Западно-восточное примирение может быть отмечено до настоящего времени четырьмя этапами. В России восточный дух отступает перед западным (этап I). В Европе намечаются первые знамения глубоко идущей перемены (этап II). Од­новременно прометеевская цивилизация подготавливает свое самоуничтожение (этап III). Наконец, в борьбе с Западом изменяется русский. В то время, как Европа постепенно приближается к новым более восточным позициям, русский обнаруживает некоторые новые, более западные черты. Столкновение с западной культурой принуждает его приспосабливаться к ее сильным сторонам, даже частично их перенимать, для того чтобы превозмочь ее порочные стороны. Ни из одного сражения победитель не выходит тем, чем он был до него. Даже побежденный изменяет победителя. Умирающие эпохи и угасающие культуры живы тем, что они своих наследников принуждают к преодолению. Как всегда, смерть и рождение тесно связаны друг с другом. В конце чувствуется начало новой жизни. В апокалиптическом состоянии эпохи смерть и творение соединяются так же, как и у низших организмов, которые, основывая новую жизнь, радостно умирают. В угасании заключается не только боль, но и блаженство смерти, ибо она одновременно беременна грядущим. Взаимозависимость смерти и любви проявляется в двадцатом столетии в судьбе целого поколения. А потому Европа не должна себя чувствовать только, как жертва.

В России рождается новый человеческий тип. Он не есть просто человек 1917 или 1789 г.г., а новый человек с восточной душой, но такой, которая прошла через западную культуру, прошла как через некий закаляющий процесс. Он- подлинный русский, но в то же время наследник вечных ценностей Запада. Он возгорается среди славян, но в про­тивоположность и в противообраз Европы. Только этот новый человек сможет сказать решительное слово примирения по поводу западно-восточной проблемы. Сегодняшний русский еще не является иоанническим человеком, но его произведет, он в него расцветет. Русские, даже такие заклятые враги боль­шевизма, как Солоневич, говорят о "сильном поколении", рас­тущем в Советском Союзе. Оно свободно от противной, ставшей нарицательной, русской косности, этой выродившейся формы изначального доверия. Оно горит творческой действенностью и воодушевляется грандиозными требованиями строительства. Стахановское движение, ударники и отличники (элита рабочих) являют собой растущую заинтересованность в труде и сознание долга трудящихся вместо прежнего безразличия. Сознание достоинства труда превозмогает как прежнее раболепие, так и нигилистические порывы. Возможно, что старый Обломов еще не умер, что он еще живет в некотором многословии, в мечтательности. "Как это будет, когда ... Зайдите-ка через три месяца, тогда ..." Возможно, что управление еще остается дилетантским, что рабочие, в общем, еще не имеют достаточно чувства ответственности и даже обворовывают свое собственное государство. Несомненно, однако, что русский меняет на позитивное свое ставшее нигилистическим отношение к действительности. Этого достигла большевистская революция. Она привела русских опять к реальности, к ней его приучила и захватила близкими задачами. Она заставила его принимать жизнь всерьез. Если он раньше смеялся над "земным", то ныне он переходит к противоположному отношению, проходя через эпоху, в которой он служит лишь земле и освоению ее материи. Деловитость, пунктуальность и точность становятся высокочтимыми качествами. Это время воспитующей заботы о посюстороннем. Здесь и Сегодня, были нужны для того, чтобы вырвать русского из его всеразрушительной нигилистической безутешности. Именно так, при помощи скорпионов, из­гоняются из него те из его свойств, которые делали его в глазах Европы, и не без оснований, столь презренным и почти невыносимым.

То, что мадам де-Сталь говорит о народах, применимо и к целым эпохам и наполняющим их культурам: что они обладают ошибками своих преимуществ и преимуществами своих оши­бок. Русский душевный человек нуждался в предметности. Европейский предметный человек нуждается в новой чело­вечности. Кто односторонне стремится к внутреннему совершенству, тот отказывается от задач дня. Добродетель делает его непригодным для жизни. Русских нужно за­воевывать для мира, примирить их с ним так, чтобы они больше не стремились к его гибели. Европейцев же, наоборот, надо от него отдалить, чтобы он не терялся целиком и полностью в мелочах временного ибренного. Русский должен стать более деловитым, а европеец более добродетельным. Русский должен сконцентрировать свое чувство всеобщности, а европеец расширить свое точечное чувство. Один должен снова начать видеть ипочитать землю, а другой небо.

Деловитость без добродетели, продуктивность без чело­вечности - крайне опасны. Ибо в руках человека, лишенного любви, удивительные силы, которыми он располагает, ведут лишь к уничтожению. Все творения его духа, не сдерживаемые никакой нравственной силой, направляются на насилие и смерть. Прометеевская культура гибнет от диспропорции между добродетелью и деловитостью. Она слишком деловита для того, чтобы вынести недостаток всякой человечности.

Вопрос о возможности примирения или синтеза между русским и западно-европейцем расширяется до более общего вопроса о возможности соединения деловитости с добродетелью. Это значит, что надо найти такую душевную позицию, при которой мы могли бы быть деятельны в мире вещей, без того, чтобы нарушить мир нравственных требований.

Примирение деловитости и добродетели сводится к вос­становлению готически-гармонического жизнеощущения.

Западно-восточное примирение не требует самопо­жертвования ни одной из сторон. Оно не значит, что Европа должна превратиться в часть России или что Россия должна

расписаться в западной сущности, - это значит, что обе душевные потенции должны друг к другу стремиться, как две формы изначального духовного бытия. Они должны сопри­коснуться прежде чем произвести совершенство. Мужчина и женщина не создают новой жизни, пока избегают друг друга. Западный человек в области внешней организации жизни, в экономике, технике, государстве и расчленении и строительстве общества создал незаменимое, что никогда не исчезнет из сокровищницы человечества. Но он был односторонне направлен на внешний мир и потерял душу. Тем самым его технические достижения потеряли значительнейшую часть своего действия. В то время, как развитие мирового транспорта необычным образом сокращает расстояния между народами и позволяет в кратчайший срок осуществлять обмен духовными и хозяйственными ценностями, - государственные и эконо­мические настроения, свойственные прометеевской культуре разделяют народы резче, чем когда-либо. Вытекающие из них мероприятия: запрещение въезда и выезда, валютные ограничения, таможенные барьеры и т.д. чувствительно затрудняют современные сообщения, так что путешествие из Берлина в Рим, в Париж или Москву, хотя теоретически и осуществимо в течение нескольких часов, фактически требует недельных подготовлений, причем вовсе нельзя быть уверенным в том, что оно действительно осуществится. На этом примере ясно видно, что мировая техника с ее намерениями объединить народы капитулирует перед точечным чувством, разъе­диняющим эти народы. Она ничего не может сделать без всеобъединяющей души. Только, исходя из души, можно пре­возмочь силы раздробления.

Русскому человеку грозят противоположные опасности. Близкий вечному, он легко теряет соприкосновение с пре­ходящим. И тогда он или отходит от земного, бросаясь в аскезу, как русский монах, или же отчаянно штурмует его, впадая в нигилизм, как русский революционер. Таковы две большие опасности людей культуры конца. Действительнейшей защитой от них является как раз рациональная, принуждающая к форме, прометеевская манера.

Россия не сегодняшняя, а грядущая, есть то освежающее вино, которое может обновить иссякшую жизнь современного человека. Европа - тот крепкий сосуд, в котором мы можем сохранить вино. Без твердой сдерживающей его формы оно разольется по земле, а без вина, его наполняющего, дра­гоценный кубок останется лишь пустой, холодной, лишенной назначения безделушкой.

Человечество сможет радостно утолить свою жажду лишь при наличии вина и кубка.

Современная Европа - форма без жизни.

Россия же - жизнь без формы. В первом случае душа покинула форму, оставив пустой остов, во втором - жизнь разрушила стеснительные формы, не найдя еще, до сих пор, никакой иной. Поэтому мы утверждаем, что в обновлении человечества, связанном, вернее, совпадающем с задачей западно-восточного примирения, - ударение должно делаться на русскую сторону, на сторону жизни, а не формы. Не европеец, а русский занимает ту основную позицию, с которой человек может оправдать свое извечное назначение. Русский направлен на абсолютное, на чувство всеобщности, на мес­сианскую душу. Поэтому и утверждаем мы с полной решительностью - в основных вопросах бытия европеец должен брать себе в пример русского, а не наоборот. Если он хочет вернуться к вечным целям человека, он должен исповедовать русско-восточную оценку мира. В этом смысле Достоевский требовал, чтобы каждый человек стал, прежде всего, русским.

Представим себе еще раз: англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз - как салон, немец - как казарму, а русский - как церковь.

Англичанин жаждет прибыли, француз - славы, немец - власти, русский же жертвы. Англичанин ждет от ближнего выгоды, француз хочет ему импонировать, немец - им ко­мандовать и лишь русский не хочет ничего. Он не хочет ближнего превращать в средство. В этом суть русской идеи братства, и в этом заключается Евангелие будущего. В нем заключается великая нравственная сила, направленная против латинских идей человека и государства насилия.

Русский всечеловек, как носитель нового солидаризма, - единственный, кто может освободить человечество от ин­дивидуализма сверхчеловека и коллективизма массового че­ловека. Автономной личности, идеалу ренессанса он противоставляет душу, связанную с Богом и со вселенной, а насиль­ственному объединению людей - свободное сообщество таких душ. Так творит он одновременно и новое понятие и новый идеал личности и свободы.

Наше время часто сравнивают е падением античного Рима. И с правом! Но не следует думать только об общности теневых сторон. Есть и совпадения светлых сторон. Тогда тоже силы Востока и Запада с роковой силой устремлялись одна на другую. Греческие и Египетские учения дошли до парфян и китайцев. Древне-индусская мудрость перешагнула Нил в за­падном направлении, а культы Озириса, Митры, и назарейское Евангелие достигли римской столицы, центра вырождения. Это была эпоха противоречий течений и противотечений, восхождений и крушений, смерти, разложения, но одновременно и мессианского предопределения. Такова же и эпоха двадцатого столетия. Приближается новый апокалипсис со страш­ным судом и воскресением.

Прометеевский человек уже отмечен смертью! Да вос­станет ныне иоаннический человек!