Всерьёз утверждать подобное не возьмется сейчас ни один грамотный марксист. В противном случае он рискует вызвать у своих коллег по меньшей мере недоумение: зачем выражать свои претензии на оригинальность столь нелепым способом? Однако шестьдесят лет назад с подобным недоумением сталкивались те, кто осмеливался провозглашать необходимость политической экономии социализма. Можно, конечно, свысока поглядев на ученых той эпохи, произнести несколько совершенно правильных фраз о том, что все это заслуживает упоминания лишь в специальных трудах об истории науки, что это, мол, была болезнь роста, давно преодоленные политической экономией социализма ошибочные взгляды. Однако благополучно перелистнуть этот "прискорбный" эпизод в жизни политической экономии социализма и пойти дальше значило бы лишить себя ответа на очень важный вопрос: почему люди, принимавшие затем активное участие в развитии основ политической экономии социализма, начинали с отрицания самого права на её существование?

Ошибка? Недомыслие? Но эту ошибочную позицию разделяла целая плеяда талантливых ученых, давших, например, интереснейшие исследования монополистического капитализма. Да и не в личной способности или неспособности, грамотности или безграмотности отдельных представителей науки следует искать основные причины таких довольно распространенных заблуждений (особенно когда дело касается общественных наук). Уровень развития политической экономии и содержание учений виднейших её представителей всегда определялись как состоянием экономической действительности, так и классовой позицией ученого по отношению к этой действительности.

Неужели пролетарская классовая позиция вела к ошибочным трактовкам? Неужели производственные отношения той эпохи были настолько глубоко спрятаны под поверхностью экономических явлений, что их не могли вскрыть даже самые способные теоретики? На оба эти вопроса надо дать отрицательный ответ. "Но где же тогда, в конце концов, причины отрицания политической экономии социализма?!" - вправе воскликнуть читатель, которому уже надоело чередование вопросов и ответов, порождающих лишь новые вопросы.

Ответ же заключается в том, что столь прямолинейно поставленные вопросы и не могут иметь однозначного ответа. И классовая позиция была верной, и производственные отношения вовсе не стали более туманными. С исторической арены устранялись эксплуататорские классы, заинтересованные в искажении истины в угоду своим корыстным интересам. Открывалось поле для действительно свободного научного исследования - а политическая экономия объявляется ненужной. Опять противоречие?

Вывод совершенно верный. Но наука, предмет которой - производственные отношения - внутренне противоречив, сама может развиваться только через противоречия. Тем более это относится к революционной эпохе, когда происходит нарастание противоречий в производственных отношениях и они подвергаются самой крутой ломке и коренному переустройству. Старая политическая экономия действительно уже не годится для объяснения этих процессов. А новая?

Отступление 1: О революционном энтузиазме и объективных законах

ПЛАН ИЛИ РЫНОК?

Одно из первых серьёзных столкновений между представителями марксистской и буржуазной политической экономии произошло в дискуссии о регуляторе советского хозяйства. Именно в то время четко обрисовывалась альтернатива, которую потом многие называли ложной, но которая сделалась стержневым вопросом политэкономических споров на долгое время вперёд: план или рынок? Сама постановка такой альтернативы была бы, наверное, немыслимой совсем незадолго до этого: ведь в годы гражданской войны всерьёз обсуждались и даже вносились в Совнарком проекты отмены денег как первого шага к ликвидации всех атрибутов товарного хозяйства. Мало кто сомневался, что дни рыночных отношений сочтены и рынку более уже не суждено играть важной роли, которая принадлежала ему столетиями.

И вдруг - а для многих это был действительно неожиданный поворот - новая экономическая политика (нэп). Свобода торговли. Спекулянт, мешочник, которого ловили, преследовали и собирались вырвать с корнем, превратился в добропорядочного (и даже уважаемого) торговца. Буржуй, которого было уже совсем прогнали, занялся своим прежним ремеслом - эксплуатацией трудящихся и сорит деньгами во вновь открывшихся ресторанах. Кулаки зарыли (до поры) свои обрезы в землю и принялись ждать, какую цену с рабочего можно будет заломить за свой хлеб? А красный боец, проливавши кровь в борьбе с защитниками этих кровососов - Колчаком, Деникиным, Врангелем и прочими, нередко был вынужден из-за разрухи в промышленности становиться в очередь безработных на бирже труда либо идти наниматься к буржую. "За что боролись?" - именно в те тяжелые годы родилась эта фраза.

Но сколь бы тяжелой ни была обстановка, рождавшая массу личных трагедий, марксисты трезво ставили вопрос: готового социализма у нас нет, его только предстоит построить. Значит, там, где мы ещё не можем или не научились хозяйствовать по-социалистически, пусть хозяйствует частник. В стране - голод и бестоварье. Частник, конечно, сдерет семь шкур, но как-то наладит хозяйство. Это стало ясным. Менее ясно было другое - а что такое свобода торговли в социалистическом секторе? Пришлось признать, что и здесь не все провозглашенное - уже завоёванное. Рабочий класс, вставший у руля промышленности и транспорта, ещё должен был пройти долгую школу хозяйствования. А вопрос стоял предельно остро: кто - кого? Положение усугублялось тем, что этот вопрос не сводился только к противоборству между пролетариатом и буржуазией. Интересы многомиллионного крестьянства, составлявшего большинство населения Советской России, были серьёзнейшим политическим фактором. Или ты, рабочий, докажешь, что хозяйствовать по-социалистически ты сможешь лучше, чем буржуй хозяйствует по-старому, или крестьянину такой социализм ни к чему, и он заодно с капиталистами скинет рабочую власть!

В. И. Лениным была поставлена задача - "учиться у организаторов трестов", "учиться торговать". Освойте то, что создано капиталистической системой хозяйства, соедините это с преимуществами социалистических отношений - и тогда вы победите частника. Умейте соединить государственный план пролетарской диктатуры с гибким использованием стихии частного рынка. И государственные предприятия переводятся на коммерческий расчет. А это означало: пока мы ещё не можем охватить все хозяйство плановым руководством, большую часть продукции государственные предприятия и тресты должны производить по своей инициативе - искать то, что нужно потребителю, самим реализовать эту продукцию на рынке и притом безубыточно, более того, дешевле и выше качеством, чем частник.

Многие буржуазные экономисты восприняли нэп с удовлетворением, а то и со злорадством: "Наконец-то эти фанатики-коммунисты убедились, что все их эксперименты до добра не доведут, и начали возвращаться к давно проверенному практикой механизму товарного хозяйства". Собственно говоря, кроме „естественных" законов товарного хозяйства, эти люди не представляли себе ничего иного и требовали от Советской власти проявить "последовательность" - отказаться от всякого "административного ковыряния гвоздем" (как называли они плановые директивы пролетарского государства), и пусть экономикой управляет "естественный" регулятор - конъюнктура рынка.

Вопрос о регуляторе советского хозяйства сразу разделил экономистов на два основных лагеря: на тех, кто считал таким регулятором закон стоимости, и тех, кто выдвигал на роль регулятора план.

Казалось бы, новая экономическая политика, связанная с широким использованием товарных отношений, в том числе и в социалистическом секторе, давала основания признать основной закон товарного производства - закон стоимости регулятором советского хозяйства. Но представители марксистско-ленинской экономической науки не могли согласиться с наделением стихийных колебаний рыночной конъюнктуры правами определяющего фактора экономического развития. Они стоял на ленинской позиции: "...из России нэповской буде Россия социалистическая", - и потому именно в плане, вырабатываемом и проводимом под руководством коммунистической партии и пролетарского государства, видел важнейший рычаг дальнейшего продвижения экономика СССР по пути социалистического строительства. Именно план, выработанный на научных основаниях и объединяющий волю многомиллионного рабочего класса, позволял концентрировать его усилия на задачах создания социалистической системы хозяйства.

Сохранение в переходный период от капитализма к социализму в экономике СССР наряду с социалистическим капиталистических и мелких частных предприятий (иными словами, многоукладный характер экономики) дал повод выдвинуть и концепцию "двух регуляторов": социалистическом секторе - план, а в тех секторах, где господствуют товарно-капиталистические отношения, - рынок. Если социалистический сектор хозяйства растёт и расширяется, вытесняя и преобразуя несоциалистические секторы, значит, и экономический регулятор социалистического сектора выступает ведущим для всего хозяйства СССР, а закон стоимости играет роль подчинённого регулятора в мелкотоварном и капиталистическом секторах - так был решен этот вопрос. Тогда когда решался вопрос "кто - кого?", попытка сидеть между двух стульев, конечно, не могла встретить поддержки со стороны пролетарской политической экономии.

Спор этот, надо сказать, решался не только в кабинетах ученых и на страницах экономических журналов. Прежде всего его решала сама жизнь, борьба хозяйственников, ученых-экономистов, "красных директоров и главное - рядовых рабочих за проведение в жизнь планового хозяйства. Стихия рынка, поначалу, казалось грозившая захлестнуть социалистический сектор, постепенно подчинялась воле пролетарского государства, выраженной в плане. Первоначально план в народнохозяйственном масштабе складывался как сводка тех планов, которые составляли гостресты и предприятия. Но не случайно почти совпали два события: введение новой экономической политики и образование Госплана. Образование Государственной общеплановой комиссии свидетельствовало об осознанной цели подчинить развитие экономики страны единому хозяйственному плану. Постепенно Госплан и другие центральные экономические органы стали оказывать определяющее влияние на составление государственного плана. Выражением этого влияния стали контрольные цифры, которые клались в основу плановой работы на всех нижестоящих уровнях.

Государственные предприятия и тресты отказались от слепого следования за конъюнктурой рынка. Для изучения объёма и структуры потребностей, организации снабжения и сбыта они объединялись в отраслевые синдикаты, учитывающие, собирающие и распределяющие заказы между входящими в них производственными единицами. Тем самым преодолевалось обособленное, анархичное хозяйствование отдельных предприятий, плохо представлявших реальный объём и структуру спроса и предложения данного вида продукции и вынужденных ориентироваться на стихийно колеблющийся уровень цен. С 1926 г. составление планов на основе контрольных цифр стало правилом, а с 1927 г. по инициативе В. В. Куйбышева в "Положение о трестах" вошел пункт, гласивший, что государственный трест руководствуется в своей деятельности утвержденным вышестоящим органом планом.

Успехи социалистического планового хозяйства, на деле продемонстрировавшие подчиненный характер товарных отношений, рынка и закона стоимости, заставили сторонников стихийного рыночного хозяйства перенести спор в другую область. Социалистическое производство было признано плановым хозяйством. Теперь развернулась дискуссия о методологии планирования, необходимость и ведущая роль которого уже никем открыто не оспаривались. Спор между сторонниками "генетического" и "телеологического" подходов тем не менее затрагивал все ту же альтернативу: план или рынок?

Первый подход предполагал, что в процессе составления плана надо исходить из стихийно сложившейся хозяйственной конъюнктуры, следовать фактически существующим тенденциям. Второй, напротив; требовал предполагать в плане решительную перестройку всего хозяйства в соответствии с целями социалистического строительства. Представителей второго подхода обвиняли в отрыве от реальности, в отсутствии рациональных критериев экономических решений. Однако "реалистическая" позиция сторонников генетического подхода, их нежелание поступиться привычными критериями выгодности и невыгодности не давали перспективы преодоления технической отсталости, не позволяли ставить задачу индустриализации Советской России. Либо оставаться на почве "реальности" и снова стать аграрным придатком капиталистического Запада, потихонечку осваивая "ситцевую" индустриализацию, либо сосредоточить все хозяйственные ресурсы и энтузиазм строителей нового общества на решении коренных задач создания материально-технической базы социализма, вывода страны на самые передовые технические рубежи.

Теоретический спор "генетического" и "телеологического" подходов оказался в итоге спором о путях экономического развития СССР, о том, станет ли социализм в СССР на свою индустриальную основу. И планирование народного хозяйства должно было послужить тем ещё невиданным в истории средством мобилизации экономики на решение коренных задач социалистического строительства, которое позволило бы сделать рывок от России серпа и сохи к России электрической. Именно эта линия проложила себе дорогу в ходе составления первого пятилетнего плана. И досрочное выполнение пятилетки было блестящим практическим подтверждением этой теоретической концепции.

В дискуссиях было положено начало научному исследованию практики социалистического планового хозяйства. Фактически это были первые шаги в проникновение существа закона планомерного развития социалистического производства. Понимание того, что в социалистическом хозяйстве действуют свои объективные экономические законы, которые необходимо изучать, постепенно прокладывало себе дорогу. Важную роль в этом процессе сыграла публикация замечаний В. И. Ленина на книгу Бухарина "Экономика переходного периода", где совершенно недвусмысленно указывалось на необходимость политической экономии и при полном коммунизме.

Конечно же, не только ясно высказанное мнение В. И. Ленина, но и сама экономическая действительность социализма заставили представителей экономической науки довольно быстро признать необходимость изучения объективных производственных отношений и экономических законов социализма. Одним из первых ввел в научный оборот термин "политическая экономия социализма" Н. А. Вознесенский в своей статье "К вопросу об экономике социализма". Правда, эти слова он ещё ставил в кавычки, как своего рода дань прошлым заблуждениям. Вскоре существование политической экономии социализма стало общепризнанным безо всяких кавычек. Вопрос о её существовании был решен, но продолжали обсуждаться другие вопросы, связанные с определением предмета политической экономии: включать ли в предмет политической экономии производительные силы? Как правильно определить предмет политической экономии в широком смысле слова?

Выход политической экономии социализма из периода "скрытого" развития сразу поставил в повестку дня множество теоретических проблем. Одним из наиболее активно обсуждаемых был вопрос о законе движения советского хозяйства. Он, разумеется, не случайно попал в центр внимания политической экономии. Действительно, какой объективный экономический закон лежит в основе развития социалистической системы хозяйства? В зависимости от решения этого вопроса находилось и решение других экономических проблем.

Сразу же было высказано несколько точек зрения. Одними в качестве такого закона движения рассматривался план, другими - закон расширенного воспроизводства социалистических производственных отношений, третьими - закон социалистического обобществления производства.

Эти первые попытки выяснения объективных экономических законов социализма имели, однако, существенный недостаток. Хотя и удалось "нащупать" действительно присущие социализму объективные процессы, однако признание объективных экономических законов сочеталось по существу с их субъективистской трактовкой: эти законы объявлялись сознательно устанавливаемыми социалистическим государством. Широкое распространение приобрела точка зрения, согласно которой законом движения советского хозяйства является диктатура пролетариата. Ее сторонников, по-видимому, вовсе не смущал тот факт, что диктатура пролетариата - явление, относящееся к политической надстройке, а не к экономическому базису общества. Были даже попытки доказать объективность диктатуры пролетариата как экономического закона.

Сложившиеся к середине 30-х годов неблагоприятные условия для творческого развития марксистско-ленинского теоретического наследия способствовали закреплению этих субъективистских трактовок. В экономической науке начали проповедоваться взгляды, надолго осложнившие правильное понимание сложившихся при социализме производственных отношений. Поиски источников развития социалистической экономики в объективных экономических противоречиях были забыты, на их место пришло огульное отрицание всяких противоречий, а субъективистское понимание экономических законов получило свое законченное выражение в формулах, подобных этой: "Закономерности развития социалистической экономики создаются самим социалистическим государством рабочих и крестьян".

Однако, несмотря на серьёзные трудности, политическая экономия социализма все же продолжала свои первые шаги вперёд. Дискуссии, которые практически непрерывно велись в то время на страницах экономической прессы, постепенно делали свое дело. В числе других здесь можно назвать дискуссии по проблемам земельной ренты, об эффективности капитальных вложений, о докапиталистических способах производства.

К концу 30-х годов советская экономическая теория накопила значительный багаж теоретических представлений, прочно вошедших в политическую экономию социализма. Это было понимание объективной обусловленности планирования народного хозяйства, попытка увидеть стоящий за ним объективный экономический закон, позднее получивший наименование закона планомерного развития социалистического производства. Социализм стал рассматриваться как плановое хозяйство, в основе которого лежит не только акт обращения средств производства в достояние социалистического государства, но и обобществление производства на деле, начиная с простейших форм - всенародного учёта и контроля. Сюда же можно отнести анализ взаимодействия социально-экономических укладов и рассмотрение товарных отношений как формы связи между укладами, а также понимание подчиненной роли товарно-денежных отношений в системе социалистического хозяйства. Значительный вклад был сделан в изучение закономерностей социалистического воспроизводства в связи с проблемами, вставшими в ходе проведения индустриализации. К этому далеко не полному перечню можно добавить и то, что в 20-30-е годы экономическая теория открыла для себя ряд проблем, разрешить которые удовлетворительно она ещё не была в состоянии: о причинах сохранения товарных отношений при социализме, о сознательном использовании объективных экономических законов, об экономических противоречиях социализма и т. д.

Уже этот беглый обзор показывает, что было сделано немало шагов вперёд. И уже к концу 30-х годов могла быть поставлена задача систематического изложения политической экономии социализма.

ПУТЬ К СИСТЕМЕ

Создать систему? Но как это сделать, если даже основные элементы такой системы представлялись если и не весьма туманно, то уж во всяком случае весьма различно многими политэкономами. Да и что вообще означает задача: дать систематическое изложение курса политической экономии социализма?

Ответы на эти вопросы, как и выработка единства мнений по поводу содержания фундаментальных производственных отношений социализма, существа его экономических законов, достигались долгими и трудными путями. Отечественная война и восстановление экономики хотя и не остановили этой сложной теоретической работы, но заставили отодвинуть её на второй план. Лишь в 1951 г. состоялась дискуссия экономистов, которая подвела итоги работы над составлением первого учебника политической экономии, содержащего раздел, посвященный политической экономии социализма. Дискуссия закрепила значительный прогресс в понимании экономических законов социализма, в первую очередь преодоление субъективистской трактовки последних, и её результаты позволили учебнику политической экономии в 1954 г. увидеть свет.

Первая система политической экономии социализма не могла быть, разумеется, совершенной. Она была построена наиболее простым путём: содержание экономических законов социализма излагалось последовательно, так сказать, по степени "важности" этих законов. Между ними прослеживались некоторые связи, но сказать, что эти связи образуют целостную систему, было бы большим преувеличением. Однако и такая система была уже большим шагом вперёд, давая представление о составе системы экономических законов социализма и выделяя среди них основной экономический закон.

Казалось, бурная эпоха дискуссий миновала и теперь остаётся только постепенно, шаг за шагом, совершенствовать эту систему, полнее отражая в ней практику развития экономического строя социалистического общества. Но не прошло и нескольких лет со дня выхода учебника, как дискуссии разгорелись с силой, напомнившей баталии 20-х годов.

И если поначалу спор велся действительно об улучшении изложения курса политической экономии социализма, то затем оказалось, что спорить на эту тему бесполезно. Спорщики не понимали друг друга. Внезапно выяснилось, что царит полный разнобой в понимании того, что такое система производственных отношений, из каких элементов она состоит, как эти элементы связаны в систему, с чего начинать исследование этой системы... Споры о том, с чего начинать систему, привели к дискуссиям вокруг понятий "экономическая клеточка" и "исходное производственное отношение". Обнаружилось, что по-разному решается и вопрос о том, что такое вообще "производственное отношение"...

Дискуссия о методе исследования системы производственных отношений показала, что политическая экономия социализма недостаточно ещё овладела марксистским диалектическим методом. Именно поэтому методологические проблемы на долгое время оказались в центре внимания политической экономии социализма. Даже в 60-е годы, когда в связи с хозяйственной реформой 1965 г. вновь разгорелась дискуссия о месте и роли товарно-денежных отношений при социализме, в ходе самой этой дискуссии спорящие стороны постоянно обращались к методологическим проблемам.

Слова "система категорий и законов политической экономии социализма" упоминались все чаще. Многие стремились найти верный ключ к этой системе. С чего начать? Каково исходное производственное отношение в системе производственных отношений социализма, какова исходная категория в системе категорий политической экономии социализма, призванной научно отобразить систему социалистических производственных отношений, - эти вопросы не давали покоя многим политэкономам. Исходные категории вначале посыпались, как из рога изобилия: планомерность, общественная собственность на средства производства, обобществление, непосредственно общественный труд, социалистический продукт, социалистический товарный продукт, непосредственно общественный продукт и т. д. и т. п.

Да-а-а, может протянуть читатель, хороша наука, которая так и не разобралась, с чего же она, собственно, должна начинать. Плохи её дела!

В самом деле, ну какая уж тут наука, если по одному из важнейших вопросов - сколько умов, столько и мнений? Незавидная ситуация.

Незавидная? Да, конечно, с этаким разнобоем во взглядах далеко не уйдешь. Но таков неизбежный ход развития науки, решившей пойти тернистым путём диалектического метода. Мы не можем ждать, что этот год принесет нам очередные открытия, а познание мира бесконечно и не следует даже хвататься за систематическое изображение изучаемой наукой частички мироздания. И это не от гордыни, не от нетерпеливого желания непременно сконструировать систему и тем самым навечно вписать свое имя в историю науки. Реальный социализм требует и реальной политической экономии социализма.

Если же отложить её создание до полной победы полного коммунизма, то "пока солнце взойдет, роса очи выест". Без выверенной теоретической концепции нельзя обеспечить надежное движение вперёд во всех областях экономической жизни. Поэтому так спешат, так яростно спорят, так на многое замахиваются ученые-политэкономы. Недостатки же - а они у нас есть, как и у всякой науки, - связаны как раз с тем, что кто-то отстает от этого, задаваемого самой жизнью темпа развития политической экономии социализма, а кто-то спешит, не учитывая необходимости создания научной основы.

И поэтому надо спорить, надо выдвигать и опровергать гипотезы, строить и перестраивать на ходу здание науки. Жизнь торопит.

Споры не проходят бесследно, не сводятся к пустым словопрениям. Уже отброшены многие несостоятельные гипотезы, уже рассеяны многие заблуждения, уже достигнута общность взглядов на многие важные проблемы. И что не менее важно, резко возросла степень овладения марксистским диалектическим методом, методологическая грамотность науки. А владея совершенными инструментами познания, можно получить и более серьёзные научные результаты.

У политической экономии нет в научном арсенале сложных приборов и экспериментальных установок, даже математические модели для нее - одно из подсобных средств. Научный потенциал исследователя зависит здесь не от находящегося в его распоряжении уникального оборудования, а от того, насколько хорошо он владеет диалектикой. И вот, чтобы овладеть марксистским диалектическим методом, политическая экономия социализма обратилась к "Капиталу" К. Маркса. Казалось, что давным-давно уже известно все, что было сказано классиками марксизма о социализме. Зачем же для изучения социалистических производственных отношений снова перечитывать "Капитал", листать страницы, где пишется об эксплуатации наемного труда, о всеобщем законе капиталистического накопления, о законах обращения золотых денег?

Трудно представить, что образованный политэконом не знает, каковы законы обращения золотых денег. Тогда почему же "Капитал" снова оказался у всех в руках, как в студенческие годы?

"Капитал" давал возможность проникнуть в творческую лабораторию К. Маркса. Поэтому ученые не удовлетворились и "Капиталом". Они буквально "набросились" на подготовительные экономические рукописи К. Маркса, стремясь получить представление о том, как; шел процесс создания "Капитала". Логика создания этого великого труда должна была стать путеводной нитью для создания системы политической экономии социализма. Речь шла вовсе не о копировании "Капитала", не о его переписывании с заменой категорий капиталистической экономики подобными же категориями, но выражающими социалистические производственные отношения, как это пытались изобразить некоторые ученые, не давшие себе труда разобраться в необходимости изучения метода "Капитала". Нет, политэкономы хорошо усвоили ленинские слова о том, что если К. Маркс не оставил нам логики с большой буквы, то он оставил логику "Капитала". Диалектика в "Капитале" К. Маркса есть частный случай всякой диалектики.

Характерно, что интерес к "Капиталу" проявили не одни только политэкономы. Философы тоже обратились к нему - и именно за диалектикой. Совпадение взаимных интересов философов и политэкономов вызвало беспрецедентную тягу политэкономов к изучению философских проблем. Термины "абстрактное" и "конкретное", "всеобщее" и "единичное", "опосредованное" и "непосредственное", "историческое" и "логическое" были буквально у всех на устах. Началась, образно выражаясь, "методологическая революция" в политической экономии. И она стала приносить заметные плоды.

Стало ясно, что расставить в каком-то порядке экономические законы социализма, руководствуясь весьма туман<