Революционный класс является носителем передовых интересов, заинтересован в точном и истинном научном отражении логики событий до тех пор, пока он остается таковым, т. е. пока он борется со старой системой. Здесь ему наука важна и нужна, без неё ему не создать идеальных предпосылок революционного переворота, не найти новых идеологических норм, не обеспечить их усвоения массами, В этот период мечтающий о победе, но ещё не победивший или уже победивший, но ещё не окрепший класс чрезвычайно критичен, склонен к строгому анализу и не взирающему на лица и авторитеты поиску нового. Ему но пути с истинной наукой.
Вспомним период ренессанса и реформации: как рвалась к истине нарождающаяся буржуазия! Ей были нужны и телескоп, и паровой двигатель, и даже научное представление о том, "как государство богатеет". Молодой буржуазии была необходима научная теория, дающая твердую экономическую основу лозунгам буржуазной революции. Свобода здесь - это свобода частного предпринимательства, обособленность, независимость каждого хозяйчика. Равенство - это равенство всех и каждого перед его величеством Рынком, это эквивалентный обмен, "честная торговля". Народ, завоевавший своей кровью господство буржуазии, вкладывал в эти великие слова другой смысл, для него Свобода была свободой от эксплуатации, а Равенство - возможностью равно трудиться и равно потреблять. Но эти стремления были жестоко попраны капиталом, пришедшим к власти. И всё же весь период своего генезиса буржуазия нуждалась в подлинно научной политической экономии: без неё она не могла до конца победить феодализм, уйти от норм и идеалов крепостничества, сословной иерархии, абсолютизма, церковного мракобесия.
И эта наука возникла. Величайшие её представители (о жизни и деятельности которых мы Вам позднее расскажем) заложили основу трудовой теории стоимости, показав, что всё социально-экономическое богатство буржуазного общества создано трудом рабочего, вплотную подошли к научному объяснению противоположности экономических интересов пролетариата и капитала.
Однако дальше - стоп. Любой самый маленький шаг научной политической экономии вперед был бы шагом к теоретическому обоснованию неизбежности пролетарской революции и гибели капитализма. Этого шага буржуазная наука ни объективно, ни субъективно сделать не могла. Для такого теоретического решения мало было научной смелости и прозорливости, нужно было сознательно встать на позиции рабочего класса, практически включиться в его борьбу. Здесь лежит граница между классической буржуазной и пролетарской политэкономией. Перейдя её, учёный должен был сделать выбор, решить, с кем ему по пути: с наукой или с буржуазией.
Буржуазия, став господствующим классом, утратила свой критический пафос. Социально-экономическое развитие достигшего апогея капитализма предвещало его гибель, и потому потребность буржуазии в самосохранении создала необходимость в апологетической "науке" (кавычки в последнем слове не случайны: капиталу, чтобы выжить, надо было лгать, а ложь во имя сохранения господствующей элиты и
есть апологетика). Так буржуазная политэкономия стала вульгарной. Гак может стать вульгарной любая наука, утратившая свою критичность, своё революционное, обновляющее мир практическое отношение к действительности, поставившая служение власти и оправдание её господства выше интересов передового класса.
Второй из обещанных нами комментариев к тезису о классовом характере политической экономии относится к более близким и но времени, и в пространстве событиям. 1920 год. В нашей стране голод, холод, разруха, а в партии - дискуссия. И о чём? О том, где найти хлеб, откуда взять дрова, как пустить поезда? Нет, о профсоюзах. О месте и роли этих объединений трудящихся в управлении обществом. В. И. Ленин, указав на несвоевременность этой дискуссии, всё же отмечал всю важность этого вопроса. Не решив, как привлечь массу трудящихся (а это значит и профессиональные союзы - наиболее широкую организацию рабочего класса) к сознательному творчеству новой жизни, к управлению страной, иными словами, не решив проблемы, как сделать каждого рабочего хозяином экономической жизни, избавиться от холода, голода и разрухи в пролетарской республике было невозможно. И это был не только политический, по и политэкономический вопрос о реальном наполнении отношений общественной собственности экономическим содержанием, о превращении всех рабочих в реальных собственников общественного производства.
И в этих условиях решающим оказался классовый подход. Казалось бы, в чем ином может состоять интерес пролетариата, как не в том, чтобы каждому профессиональному комитету дать управлять делами своего завода и получать прибыль от продажи произведенной коллективом продукции? Но В. И. Ленин резко выступает против. Как всегда не боясь называть вещи своими именами, квалифицирует: анархо-синдикализм. Почему? Да потому, что коренной экономический интерес пролетариата как класса связан с его объединением в одно целое, в единую ассоциацию трудящихся. Раздробленное же функционирование отдельных профессиональных групп рабочих как товаровладельцев есть прямое следование интересу работника не как революционного пролетария, а как обособленного собственника рабочей силы, следование мелкобуржуазной тенденции в рабочем движении.
И здесь речь шла не о наклеивании обидных ярлыков, а о судьбах пролетарской революции, о реализации интереса тех, кто шел на баррикады в 1905, гнил на каторге в 1907, штурмовал Зимний и Кремль в 1917, тонул в Сиваше в 1920, кто, покинув трибуну дискуссий о профсоюзах, пошел на кронштадтский лед. Их интересом было равенство всех трудящихся в целях свободного, гармоничного развития каждого человека, а не рыночная конкуренция предприятий и профессиональных объединений рабочих.
Но если передача управления экономикой обособленным профессиональным союзам - отголосок проповеди мелкобуржуазной обособленности, то где же выход? Формальное следование букве марксизма подтолкнуло кое-кого к идее абсолютно жесткой централизации, огосударствления массовых организаций трудящихся. Внешне всё вроде бы верно: крупное производство требует централизации управления. Но эта полуправда, частичная истина оказалась не меньшей угрозой пролетариату, чем анархистские лозунги. Перед революционным объединением пролетариев стал маячить призрак тоталитарной диктатуры оторванного от масс государства. И здесь четкость классовой политической и экономической позиции вновь совпала с конкретной истиной политэкономической науки: только объединение самого широкого демократизма при выработке социальных и экономических решений с дисциплиной централизованного, планового управления, только соединение инициативы масс и их объединений - профсоюзов (школы управления обществом и экономикой) - с централизованным управлением со стороны государства рабочих есть реализация классового интереса пролетариата, точное отражение объективной необходимости общественного планомерного управления социалистическим производством.
Заканчивая этот раздел, хотелось бы подчеркнуть ещё одну важную черту партийности в науке: её ни в коем случае нельзя понимать вульгарно, как догматическое следование букве марксизма:
"Коммунизм
по книге сдав,
перевызубривши "измы",
он
покончил навсегда
с мыслями
о коммунизме.
Что заглядывать далече?!
Циркуляр
сиди
и жди.
- Нам, мол,
с вами
думать неча,
если
думают вожди..."
Нельзя понимать партийность науки и как принадлежность ученого к определённой партии или тем более к классу. Речь идёт о другом: об истинном и последовательном выражении объективных закономерностей общественного развития, в чем может быть заинтересован только революционный класс. Социальное происхождение ученого не имеет значения: буржуа Фридрих Энгельс оказался последовательным выразителем интересов, мировоззрения пролетариев в споре с рабочим Евгением Дюрингом, стоявшим по всем вопросам философии, политэкономии и теории социализма практически на мелкобуржуазных позициях. Блестящее доказательство тому - "Анти-Дюринг" Ф. Энгельса - книга, написанная полемически остро, легко и вместе с тем глубоко и точно раскрывающая для заинтересованного читателя сложнейшие проблемы марксизма.
Кстати, эта работа великого ученого указывает и на то, что одной из предпосылок постепенного "дрейфа" многих обществоведов от истины к апологетике status quo или проповеди мелкобуржуазных иллюзий были... методологические ошибки, блуждания вокруг и около материалистической диалектики и боязнь применить её на деле, иными словами, боязнь революционного осмысления действительности, четкого и последовательного отражения противоречий и направлений общественного развития. Поэтому Ф. Энгельс начинает свою критику Дюринга с разбора его философских иллюзий. Вот почему и перед нами лежит проблема метода нашей науки, метода политэкономии.
"ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК" ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
У каждой двери, ведущей в волшебный мир, должен быть свой "золотой ключик". Или "пароль", несколько тайных слов (например, "Сезам, откройся!"), позволяющих войти в заколдованную пещеру Али-бабы. У тайн политической экономии тоже есть свой "волшебный ключик", помогающий его обладателю не только проникнуть в тонкости уже созданных политэкономических произведений, но и стать настоящим учёным, творцом новых знаний.
Что это за ключ? Ответ известен: это метод науки политической экономии. Но трудность здесь состоит в том, что сам этот метод - не свод правил, доступных каждому (наподобие инструкции к детскому конструктору), а особый раздел науки - методология политэкономии. Так что перед нами сложная проблема: пообещав читателю "волшебный ключик" к тайнам нашей науки, мы предлагаем ему включиться в анализ, может быть, самого сложного её направления. Как же выйти авторам из этого затруднения?
Начнём, пожалуй, с вопросов, далеких от методологии и более близких к реалиям социалистического общества, логике его строительства и совершенствования. Именно здесь нас подстерегает некоторый парадокс. С одной стороны, социализм - это общество, которое может быть построено только при опоре на научный фун-дамент. Надо сначала иметь представление о том, что такое социализм, а потом уж его создавать. "Само по себе" социалистическое общество и его экономическая система не возникают (такова уж его природа), в этом его отличие от всех остальных формаций. С другой стороны, ни одна наука не может возникнуть раньше, чем появился её предмет: попросту нечего будет изучать. Поэтому никакой науки о построении социализма и его развитии в коммунизм до того, как возникнет этот способ производства, быть не может.
Следовательно, науки о построении социализма не будет, пока не построят социализм, а его не построят до тех пор, пока не будет науки. Круг замкнулся. Змея вцепилась в свой собственный хвост и начала потихоньку заглатывать самое себя...
Если сформулированный нами выше парадокс верен, то социализм как экономическая система невозможен. Но ведь он есть! Следовательно... наш парадокс неверен? Нет, сформулированная нами антиномия отнюдь не является результатом фантазии авторов. Значит, надо со всем этим разобраться...
Ключом для "объяснения" этой антиномии является понимание того, что экономика социализма (как и политическая экономия, её изучающая) является системой диалектической, т. е. возникающей, становящейся и развивающейся на основе и из недр предыдущей общественно-экономической формации. Отсюда следует, что подлинная наука "осваивает" (изучает) свой предмет как становящийся в развитии и по мере его возникновения и продвижения к целостности тоже развивается и обогащается. Что это означает конкретно? Сразу не объяснишь. Поэтому отвлечемся на некоторое время...
Отступление 3: О выращивании орхидей
Вам никогда не приходилось сталкиваться с орхидеями? Возможно, и нет. Говорят, что это самое красивое, самое благородное - и самое капризное растение на земле. Царица земной флоры. Или даже принцесса (быть может, на горошине...). Но шутки в сторону. Выращивание орхидеи, особенно нового, неизвестного вида, в искусственных условиях - занятие удивительно сложное. Оно требует опыта, чутья, внимания и главное огромных научных знаний: во-первых, об условиях, в которых она обычно развивается, и, во-вторых, о том, как жили её предшественники - те растения, из которых выращивается новая разновидность. Этого в принципе достаточно. Если есть благоприятные материальные условия, можно выращивать новый цветок.
Первый шаг - воссоздание условий для развития старого вида с некоторыми коррекциями - известно, что новый цветок потребует и некоторых новых условий. И сели проклюнулись первые ростки, можно быть уверенным - условия соблюдены верно. Эта первая информация создает основу науки о выращивании нового сорта. Увидев росток, опытный садовод сможет сделать и первые поправки к первоначальному плану, а первые дни жизни нового растения внесут уже серьёзные изменения в наши представления о том, как надо выхаживать этот сорт орхидей. Наука будет "создавать" свой предмет (помогать выращивать цветок) и изменяться, совершенствоваться вместе с ним. Первые изменения в жизни растения вызовут совершенствование, развитие науки о его росте, которые помогут улучшить уход. Цветок вымоет и снова потребуется его вновь изучить, а паука опять поможет ему набрать силу и т. д., пока он не отцветет. Но малейшая ошибка, неточность садовника или его учёного собрата - и цветок погибнет, так и не успев расцвести.
Мы увлеклись? Нет, не очень. Ведь мы сейчас говорили не о цветоводстве, а об общих принципах познания и научного построения диалектических систем, в частности политической экономии социализма. Они формируются именно так, как было показано выше: создаются объективные материальные условия для возникно-вения экономики социализма (обобществление производства капиталом, сплочение пролетариата как класса) и возникают основы науки о её построении. Основы эти складываются на базе изучения закономерностей развития предшествующей формации (К. Маркс, изучая капитализм, научно доказал, что социализм должен быть обществом с планомерно организованным производством, нацеленным на свободное всестороннее развитие личности каждого) и общих законов развития общества.
Этого достаточно для начала науки о строительстве социализма, а эта наука - достаточная предпосылка для сознательного строительства нового общества после победы социалистической революции. Первый росток социализма дает новый толчок развитию науки о его построении. Как грамотный биолог по генному коду, заложенному в хромосомах клетки, увидит будущий организм, так настоящий учёный-политэконом и в первых чертах экономики рождающегося социалистического общества увидит существенные свойства его грядущего состояния. Каждый новый шаг в строительстве социализма будет обогащать науку об экономике нового общества. Каждый новый шаг социалистической системы будет служить важнейшим стимулом её дальнейшего прогресса. И ошибки, отклонения от подлинно научного пути здесь могут иметь последствия, куда более гибельные, чем при выращивании орхидей.
Для того чтобы решать эту задачу, экономическая наука должна обладать полным и точным знанием об экономической системе социализма. Но эта система столь велика, что познать все её элементы и все связи между ними не под силу ни одному, даже самому гениальному ученому. Даже крупному НИИ не под силу. Следовательно... экономическая наука невозможна?
И всё же экономическая наука существует. И она может отразить всё многообразие экономических явлений. Почему? Потому что познает не сумму составляющих экономическую систему элементов и их связей, а экономику как целое, законы функционирования и развития этого целого. Познает не путём перебора и описа-ния, а на основе диалектического метода восхождения от абстрактного к конкретному, от простого к сложному, который охватывает сначала простейшее отношение системы, её простейшее противоречие. Тем самым дается предельно абстрактная, предельно общая характеристика экономической системы. Затем из этого отношения, противоречия выводится другое, более конкретное, менее общее, лежащее ближе к поверхности экономических явлений. Учёный как бы следит за тем, как сам предмет, сама экономика развивается, изменяется, обогащается... Результат - научно достоверное знание. И не только о каком-то современном состоянии народного хозяйства, но и о законах его развития, о логике становления и функционирования экономической системы.
Объяснить точно и в то же время просто этот процесс невозможно. Здесь начинается наука, а любая наука - это terra incognita (неизвестная земля - лат.). У неё свой язык, свой аппарат, свой метод. Не зная всего этого, её не поймешь. Поэтому ограничимся лишь некоторыми иллюстрациями к проблемам методологии.
Начнём, пожалуй, с... начала. Звучит двусмысленно, но первый вопрос методологии науки - это проблема начала. "Трудно найти начало в философии, и причина этой трудности, равно как и возможности устранить её были предметом многократного обсуждения", - сказал почти два века назад Гегель (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. В 3-х томах. т. I. M.: Мысль, 1970. С. 123). К. Маркс по этому вопросу писал: "Всякое начало трудно, - эта истина справедлива для каждой науки" (Предисловие к первому изданию "Капитала". - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. т. 23. С. 5). "Да, это поистине трудно", - подтвердит любой современный учёный, столкнувшись с наличием по меньшей мере двух десятков различных достаточно обоснованных гипотез начала политической экономии социализма.
Трудно, но не невозможно. Марксистская диалектическая логика и методология политической экономии могут дать достаточно точный ответ на вопрос о том, каким должно быть начало науки. В самом деле, с чего началась научная политэкономия капитализма? С того же, что и всякая наука: с анализа фактов, их первичной систематизации и обобщения. Здесь учёным пригодились и анализ (расчленение некоторого представления на отдельные его компоненты, выделение его составных частей), и синтез (обобщение фактического материала, выделение общих черт в разрозненных фактах), а из разрозненных, хаотических представлений о целом сформировались первые научные абстракции: труд, товар, деньги. Однако до подлинной науки было ещё далеко, анализ и синтез, статистические обобщения и системы, построенные на аналогиях и первичной сис-тематизации, лишь приготавливают полуфабрикаты для науки, которой из них ещё предстоит создать диалектическую систему категорий. Именно в этот момент проблема начала обнажает свою глубину, встает вопрос об исходной категории политической экономии.
Чтобы показать её некоторые черты, воспользуемся образом некоего дерева, скажем, дуба (политэкономам почему-то очень нравятся дубы). Первичное обобщение данных опыта позволяет установить путём анализа наличие ствола, ветвей, листьев, синтетически (т. е. через поиск единства, общих черт) свести ветви и ствол к некоторому единству и вывести категорию "древесины дуба". Но до научного представления об этом дереве как живом, развивающемся организме ещё далеко. Нужно найти источник его развития, показать его самое простое состояние и из него, как из клеточки, вывести всё богатство его определений.
Поэтому начало может быть определено как самое простое и неразвитое состояние объекта и самое простое понятие, отражающее этот первоначальный облик объекта. Что есть простой, неразвитый дуб? Да очень просто, это желудь. Желудь - это весь дуб, только очень молодой, сведенный к своему самому элементарному состоянию. Так и в системе категорий политической экономии первой становится та, что отражает самое "молодое", предельно простое, неразвитое состояние данного объекта - системы производственных отношений определённого способа производства (скажем, буржуазного, Для которого роль такого "желудя" играет товар, - но об этом в следующей главе). Так выявляется предельная абстракция (исходная категория) политической экономии.
Самое простое и неразвитое - вот и вся тайна начала? Нет, не вся. Самое первое понятие науки будет жизненно лишь тогда, когда будет отражать противоречие исходного производственного отношения, ибо единственный источник жизни предмета - это его противоречия. "Не верь учению, которое все противоречия сводит к единству", - сказал Платон. Эти слова его в полной степени относятся к исследованию проблемы начала: не верьте авторам, которые не нашли в исходном пункте действительного, отражающего жизнь противоречия.
Ещё одна тайна начала: оно должно быть первым, позади него ничто не должно лежать; начало потому и начало, что оно ничем не опосредовано. Что порождает желудь? Откуда он взялся? Как откуда, возразите Вы, - с дуба упал, конечно. А самый первый желудь откуда упал? Видимо, с некоторого "прадуба". Следовательно, начало производственных отношений является непосредственным только в рамках данного способа производства, а вообще-то оно, конечно, не с неба падает; его предпосылки создаются предшествующей экономической системой.
Дело за малым: ученому надо суметь отличить начало от этих предпосылок. Как? И здесь методология может дать достаточно определённый ответ: если некоторое простейшее производственное отношение воспроизводится развитым способом производства - значит, начало выбрано правильно. Если на дубе выросли желуди, значит, желудь - зародыш дуба. Но если из того, что мы назвали желудем, выросло дерево, с которого мы собираем яблоки, значит мы что-то напутали с началом.
И последняя черта начала: оно должно совместить в себе два противоположных качества, быть одновременно и некоторым особым экономическим феноменом, отдельным производственным отношением, и всеобщей формой для всех других отношений. И особенное, и всеобщее - такова природа начала. Ещё точнее: начало - это такое всеобщее отношение, которое обладает отдельным, особенным существованием наряду с другими отношениями. Но не нонсенс ли это, не теоретически ли выраженная несообразность? Разве можно себе представить некую "лошадь вообще", пасущуюся в стаде будённовских, арабских и т. п. скакунов? Нет! Тогда давайте возьмем другой пример, использованный Э. В. Ильенковым - одним из крупнейших специалистов в логике "Капитала": перед нами несколько потомков одного человека. Если это не дети, а, скажем, внуки или правнуки, то обнаружить в них общие черты будет очень сложно. У них могут быть разной формы рты, носы, разный цвет глаз и даже разные черты характера.
Так что же, между этими родственниками нет никакого материального единства? "Нет, есть", - скажет любой человек и тут же укажет в это единство пальцем: "Они же родственники!" Их единство - общий предок: прадед, дед или отец. И этот их генетический исток есть то реальное конкретное общее, которое связывает конкретным единством всех непохожих потомков. Этот отец их всех - живое (живое в истории, т. е. когда-то жившее), обладающее особенным наличным бытием всеобщее, которое существует наряду со своими особенными проявлениями: сыновьями, внуками, а может быть, и правнуками. Аналогично можно использовать пример с лошадьми: наряду с современными породами лошадей когда-то существовала и существует поныне та первая "порода" лошади, от которой они все произошли (по-видимому, эту роль играет лошадь Пржевальского). Точно так же и в экономической жизни всякого способа про-изводства существовало то первое и простейшее производственное отношение, из которого выросла вся система и которое сохраняется там наряду со своими "потомками". Буржуазная система производственных отношений началась, например, с товара, из противоречий которого выросли деньги, а затем и капитал.
Итак, методология политической экономии может дать довольно четкую "подсказку" о том, каким должно быть начало системы производственных отношений любого способа производства. Найдите отношение, которое будет самым простым и неразвитым в системе, удовлетворит требованию непосредственности начала, явится одновременно и особенным отношением, и всеобщей чертой, генетическим единством всех других отношений, их общим "предком". Найдите отношение, удовлетворяющее этим требованиям, и Вы с достаточно большой степенью уверенности сможете предположить, что начало выбрано правильно. Однако доказательством Вашей правоты будет лишь вся система категорий политической экономии, выведенная из этого начала, и то лишь при условии, что вся эта система будет истинной.
В чём критерий истинности? В практике. А что такое практика для политэкономии? Это действительное развитие производственных отношений, их история. Однако конкретная история производственных отношений, например капитализма, - это достаточно запутанный процесс, в котором немало зигзагов, повторов и случайностей. Неужели все их надо воспроизводить в строгой логике науки? Тогда вместо системы категорий мы получим исторический трактат, лишь один из частных образов и вариантов общих закономерностей развития капитализма. Может быть, тогда вообще оставить в стороне историю и заняться чистой наукой? Но марксизм тем и отличается от схоластических и идеалистических теорий, что он на каждом шагу свои теоретические тезисы проверяет практикой, а это и есть исторически развивающаяся деятельность людей, их общественные, производственные отношения. Так что, уйдя от истории, мы уйдем от жизни, от истины. Где же выход?
По-видимому, там, где теория отражает не случайные, а закономерные, существенные черты в историческом процессе развития производственных отношений. Если это так (а это действительно так), то остается решить только одну проблему: как разобраться, что существенно в истории, а что случайно? Методология подсказывает два основных критерия. Если данный феномен истории (производственное отношение) воспроизводится в развитой системе, значит, он существен для неё, если нет - значит, случаен (у человеческого зародыша есть хвост и жабры, но взрослой особи они не нужны, следовательно, это "зигзаг", атавизм истории онтогенеза - развития человеческого организма). Второй критерий - выделение в историческом процессе действительных и внутренних для данной системы производственных отношений диалектических противоречий. Противоре-чия - источник развития, и потому они неслучайны, закономерны, без них предмет умрет.
Для того чтобы подытожить сказанное выше, трудно найти что-либо лучше слов Ф. Энгельса из его рецензии на одну из первых фундаментальных политико-экономических работ К. Маркса "К критике политической экономии": "С чего начинает история, с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы.
При этом методе мы исходим из первого и наиболее простого отношения, которое исторически, фактически находится перед нами, следовательно, в данном случае из первого экономического отношения, которое мы находим. Это отношение мы анализируем. Уже самый факт, что это есть отношение, означает, что в нём есть две стороны, которые относятся друг к другу. Каждую из этих сторон мы рассматриваем отдельно; из этого вытекает характер их отношения друг к другу, их взаимодействие. При этом обнаруживаются противоречия, которые требуют разрешения. Но так как мы здесь рассматриваем не абстрактный процесс мышления, который происходит только в наших головах, а действительный процесс, некогда совершавшийся или всё ещё совершающийся, то и противоречия эти развиваются на практике и, вероятно, нашли своё разрешение. Мы проследим, каким образом они разрешались, и найдем, что это было достигнуто установлением нового отношения, две противоположные стороны которого нам надо будет развить и т.д." (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. т. 13. С. 497-498).
А теперь мы хотим предложить Вам маленькое эссе об истории жизни и творчества крупнейших политико-экономов. История науки - это ещё один "ключик" к её логике, к тайнам её развития. Быть может, самый драгоценный и дорогой для всех нас "ключ".
"И БЫЛ ГЛУБОКИЙ ЭКОНОМ"
"...То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет".
А Вы, читатель, знаете, почему не нужно золота государству, если оно имеет "простой продукт", что такое этот самый простой продукт и в связи с полемикой между какими двумя экономическими школами всё это сказано? Нет? А вот Евгений Онегин знал. Почему? Да потому, что он "читал Адама Смита". И было это сто шестьдесят лет назад, и был Онегин отнюдь не профессионал-экономист, а "повеса", которому едва исполнилось "осьмнадцать лет". Почти что Ваш ровесник, читатель. Нет-нет, мы не корим Вас. Просто в те времена "Богатство народов" Адама Смита читали не меньше, чем романы Ричардсона.
Однако у Вас всё ещё впереди... У Вас впереди и "роман" под названием "Юность науки" А. В. Аникина - книга, посвященная истории экономической науки, написанная живо, точно и с блестящим юмором. Мы воспользуемся ею для нашего совсем коротенького эссе о наиболее замечательных представителях экономической науки прошлого.
Кем они только ни были, экономисты ушедших веков! Пожалуй, ни одна наука не может похвастаться столь богатым разнообразием характеров, судеб и идеалов её служителей. Великие, величайшие в истории авантюристы и досточтимые отцы семейств, не покидавшие своих очагов на протяжении всей жизни, министры, фавориты, государственные деятели и государственные преступники, миллионеры и нищие, великие физики и туповатые полковники, врачи (их было не менее шести), священники, спекулянты, лорды, шпионы, наставники величайших полководцев и даже один "Аноним 1738 г."...
И всё же главной отличительной чертой большинства этих людей было честное служение науке, благородство научных убеждений и стремление к общественному прогрессу. Они не только кошельком, но часто и жизнью расплачивались за свои научные убеждения, и в особенности за стремление претворить их в дело. Экономическая наука никогда не стояла в стороне от жизни, от её борьбы, от её противоречий, от её прогресса, и "экономам" приходилось дорого за это платить.
Но всё по порядку. Рождение экономической науки покрыто тенью веков, как и рождение самой экономики, которое произошло многими тысячелетиями раньше. Примитивное хозяйство не требовало особых научных экономических знаний. Наука же появляется тогда, когда в ней возникает необходимость. Необходимость в экономической науке появилась только с развитием буржуазного производства. Но зачатки этой науки возникли гораздо раньше. Законы Ману, Кодекс Хаммурапи, деятельность и сочинения Гесиода, Солона, Катона, Варрона и других мужей древности содержат немало экономических аспектов. Впрочем, эти имена Вам, мало что говорят. А вот имя Александра Македонского всем известно. Величайший полководец древности. Человек, слава которого смущала не одно молодое поколение, рождая в неокрепших душах стремление к величию. А между тем рядом с великим полководцем жил не менее великий муж древности - Аристотель Стагирит. Философ, учение которого господствовало в течение полутора тысячелетий, сыграло роль научной революции, а затем превратилось в ненавистную догму, сомневавшихся в которой посылали на костёр. За время, пока создавалось его учение, возникла одна из величайших в древней истории империя, а за время, в течение которого эта научная система разошлась по свету, эта империя успела рухнуть...
Мудрый человек, родившийся в небольшом македонском городе Стагире и проживший в Афинах значительную часть своей творческой жизни с женой, дочерью и приемным сыном, окруженный учениками и помощниками, он создал фундаментальные труды по всем основным областям человеческого знания, возможного в ту далекую эпоху. Философ и величайший логик, этот человек стал одним из основоположников науки об общественных отношениях. В рамках этой науки лежат и основные его экономические воззрения. Важнейшее из них - догадка (поистине гениальная для своего времени!) о том, что стоимость товаров предполагает нечто общее, присущее всем им, то, что и делает их соизмеримыми. Тем самым он поставил одну из ключевых проблем экономической науки. Проблема же эта такова: в условиях общественного разделения труда каждый человек специализируется на производстве какого-либо одного из видов продукции, которые, если они производятся в частном хозяйстве, обмениваются на рынке. "Мы меняемся потому, что мне нужен твой товар, а тебе - мой", - очень точно заметил Аристотель и спросил себя: "А что определяет пропорцию, в которой будет совершен обмен? Почему за простой глиняный горшок дадут одну меру зерна, а за краснофигурную амфору - десять? Что делает эти продукты соизмеримыми, что определяет величину их стоимости?" И здесь Аристотель остановился. Решение так и не было найдено, но проблема уже поставлена. Началась история науки политической экономии...
Отступление 4: О дуэлях
"Дуэль это единственное достойное средство защитить свою честь, если она у Вас есть", - так мог бы сказать Антуан Монкретьен, сьер Де Ваттевиль - дворянин, дуэлянт, почт, изгнанник, приближенный короля, мятежник и государственный преступник, начавший и кончивший свою жизнь под ударами шпаг и в дыму пистолетных выстрелов. Его труп был сожжен, а пепел развеян по ветру. Он писал трагедии на античные сюжеты и торговал скобяным товаром, был экономическим советником при Людовике XIII и политическим эмигрантом, его называли разбойником и фальшивомонетчиком...
Монкретьен был странным человеком, и всё же о его имени можно с полным правом сказать: "good name" (доброе имя). Оно вошло в историю по весьма и весьма странной для этого человека причине - это он первым ввёл в литературу термин "политическая экономия". Наука, которую затем прославят многие имена, получила своё имя в 1615 г. благодаря Монкретьену и ещё благодаря... одной из его дуэлей.
Дуэль не была чём-то исключительным в начале XVII в. Она была скорее правилом. Но иногда она вела к трагическим последствиям.
Так случилось и с Монкретьеном. Неудачная (т. е. в строгом смысле удачная - соперник был убит) дуэль - и он вынужден бежать в Англию. Но на экономическую науку эта дуэль оказала весьма благотворное влияние, ведь именно в этой "самой буржуазной" стране Монкретьен начинает интересоваться экономическими проблемами, именно там у него рождается долго не оставлявшая его мысль: усовершенствовать порядки в его родной Франции на английский манер. И вот, вернувшись домой, он издает в Руане свой "Трактат политической экономии". Наука обретает имя, но пока только имя: научное значение "Трактата" было невелико.
Начало экономической науки было столь же трудно, как и начало любой науки вообще. Новые экономические воззрения рождала буржуазия - класс активный, предприимчивый, деловой. И были они поначалу во всем сродни этим пионерам современного молоха наживы: не столько истины науки, сколько советы по накоплению денег, не столько проблемы, сколько нравоучения...
Серьёзная наука возрождается в середине XVII в., когда в неё приходит Уильям Петти. "Петти чувствует себя основателем новой науки...", "Его гениальная смелость...", "Оригинальным юмором проникнуты все с<
Дата: 2016-10-02, просмотров: 196.