалов), пятидесятники (элликбаши) от каждых 50 хозяйств, составлявшие волостной съезд, который выбирал волостного управителя. Аксакалы и волостные управители утверждались в должностях уездными начальниками и военными губернаторами соответственно. Права, обязанности и круг деятельности волостного управителя, сельского старшины, волостного съезда и сельского схода определялись Общим губернским учреждением, хотя и с определенными до­полнениями. Ведению волостного съезда подлежали избрание народ­ных судей и раскладка общественных сборов и повинностей, относящихся к нескольким сельским обществам. Волостной управитель обязан был приводить в исполнение судебные решения и правительственные распоряжения, следить за изменением численности населения, наблюдать за своевременным поступлением всех сборов и исполнением повинностей, не допускать неразрешенных сборов и неустановленных повинностей. Сельский старшина должен был созывать сходы для избрания уполномоченных по раскладке податей в селениях, собирать с населения все подати и повинности и представлять их в казначейство. Таким образом, более глубокая регла­ментация прав, обязанностей и полномочий русской администрации в крае, окончательное разделение военной и гражданской власти на уезд­ном уровне, четкое структурирование местной администрации, ее уни­фикация для коренного населения, создание условий для развития оседлости в крае и русской колонизации, приближение оседлого коренного населения по своему положению к жителям центральных районов импе­рии, учреждение в крае отраслевых учреждений центрального подчине­ния наряду с сохранением сильной власти генерал-губернатора и созда­нием совета при нем – все это указывает на стремле­ние интегрировать Туркестан в состав империи, построить организацию управления и быта населения края на основе порядков, установленных для других областей России.

Судебная часть в генерал-губернаторстве была максимально приближена к общеимперскому положению. Народный суд по-прежнему оставался под контролем общей администрации, предметы его ведения ограничивались в пользу русского суда, регламентировались права и обязанности народных судей. Все местные земли объявлялись казенными и передавались в наследственное владение местному оседлому населению. Статья 255 Положения утверждала, что «за оседлым сельским населением утверждаются земли, состоящие в постоянном, потомственном его владении, пользовании и распоряжении (земли амляковые), на установленных местным обычаем основаниях»[743].

Положение 1886 г. стало окончательным вариантом основного за­кона для Туркестанского края, итогом двадцатилетней законотворческой деятельности местных и центральных властей, свидетельством сохране­ния главной тенденции политики царского правительства в Центральной Азии, направленной на органическое слияние Туркестана с остальной империей, частным проявлением общего курса имперской политики в отношении национальных окраин.

Что касается периодических попыток регламентировать культовую организацию туркестанских мусульман, то введение в действие Положения 1886 г. вообще «похоронило» эту идею, ибо не содержало ни одной статьи, касавшейся исламского духовенства. Можно подумать, что не было поводов для беспокойства.

Были! Еще в августе 1885 г. вспыхнули серьезные беспорядки в Ферганской области (в том числе в Андижанском уезде) – вестники грядущего потрясения. Здесь действовало несколько мятежных групп, численностью 100–150 человек, которые пытались возбудить мусульманское население против русского господства. Их деятельность отмечена погромами и убийствами верных имперской власти аульных старшин и волостных управителей. Однако довольно быстрое подавление беспорядков убедило власти в их случайном характере. И напрасно. Не за горами были андижанские события 1898 г.

В июне 1889 г. фон Розенбах убыл из Ташкента в отпуск в Европейскую Россию. 12 июля во время аудиенции у государя Николай Оттонович узнал, что его просьба, вызванная ухудшением здоровья и высказанная императору еще во время аудиенции в октябре 1988 г., уважена и он уволен с должности генерал-губернатора. 22 октября 1889 г. слово императора было подтверждено высочайшим приказом. Одновременно Н.О. Розенбах был назначен членом Военного совета. Позднее бывший главный начальник Русского Туркестана сетовал, что никем не было сделано и слабой попытки удержать его на посту туркестанского генерал-губернатора[744].

В августе 1890 г. Н.О. Розенбах был назначен состоять при германском кайзере Вильгельме II во время его пребывания в России. А в январе-феврале следующего года – при австрийском эрцгерцоге Франце-Фердинанде. Так заканчивалась карьера генерала… Гражданская же его карьера завершилась назначением в ноябре 1891 г. членом Государственного Совета. В 1894 г. открылась вакансия варшавского генерал-губернатора и командующего войсками Варшавского военного округа. Генерал-адъютант Розенбах был одной из кандидатур на этот пост. Однако выбор был сделан не в его пользу. В октябре 1893 г. Н.О. фон Розенбах был избран членом Императорского Русского Географического Общества, а в декабре 1895 г. стал генералом от инфантерии.

Кем был Николай Оттонович фон Розенбах – услужливым царедворцем, удачливым строевым командиром, талантливым организатором – не нам судить. Одно верно, что в период его управления Туркестанским генерал-губернаторством край в большей степени стал приобретать черты отдаленной имперской провинции. И в этом, безусловно, была заслуга его главного начальника. Умер Н.О. фон Розенбах 5 мая 1901 г.

Итак, характеризуя в целом политику имперской власти в отношении институциональных преобразований в Туркестане, следует подчеркнуть следующие принципиально важные моменты.

На наш взгляд, российская администрация прекрасно сознавала этнокультурную специфику данного региона. Этим было продиктовано создание здесь особой системы военно-народного управления, подобной северокавказской, но не копирующей ее, в большей степени учитывавшей особенности быта и традиции местного населения. Первоначально (в период оккупационного режима) в эту систему было включено большинство традиционных административных институтов, в дальнейшем постепенно заменявшихся общеимперскими.

Воздействие российской администрации на исламские институты в Туркестанском крае шло и на уровне судебной системы. Здесь царская власть оказывала влияние на традиционный шариатский и адатный суды не только посредством участия в выборах казиев и биев (утверждая и отстраняя их от должностей), но и через утверждение приговоров судов, через ограничение их компетенции и привлечение местного населения к органам имперской судебной системы.

В зоне особого внимания власти находился ислам как доминирующая религия региона. Империя стремилась ограничить его влияние на местное население и избежать распространения исламского фундаментализма путем создания мусульманского аналога структуры Русской православной церкви, инкорпорировав культ в административную систему через создание Туркестанского духовного управления мусульман, подчиненного имперской администрации. Эта идея, хоть и безрезультатно, постоянно обсуждалась во властных структурах Петербурга и Ташкента.

Прекрасно понимая, что утверждение российского господства не обойдется без русификации традиционной мусульманской школы, имперские власти предпринимали шаги, направленные на трансформацию или деконструкцию этого исламского института, на создание русско-туземных школ, распространение русского языка в местной образовательной среде, ограничение новометодного образования как альтернативы российской имперской школы.

Не остались без внимания и представители местной аристократии (родоправители, аксакалы и пр.), т. е. «почетные туземцы», пользовавшиеся традиционным авторитетом среди коренных жителей края. Превратив их в официальных должностных лиц первичной общественной администрации, наделив соответствующими полномочиями и поставив под жесткий контроль уездной администрации, российская власть обеспечила, таким образом, преемственность власти на низовом уровне, ликвидировав угрозу массового недовольства чужеродной административной системой.

Туркестанская администрация внимательно и осторожно относилась к традиционным центральноазиатским институтам, поддержав их на первых порах и поставив себе на службу их авторитет и влияние среди местного населения. А со временем, значительно упрочив свои позиции, российская власть начала жестко проводить политику административной унификации, все в меньшей степени учитывая исламский фактор.

Имперская власть стремилась реализовать в регионе модель государственно-конфессионального взаимодействия, утвердившуюся во внутренней России. Она намеревалась внедрить исламское духовенство в государственную структуру, превратив его в один из инструментов внутренней политики, по аналогии с православной церковью или мусульманскими муфтиятами. Но в этом вопросе внутри самой российской власти не было единства. Равно как не все высокопоставленные чиновники понимали, что ислам вполне может стать основой для прочного инкорпорирования Туркестана в единое тело империи.

Все институциональные изменения в Туркестанском генерал-губернаторстве происходили не сами по себе. Более того, в различные периоды они осуществлялись с разной степенью интенсивности, и зачастую с разной направленностью. Уровень, объем и качество институциональных преобразований во многом зависели от того, кто находился у руля местной администрации. В условиях персонификации краевой власти в лице генерал-губернатора личность каждого главного начальника Туркестана накладывала особый отпечаток не только на внутреннюю жизнь региона, но и на внешнюю политику империи в Центральной Азии. Все они по-разному видели и исполняли свой долг. Воссоздавая образы главных начальников Русского Туркестана, следует помнить, что на каждом из них лежала тень фигуры монарха. Каждый из них, являясь «полпредом Российской империи», представлял и императора лично. Поэтому в их деятельности на посту генерал-губернатора отразилось не только личное начало, но и общегосударственный взгляд на окраинную политику. В связи с этим исторически ценными для нас являются не только факты назначения генерал-губернаторов в Ташкент (декларация нового курса в политике), но и отстранения их от должности (изменение курса правительства или признание «отступничества» главного начальника). Именно так, во взаимосвязи политических настроений центра, личностных качеств конкретных генерал-губернаторов, их взглядов на политику и конкретной деятельности следует рассматривать историю российских окраин имперского периода.