После «Высочайшего утверждения» мнения Госсовета Азиатский департамент начал работу по подысканию кандидатуры на новую должность, разослав телеграммы в ряд российских заграничных представительств с изложением условий новой службы на предмет изъявления согласия кем-либо из консулов занять вакантную должность дипломатического чиновника. Так, 10 января 1897 г. была отправлена телеграмма в Чугучак надворному советнику Борнеману для передачи консулу в Урумчи Федорову, а также Грушецкому, Максимову и некоторым другим российским дипломатическим представителям в Китае следующего содержания: «Ввиду возможности назначения Вашего в числе других кандидатов на место чиновника по дипломатической части при приамурском генерал-губернаторе, сообщите, согласны ли Вы принять это место, если выбор окончательно остановится на Вас. Должность VI класса; оклад – 6 тысяч и канцелярских тысяча»[497].

В феврале Азиатский департамент уведомил генерал-губерна-тора, что назначение дипломатического чиновника состоится «в самом ближайшем времени», однако поиск кандидатуры затянулся на полгода. Консул в Урумчи Федоров, например, телеграфировал в МИД: «Телеграмму 10 получил. Некоторые обстоятельства побуждают к покорнейшей просьбе оставить меня за границей, если уж Вашему Сиятельству (директору Азиатского департамента графу Капнисту. – Т.С.) угодно решить иначе, готов, разумеется, принять указанное место»[498]. Поскольку подбор кандидатов происходил уже при новом министре иностранных дел графе М.Н. Муравьеве[499], С.М. Духовской счел нелишним, отправив в марте телеграмму в МИД, напомнить новому министру про свои ходатайства о дипломатическом чиновнике, изъявляя желание его «скорейшего прибытия». Министр ответил: «Необходимость тщательного выбора лица, вполне надлежащего для занятия должности дипломатического чиновника, замедлила разрешение вопроса. Выбор этот состоится в самом непродолжительном времени и будет сообщен на Ваше заключение»[500].

В конце концов, Министерство иностранных дел определилось с выбором к лету 1897 г., уведомив генерал-губернатора телеграммой о том, что чиновником по дипломатической части при нем «назначен надворный советник Лютш, долго служивший до этого в Западном Китае и Бухаре»[501].

В середине июня «политический агент» Я.Я. Лютш выехал из Новой Бухары в Петербург за назначением, а 24 августа он уже отправился из столицы к новому месту службы «путем чрез Сибирь» и прибыл в Хабаровск 5 октября. Через два дня он представился генерал-губернатору. С.М. Духовской принял его в своем кабинете и в продолжительной беседе рассказал про все трудности, которые пришлось преодолеть при учреждении должности дипломатического чиновника, и объяснил обязанности, которые бы он хотел возложить на него. Вот как описывает Лютш эту беседу в своем донесении в МИД от 22 ноября 1897 г.: «Я приказал правителю моей канцелярии, – сказал генерал Духовской, – составить инструкцию для Вас. Я одобрил эту инструкцию, прочтите ее и скажите мне, если Вы найдете необходимым ввести в ней некоторые изменения. Вашему особому вниманию я желал бы рекомендовать дела о Корее и, затем, я просил бы Вас зорко следить за тихоокеанской прессой. Все дела я буду разъяснять вам сам и надеюсь, что Вы с ними справитесь». Кроме того, генерал Духовской указал мне на несколько дел, на которые следовало бы обратить особенное внимание, и, пожелав мне успеха, отпустил меня»[502].

В тот же день Лютш представился правителю канцелярии и получил от него инструкцию, копию которой он незамедлительно представил в МИД. По этой инструкции чиновник по дипломатической части должен был представлять доклады генерал-губернатору и вести делопроизводство «по всем делам генерал-губернаторского управления, относящимся до предметов ведения пограничных комиссаров[503], а равно по всем вообще вопросам, касающимся иностранных государств и международного права». По всем вышеуказанным делам исходящие бумаги должны были подписываться генерал-губернатором или его помощником и скрепляться чиновником по дипломатической части. Дипломатический чиновник имел право требовать необходимые справки и сведения от должностных лиц и учреждений края, а также делать объявления частным лицам о распоряжениях генерал-губернатора от своего лица и за своей подписью. По особым распоряжениям генерал-губернатора на чиновника по дипломатической части могли быть возложены «непосредственные сношения и с некоторыми должностными и частными лицами и учреждениями, находящимися вне края». Кроме того, дипломатический чиновник обязан был следить за русской и иностранной и прежде всего тихоокеанской прессой и докладывать генерал-губернатору «все заслуживающие внимания сведения». На него возлагалась также выдача паспортов русским подданным, отправлявшимся из Хабаровска в Китай. В распоряжение дипломатического чиновника, «для оказания ему содействия», откомандировывался состоящий при канцелярии генерал-губернатора переводчик китайского и маньчжурского языков[504].

Вместе с инструкцией Я.Я. Лютшу были переданы все дела канцелярии генерал-губернатора по дипломатической части (более 100), причем текущих дел, по его признанию, было «не очень много». В основном это были старые дела, которые велись с конца 1860-х годов и большинство из них были переданы, с образованием Приамурского генерал-губернаторства, из канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири. По мнению Я.Я. Лютша, некоторые из дел к этому времени уже представляли «прекрасный исторический материал»[505].

В соответствии с инструкцией обязанностью чиновника внешнеполитического ведомства стало составление извлечений из иностранных газет. По распоряжению генерал-губернатора выписывались 2 японские, 1 китайская и 2 английские газеты, издающиеся в Китае. Раньше эти газеты доставлялись в штаб Приморского военного округа, и, соответственно, эту работу выполнял один из офицеров генштаба, знавший английский язык. Теперь дипломатический чиновник должен был не только делать выборку из английских, немецких и французских газет, но и представлять генерал-губернатору переводы «заслуживающих внимания статей». Лютш, еженедельно составляя такие извлечения, классифицировал их по 4 отделам: общему, китайскому, японскому и корейскому. Переводы некоторых важных статей он одновременно отправлял директору Азиатского департамента. Если газеты из Китая и Японии доставлялись в Хабаровск, как правило, на 12–14 день, то сообщение Хабаровска с Европейской Россией было очень медленным, а в октябре и ноябре почтовое сообщение между Хабаровском и Сретенском почти совершенно прекращалось, и в это время почта направлялась через Владивосток, морским путем, с пароходом Добровольного флота в Одессу. В это время донесения в МИД доходили очень долго и газетные сведения о событиях в Корее, Японии и Китае, по мнению Лютша, были «застарелыми» и лишенными «интереса новизны».

Практическая деятельность Лютша первое время более всего была связана с работами русских инженеров в районе строительства КВЖД, поскольку китайские власти по всем вопросам, касающимся русских подданных в Маньчжурии, обращались к генерал-губерна-
тору. Генерал-губернатор более всего был обеспокоен отсутствием информации по вопросу о Маньчжурской железной дороге[506], неоднократно предупреждая дипломатического чиновника о том, что «предстоящая постройка этой дороги по полудикой стране, находящейся под управлением китайских властей, известных своей распущенностью, верно, вызовет немало затруднений», и просил МИД прислать ему копию соглашения с Китаем о постройке дороги через Маньчжурию. Наряду с русскими в Маньчжурии объектом внимания дипломатического чиновника были китайские подданные в русских пределах, а также «зазейские маньчжуры», проживавшие в Амурской области и отказывавшиеся признавать русскую власть. Дипломатическая переписка велась также по поводу стеснений со стороны китайских властей для плавания русских торговых пароходов по рекам Сунгарийского бассейна. По просьбе генерал-губернатора Лютш составил проект об учреждении российского консульства в Маньчжурии, который был одобрен С.М. Духовским без изменений. С помощью дипломатического чиновника генерал-губернатор следил также за тем, чтобы китайский коммерческий агент во Владивостоке не превышал своих полномочий. Все эти вопросы требовали, как докладывал Я.Я. Лютш, «почти постоянных сношений приамурской администрации с властями Маньчжурии». Кроме того, как правило, именно чиновники по дипломатической части готовили разделы ежегодных Всеподданнейших отчетов приамурских генерал-губерна-
торов по внешнеполитическому положению края.

Состоя при приамурском генерал-губернаторе, чиновник по дипломатической переписке являлся одновременно сотрудником внешнеполитического ведомства и имел определенные обязательства перед ним. Не имея официальной бумаги на этот счет, Я.Я. Лютш обратился с просьбой снабдить его «хотя самыми общими указаниями» о его «обязанностях по отношению к Министерству иностранных дел». Управление Министерства отправило ему свою инструкцию, составленную почти целиком по вышеуказанному письму С.М. Духовского от 15 марта 1896 г. министру иностранных дел, где подробно излагался будущий круг обязанностей дипломатического чиновника. Кроме ведения переписки приамурского генерал-губернатора по всем пограничным и дипломатическим делам, чиновнику вместе с тем предписывалось «доносить непосредственно в Азиатский департамент, с ведома генерал-губернатора, обо всем, что так или иначе может интересовать Министерство иностранных дел»[507]. В ожидании инструкции из столицы Я.Я. Лютш просил разрешения писать частные письма товарищу министра, и все последующие чиновники эту традицию сохранили. Когда, например, Н.В. Богоявленский был назначен на эту должность, товарищ министра иностранных дел Н.В. Чарыков даже поручил ему писать частные письма обо всем, что «окажется здесь интересно». Дело в том, что, переписку с МИДом вел главным образом генерал-губернатор, а дипломатическому чиновнику, хоть он и составлял бумаги, доводилось сравнительно редко писать в Министерство. Поскольку в официальной бумаге не все можно было изложить, как хотелось, Н.В. Чарыков считал частные письма «самым лучшим способом для ознакомления со многими фактами и явлениями, которые с первого взгляда кажутся не столь важными, а потом, как оказывается, получают серьезное значение с точки зрения наших политических интересов и положения на Дальнем Востоке»[508]. Эти частные письма в МИД являются неоценимым источником для изучения как положения дипломатического чиновника в аппарате приамурской администрации, так и обстановки на дальневосточной окраине в целом. Именно при Я.Я. Лютше в основном определился круг обязанностей дипломатического чиновника при приамурском генерал-губернаторе, который сохранялся затем при всех его преемниках, изменяясь, конечно, с течением времени под влиянием текущих политических событий на Дальнем Востоке и положения этой должности в аппарате приамурской администрации.

«Положение дипломатического чиновника
здесь довольно трудное»

Я.Я. Лютш проработал в должности чиновника для дипломатической переписки при приамурском генерал-губернаторе около трех лет. В 1900 г. его сменил А.Н. Грушецкий, на долю которого выпало работать во время наложивших отпечаток на деятельность дипломатического чиновника военных действий на Амуре и в Маньчжурии, с 1903 г. в Порт-Артуре в аппарате дальневосточного наместника, а во время русско-японской войны – начальником дипломатической канцелярии при главнокомандующем[509]. После войны в связи со значительно увеличившейся перепиской по дипломатической части, особенно после расформирования штаба главнокомандующего, по просьбе генерал-губернатора П.Ф. Унтербергера о «возможно скорейшем замещении вакантной с 6 февраля 1905 г. должности чиновника по дипломатической части» ее некоторое время занимал П.Г. Тидеман, с конца 1908 г. – коллежский советник Н.В. Богоявленский и с ноября 1913 г. – надворный советник М.П. Куренков. Все это люди, имевшие значительный опыт дипломатической работы.

Объем работы для дипломатического чиновника после войны значительно увеличился и усложнился. В одном из частных писем в Министерство П.Г. Тидеман писал: «…я не предвижу, чтобы количество работы здесь могло уменьшится, наоборот, с развитием интереса к краю здесь должны возникать все новые и новые вопросы, так как центр тяжести на Дальнем Востоке нашем после войны, несомненно, переместился из искусственно созданного Порт Артура в Приамурье и его столицу Хабаровск»[510]. Или в другом: «Извините за спешное писание: текущей переписки очень много, я даже не успеваю просмотреть газеты из России»[511]. В это время наиболее обсуждаемыми вопросами, требовавшими консультаций дипломатического чиновника, были китайское судоходство по Амуру, чего русские власти никак не хотели допускать, и «репрессии», которые можно было бы применить к китайцам. Дело в том, что в 1906–1908 гг. наблюдался небывалый прилив китайской иммиграции в край, и П.Ф. Унтербергер начал вырабатывать проект ограничительных мер в связи с этим.

При увеличении объема работ, соответственно, возрастали и расходы, а средства, выделенные на содержание еще в 1897 г., оставались прежними. П.Г. Тидеман считал, что нужно увеличить средства, отпускаемые на канцелярские расходы, по крайней мере, прибавить по 50 руб. в месяц на наем помещения для канцелярии и переписчика, но понимал, что это несбыточная мечта, поскольку даже покупка пишущей машинки была целым делом с уймой переписки. Летом 1908 г. он просил Департамент личного состава и хозяйственных дел выделить ему средства на покупку пишущей машинки и несгораемого шкафа, необходимого для хранения секретной документации (практически вся переписка по пограничным и дипломатическим вопросам относилась к таковой), поскольку канцелярских сумм катастрофически не хватало. Департамент подготовил справку следующего содержания: «Чиновнику по дипломатической части при приамурском генерал-губернаторе не предоставлено права относить свои служебные расходы на какой-либо иной источник кроме канцелярских сумм. Счеты чрезвычайных издержек могут представлять только служащие за границей. Расходы на приобретение пишущей машины во всех, без исключения, случаях относятся на канцелярские деньги. Если канцелярских денег не достаточно, то увеличить их можно только законодательным путем и притом применительно к прилагаемому циркуляру, т. е. не раньше, как по смете на 1909 г.»[512]. Тидеман беспокоился не столько о себе лично, сколько о пользе дела и сокрушался, что мог бы в Министерство сообщать много интересного, но решительно не находил времени. Все это накладывало определенный отпечаток на настроение и качество работы. Как писал П.Г. Тидеман, «здесь нередко бывает, что сразу подваливает много работы и нет времени хорошенько разобраться, обдумать, а только стараешься как-нибудь отписаться, сбыть с плеча»[513].

С ноября 1908 г. на этот пост был назначен коллежский советник Н.В. Богоявленский. Министр иностранных дел в письме приамурскому генерал-губернатору П.Ф. Унтербергеру от 4 декабря 1908 г., рекомендуя его как человека, хорошо знакомого с вопросами, служащими предметом переговоров с китайцами и японцами, а также с сущностью заключенных в последнее время международных соглашений по делам Дальнего Востока, в то же время выразил надежду, что все дела, имеющие более или менее дипломатический характер, будут разбираться при его содействии, и пожелал, чтобы «все отношения с иностранцами, прибывающими в Приамурский край, происходили при его посредстве»[514].

Однако только приступив к исполнению своих обязанностей, не войдя еще толком в курс дела, Н.В. Богоявленский уже в первом частном письме товарищу министра Н.В. Чарыкову от 8 декабря 1908 г. сообщал: «Положение дипломатического чиновника здесь довольно трудное. Здесь все желают заниматься дипломатическими делами – и Канцелярия, и Штаб, и Управление Государственными имуществами, и даже Интенданство, если попадают к ним какие-либо дела, касающиеся иностранцев. Канцелярии хочется, например, даже считать дипломатического чиновника за одного из своих делопроизводителей. Но особенно трудно со Штабом. Туда стараются забирать все, что возможно, из дел, входящих в компетенцию дипломатического чиновника, и затем достать оттуда какое-либо дело или даже справку бывает не так-то легко. Ввиду этого приходится нередко свое дипломатическое искусство применять не столько в отношениях с иностранцами, сколько со своими же представителями других ведомств, что едва ли полезно для дела»[515].

Н.В. Богоявленский с первых же дней работы почувствовал «ненормальные условия», в которые поставлена деятельность чиновника по дипломатической части. Его не снабдили никакими указаниями или инструкциями, более того, он считал, что «не существует никакой инструкции для дипломатического чиновника». Очевидно, со сменой генерал-губернаторов об инструкции С.М. Духовского к этому времени уже забыли. Первое время ему вообще не давали никаких дел, все дела вела канцелярия генерал-губернатора, а ему доверяли только шифровать телеграммы и то, как он предполагал, только потому, что шифры были у него. Затем ему передавались для использования лишь те дела, которые находил нужным правитель канцелярии или по специальному приказанию генерал-губернатора. Поэтому к нему, например, не попали дела о японском рыболовстве, и, когда МИДу потребовалась соответствующая информация, их сотрудник оказался не в курсе событий. Хотя дела о японском рыболовстве в русских водах, несомненно, носили международный характер, дипломатический чиновник был совершенно устранен от них. Всеми отношениями, как с японскими консулами, так и с русскими дипломатическими представителями в Японии, не говоря уже о внутренней центральной и местной администрации, ведало Приморское управление госимуществ и отчасти канцелярия генерал-губернатора. По этим вопросам дипломатический чиновник ни прямо, ни косвенно был не в курсе дела, хотя на практике от этого имели место «некоторые неудобства». Узнав об этом из донесений Н.В. Богоявленского, межведомственное совещание 28 января 1910 г. под председательством товарища министра иностранных дел гофмейстера С.Д. Сазонова приняло решение о том, что иностранные консулы должны «сноситься через дипломатического чиновника с приамурским генерал-губернатором по всем делам», в том числе и японский консул по рыболовным делам.

Дело в том, что у Н.В. Богоявленского очень сложно складывались взаимоотношения с правителем канцелярии Лакшевицем, по его словам, «человеком очень властным, который хотел все держать в своих руках и допускал деятельность чиновника по дипломатической части лишь в тех рамках и условиях, в которых действуют подчиненные ему делопроизводители». Кроме того, советник Лакшевиц был таким близким и доверенным лицом у генерала Унтербергера, пользовался таким влиянием на него, что фактически «был душой всего управления краем, и столкнуться с ним, значило бы разойтись с самим генерал-губернатором»[516]. Н.В. Богоявленскому пришлось обратить внимание П.Ф. Унтербергера на тот факт, что в канцелярии стали распоряжаться даже дипломатическими депешами, которые ему присылали из департамента.

Такое положение дипломатического чиновника подтверждается и данными представителя внешнеполитического ведомства в Амурской экспедиции надворного советника В.В. Граве, изучавшего положение китайцев, корейцев и японцев в Приамурском крае. В частном письме в МИД от 23 октября 1910 г. он сообщал: «В Хабаровске я занимался в канцелярии генерал-губернатора и, признаться сказать, я редко видел более безалаберное ведение дела. Иностранные дела разбросаны по всем отделениям и меньшая часть их – в ведении коллежского советника Богоявленского, есть вопросы, которые разрешаются сначала в одном отделении, затем передаются в другое и, наконец, когда дело совсем запутается, то нашему дипломатическому чиновнику. Причем двум последующим не сообщается, что имеется переписка в другом отделении»[517]. Ярким примером может служить дело о выселении китайцев из долины реки Улахэ в 1908 г. В марте 1910 г. китайский посланник обратился в МИД с нотой по поводу возмещения ущерба, нанесенного выселенным китайцам. МИД, естественно, поручил разобраться с этим делом и подготовить справку дипломатическому чиновнику. Только «после больших мытарств» это дело перешло к Богоявленскому, и, готовя ответ в Министерство, он совершенно случайно узнал от В.В. Граве, что по этому вопросу в канцелярии имелась громадная переписка с 1908 г., совершенно менявшая всю постановку вопроса. С большим трудом ему дали с ней ознакомиться.

Кроме недоразумений, связанных с отсутствием разграничения компетенции дипломатического чиновника и канцелярии генерал-губернатора, которая очень часто брала на себя исполнение дел, имевших дипломатический характер, возникали специфические проблемы, вытекавшие из статуса дипломатического чиновника как представителя внешнеполитического ведомства. Прежде всего, это проявлялось в регулярной задержке жалованья, поскольку эта должность финансировалась из центра. В январе 1911 г. Н. Богоявленский писал в Департамент личного состава и хозяйственных дел: «Почти каждый раз при открытии вновь кредита на мое содержание по настоящей моей должности чиновника по дипломатической части возникают здесь затруднения при получении этого содержания. Так было и в настоящем году. Ввиду этого я позволяю себе доложить об этом Департаменту и просить, если это будет признано возможным, несколько урегулировать этот вопрос»[518]. Обычно содержание своему сотруднику Департамент переводил «кассовым расписанием» на Амурскую казенную палату, которая только иногда сообщала об этом в канцелярию, а чаще не сообщала. Во втором случае ему самому приходилось наводить всюду справки о том, где его содержание, даже телеграфировать в Министерство, и в итоге получал жалованье «позже всех в городе», иногда спустя месяц. Управляющий Амурской казенной палатой посоветовал ему попросить разрешение у Министерства получать жалованье из местного казначейства не «по ассигновке канцелярии» на его имя, как было, а непосредственно по его личным требованиям, предъявляемым в Хабаровское казначейство, как получал свое содержание состоящий при приамурском генерал-губернаторе чиновник Министерства финансов. Тем более что такой порядок был удобен и для Казенной палаты. Н. Богоявленский послушался этого совета, генерал Унтербергер одобрил его ходатайство, но Департамент отказался его удовлетворить, пообещав, однако, принять все необходимые меры к своевременной выплате жалованья.

Постоянные задержки с поступлением содержания были, конечно, неприятны («весьма неудобно», как считал Н. Богоявленский), но это было еще полбеды. Настоящий скандал разразился при новом генерал-губернаторе шталмейстере двора его императорского величества Н.Л. Гондатти по поводу переписки дипломатического чиновника с заграничными консульскими учреждениями и Министерством иностранных дел.

Когда Н.Л. Гондатти вступил в должность в начале 1911 г., Н. Богоявленский, докладывая ему в устной и письменной форме о своей деятельности, поставил его в известность, что он пишет донесения в Министерство иностранных дел, посылает туда копии своих записок и докладов, а также переписывается с российскими заграничными представителями. Поскольку никаких возражений со стороны главного начальника не последовало, чиновник и дальше продолжал придерживаться прежнего порядка. Осенью 1911 г., по распоряжению Н.Л. Гондатти, он составил записку «Наше политическое положение на Дальнем Востоке в 1911 г.» как часть проекта Всеподданнейшего отчета приамурского генерал-губернатора по дипломатической части. Поскольку после представления записки в Китае произошла революция и политическое положение изменилось, Н.Л. Гондатти поручил составить ему новый проект. Написав новую записку о политическом положении, он послал ее копии в МИД Г.А. Козакову и консулам в Японии и Китае (Н. Малевскому-Маневичу и В. Крупенскому, соответственно), рассчитывая, что они сделают свои замечания, и «это послужит только к лучшему выяснению дела». При составлении этой записки Н.Л. Гондатти никаких указаний чиновнику не давал, в ней были представлены только собранные Н. Богоявленским данные и его «мысли и заключения». После этого в мае 1912 г. и случилась «беда». Генерал-губернатор, минуя дипломатического чиновника, как это он часто делал, написал «какую-то бумагу» консулу в Японии, а Н. Малевский не согласился с его мнением, причем в ответе своем сослался, в подтверждение своей точки зрения, на последнюю записку Н. Богоявленского.

Н.Л. Гондатти это очень не понравилось. Вот как об этом писал Н. Богоявленский в частном письме вице-директору I Департамента МИДа Г.А. Козакову, поскольку генерал-губернатор сразу же запретил ему писать донесения в Министерство иностранных дел и сообщать копии докладов и записок: «Н.Л. Гондатти страшно рассердился, как это я пишу послу, а главное, как это считаются с моим мнением. К слову сказать, Гондатти делается все более и более самодержавным и нетерпимым. Позвал он меня к себе и так бранил, что я, ничего подобного не слыхивал в нашем Министерстве, был, как громом поражен. Гондатти кричал, что я совершил преступление и даже ряд преступлений, что он напишет министру и меня выгонят со службы и т. д., и т. д. Я растерялся и, хотя оправдывался, но слабо, да не хотел еще более раздражать его и потому больше сидел и молчал»[519]. Затем через правителя канцелярии генерал-губернатор приказал представить ему объяснения в письменной форме, копию которого Н. Богоявленский приложил к своему частному письму.

Объяснения чиновника сводились к следующему. Во-первых, когда его назначали в Хабаровск, то в столице ему были даны указания отправлять в МИД донесения по всем вопросам, входящим в его компетенцию, копии всех докладов и записок, представленных генерал-губернатору, и поддерживать как можно более оживленные отношения с консульскими представителями за границей. Во-вторых, в ходе реорганизации центральных учреждений МИДа в отделе Дальнего Востока было образовано особое делопроизводство, в компетенцию которого вошли все политические дела, касающиеся побережья Тихого океана, русских предприятий в Сибири и Приамурье, положения иностранцев и их деятельности, а также пограничные дела и вопросы мореплавания. Вице директор I Департамента МИД в письме от 17 февраля 1910 г. приказал дипломатическому чиновнику все сведения, касающиеся перечисленных вопросов, периодически представлять в их департамент. В-третьих, он 14 марта 1911 г., т. е. почти сразу по прибытии генерал-губернатора в Хабаровск, представил ему записку о положении и деятельности дипломатического чиновника, которая никаких возражений и замечаний не вызвала, поэтому он продолжал посылать в I Департамент копии почти всех своих записок. Делать это он считал «своим служебным долгом», исполняя указания Министерства иностранных дел. «К этому побуждало меня, – писал Богоявленский, – и желание показать свою работу в Министерстве, чтобы видели, как и что я делаю, так как Министерство следит за прохождением моей службы».

Наконец, о том, что послужило камнем преткновения – проекты Всеподданнейших отчетов он также представлял в МИД, так как считал, что это его записки о политическом положении, о котором он должен докладывать в Министерство по мере своего «знания и разумения». По мнению Богоявленского, представление этих записок было бы проступком, если бы они посылались лицам другого ведомства. Кроме того, этот отчет еще не был подписан генерал-губернатором и не напечатан с другими отчетами – это была просто записка состоящего при генерал-губернаторе дипломатического чиновника, проекты которого могли быть изменены до неузнаваемости, как это бывало при генерале П.Ф. Унтербергере, и предполагалось сделать с последним проектом[520], и даже он мог быть совсем отвергнут, как это уже случилось с его октябрьской запиской. Тем более что все сведения, которые содержались в записке, были составлены по дипломатической переписке и для Министерства секрета не представляли.

В заключение чиновник оправдывался: «Свою записку-проект я послал представителям нашим в Токио и Пекине, желая осветить им положение с точки зрения интересов русского Дальнего Востока, и в то же время рассчитывая, что они, каждый по своей части, отзовутся сделать замечания и может установится более правильный взгляд на дело, тем более что они лишь недавно приехали из России и знают и общее политическое положение, и виды правительства… Делая это, я не считал, что совершаю что-либо противозаконное, так как я имел в виду указания закона, предписания Министерства иностранных дел и отсутствие Вашего запрещения»[521].

Объяснения Богоявленского несколько умерили гнев Гондатти. При следующей встрече «он уже не бранился, а вполне мирно доказывал» ему, что чиновник особых поручений при нем не имеет права сообщать никаких сведений ни в МИД, ни посланникам («это все посторонние люди»), так как все, что он пишет, принадлежит ему, генерал-губернатору. Министерство иностранных дел тоже ничего не сообщает посторонним. Если уж кому-либо что-нибудь сообщать, то лишь получая что-нибудь взамен, а ни японский, ни китайский консулы ему «ровно ничего» не сообщали. Больше всего Гондатти настаивал на том, что дипломатический чиновник не имеет права ничего сообщать в МИД, хотя там его начальство, и сетовал на то, что, если он и не совершил «преступление», то испортил ему дело, так как раньше времени «открыл Министерству карты».

Генерал-губернатор переживал, что министр доложит записку о политическом положении государю и, таким образом, заранее будет известен его отчет, а Н. Богоявленский опасался, что Гондатти при случае «все-таки может заявить претензию министру» на него, хотя твердо был уверен, что никакого преступления он не совершал, действовал по закону и по предписаниям Министерства иностранных дел. Обращаясь к вице-директору I Департамента с частным письмом, он писал: «…нужно же выяснить, на что я имею право и на что не имею» и убедительно просил Г.А. Козакова уточнить этот вопрос в Министерстве и поддержать его. Сам Н. Богоявленский твердо считал, что необходимо докладывать в Министерство иностранных дел обо всем, что он делал «в области своей компетенции и что делается здесь вообще в этой сфере», но убедить в этом Гондатти так и не смог. Он сокрушался, что инцидент может повлиять на расположение к нему генерал-губернатора, ранее очень хорошо относившегося к нему («до сих пор он очень благоволил ко мне»). Извиняясь перед Г.А. Козаковым за то, что вынужден был писать частное письмо, поскольку опасался, что генерал-губернатор «еще более рассердится», узнав, что он отправил ему копию доклада, Богоявленский в конце письма восклицает: «Вот и служи под таким господином как Гондатти».

Очевидно, этот конфликт, несмотря на то, что скоро он был урегулирован, в некоторой степени повлиял на дальнейшую службу Н. Богоявленского. Сразу после этих событий, летом 1912 г., он ушел в отпуск на полгода, в это время его замещал секретарь генерального консульства в Мукдене коллежский асессор М.П. Куренков. Затем, продолжая исполнять должность дипломатического чиновника при приамурском генерал-губернаторе, Н. Богоявленский хлопотал о заграничной командировке, пока Департамент личного состава не сообщил ему о том, что он будет назначен консулом в Номе и Сиэтле, как только в Хабаровск сможет прибыть его преемник, теперь уже надворный советник, М.П. Куренков, который задерживался в Мукдене из-за отпуска генерального консула[522]. С августа 1913 г. Богоявленский неоднократно телеграфировал Куренкову, упрашивая его «ускорить приезд»[523]. Наконец, 14 ноября 1913 г. в МИД и во все российские консульства за рубежом отправилось сообщение от М.П. Куренкова: «Имею честь донести до сведения Вашего Превосходительства, что я, будучи назначен Чиновником по Дипломатической Части при Приамурском Генерал-Губернаторе, 13 сего ноября прибыл в Хабаровск и в тот же день вступил в исправление своих обязанностей по должности, приняв дела от статского советника Богоявленского»[524].

Несмотря на все трудности, с которыми пришлось столкнуться Н. Богоявленскому за время службы чиновником по дипломатической части, а, возможно, как раз, благодаря им, он, пожалуй, больше всех сделал для поднятия престижа этой должности как неравнодушным отношением к своим обязанностям, так и неуклонным стремлением поднять ее положение на должную высоту, даже если он в этом стремлении во многом руководствовался личными мотивами и амбициями.

«… и лучшей постановке этой должности
в ряду других правительственных учреждений»

Узнав, что в рамках предстоявшей реорганизации центральных и заграничных учреждений Министерства иностранных дел, будет поднят вопрос о положении дипломатического чиновника, Н.В. Богоявленский представил в Департамент личного состава и хозяйственных дел две записки (первую 19 июня 1910 г., вторую 15 сентября 1912 г.) «О положении и деятельности чиновника Министерства иностранных дел по дипломатической части при приамурском генерал-губернаторе», в которых, обобщив свой опыт работы, предложил некоторые меры к «лучшей постановке этой должности в ряду других правительственных учреждений».

По описанию Н.В. Богоявленского, дипломатический чиновник, являясь прежде всего советником генерал-губернатора по дипломатическим делам, делал заключения по вопросам международного права не только по приказанию генерал-губернатора, но и по просьбе других местных правительственных учреждений и лиц. Он ведал перепиской генерал-губернатора по дипломатическим делам и другим вопросам, связанным с этими делами. Кроме того, дипломатический чиновник вел и самостоятельную переписку как с Министерством иностранных дел, так и с российскими заграничными учреждениями на Дальнем Востоке. На основе распоряжения I Департамента МИДа от 17 февраля 1910 г. дипломатический чиновник должен был представлять в Департамент периодически донесения о политических делах в Приамурье и на берегах Тихого океана. С местными властями сложились отношения, главным образом, «имеющие характер справок».

Какие дела и вопросы, в понимании приамурской администрации, относились к дипломатическим, т. е., иначе говоря, какими делами должен был заниматься чиновник по дипломатической части? Прежде всего, это вопросы о пребывающих в пределах Приамурского генерал-губернаторства иностранцах и их деятельности; об отношениях с иностранными консулами в крае; о русских подданных в соседних странах; о пограничных вопросах, в частности, о плавании по пограничным рекам Амуру и Уссури и использовании этих рек с расположенными на них островами в рыболовных и вообще промышленных целях; вопросы мореплавания; наконец, переписка по всем этим вопросам с заграничными российскими учреждениями в странах Дальнего Востока и с Министерством иностранных дел, а равно и с другими русскими учреждениями, как центральными, так и местными. По мнению Н.В. Богоявленского, даже из такого краткого перечня дел и вопросов видно, какое широкое поле деятельности открывалось для дипломатического чиновника. Как можно заметить, круг его обязанностей практически не изменился со времен Я.Я. Лютша, разве что круг этих вопросов расширился и усложнился, но зато изменилось отношение к этой должности. Во всяком случае, Н.В. Богоявленский считал, что все эти вопросы находились в компетенции дипломатического чиновника «только в теории». На практике же, поскольку не существовало никаких норм, определявших его деятельность, границы ее то расширялись, то сужались. «Очень многое в этом случае, – писал Богоявленский, – зависит от того, как тот или другой генерал-губернатор смотрит на эту должность, и потому дает ему или больше или меньше дел, а также, отчасти, и от отношения Министерства иностранных дел, которое частным обращением к дипломатическому чиновнику или расширяет его компетенцию и влияние, или, если оно его почему-либо обходит, то сфера его деятельности сокращается». Довольно часто дела и вопросы, которые, казалось бы, несомненно, должны были входить в компетенцию дипломатического чиновника, решались другими учреждениями, например, штабом округа, канцелярией генерал-губернатора и т. д. Иногда большую долю дел брал на себя штаб округа, а иногда канцелярия генерал-губернатора – все зависело от того, кто стоял во главе этих учреждений, «от личного влияния и наклонностей этих лиц».

Во избежание конкуренции между ведомствами и недоразумений, возникавших на этой почве, Богоявленский предлагал «изложить компетенцию» дипломатического чиновника в «особой инструкции, составленной Министерством иностранных дел». Собственно, он был не против того, чтобы канцелярия и штаб округа решали вопросы дипломатического характера, только считал необходимым ставить его в известность об этом, чтобы быть в курсе дел.

Судя по всему, более всего Н.В. Богоявленского не устраивало то, что по закону 25 ноября 1896 г. должности чиновника по дипломатической части был присвоен VI класс по чинопроизводству. В то время это был достаточно высокий класс, «такой же класс имели русские консулы в иностранных государствах»[525]. Тем не менее обоснованию необходимости повысить класс должности дипломатического чиновника Богоявленский посвятил большую часть своей записки. Считая, что это имело большое значение для служебной деятельности, он писал: «Кто не служит в провинции, тому трудно себе и представить, какую громадную роль играет здесь вопрос о рангах должностных лиц. Как это ни печально, но здесь ранг часто заслоняет лицо и нередко только ранг придает соответственный авторитет его носителю. Особы V класса провинциальной администрации, не говоря уже об особах IV класса, совершенно иначе относятся к мнению или обращению чиновника VI класса, чем особы того же класса. Может быть, ваше мнение выслушают снисходительно, а может быть, отошлют для переговоров к лицу низшему в служебной иерархии, а для самого дела это часто далеко не одно и то же». Главный город Приамурского края Хабаровск был, как известно, городом чиновников. Здесь были сосредоточены самые разные учреждения, как гражданские, так и военные, включая все генерал-губернатор-
ские органы управления. Все начальники гражданских учреждений состояли в V классе, а военных даже в IV, и поэтому вполне естественно, «каким маленьким чиновником кажется дипломатический чиновник этим особам IV и V классов, когда у них в управлении таких чиновников VI класса на третьестепенных местах сколько угодно». Больше всего это чувствовалось в отношениях с окружным штабом, где служил ряд генералов даже на второстепенных местах, а дипломатическому чиновнику приходилось довольно часто иметь с ним дело. При особенностях провинциальной жизни все отлично знали служебное положение каждого и ревниво следили за тем, чтобы кому-либо «не было воздано внимание не по чину». Даже генерал-губернатор был не в силах изменить этих порядок. Как писал Богоявленский, «если бы он, например, вздумал пригласить на какое-либо торжество, куда приглашены чины V и IV классов, дипломатического чиновника, как единственного представителя в крае Министерства иностранных дел, то все остальные чиновники VI класса были бы этим крайне обижены». Потому генерал Унтербергер, несмотря «на самое лучшее» отношение к Богоявленскому, не приглашал его на многие торжества, где представителю дипломатического ведомства следовало бы быть. С одной стороны, это, очевидно, задевало самолюбие чиновника, а с другой – он усматривал в этом «как бы уничижение Министерства иностранных дел, особенно в глазах иностранцев», что считал «несколько неудобным».

Необходимость повышения класса дипломатического чиновника особенно возросла, по мнению Богоявленского, в связи с решением межведомственного совещания о посредничестве чиновника в отношениях с иностранными консулами. Поэтому он писал: «…я нисколько не удивлюсь, если кто-нибудь из чинов IV класса, особенно губернаторов, или даже V класса, не заявит неудовольствия на такой порядок или, во всяком случае, не будет избегать сношений через должностное лицо низшего, чем он сам, класса». Это же относилось и к иностранным консулам. Во всяком случае, китайский консул, в отличие от японского, очень интересовался служебным положением Богоявленского, и когда узнал, что он чиновник только VI класса, то очень удивился этому и, избегая обращаться к нему, предпочитал писать непосредственно генерал-губернатору или в его канцелярию. С этими фактами, как бы они ни были «мелочны и незначительны», приходилось считаться.

Была и еще одна немаловажная причина. Как уже указывалось, деятельность дипломатического чиновника в Приамурском генерал-губернаторстве в значительной мере соприкасалась с деятельностью двух пограничных комиссаров (в Амурской и Приморской областях). Дипломатический чиновник обычно являлся докладчиком генерал-губернатору по их пограничным делам или давал свои заключения. Богоявленский считал весьма полезным для дела установить более тесную связь этих комиссаров с дипломатическим чиновником, чтобы последний, занимая центральное положение, мог не только докладывать генерал-губернатору их донесения, но и «вообще объединить их деятельность». Поскольку пограничные комиссары подчинялись непосредственно губернаторам и состояли по должности в V классе, то необходимо было и дипломатическому чиновнику дать V класс, чтобы этим должностным лицам «было не обидно находиться в некоторой как бы зависимости от дипломатического чиновника».

Богоявленский ссылался на пример Ташкента и Тифлиса, где должность дипломатического чиновника была в V классе и именно поэтому, по его мнению, там дорожили местом. Он недоумевал, почему же в Хабаровске она была ниже классом, убеждая Министерство, что должность эту должно занимать лицо с достаточными знаниями и авторитетом и весьма важно, чтобы не было частой смены таких лиц, а для этого необходимо повысить класс («кто же пойдет на эту должность, если она VI класса», – спрашивал он). Тем более что должность дипломатического чиновника все более усложнялась и развивалась, особенно с возрождением Китая. С развитием деятельности японцев в Корее возникала масса новых сложных вопросов и пограничных, и дипломатических, так что, «безусловно, необходимо, чтобы лицо, которое будет здесь непосредственно ведать ими, имело и по своему рангу достаточно веса и авторитета».

В конечном итоге, Богоявленский предлагал уравнять дипломатического чиновника, с одной стороны, с правителем канцелярии по классу, а с другой – с заграничными служащими Министерства иностранных дел в служебных правах. Необходимо, чтобы дипломатический чиновник пользовался теми же правами по службе, какими пользовались российские представители в соседних государствах Дальнего Востока, особенно в вопросе об отпусках и пенсии, поскольку служба и жизнь в Хабаровске, по его мнению, была нисколько не легче, чем в некоторых местах Китая, не говоря уже о Японии, а «даже гораздо дороже». Это было тем более необходимо, поскольку в дипломатические чиновники назначались, как правило, люди, уже послужившие за границей, для которых было бы невыгодно переходить из более хороших условий службы в худшие.

Весьма серьезным вопросом для коллежского советника был вопрос о заместителе дипломатического чиновника во время его отсутствия. Обычно в таком случае дела просто передавались в канцелярию генерал-губернатора, и на это время должность дипломатического чиновника как бы упразднялась, а это недопустимо, поскольку при приамурском генерал-губернаторе постоянно должен быть человек, знающий международное право, опытный в дипломатических делах. Поэтому он предлагал либо использовать опыт работы в Порт-Артуре, когда при дипломатическом чиновнике состоял секретарь, либо, если это невозможно, во время продолжительного отсутствия командировать чиновников Министерства иностранных дел («кто-нибудь из опытных чинов Японии и Китая»), а в короткой отлучке его должен заменять один из чиновников особых поручений при приамурском генерал-губернаторе, который и в обычное время помогал бы ему и таким образом «постепенно входил в курс дела».

Для лучшего ознакомления дипломатического чиновника с положением дел в соседних государствах Н.В. Богоявленский считал необходимым, чтобы российские консулы в этих государствах копии всех своих донесений, имевших значение для интересов Приамурского края, особенно с точки зрения положения России на Дальнем Востоке, доставляли дипломатическому чиновнику, и предлагал сохранить существовавший порядок доставления ему копий дипломатических депеш из МИДа.

Наконец, он настаивал на том, чтобы чиновник внешнеполитического ведомства иногда выезжал в командировки во Владивосток и Николаевск, поскольку там находились иностранные консулы, «сношения с которыми должны идти через дипломатического чиновника», а также, если будет принято его предложение по установлению более тесных контактов с пограничными комиссарами, в Благовещенск и Новокиевск для ознакомления с их деятельностью и «обмена с ними мыслями».

В конечном итоге Н.В. Богоявленский считал, что только «при такой постановке дела можно быть уверенным, что деятельность дипломатического чиновника принесет всю ту пользу делу, на которую можно рассчитывать»[526].

Эту записку директор Департамента личного состава барон К.К. Буксгевден передал на заключение вице-директора I департамента МИДа Г.А. Козакову, который, изучив предложения коллежского советника, ответил, что «в полной мере» разделят мнение Богоявленского «о необходимости поставить должность чиновника по дипломатической части при приамурском генерал-губернаторе на известную высоту, дабы поднять престиж чиновника в глазах представителей других ведомств, с коими этому чиновнику по делам службы приходится вступать в сношения»[527]. Он согласился с предложением коллежского советника о повышении занимаемой им должности (из VI в V класс) и предоставлении возможности нанимать приличествующую его положению квартиру, что, при дороговизне жилья в Хабаровске, возможно лишь при условии увеличения кредита на наем квартиры. Равным образом он считал полезным, чтобы в случае отъезда из Хабаровска дипломатического чиновника для исполнения его обязанностей назначался кто-либо из чиновников Министерства иностранных дел, находящихся на службе в Китае или Японии. Однако, одобрив эти предложения, он считал, что нет оснований рассматривать их отдельно от общего вопроса по реорганизации заграничной службы Министерства иностранных дел, и распорядился передать записку для сведения в особое совещание «по преобразованию учреждения и штатов заграничных установлений ведомства», что барон К.К. Буксгевден и сделал, сообщив об этом автору записки.

Как всегда, вполне соглашаясь с доводами провинциальных администраторов, в данном случае, признавая необходимость предложений дипломатического чиновника при приамурском генерал-губернаторе, Министерство не спешило претворять их в жизнь, особенно когда речь шла об увеличении финансирования. Во всяком случае, через два года «воз был и ныне там», за исключением вопроса о замещении дипломатического чиновника в случае его длительного отсутствия. Первое назначение М.П. Куренкова во время отпуска Н.В. Богоявленского – яркий тому пример. 15 сентября 1912 г. уже статский советник Н. Богоявленский подал в МИД новую записку, в которой еще раз напоминал о своих одобренных два года назад предложениях, и подробно и аргументированно обосновывал необходимость улучшения материального положения дипломатического чиновника в связи со значительным подорожанием жизни в Хабаровске по сравнению с 1910 г.

Главным образом наплыв рабочих из России в связи с постройкой Амурской железной дороги, закрытие порто-франко и «новейшая мера – изгнание из края желтого труда», по его мнению, были основными причинами «неимоверного» повышения цен на предметы первой необходимости, на рабочие руки и на квартиры. Для иллюстрации он привел свой пример: его квартира, по местным условиям среднего достоинства, с 90 руб. в месяц в 1910 г. поднялась до 130 руб. в 1912 г., и это без дров, без водопровода и всяких удобств; отопление, при дороговизне дров, обходилось от 22 до 25 руб. в месяц, а вода – 10 руб. Таким образом, фактически квартира обходилась до 170 руб. в месяц, а если взять хорошую квартиру, то нужно платить от 2,5 до 3 тыс. руб. в год. Соответственно, поднялись в цене и продукты – мясо в два раза, овощи – в четыре раза.

Финансовые предложения Н. Богоявленского, чтобы дипломатический чиновник в Хабаровске жил «прилично», сводились к следующему: ему нужно увеличить квартирные деньги с 1,5 до 3 тыс. руб. в год, жалованье – с 3 до 5 тыс. руб. в год[528], столовые 1,5 тыс. руб. можно оставить в прежнем размере. Стало быть, всего, вместо настоящего содержания в 6 тыс. руб., предполагалось 9,5 тыс. руб. в год. Кроме того, дипломатическому чиновнику полагалось 1 тыс. руб. в год на канцелярские расходы, их тоже предполагалось увеличить в 2 раза в связи с «увеличением платы за работу». Наконец, необходимо было назначить определенную сумму и на служебные поездки дипломатического чиновника, прежде всего во Владивосток и Николаевск – места пребывания иностранных консулов в крае (к этому времени их было уже 14 человек). Дипломатическому чиновнику необходимо было, хотя бы раза два в год выезжать в эти города для ознакомления с их деятельностью. И Министерство иностранных дел, и генерал-губернатор признавали эти поездки необходимыми, поэтому Министерство иностранных дел в 1910 и 1911 гг. оплачивало их. Поскольку в 1911 г. командировка обошлась в 1,5 тыс. руб., то, по мнению Богоявленского, было бы достаточно заложить в смету на этот счет 2 тыс. руб.

Все остальные предложения из первой записки оставались в силе с дополнениями и уточнениями. Например, положение о необходимости точнее определить компетенцию чиновника в инструкции Министерства иностранных дел дополнялось тем, что эта инструкция должна быть согласована с приамурским генерал-губернатором. Более того, Богоявленский предлагал определить компетенцию дипломатического чиновника законодательным путем. В предполагаемом законе обязанности дипломатического чиновника он определял так: «Чиновник Министерства иностранных дел по дипломатической части при приамурском генерал-губернаторе есть советник генерал-губернатора по делам, имеющим характер дипломатический, и вместе с тем ведет и переписку генерал-губернатора по этим делам как с Министерством иностранных дел и с заграничными учреждениями Министерства, так равно и со всеми русскими учреждениями разных ведомств. Его же обязанностью является и ведение сношений с иностранными консулами в пределах края, так что все остальные учреждения края сносятся с этими иностранными представителями лишь через него. Одновременно с этим дипломатический чиновник есть и агент Министерства иностранных дел на месте, и потому должен представлять в Министерство донесения по всем делам, входящим в пределы его ведения. По делам, подлежащим его ведению, дипломатический чиновник сносится непосредственно с местными властями, а также с нашими заграничными учреждениями, обмениваясь с последними имеющимися у них сведениями и данными, как это и предусмотрено в представлении генерал-губернатора Духовского в Государственный совет по поводу учреждения этой должности. Дипломатический чиновник обязательно приглашается во все комиссии, которые занимаются вопросами пограничными, а также пребыванием иностранцев и их деятельности в русских пределах или от него испрашивается заключение для этой комиссии»[529]. Такая формулировка обязанностей дипломатического чиновника вбирала в себя и ходатайства С.М. Духовского, и опыт работы предшественников, и свой собственный опыт, чтобы избежать в будущем пережитых им конфликтов.

Конечно, не все предложения Н.В. Богоявленского были претворены в жизнь, во всяком случае, никакого нового закона на сей счет так и не появилось, но ему удалось добиться самого главного – поднять авторитет должности чиновника по дипломатической части в глазах как местной администрации, так и Министерства иностранных дел, хотя бы самим фактом подачи записок привлекая к ней внимание.

Это проявлялось не только в том, что Министерство без особого труда выделяло деньги на командировки дипломатического чиновника в места пребывания иностранных консулов и пограничных комиссаров, а генерал-губернатор поручил ему выработать инструкцию для последних и т. п., но и в том, что чиновник внешнеполитического ведомства стал играть большую роль в общественной жизни края. Например, незадолго до войны М.П. Куренков был назначен членом портового призового суда во Владивостоке, а также входил в ряд комиссий военного времени. 31 декабря 1914 г. общее собрание членов Хабаровского округа Императорского Российского общества спасания на водах, состоящее под покровительством государыни императрицы Марии Федоровны, избрало его членом правления округа, «убежденно» считая, что его «непосредственное участие в управлении делами округа принесет пользу для спасения ближних»[530].

Не исключено, конечно, что отношение к дипломатическому чиновнику во многом зависело от личности самого чиновника. Но при этом достаточно просто просмотреть опись фонда чиновника по дипломатической части, чтобы увидеть, что основной массив дел приходился на годы службы Н.В. Богоявленского и М.П. Куренкова. На долю М.П. Куренкова, последнего чиновника по дипломатической части при приамурском генерал-губернаторе, выпало «решать не только дипломатические вопросы с соседними государствами, но и с новыми структурами власти, калейдоскопически сменявшими друг друга в 1917 г.»[531].

Таким образом, должность чиновника для дипломатической переписки в аппарате приамурской администрация появилась с 1897 г., благодаря настойчивым усилиям генерал-губернатора С.М. Духовского, и просуществовала в течение 20 лет, вплоть до отмены ее Советской властью в 1917 г.

А.А. Борисов