Рассматривая историко-типологические модели взаимоотношения центра и окраинных регионов, следует отметить, что длительный и сложный процесс выстраивания этого взаимодействия отражал не только эволюцию идей и концепций развития государственно-политической системы Российской империи в целом. Отношения центра и периферии выстраивались не в безвоздушном пространстве, а в конкретных условиях российской действительности. Существенное влияние на формирование и развитие имперских процессов в регионах оказывали объективные факторы: этнические и природно-климатические особенности территорий. Эти два понятия, несмотря на известные различия, в то же время тесно связаны между собой и как бы дополняют друг друга. Действие этнического фактора всегда имеет определенную временную, т. е. историческую и вместе с тем географическую локализацию. Изолированное изучение этносов вне рамок конкретной природно-географической среды обитания не позволяет в полной мере раскрыть механизм формирования и функционирования подходов государства в отношении той или иной этнической группы. С точки зрения системного представления значимости и места окраин во внутренней политики империи представляется целесообразным рассмотреть вопрос о роли естественно-географического и этнического факторов в окраинной политике.

По своей структуре Российская империя была «составным» государством. В ее состав входили регионы как со значительной степенью политико-административной автономии, так и с широко распространенным локальным самоуправлением. Регионы России в силу их исторической специфики (времени и формы вхождения в состав империи, этнического, конфессионального состава населения и др.) представляли собой различные варианты имперских процессов. Все это порождало поливариантность имперской идеологии и имперской практики в региональном измерении[341].

Территориальная экспансия России на всех этапах ее истории в первую очередь объяснялась геополитическим факторами, связанными со стремлением обеспечить прочность границ государства. В то же время, сознавая непрочность и сиюминутность насильственных мероприятий, российские власти вслед за военной экспансией начинали властное, в первую очередь политико-административное освоение новых территорий, затем наступала очередь экономической интеграции. Это было одно из проявлений взаимосвязи между внутренней и внешней политикой, присущей «каждой стране на любом этапе ее истории»[342].

Итогом территориальной экспансии стало превращение России в крупнейшее государство мира площадью около 22 млн кв. км и с населением 178 млн человек (с Финляндией и Польшей к 1914 г.). К началу 1917 г. российская монархия представляла собой централизованное государство, единство которого обеспечивалось и олицетворялось императором. На практике же Россия являла собой конгломерат административных единиц, неравнозначных по экономическому и политическому развитию, далеко не однородных по этническому и конфессиональному составу населения[343]. На протяжении всей истории существования империи национальный вопрос оставался весьма сложной проблемой для правительства. Россию не раз сотрясали мощные национальные конфликты. Для исследуемого нами периода отметим восстания 1830–1831 и 1863 гг. в Польше, движение Шамиля на Кавказе, волнения местного населения в Степном крае и Туркестане в 1916 г. Перечень этот можно продолжить. Поэтому центральные власти были вынуждены учитывать национальный фактор в своей политике.

Развитие отношений центра с национальными окраинами неотделимо от процесса формирования политико-административной системы империи. Именно в рамках этой системы определялись конкретные модели взаимоотношения с этносами. Одним из наиболее важных принципов выстраивания дискурса центр–национальная окраина (периферия) был вопрос о характере вхождения той или иной территории в Россию, о существовании или, наоборот, отсутствии в ней прежде государственности, общепризнанных в Европе норм права и т. д. Именно это обстоятельство предопределило появление своеобразных политических автономий на территории Российской империи, какими, к примеру, были Польша и Финляндия. Однако автономии эти были различны по содержанию. Они развивались спорадически, размер самой автономии зависел от многих, в том числе внутри- и внешнеполитических факторов.

Развитие отношений центра с национальными окраинами неотделимо от процесса формирования политико-административной системы империи. Именно в рамках этой системы определялись конкретные модели правительственной политики, с сохранением генерального курса на интеграцию периферийных территорий в экономическое, административное и социокультурное пространство империи.

Этнический фактор накладывал несомненный отпечаток на формирование административной инфрастуктуры империи. Она была вынуждена учитывать определенные национальные традиции и особенности вплоть до названия административно-территориальных единиц и должностных лиц, традиционных институтов управления и суда. На окраинах допускалось «инородческое» самоуправление. Разумеется, эта система неоднократно трансформировалась в соответствии с изменениями административно-территориального устройства империи. Однако общим для всех национальных окраин оставалась концентрация властных полномочий в руках центра и лишь дозированное делегирование части этих полномочий местным органам власти.

На национальных окраинах влияние этносоциального фактора особенно рельефно проявилось на начальных этапах инкорпорации территорий. Во всех регионах – Поволжье, Польша, Финляндия, Кавказ, Сибирь – наблюдается стремление царизма опереться на местную элиту. После взятия Казани «привилегии и земли лояльной татарской аристократии …были сохранены»^[344], на национальных окраинах Урала, Сибири, Дальнего Востока «шел процесс формирования местных элит, состоящих из представителей… родовой знати и старшин местных народов…»^[345], представители родоплеменной знати принимались на русскую службу, им присваивались русские классные чины, вручались именные подарки и т. д. Более того, в регионах, коренное население которых до прихода русских не знало письменных законов, центральные власти официально предписывали при разборе «маловажных дел» руководствоваться нормами обычного права^[346].

В истории России при выстраивании взаимоотношений центральных властей с национальными окраинами имели место случаи протекционистской политики по отношению к этим регионам и его населению, предоставления им существенных налоговых льгот по сравнению с населением «внутренних» губерний империи. Так, например, «своя» финансовая система существовала в Финляндии. Без одобрения сейма вводить новые налоги в Финляндии было нельзя. Княжество имело свою таможенную границу, а таможенное законодательство предоставляло право беспошлинной торговли с Россией в то время, как российские товары облагались пошлиной. Денежные средства княжество имело право хранить в зарубежных банках^[347]. Для другой западной окраины – Польши – конституция 1815 г. также гарантировала несомненную самостоятельность в финансовых делах. По мнению Е.А. Правиловой, специально изучавшей этот вопрос в хронологических рамках 1815–1866 гг., область финансов «представляла собой ту деятельность, где правительство Царства Польского обладало наибольшей самостоятельностью»^[348].

Реализацию этих принципов, предусматривающих особую гибкость и осторожность по отношению к нерусскому населению окраин империи, можно ранее наблюдать и в Сибири. Уже в XVII в. применительно к этому Зауральскому краю по мере продвижения русских колонистов с запада на восток правительственные указы требовали не допускать столкновения «новоприходчиков» и аборигенов из-за земли^[349], что обеспечивало сибирским народностям возможность выполнения ими основной обязанности по отношению к государству – уплаты ясака. Ясак, в совокупном обложении исчисляющийся в размерах гораздо меньше налогов русского крестьянства, являлся важной статьей государственных, а середины XVIII в. личных доходов Дома Романовых. Тем не менее «инородцы», принявшие православие, в соответствии с действующим в империи законодательством освобождались на три года от уплаты ясака^[350]. Наиболее массовой льготой этнического характера стало освобождение «инородцев» от военной службы^[351].

Анализируя влияние этнического фактора на формирование окраиной политики, следует заметить, что, как правило, действие его проявлялось не изолированно, а в сочетании с иными обстоятельствами. Наиболее значимыми из них были естественно-географические особенности региона. О влиянии географической среды на экономику и социальные процессы в отечественной историографии пишут давно^[352]. Немало работ появилось и в последние 15–20 лет^[353]. Несмотря на определенные различия в подходах к теме, исследователей этой проблематики в принципе объединяет то, что большинство авторов акцент в научных изысканиях делают на изучении одного аспекта – влияние географического фактора на хозяйственную деятельность человека. Социальная же сущность взаимодействия человека и природы, как представляется, наиболее отчетливо выражает тезис Л.Н. Гумилева, согласно которому этнос представляет собой не что иное, как продукт процесса адаптации к определенному ландшафту^[354]. Отметим, что природно-географический и тесно связанный с ним ресурсный факторы оказывали существенное влияние в целом на окраинною политику России.

Исследователи истории Сибири более раннего периода единодушны в том, что при выборе методов колонизации решающим являлся географический фактор. А.Б. Каменский акцентирует внимание на том, что «огромная территория страны, удаленность центра от окраин делали центральную власть фактически зависимой от местной, ведь именно на основании информации с мест принимались решения в столице, именно эта удаленность вынуждала наделять местную власть большими полномочиями»^[355]. Географический фактор оказывал непосредственное влияние на административно-территориальное устройство регионов, функции органов власти и управления, полномочия должностных лиц. В империи существовали специальные органы по управлению этими территориями. В исследуемом автором хронологическом отрезке времени это были Кавказский, Польский и Сибирские комитеты в центре и институты наместников, генерал-губернаторов и главных управлений на местах. В этой структуре окраинного управления особое значение имел институт генерал-губернаторов как «главных блюстителей неприкосновенности верховных прав самодержавия… и точного исполнения законов и распоряжений правительства»^[356]. Наряду с генерал-губернаторами в ряде территорий, например на Кавказе, существовал институт наместников, обладающих широкими военными и административными правами по управлению регионом. Несмотря на стремление к централизации, петербургские власти реально сознавали невозможность концентрации всех властных функций по управлению окраинными территориями в столице и были вынуждены делиться частью из них с высшими должностными лицами регионов.

Стоит отметить, что зачастую функциональный характер и компетенция главных органов местного управления были тем шире, чем дальше находилась от центра подведомственная территория. Известную роль в данном случае играл и внешнеполитический фактор. Эта особенность хорошо прослеживается на примере сопоставления должностных функций и обязанностей генерал-губернаторов Западной и Восточной Сибири. Так, генерал-губернаторы Восточной Сибири, начиная со времени Н.Н. Муравьева (впоследствии Амурского), имели специальную дипломатическую канцелярию, чего не было у их западносибирских коллег. Структура местных органов управления и их функциональный характер в известной степени определялись и ресурсным потенциалом региона. В Сибири, например, Алтайский и Нерчинский горные округа находились в ведении Кабинета е.и.в., а с началом активной добычи золота в Главных управлениях Западной и Восточной Сибири были учреждены горные отделения. С началом массового переселения за Урал в конце XIX – начале XX в. начали действовать специальные переселенческие отделы.

Влияние ресурсного фактора находило отражение и в законодательной политике. На протяжении XVIII и XIX вв. был принят ряд законов по охране сибирских лесов, временном прекращении добычи соболей для восстановления популяции этого ценного промыслового зверя и т. п.

На характер взаимоотношений центра и окраинных регионов несомненное влияние оказало развитие системы коммуникаций (почтовое сообщение, телеграф, железнодорожное строительство). В конце XIX в., в связи усилившейся интеграцией окраинных земель в общероссийское экономическое и политико-административное пространство, значение этнического и географического фактора во внутренней политике трансформируется. Стремление к экономической интеграции, которая стала рассматриваться как важнейший стимул политической консолидации империи, становится преобладающим. Это повлекло за собой изменения в административной и социокультурной политике центра по отношению к периферии и, как следствие, привело к унификации законодательства.