Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Как видно из предыдущего, вторая стадия революции, или контрреволюция — необходимое следствие первой. Основными симптомами ее наступления служат: рост процессов торможения за счет расторможения, начало возрождения угасших условных рефлексов, обратная циркуляция и приближение структуры революционного агрегата к старой

структуре. Чьими руками начинаются и продолжаются эти процессы: руками ли Ленина, Кромвеля, Робеспьера, или руками Кавеньяка, Напо-

леона, Августа, генерала Врангеля (в революции 1848 г.) — это мелочь, совершенно не меняющая суть дела.

После всего сказанного здесь мы можем быть краткими.

Если основная причина первой стадии революции состоит в ущемлении инстинктов масс, то та же самая причина приводит и ко второй стадии. Почему?



Потому что, как мы видели из предыдущего, первая стадия глубокой революции не только не уничтожает этого ущемления, но очень скоро усиливает его. Поведение масс, отныне управляемое лишь стихией безусловных рефлексов, становится анархическим: один безусловный рефлекс начинает «заедать» и «ущемлять» другой, одни люди — других. Голод не уменьшается, а увеличивается, следовательно, пищевые рефлексы ущемляются еще сильнее. Индивидуальная безопасность не возрастает, а падает, смерть — от убийств, голода, эпидемий не понижается, а колоссально повышается, — следовательно, и рефлексы самосохранения ущемляются еще сильнее. Конфискация имущества — сначала богачей, а потом и народных масс в форме возросших реквизиций, налогов и поборов — ущемляет еще сильнее инстинкт собственности; рост полового распутства — ущемляет половые рефлексы; произвол власти — ущемляет рефлексы свободы и т. д. Словом, какую бы область основных рефлексов мы ни взяли, всюду, за очень небольшими исключениями, ущемление усиливается, а не уменьшается, и тем сильнее, чем глубже революция. В этом «первозданном хаосе» bellum omnium contra omnes75* наступает общее ущемление основных рефлексов. Именно в такие периоды теория Гоббса, выработанная, кстати сказать, на опыте Английской революции, в известной мере оправдывается. Приспособление людей к среде и друг к другу становится еще более неудачным. Оно резюмируется в речевых рефлексах: «так жить дальше нельзя», «нужен порядок», «порядок во что бы то ни стало».

И люди, наученные горьким опытом, под влиянием неумолимых учителей — голода, холода, болезней, нужды и смерти — оказываются перед дилеммой: или вымирать и гибнуть, продолжая революционный разгул, или найти новые выходы. Ущемленные инстинкты приводят их к необходимости поисков новых приспособительных актов, к необходимости торможения безудержного разгула многих инстинктов и восстановления угасших тормозящих условных рефлексов. Путем трагического опыта они приводятся к сознанию, что многое из того, что раньше они считали «предрассудком» и от чего теперь «освободились», в действительности представляет собой ряд условий, необходимых для сносной совместной жизни, для существования и развития общества.

Желание безудержной свободы заменяется теперь желанием «порядка», тоска по «освободителю» от старого режима — тоской по «освободителю» от революции, т. е. насадителю порядка. «Порядок» и «да здравствует тот, кто его может дать» — вот общий крик второго периода революции, доминирующий и в Риме ко временам Цезаря и Авгу-



ста, и в Чехии к концу революционных войн, и в Англии — ко времени Протектората, и во Франции — ко времени возвышения Наполеона, и в 1849–1851 гг., и в 1871 г., и в России — в 1922–1923 гг.

К тому же результату ведет физическое истощение масс. Бешеная энергия, которая тратится в первом периоде революции, имеет своим

следствием быстрое расходование запасов энергии человеческого организма. Эти запасы не бесконечны. Человек — не «perpetuum mobile»76*. Истощение ускоряется еще голодом и нуждой, делающими невозможным пополнение громадного расходования энергии первого периода. Истощение само по себе ведет к торможению многих рефлексов. Приходит апатия, индифферентизм, своего рода сонливость масс. В этом

состоянии они делаются легко доступными для «обуздания» и торможения со стороны любой энергичной группы. То, что было невозможно в первый период, теперь становится чрезвычайно легким. Население становится инертной массой, из которой можно лепить многое. Она — благоприятнейший материал для деятельности любых «обуздывателей». Так революция, толкавшая раньше к полному разнуздыванию, сама неизбежно создает условия, благоприятные для появления деспотов, тиранов и обуздания масс…

Этих двух причин: дальнейшего ущемления инстинктов и истощения энергии масс (не говоря уже о других, второстепенных) вполне достаточно для наступления «контрреволюции». Почему последняя выражается в большем или меньшем приближении всей структуры общества к старым порядкам и к старому строю? Почему формы поведения, циркуляция, объемы групп, религиозная, политическая, экономиче-

ская и бытовая стороны социальной жизни снова испытывают такую обратную деформацию?

И это понять нетрудно. Любой строй общества не случаен, а представляет собой результат многовекового приспособления людей к среде и друг к другу, итог многовековых усилий, поисков и попыток найти наилучшие возможные формы общественной организации и жизни. В любой установившейся социальной организации, как бы несовершенна она ни была с точки зрения дилетантского радикализма, всегда сконденсирован огромный реальный (а не фиктивный) опыт народа, бесчисленные поиски, усилия и эксперименты многих поколений, направленные на то, чтобы найти наилучшие формы, возможные при данных конкретных условиях. Только невежда или фантазер может думать, что этот строй, устанавливавшийся и существовавший веками,



представляет собой сплошной абсурд, сплошное недоразумение, сплошную ошибку.

«Каждый день существования любого строя представляет собой непрерывный плебисцит членов общества и, если он существует, то зна-

чит, большая часть их отвечает на вопрос молчаливым “да”», — можем сказать мы, перефразировав слова Э. Ренана. Если строй данного общества такой, а не иной, это значит, что при существовавших реальных условиях иной, более совершенный строй, был бы или труднее осущес-

твимым, или на самом деле менее совершенным.

Предреволюционная эпоха уменьшает его совершенство, его приспособленность, делает его в ряде отношений дефектным, но конечно, не во всех. Трудно допустить, чтобы условия столь резко изменились, что весь строй общества оказался совершенно непригодным, весь опыт предыдущих поколений — лжеопытом, все социальные инстинкты — заблуждением. Дефекты — вызывают взрыв. Этот взрыв, однако, уничтожает не только дефекты общества, но и огромное число вполне пригодных институтов, учреждений, форм поведения, наилучших при данных условиях. Поэтому, когда начинается нормализация общественной жизни,

естественно, она начинает отливаться в те формы, которые не утратили своего совершенства, которые уже знакомы, которые при данных условиях являются наилучшими. Ориентировочные поиски общества неизбежно приводят к этим формам. Отсюда — их реставрация. Отсюда — обратное приближение общества, пытавшегося абсолютно порвать

с прошлым, к этому прошлому. Только те институты и формы быта, которые действительно изжиты, которые когда-то были целесообразными, а теперь, в силу изменившихся условий, перестали ими быть, — только

они обречены на замену их новыми. Рядом с «реставрацией» мы и видим эту замену, ибо ни одна революция не кончается абсолютной реставрацией прошлого. Таков механизм и причины контрреволюции.

Но, спросят меня, если революция, вызванная ущемлением инстинктов, сама еще сильнее ущемляет их, то чем же и как же разрешается этот тупик? Если голод, войны, деспотизм и т. д. приводят к революции, а революция приводит к еще большему голоду, войнам и деспотизму, то не получается ли какой-то безвыходный трагический круг истории? Как же он развязывается?

Чрезвычайно просто и — при глубоких революциях — стереотипнооднообразно. Он не разрешается, а разрубается… Разрубается он Смертью… Этот «выход» никогда не изменяет и всегда имеется в распоряжении людей. Общество, не умеющее жить, не способное своевременно



производить целесообразные реформы и бросающееся в объятия революции, платит за эти грехи вымиранием значительной части своих членов, становится данником этой всемогущей Повелительницы…

Только заплатив эту дань, оно, если не погибает совершенно, получает некоторую возможность существовать и жить дальше, но не путем полного отрыва от своего прошлого и не путем зверской взаимной борьбы, а напротив, путем обратного возвращения к большей части своих прежних устоев, институтов и традиций (только абсолютно изжитые из последних погибают), путем мирной работы, кооперации, взаимопомощи и солидарности членов и групп общества друг с другом. Если общество не способно вступить на этот путь — революция кончается его

окончательным декадансом и гибелью…

Таково решение этих «тупиков» истории.

ПРИМЕЧАНИЯ И ДОПОЛНЕНИЯ1*

К стр. 1222*: Разводы. — Точных статистических данных о количестве разводов в дореволюционной России не было. Известно только,

что в 1885 г. среди православного населения Европейской России один развод приходился на каждые 470 браков, заключенных в том же году. Согласно данным, которые Г. фон Майр приводит в своем исследовании «Moralstatistik» (Tübingen, 1917. S. 197), в период с 1893 по 1897 гг. на тысячу браков приходилось ежегодно 1,3 развода. С этого времени до 1917 г. число разводов увеличилось, но едва ли более чем в два раза. Данные, приведенные в 1922 г. в газете «Известия», свидетельствуют о том, что на 11,2 заключенных брака приходится один развод. Согласно последним статистическим данным, опубликованным советским правительством (Народное хозяйство СССР в цифрах. М., 1924. С. 34), в 1920–1922 гг. один развод приходился на 11,7 брака, в 1923 г. — один развод на 12,9 брака, заключенных в том же году. Небольшое снижение числа разводов в 1923 г. может быть первым симптомом ограничения сексуальной свободы, наступившей в результате революции.

К стр. 184: Уменьшение населения России за годы революции. — Согласно Статистическому ежегоднику России за 1913 год и Статистическому ежегоднику за 1916 год, вышедшему в Москве в 1918 г., население России составляло:

на 1 января 1911 г.    167003400 человек на 1 января 1912 г.        171059900 —»— на 1 января 1913 г.    174099600   —»— на 1 января 1914 г. ок. 178000000      —»—

В 1920 г. в Советской России проживало 131 546 045 человек, а в регионах, отделившихся от России (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, Бессарабии, Карском пашалыке) — 28 571 000 человек, что в сумме составляет 160 117 045. Таким образом, население России за период с 1914 по 1920 гг. уменьшилось на 17 или 18 млн (см.: Статистический ежегодник России за 1918–1920 гг. С. 6–7, 2–3). Такой же результат мы получим, если вычтем 3 139 800 — численность населения регионов,



П. А. СОРОКИН

отделившихся от России после 1914 г., указанную в большевистском «Статистическом ежегоднике», — из 178 000 000 (такой была численность населения Российской империи в 1914 г.), а затем из полученного результата вычтем численность населения Советской России в 1920 г.

Примерно такие же результаты получатся, если сравнить данные переписи 1916 г. и 1920 гг. Согласно этим данным, на территории Совет-

ского Союза (без Туркестана и Закавказья) проживало:

	Городское население	Сельское население	Численность армии	Всего
В 1916 г.	96,8 млн	25,163 млн	14,2 млн	136,363 млн
В 1920 г.	99,0 млн	17,620 млн	5,3 млн	121,920 млн

(См.: Перспективы развития сельского хозяйства СССР. М., 1924. С. 77–78).

Наконец, в «Трудах Центрального Статистического Управления»

(Т. 1. Вып. III. С. 4–5) сообщается о том, что население только в 47 областях Советской России, в которых перепись 1920 г. проводилась более тщательно, уменьшилось с 88 000 370 человек (в 1914 г.) до 73 495 879

человек (в 1920 г.). Это дает уменьшение численности населения только в этих 47 областях в 11 504 473 человека, или на 13,6%. Все эти официальные советские данные резко противоречат цифре 135 599 015 — т. е. численности населения России (в границах нынешней Советской России) в 1914 г., предлагаемой «Статистическим ежегодником за 1918– 1920 гг.» Сравнивая это число со 131 546 045 (такова численность населения Советской России в 1920 г., согласно этому Ежегоднику), мы обнаруживаем, что население страны сократилось всего на четыре миллиона человек. Это противоречие, однако, объясняется очень просто. На с. 62 составители Ежегодника откровенно признаются, что они уменьшили данные прежнего Центрального Статистического управления о численности населения России в 1914 г. на десять процентов. Таким простым

способом они получили 135 млн вместо 146–147 млн и тем самым снизили сокращение численности населения с 17 или 18 млн человек до четырех миллионов. Кроме того, следует учитывать, что и численность насе-

ления России в 131 546 045 человек в 1920 г. преувеличена. Составители Ежегодника приняли население многих регионов России, где перепись населения в 1920 г. не могла быть произведена, равным численности их населения в 1916 г. Таким образом, их подсчеты дают значительно



ПРИМЕЧАНИЯ И ДОПОЛНЕНИЯ

большее число, чем реальная численность населения в 1920 г. Вышесказанное дает все основания считать, что сокращение населения России

с 1914 по 1920 гг. составляет не менее 17 или 18 млн человек.

К тому же, согласно подсчетам большевиков, голод 1921–1922 гг. унес жизни примерно пяти миллионов человек. Допуская, что около двух из этих пяти миллионов были компенсированы за счет родившихся, мы получаем дополнительное сокращение населения России на три миллиона человек. В целом, за период с 1914 по 1922 гг. мы имеем сокращение численности населения России на 20 или 21 млн человек.

Из этих 20 или 21 млн около 2,5 млн составляют жертвы Мировой войны. (Из них 682 213 человек были убиты, из 3 638 271 попавших в плен не меньше половины возвратилось в Россию к моменту переписи 1920 г.; другая половина вместе с погибшими составляет 2,5 млн человек. См.: Народное хозяйство СССР. М., 1924. С. 55; книга выпущена для

членов Российской Коммунистической партии.) Около двух миллионов составляют эмигранты. Если вычтем из 20 или 21 млн эти 4 или 5 млн (жертвы войны и эмигранты), то получим от 15 до 17 млн человек, являющихся жертвами Великой Русской революции.

К стр. 193: Рождаемость, смертность и брачность. — Статистический раздел книги «Народное хозяйство СССР» (с. 32–34) предлагает следующие данные (на тысячу человек):

 

Годы	Количество браков	Количество рождений	Количество смертей	Увеличение или уменьшение
1911–19131	8,1	44,1	27,2	+ 16,9
1920–19222	11,7	33,0	33,2	— 0,2
19233	12,9	42,9	22,5	+ 20,4

 

Данные за 1923 г. свидетельствуют о весьма значительном улучшении ситуации, но, к сожалению, показатели этого года, учитывающие только тринадцать наиболее благополучных губерний, не пострадавших серьезно ни от голода, ни от гражданской войны, нельзя рассматривать как типичные для всей России. Это предположение подтверждается результатами переписи населения 145 сел Украины, опубликованных в «Совре-

1 Европейская Россия.

2 Двадцать губерний, не пострадавших от голода.

3 Тринадцать губерний.



П. А. СОРОКИН

менной медицине» (Одесса, 1924, апрель — июнь). В 1920–1923 гг. уровень смертности в этой части России составил 33 на 1000 человек насе-

ления, а уровень рождаемости — 26. Таким образом, смертность все еще превышает рождаемость, составляя 7 человек на 1000 жителей.

К стр. 298: Просвещение и образование в России. — Численные данные об образовании и количестве школ и учащихся в дореволюционной

России, приведенные мною в основном тексте книги, охватывают всю Российскую империю. Теперь интересно было бы сравнить, как развивалась ситуация в нынешней Советской России до и в течение революции. Некоторые статистические данные на сей счет опубликованы в «Народном хозяйстве». Хотя приведенные здесь данные не точны,

они, тем не менее, довольно красноречивы.

Согласно этой официальной публикации (с. 36), в 1914 г. затраты на просвещение и образование составляли 5,7% всего бюджета, в 1922– 1923 гг. они составили всего лишь 3,0%, а 1923–1924 — 3,9%. В 1913 г. Министерство народного просвещения потратило на эти цели в пределах территории нынешней Советской России 126 818 000 золотых рублей (с. 36). В 1923–1924 гг., согласно докладу Луначарского, сделанному им на сессии последнего Всероссийского съезда Советов в октябре 1924 г., Наркопрос потратил на эти же цели всего лишь около 30 000 000 золотых рублей. Согласно этому докладу, на территории нынешней Советской России в 1913 г. было 62 тыс. начальных школ, в которых обучалось 4,2 млн учащихся, в 1923 г. начальных школ было 49 тыс., а численность обу-

чающихся в них составляла 3,7 млн человек. Короче говоря, этот доклад, так же как и данные о положении высшей школы, опубликованные в газете «Известия» (22 августа 1924 г.), внушает тревогу и свидетельствует

о сильнейшей деградации сферы образования и просвещения.

О росте грамотности в старой России можно судить по проценту грамотных и неграмотных новобранцев, призываемых в армию. Данные, которые приводит по этому поводу «Народное хозяйство» (с. 51), выглядят так:

 

Годы	Процент грамотных	Процент безграмотных
1874–1883	21,98	78,2
1884–1893	30,57	69,43
1894–1903	43,75	56,25
1904–1913	69,62	37,38

 



ПРИЛОЖЕНИЯ

 

ПРИЛОЖЕНИЕ I

П. СОРОКИН

О ПСЕВДОРЕВОЛЮЦИОНЕРАХ,

ПРИЕМЛЮЩИХ РЕВОЛЮЦИЮ

...Суррогат чего бы то ни было всегда означает нечто плохое, низкопробное, фальшивое... Это применимо и к революционерам. Подлинный революционер — одно, псевдореволюционер — другое. Первым можно восхищаться, второй вызывает отвращение... Если ничтожные вещи — напр[имер], молоко, мыло, кофе, влекут за собой появление суррогатов, тем паче революция должна была выдвинуть «суррогаты революционеров»... И выдвинула... Последние появились и действуют. «Сколько их! Куда их гонят!»1*...

Остановимся на минуту и вглядимся в черты некоторых типов этой породы в наши дни... Если взять только интеллигенцию, то среди «псевдореволюционеров», выдвинувшихся из ее среды, можно различать

сейчас три отчетливых типа. Это, во-первых, «эстето-садисты» револю-

ции, во-вторых, спекулянты и тартюфы революции, в-третьих, Бобчинские и Добчинские революции.

Первая разновидность представлена всего ярче рядом талантливых поэтов и писателей (напр[имер], А. Белый, Маяковский, Есенин и др[угие]1), второстепенных же представителей этой породы многое множество в разнообразных «сорабисах», «наробразах» и «пролеткультах» и т. д. Относясь с полным уважением к ним, как к личностям, и высоко ценя художественное творчество многих из них, я тем не менее должен сказать, что их основы приятия революции (а не самый

факт приятия последней) вызывают во мне глубочайшее отвращение своим презрением к живому человеку, к реальному трудовому народу, к его

жизни, горю и радости, развитию и процветанию. Почему? Потому что

1 К этому же течению принадлежит и «Россия» К. Павлова, напечатанная в № 1 «Утренников»2*.



сознательно или бессознательно — они «эстеты-садисты», а не подлинные революционеры. Их нервы вяло реагируют на раздражения нормальной жизни, презрительно трактуемой ими как «мещанство». Такая жизнь, особенно если она и физически, и духовно нормальна, скучна им. Их рафинированный эстетический садизм, как и садизм Нерона, требует сильных ощущений, а потому не мирится с благополучным «мещанством». А отсюда — подавай им, как Нерону, необычные зрелища, остро щекочущие самые вялые нервы своим размахом, экзотичностью, стихийностью, бесконечностью и остротой трагедий и комедий, горя и радости. Нерон — великий эстет — устраивал и наслаждался пожаром Рима и горящими факелами христиан, они жаждут и наслаждаются буйной и эффектной панорамой революции; благо для созерцания сами они чаще всего умеют занять безопасную позицию. Страдания народа? Гибель тысяч и тысяч? Кровь? Голод? Вымирание? Зверства? Разрушение? Деградация? — Какое им до этого дело! Было бы эффектно, была бы ширь размаха и экзотичность панорамы, а на остальное им наплевать... Остальное — «мещанство», «узость» или «контррево-

люция», авторитетно скажут они и подкрасят зримую ими реальность каким-нибудь «венчиком из роз»3*. Глубочайшее, органическое презрение к живому человеку, к реальному крестьянину и рабочему, рафинированный эгоизм, прикрытый мантией эстетизма и высоких слов — такова подлинная душа всех этих романтико-эстетов революции2.

Не лучше их и «духовные спекулянты и тартюфы революции». Это те, для которых, в отличие от подлинных революционеров, революция не самоцель и не природная стихия, а средство и повод «играть роль»,

совершить духовную карьеру. Огромная часть армии этих спекулянтов вербуется из всякого сброда неудачников, обладающих огромным само-

любием, но не способных выдвинуться в нормальных условиях в силу своего ничтожества.

Пользуясь мутью социального катаклизма, они спешат дорваться до крупных ролей и часто не без успеха. Наряду с ними в эту группу входят нередко и крупные люди с непомерным аппетитом властвования.

И те и другие, подобно эстетам революции, презирают, а иногда и ненавидят подлинный народ, что нисколько не мешает им «играть роль», спекулируя на бедствиях этого народа. Ярким представителем

2 «Донская станция — это ленивый избяной кошмар, где бабы озверели от похоти», — вот пример восприятия ими реального народа и отношения к нему (Шагинян М. Как я была инструктором ткацкого дела).



этого типа псевдореволюционеров является у нас А.М. Горький. После

сказанного не будет удивительным, что он и раньше, а особенно теперь выражает это презрение к русскому народу — expressis verbis4*. Мне трудно передать впечатление, испытанное при чтении его статьи «Русская жестокость». Когда Наполеон на указание множества убитых на поле битвы цинически ответил: «Одна ночь Парижа покроет эту убыль», в его ответе было гораздо меньше презрения к французам, чем в этой статье Горького к русскому народу. Мы знаем немало бичующих народ и Россию статей, начиная с писем Чаадаева. Но там нет и тени этого презрения и ненависти, и адресовались они самому народу и русскому обществу. А здесь вся статья переполнена какой-то садической ненавистью к русскому мужику и написана специально для иностранцев в иностранной газете.

«Превалирующая черта русского национального характера — жестокость, жестокость специфическая», — так рекомендует революционный русский народ этот «народолюбец» и «освободитель» и даже указывает ее причину; она... (О, господи! Вот где социолог-то нашел-

ся!)... «в чтении жизни святых — в излюбленнейшем занятии наших крестьян». Дальше идет художественное описание фактов, где русский мужик изощренно убивал и мучил других за эти годы, рассказывается,

что нигде так не тиранят и не мучат женщин и детей, как у нас в России и т. д. Словом, русский мужик может сказать «сердечное спасибо» этому «народолюбцу» за его любовь, хорошую рекомендацию другим народам и за объективизм. (Он, конечно, мог бы спросить его: почему же вы забыли упомянуть про венгерских, латышских, китайских, еврейских, немецких и др[угих] участников революции, прославившихся своей жестокостью. Почему вы забыли указать, что и революции других народов сопровождались теми же эксцессами? И многое другое, но может

ли вымирающий мужик тревожить своими вопросами такого «народолюбца», отдыхающего сейчас от трудов праведных за рубежом. Ведь это тоже было бы «русской жестокостью».) Да и наивно было бы ставить такие вопросы. Вся эта картина нужна Горькому для «фона».

Если «фон» мрачен, зато каким контрастом на этом фоне сверхживотной и сверхзверской жестокости русского народа сияет прекрасная

фигура самого А.М. Горького — «великого гуманиста» (за счет представленного чудищем русского народа), «спасителя многих и многих» (проценты, ловко получаемые им за счет благословения и потакания той же жестокости)!!!

Я не удивлюсь, если на Западе Горький будет возведен в современные святые. Столь виртуозную духовную спекуляцию на революции и на



народе способны вести не многие! Мольеровский Тартюф и его махинации — сама добродетель по сравнению с таким поведением! Поистине нельзя «не позавидовать» такой способности «и невинность соблюсти, и капитал приобрести».

Мудрено ли поэтому, что настоящий революционер не может не отгородиться от таких псевдореволюционеров. Статьи «Правды» и «Известий ЦИКа» подтверждают это предположение. Избави Бог любую революцию от таких спекулянтов!

Горький только ярче других (ибо «большому кораблю — большое и плавание») выявил указанные черты презрения и ненависти к реальному народу, фальши и эгоизма, свойственные обеим группам указанных «освободителей», «благодетелей» человечества, «приемлющих революцию». Третий тип «суррогатных революционеров» нашего времени дают «сменовеховцы». Кто они? — Субъективно очень почтенные лица, заслуживающие всяческого уважения. Объективно — Бобчинские и Добчинские революции.

Состоя из посредственностей, наделенные способностью быть бесстержневыми, плюс — богатством комплиментарно-лакейского духа, они были и будут всегда у сильных мира сего «приживальщиками», которым по существу до революции нет никакого дела. Шумят они очень много. Но я не могу без улыбки читать их бахвальства, уверяющие, что это они изменили политику власти, устроили «термидор», устранили анархию и т. д. Такие заявления — подлинные «мы пахали» крыловской мухи5*, лягающей и быка власти, и быка крестьянства, купившее НЭП и возможность этим «мухам» издавать журналы ценой тысяч жертв анархии и восстаний.

* * *

Таковы типы псевдореволюционеров, приемлющих революцию. Революция — страшное дело и великое таинство. Так принимать ее нельзя. Нужно или принимать ее всю, как великое таинство, пусть страшное, пусть мистическое, пусть трагически-кровавое. Так принимает ее прирожденный революционер. Или следует принимать только одно ее лицо и категорически отвергать другое. Или, наконец, совсем не принимать.

Принимать же ее так, как принимают указанные псевдореволюционеры, — это величайшее кощунство, это величайшее оскорбление и самой революции, и всех моральных ценностей человечества, гораздо худшее, чем возвращение билета на вход в царство революции.



П. СОРОКИН

ТО, ЧТО ЧАСТО ЗАБЫВАЕТСЯ...

«Люди, люди — это самое главное. Люди дороже денег. Людей ни на каком рынке не купишь и никакими деньгами, так как они не продаются и не покупаются, а только веками выделываются, ну, а на века надо время». Достоевский

§ 1

Много сейчас думают, говорят и спорят о способах возрождения России и русского народа. Сотни людей предлагают «патентованные», быстро и магически действующие рецепты. Их много и один лучше другого. Самыми ходячими являются: «Учредительное Собрание», «Республика», «Монархия», «Диктатура», «Демократические формы правления», «Капитализм», «Социализм», «Патриарх и православная вера» и т. д. Каждый из предлагающих верит сам и уверяет других в чудодейственной силе своего рецепта. «Стоит ввести его и... возрождение России автоматически выскочит».

Признаюсь, за эти годы я стал большим скептиком. Не верю больше ни в какие чудодейственные лекарства и рецепты. Не хожу не только к обычным хиромантам и магнетизерам, но и к «хиромантам», «оккультистам» и «гипнотизерам» политическим. Знаю, что

чудодейственных лекарств для русской болезни нет. Одними пилюлями ее не вылечишь. Вижу и другой грех этих «рецептов». Почти все они предлагают «наружные» лекарства. Хотят лечить болезнь

«фасонами социального костюма». Такой «грех» — обычен для всех наших политических партий. Все они обращали главное внимание на «фасон костюма» больного, а не на самый организм последнего. Сама личность, состояние ее организма, культивирование и лечение ее недостатков «изнутри» у нас всегда было на втором плане. Говоря иначе, мы заботились всегда о передовом фасаде нашего социального здания (форма правления и т. д.), и мало занимались его внутренним строением, и особенно — его жильцами. Не думали, что от жильцов зависит чистота и благоустройство жилища. Мало думаем об этом и сейчас. Потому-то я и считаю полезным обратить внимание на эту сторону дела. «Болезнь русского народа — не столько внешняя, сколь-



ко внутренняя». Она связана с самим существом, с самой природой

его членов. Раз мы хотим лечить ее — надо направить наше внимание и силы прежде всего сюда. «Фасоны костюма» русского общества значение имеют, но второстепенное и ограниченное. «Люди, люди — это самое главное». От них зависит, превратят ли они подаренный им судьбою дворец в «свинарник», или простую хижину — в чистое и благоустроенное жилище. Вот почему я полагаю необходимым концентрировать внимание на людях. Перед нами задача: прочное возро-

ждение России и русского народа, длительное увеличение его материального и духовного благосостояния. Спрашивается: что для этого нужно сделать — таково конкретное задание. Попробуем его решить, избегая всяких

чудесных быстродействующих рецептов. Их нет в научной медицине, нет их и в социальной медицине.

Первое положение, которое следует запомнить, гласит: устройство любого общества, совершенство его социальной жизни, духовное и материальное процветание, и, наконец, его исторические судьбы зависят прежде всего от природы, свойств и поведения членов этого общества. Из дурного материала хорошего здания не построишь. Из идиотов и мерзавцев здорового общества не создашь.

Второе положение. Природа, свойства и поведение как индивида, так и целого общества, представляют следствие двух основных причин: а) наследственности и b) среды, в которой они родились, выросли и живут.

* * *

Наши политики и социологи слишком мало внимания обращают на наследственные свойства. Они думали, что «среда» имеет решающую роль, что достаточно ее изменить, и даже не всю, а маленькую часть ее, напр[имер], политический режим или хозяйственные основы, чтобы тем самым изменились поведение и природа людей. Между тем, данные биологии, особенно последних лет, и данные социологии заставляют держаться, скорее, обратного мнения. Они гласят: в своих свойствах,

в своей одаренности или неодаренности как человек, так и целый народ, зависят прежде всего и больше всего от наследственно полученных качеств, а среда имеет лишь второстепенное значение. Она играет роль фактора, облегчающего или тормозящего реализации этих свойств. Если у человека или целого народа нет положительных, наследственно полученных даров — никакая среда не может сделать их талантливыми или выдающимися по

своим свойствам. Они неизбежно будут отставать от более одаренных



наследственно лиц и групп, находящихся в таких же условиях. И обратно, в дурной, тормозящей среде, наследственно одаренный Ньютон будет все же на десять голов выше, чем наследственно неодаренные люди. Отсюда понятно, почему «гениями и талантами» рождаются, а не делаются. Исследования Гальтона и его школы нам показали это. Понятно также, почему люди, напр[имер], многие члены аристократии, родившиеся и воспитывавшиеся в исключительно благоприятной обстановке, не могут подняться выше уровня посредственности: нет «наследственного пороха». И обратно, почему люди, родившиеся в самой тормозящей среде, напр[имер], Ломоносов, Карнеги, Линкольн и множество других «самородков», преодолевают «тормоза» и делаются великими. «Наследственность» их вывозит. Наконец, сказанное объясняет и факт различной одаренности различных народов и их историю. Если, по подсчетам того же Гальтона, один гений в английском населении приходится на 1 миллион людей, у древних греков он приходился на 4000

с небольшим, а у негров на много миллионов нет совсем гения, то причина этого различия лежит, главным образом, в различных наследственных свойствах этих народов, а не в среде. С этой точки зрения история любого народа есть следствие, прежде всего, того «наследственного фонда» качеств, которые он имел, и которые в нем передаются из поколения в поколение. Если они не блестящи, не ищите блеска от историй данного народа. Если в истории выдающегося народа обнаруживаются резкие изменения, напр[имер], наступает декаданс, посмотрите, не произошло ли иссякание этого «биологического фонда», не

случилась ли замена «хорошей крови» «дурной», носителей положительных расовых свойств — иными, второстепенными. История декаданса Греции, Рима, ряда государств Ислама и т. д. дает подтверждение этому. И обратно, если происходит в истории народа неожиданный расцвет, — посмотрите, не улучшился ли в силу каких-либо причин

состав его «биологического» фонда. Проф. Starch, подводя итоги достижениям науки в этой области, дает такие индексы сравнительной роли наследственности и среды: в свойствах любого человека или группы наследственности принадлежит 60–90%, среде 40–10%. Если эти цифры несколько и преувеличены в пользу наследственности, то не

очень много. 60% мы можем принять как величину, близкую к истине. От «наследственного фонда» зависит рост, сложение, сила, здоровье и целый ряд других антропосоматических свойств народа, от него же зависят и его «духовные» качества: воля, темперамент, навыки, склонности и умственная одаренность.



Вот почему вопрос о будущем русского народа есть прежде всего вопрос о качестве того «биологически-наследственного» фонда, которым он владел и владеет. Проблема его возрождения есть прежде всего проблема улучшения и обогащения этого «фонда». Остановимся кратко на этом пункте.

* * *

Оглядываясь на историю русского народа и его культуры, я должен признать «биологический фонд» наших предков вполне удовлетворительным. Об этом говорит, прежде всего, самый факт создания России, занимавшей 1⁄6 [часть] Земли. Создать такое огромное государство, держать его части замиренными, поддерживать порядок, развивать культуру народ с бедным «биологическим фондом» не мог бы. Об этом же говорит и история русской культуры, которую, без ложной скромности, мы имеем право считать весьма большой общечеловеческой ценно-

стью. Об этом же говорят и имена наших великих поэтов, художников, композиторов, писателей, ученых, мыслителей, среди которых немало звезд «первой величины». Короче, мы не были обделенными «пасынками истории». Больше того, если учесть тот факт, что мы щедрее других народов тратили этот «биологический фонд», и все же до 1914 г. жили, развивались и особенно быстро за конец 19 и начало 20 века3, то можно было бы быть вполне спокойным за будущее русского народа.

Годы войны и годы революции, однако, положение резко ухудшили. Они нанесли колоссальный урон, прежде всего, этому «биологическому фонду» русского народа. Не разрушение нашего хозяйства, не коли-

чественная убыль населения (21 миллион), не расстройство духовной жизни и даже не общее «одичание и озверение» народа являются главным ущербом, причиненным нам войной и революцией (все это поправимо и возместимо), а указанное истощение нашего «биологического

фонда», в форме убийства его лучших носителей.

Дело в следующем. Любая длительная и тяжелая война, в особенности же гражданская, всегда уносит с поля жизни «лучших» — биологи-

чески, психически и социально — людей; наиболее здоровых, наиболее

3 Именно за это время Россия, как государство, превратилась в подлинно великую державу, финансы были приведены в блестящее состояние, промышленность встала на ноги, образование народа прогрессировало, экономическое благосостояние народа – также. Падали постепенно правовые и др[угие] ограничения. Росла кооперация и т. д.



трудоспособных; наиболее моральных, волевых, энергичных и наиболее одаренных умственно4. Она — орудие отбора шиворот-навыворот. Процент гибели таких «лучших» в эпохи войн и революций всегда гораздо выше, чем процент гибели «рядовых» людей, и тем выше, чем длительнее и опустошительнее война, чем глубже и кровавее революция. Они пожирают, прежде всего, наиболее выдающихся людей, каковых не много среди населения. Если население Poссии с 1914 по 1920 г. уменьшилось на 13,6%, то наиболее здоровые и трудоспособные слои

от 16 до 50 лет потеряли 20%, а мужчины — 28%.

Если Азиатская Россия и население ее инородцев потеряло 1⁄30 часть, то население Великороссии — создатель, центр и опора государства — потеряло 1⁄7 часть. Если общая смертность населения в Петрограде и Москве поднялась в 3 раза по сравнению с нормальным временем, то

смертность ученых поднялась в 5–6 раз. Если у нас лиц с университетским образованием приходилось едва ли не более 200–300 на 1 миллион населения, то погибло их не 200 × 21 = 4200, а в пять-шесть раз больше. «Уникумов» же нации, выдающихся ученых, поэтов, мыслителей, мы потеряли в громадном масштабе (А.С. Лаппо-Данилевский, Шахматов, Тураев, Ковалевский, Овсянико-Куликовский, Блок, Л. Андре-

ев, Туган-Барановский, Марков, Хвостов, Иностранцев, Е. Трубецкой и т. д., и т. д.). Словом, данные годы «обескровили» нас самым кардинальным образом в отношении наших «лучших» людей. Это было бы еще полбеды. Но беда в том, что, унесши преимущественно эти лучшие элементы, война и революция унесли в их лице «лучших производителей», носителей «лучших расовых свойств народа», его положительного «биологического фонда», «лучшие семена». Они погибли безвозвратно. Место их, в качестве «производителей», займут «второсортные

люди», «худшие семена, которые в общем могут дать и худшую жатву». Это — большая беда. Она была бедой всей нашей истории. Мы были и остаемся милитарным народом, постоянно воюющим и мотовски тратящим наших лучших людей. По данным Mülhall’a, с 1828 по 1880 г. мы потеряли убитыми 664 000 человек — цифра, превосходящая все военные потери Европы за эти годы. В отдельные периоды, как, например при Петре и в наши годы, это безумное расходование нашего «биологического фонда» принимало поистине сумасшедший размах. Народ с бедным «биологическим фондом» при такой трате давно уже должен

4 См. доказательства этих положений в моей статье «Влияние войны на состав, свойства населения и обществ[енную] организацию» (Экономист. № I. 1922).



был бы сойти со сцены истории. И, однако, до сих пор мы держались, хотя и отставали от ряда других народов.

Объяснение этому, по-видимому, надо искать в богатстве нашего «биологического фонда». Но всему есть предал. Римляне и греки были еще богаче нас в отношении их «биологического фонда». Но безрассудное расходование «лучших» в течение их истории, особенно в период греко-персидских и Пелопонесской войн в Греции, Карфагенских войн и гражданских междоусобиц в Риме, окончательно истощили их «лучшую кровь», произошла замена первосортного человеческого материа-

ла второсортными людьми и их потомками — и блестящая звезда этих народов стала закатываться. Чем быстрее шла замена, — тем быстрее

стал темп заката, закончившийся гибелью этих великих народов. Возьмите далее, хотя бы историю целого ряда государств Ислама. Свежий народ, столь блестяще выступивший на сцену истории, в течение двухтрех веков истощил себя непрерывными войнами и тем определил свою гибель.

* * *

Эти факты, число которых можно было бы увеличить большим количеством других, вместе с данными биологии, дают нам грозное предостережение. Если последние годы не истощили окончательно положительный «биологический фонд» русского народа, то основное средство нашего возрождения должно состоять во всемерном сохранении и увеличении его путем содействия выживанию и размножению «лучших» за счет «второсортного» человеческого материала. Это — conditio sine qua non1* возрождения. Как решить эту задачу? Разными путями. Пути обычной «евгеники», спо-

собные дать кой-какие результаты у других народов, у нас при низкой культурности в ближайшее время едва ли будут иметь серьезное значение. Евгенические же меры, основываемые на голом полицейском принуждении, напр[имер], запрещение браков чахоточных, сифилитиков, душевнобольных, запрещение иметь им детей, принудительная кастрация биологически и психически дефективных лиц с этою же целью и т. д., — все это, помимо принципиальной неприемлемости таких мер, практически никогда не давало значительных положительных результатов, в русских же условиях оно ничего, кроме вопиющего безобразия, дать не может.

Что же остается делать? Прекратить дальнейшую массовую трату положительного нашего «биологического фонда», прекратить массо-



вый военный отбор шиворот-навыворот, непрерывно шедший в нашей истории. Мир, длительный мир, — внешний и внутренний — вот одно из самых серьезных и сильнодействующих средств улучшения нашего населения и увеличения положительного «биологического фонда».

Длительный мир означает прекращение селекции шиворот-навыворот, сохранение «лучших» и их размножение, вытеснение ими с «передовых» постов общества «второсортных» людей, а их потомством — потомства последних, словом, мир ведет к сохранению и обогащению нашего «биологического фонда» — этой альфы и омеги прогресса и расцвета любого народа. Здесь мы должны учесть рядом с приведенными выше и прямые «опыты истории». Мы удивляемся быстрому развитию, внезапному пробуждению Японии. Приняв во внимание сказанное, мы перестанем удивляться. Триста лет тому назад она была разоренной, разрушенной междоусобицами страной, более несчастной, чем мы теперь. Такой с виду она оставалась долго, с тем различием, что в ней исчезли войны. 250 лет она не воевала (период «великого мира» в эпоху сёгуната Токугавы). 250 лет она «копила» лучшие элементы и усиливала свой

«биологический фонд». Срок был большой. Мудрено ли, что и результаты такой «евгеники» оказались небывалыми. В 20–30 лет эти «лучшие» из дикарей стали цивилизованными, в полстолетия из неведомой, дикой страны Япония выросла в великую мирную державу, невероятно быстро развивающуюся во всех отношениях и теперь угрожающую нам на Востоке. Учтите, далее, быстрый рост Соед[иненных] Штатов Америки, на протяжении своей истории знавших лишь две серьезные войны и то не очень кровопролитные. Учтя это, вы поймете одну из причин их расцвета. Наконец, возьмите историю конца 19-го и начала 20-го века в России. Маленькая передышка мира, данная нам историей при Александре-Миротворце, — и та сказалась у нас лихорадочным развитием России в этот период во всех отношениях: в экономическом, духовном и политическом. Если бы и теперь история подарила нам 100–200 лет мирной жизни — за будущее русского народа можно быть покойным, каков бы ни был наш политический режим. Если же нас ждут новые кровавые войны во имя чего угодно, начиная с «единой и неделимой» и кончая «интернационалом», — за это будущее можно очень и очень опасаться. Еще одно-два кровопускания, подобные пережитым,

и... историю России можно считать конченной. Никакие «режимы», никакая «вера», никакие «реформы» ее не спасут в этих условиях...

Рядом с этой мерой мыслимы, конечно, вспомогательные меры, преследующие ту же цель улучшения нашего «биологического фонда»: ряд



мер, рекомендуемых евгеникой, содействие размножению «лучших», привлечение их даже из других стран, при условии их ассимиляции, «обрусения», умелое и не задевающее достоинства человека торможение размножения дефективных лиц и т. п., но это все будет иметь лишь второстепенное значение. Главное — «мир». Вот почему я голосовал бы за монархию (horribile dictu)2*, если бы знал, что она даст этот «мир», и против архидемократической республики, если бы знал, что она ведет к войнам. Но этого я не знаю. Полагаю даже, что последняя вернее поведет к миру. Этим «парадоксом» подчеркиваю лишь ту мысль, что дело не в одних этих «костюмах», а в вещах иных, менее эффектных, но бесконечно более серьезных. Прежде всего — в накоплении и улучшении положительного наследственного биологического фонда русского народа. Будет он — остальное приложится. Не будет его — не спасет ничто.

§ 2

Сохранение и развитие положительного «биологического фонда» есть основное и необходимое условие возрождения любого народа, в частности России. Но, естественно, дело им не исчерпывается. Прирожденный Ньютон, родившийся и выросший в среде готтентотов, будет выдающимся готтентотом, но не будет мировым Ньютоном. Неблагоприятная среда, в виде ее невежества и косности ее тираний, может «заесть», «затормозить» развертывание прирожденных способностей, их реализацию. И обратно, соприкосновение японцев с европейской культурой позволило им воспользоваться ее достижениями, перенять и быстро превратить свои «потенциальные» силы в кинетические. Без этого благоприятного условия нужны были бы столетия, чтобы достигнуть ее современного состояния. Отсюда следует, что имеет значение и среда, но тогда, когда налицо уже есть «биологический фонд». Третье положение, отсюда вытекающее, гласит: среда должна быть такова, чтобы она максимально благоприятствовала проявлению и развитию способностей и форм поведения каждого члена, полезных для целого, и максимально тормозила бы проявление и рост актов социально вредных.

Когда такой среды нет — множество блестящих способностей может погибнуть «зря». Они останутся «нереализованными». В других случаях они могут быть искаженными и проявятся в нелепой или социально вредной форме. В-третьих, при отсутствии в среде тормозов, задерживающих социально вредные акты, могут разрастись последние и сильно деградировать всю социальную жизнь.



В данной формулировке теорема слишком общая и неопределенная. Необходимо ее хотя бы частично конкретизировать. Попробуем это сделать...

Максимальное благоприятствование среды развертыванию наследственно полученных способностей означает: во-первых, возможность

полного развития индивидуальности каждого человека, во-вторых, социального использования каждой личности именно в той области, к которой она наиболее пригодна по своим наследственным свойствам.

Первая задача сводится к тому, чтобы в среде отсутствовали тормоза, мешающие этому развитию, с другой — даны были стимулы, побуждающие индивида с первых лет его жизни к активному проявлению своей индивидуальности. Наличность тормозов будет душить, гасить, депрес-

сировать силы и способности личности. Она не сможет тогда выявить все свои «десять талантов» и реализует только пять или один. Если это явление будет общим, то в проигрыше останется не только сама личность, но и все общество. Такими тормозами могут быть разные условия. Во-первых, экономические: нужда и голод. Они ведут к депрессированию физических и умственных способностей и сил человека. Вовторых, общие условия социальной жизни, напр[имер], деспотизм

общества или власти, преследующий развитие личности: общее невежество и косность среды, не только не снабжающей личность всеми теми средствами, которые необходимы для полного развития индивидуальности (знания, навыки, материальный минимум), но прямо подавляющие всякую личную инициативу, личный почин, личное творчество, связывающие человека по рукам и по ногам. Такое общество будет поистине обществом, убивающим и ограбляющим не только своих членов, но и себя самого. Примерами его могут служить все настоящие деспотические (не по политическим формам только, но по всей структуре

социальной жизни) общества, одним из коих является РСФСР. Все, не соответствующее официальным требованиям, здесь давится, душится. Свободы проявления индивидуальности нет, людей — и особенно молодое поколение — пытаются штамповать по одному фасону, формировать по одному типу, отклонения от него не допускаются. В итоге 90% талантов не могут проявить себя. Они гибнут понапрасну, «отцветают, не расцветши». Лучший способ ограбления обществом самого себя трудно выдумать.

Вывод отсюда: в каждом обществе, желающем процветать, должны быть удалены все тормоза, препятствующие полному развитию индивидуальности, кроме тех, которые тормозят проявление и развитие преступных и антисоци-



альных поступков. Молодому поколению, вступающему в жизнь, должен быть предоставлен простор для выявления своих способностей и средства (материальные и духовные), снабжающие его орудиями для творчества и социально полезной деятельности.

Практически это сводится: 1) к минимальной опеке и вмешательству властей в жизнь населения, 2) к минимальной опеке старшими молодого поколения (кроме областей антисоциального поведения), 3) мак-

симально возможному обеспечению населения и особенно молодого поколения знаниями, полезными навыками и материальными условиями (хлеб, пища, одежда, жилище), делающими для них возможным полное проявление своих способностей. Таковы «негативные» требования к среде.

* * *

Не менее важное значение имеют и «положительные» требования к ней. Они сводятся к тому, чтобы всей своей обстановкой она ежечасно

и непрерывно стимулировала максимальное проявление воли, энергии, труда, знаний, способностей (кроме антисоциальных) каждой личности, начиная с первых лет ее жизни. Только тогда, когда человек с малых лет привык к самостоятельности, он будет самостоятельным, энергичным и инициативным в зрелости. Только тогда, когда большинство членов общества будет таким, в нем будет действительное самоуправление, действительная «свобода», действительная интенсивная духовная, политическая и экономическая жизнь. Вне таких условий — все это невозможно. Дайте обществу, состоящему из людей противоположного характера, лучшую конституцию, самые широкие свободы, простор его самодеятельности, и.... из всего этого мало что получится. Первый ветер истории, первая кучка проходимцев вырвет из его рук эти свободы, сведет на «нет» конституцию, аннулирует автономию, и оно останется при

старом «разбитом корыте».

С этой точки зрения особо важное значение имеет та человеческая среда, которая окружает личность в первые годы ее жизни5.

В эти первые годы закладываются основы будущей личности, формируются ее тип и характер. Кем? — Средой, «соседями» и прежде всего

семьей. Не семья ли является той первой фабрикой, куда поступает вновь родившийся для переработки? Не она ли первый скульптор, форми-

5 См. на этот счет дельные положения у Ch. H. Cooley: Social organisation, гл. III–V.



рующий биологическую особь в будущего сообщественника? Не она ли проводит первые и неизгладимые черты на «чистой доске» наследственных способностей человека? Формирующая и определяющая роль

ее гораздо важнее, чем всех других школ и общественных учреждений. В последние человек поступает уже в известной мере готовым, сформированным, в семью — наоборот — мягким, как воск. В лоне последней

он впервые дышит, чувствует и учится. Семья «прививает» ему первые формы поведения, навыков, привычек, знаний, убеждений, остающихся иногда на всю жизнь. Ceteris paribus3*, какова эта мастерская формирования людей — таковым в значительной мере будет и ее товар: люди, выпускаемые на житейский базар. Плоха будет первая — неважными в общем будут и вторые.

Вот почему вопрос об устройстве семьи для меня гораздо важнее, чем вопрос о формах правления. При плохой организации первой и плохой наследственности невозможны ни совершенное устройство общества, ни здоровая общественная жизнь, ни совершенная политическая система. Если же при хорошей наследственности и семья будет организована надлежащим образом — будьте спокойны, такие люди сумеют создать и хорошо устроенное общество. Учитывая это, я не могу не удивляться множеству русских людей, которые «весь корень зла» или «якорь спасения» видят только в политической системе. Многие из них горячо «борются за свободу», «занимаются высокой политикой» и в то же время имеют из рук вон плохую семью, где их же дети портятся, где сами же они приготовляют прескверных граждан и тем самым наносят гораздо больше вреда, чем приносят пользы своей «борьбой за свободу» и «высокой политикой». Оздоровление «семейного тыла» общества имеет гораздо большее значение, чем ему придают обычно.

Великий социолог Ле Пле и его школа поняли это и доказали нам.

Исследуя типы семьи у разных народов и типы их социальной организации, они вскрыли связь первых со вторыми. С точки зрения воспитательного механизма можно выделить три основных типа семьи. 1) Семья патриархальная, воспитывающая молодые поколения для жизни в общине или в коммуне. Здесь весь уклад семейного воспитания таков, что он давит всякую индивидуальность, всякую инициативу личности, дрессирует ее жить, «как все», думать, веровать, мыслить и дей-

ствовать по «обычаю», «как поступали отцы», приучает ее полагаться не на себя, не на свои знания, труд, энергию и волю, а на «общину», на «мир», на «коммуну». Заслуги личности — заслуги общины, преступления ее — вина общины. Жизнь индивида вся регламентирована, опекается



на каждом шагу, все индивидуальное — душится. Личный стимул подавляется. Из лона такой семьи выходят личности без воли, без инициативы, без самостоятельности, «серые», как все, привыкшие во всем вести

себя по общей норме. Народы, имеющие такой тип семьи, — это отсталые, вялые, лениво-апатичные народы Востока, Азии и Вост[очной] Европы. При столкновении с народами, имеющими иной тип семьи, они побеждаются.

Второй тип семьи — это семья ложноиндивидуалистическая. Устройство ее таково, что всем своим укладом она приучает молодые поколения полагаться в жизни не на себя и не на общину, а на государство. Она готовит будущих «чиновников государства», которые должны занять

одно из многочисленных мест, имеющихся в распоряжении последнего. Сообразно с этим, все воспитание здесь ведется применительно к официальным программам. Задача его — выдержать официальный экзамен, получить диплом и... «тихо и плавно качаться» в качестве чиновника. В людях при такой системе не воспитывается ни инициатива, ни подчинение авторитету. Получаются люди неустойчивые, не подлинно инициативные, а бумажные формалисты, «чиновники». И общество, имеющее такой тип семьи, общество неустойчивое. Оно будет неизбежно обществом «бюрократическим», с централизацией, с обширным объемом вмешательства власти, с разбухшим государственным аппаратом, и с поглощением личности государством. Такой тип семьи существует в большинстве европейских государств, кроме англосаксонских и скандинавских стран.

Третий тип семьи — семья индивидуалистическая. Ее уклад таков, что с малых лет она приучает молодые поколения полагаться только на себя, свои знания, волю и энергию. Здесь обучают детей тому, что им действительно понадобится в жизни (а не тому, что требует «община» или «государство»). Развитию индивидуальности, личной инициативе дается простор. С детьми с самых ранних лет обращаются, как со взрос-

лыми. Признают за ними права, но требуют и исполнения обязанностей. И дети знают, что в будущей своей жизни они могут рассчитывать только на себя. Из лона такой семьи выходят индивиды сильные, инициативные, энергичные. Народы, имеющие такой тип семьи, — победители других народов. В таком обществе на первом плане личность. Государственный аппарат не поглощает общества. Бюрократизм не царствует. Всем и вся управляет общественное мнение — мнение членов общества, а не чиновничество. Такой тип семьи дан в англосаксонских

и скандинавских странах. Мудрено ли поэтому, что «если превосходство



англосаксов не провозглашается открыто, то оно несомненно чувствуется всеми... На всем земном шаре мы видим гордо развивающийся английский флаг. Из Канады и Соединенных Штатов они повелевают Америкой, из Индии диктуют свою волю Азии, из Австралии господствуют над Океанией, наконец, вершат дела Европы и всего мира»6.

Один из основных источников такого превосходства — организация семьи индивидуалистического типа, выпускающей на житейский базар хорошо сформированных людей.

Семья русская по своему типу занимает среднюю линию между семьей патриархальной и ложноиндивидуалистической. Молодые поколения в ней воспитывались или как будущие чиновники государства, или как «общинники», члены «мира», обязанные во всем походить на него и считаться с ним. Индивидуальности и личной инициативе не дава-

лось простора7.

С октябрьской революции, если не в семье, то в государстве, это подавление личности приняло безграничный характер. Всех захотели штамповать по одному образцу, индивидуализму была объявлена война, личному почину и интересу — также, самостоятельность поведения, слов, мысли и дел возведена в преступление, люди превращены в манекены, общество — в казарму. Все и вся было взято под «учет», опеку и регулировку централизованной власти. Результаты тут же сказались: полный распад всей хозяйственной жизни, разложение общества, упадок просвещения, нравов и всей духовной жизни — таков был результат коммунистического удушения личности.

Если мы хотим возрождаться и стать здоровым народом, нам необходимо перестроить весь уклад семьи, как воспитателя молодых поколений, на индивидуалистический лад. Задача эта достигается не декретами, и не политическим режимом, а самодеятельностью самих граждан. Для ее достижений нет внешних препятствий. Она лежит в пределах компетенции каждого «отца» и каждой «матери».

В таком же индивидуалистическом направлении должна быть перекроена и вся социальная жизнь. Каждый институт общества должен постоянно стимулировать личный почин, личную инициативу, энергию и волю индивида. Это относится и к школе, и к партиям8, и ко всем обществам,

6 Демолен. Аристократ[ическая] раса. СПб., 1906. С. 1–4, 58–59.

7 Подробнее об этом см.: Сорокин П. Система социологии. Т. II. С. 115–116.

8 См. подробнее мою «Систему социологии». Т. II. С. 205–206. Вредные результа-ты современных хорошо организованных партий на Западе, с их программа-



союзам, ассоциациям, органам управления и самоуправления. Здесь не место подробно перечислять все эти институты и анализировать их механизм. Все сказанное о семье с соответственными изменениями применимо и ко всем им. Тот же принцип должен лежать в основе всей

социальной жизни. Максимальный простор полному раскрытию личности,

личному почину, личному интересу (кроме чисто антисоциальных наклонностей) во всех областях поведения — в экономической и духовной — таково основное условие возрождения. Без него мы не получим настоящих людей, а без последних — не будем иметь и настоящего общества.

Всякие рогатки в форме опеки сверху, в форме вмешательства властей в поведение населения, в форме диктатур правых и левых, в форме гипертрофического ограничения частной собственности, национализации и реквизиции — все это сейчас смертельно вредно. Когда на очереди стоит основная задача хозяйственного и духовного возрождения страны — всякое «ущемление» индивидуальности и личных стимулов «смерти подобно». Я знаю, что безграничный разлив стихий личного интереса имеет свои «тени». Но в моменты, подобные настоящим,

лучше перегнуть палку в эту сторону, чем в обратную. Наш опыт и аналогичные опыты истории учат, что эпохи хозяйственного подъема народа были в то же время и периодами торжества индивидуального почина и интереса. И обратно, эпохи упадка были эпохами ущемления последних, уравнения, передела и «обобществлений». Раз такова при-

чинная связь — глупо ее не учитывать и безрассудно не делать из нее надлежащих выводов.

ми в 3000 метров, пытающимися дать ответ на все вопросы, были не раз уже указаны (Острогорский, Р. Михельс, Г. Мocкa и др.). Они превратили личность в нуль, сковали и сковывают ее по рукам и ногам. «Во имя партийной дисциплины» требуют не критиковать, не сметь свое суждение иметь, быть манекеном, подчиняющимся центру, голосовать за того, кого партия укажет, думать, как ей угодно, хвалить и порицать, что она установит и т. д. И чем лучше партия организована – тем сильнее ее давление, тем резче «вместо воспитания свободы, она приучает к рабству», и тем сильнее жизнь в партии превращается в школу рабского подчинения. В итоге массы дурнеют. Живой дух партий заменяется партийным формализмом. Идеал партии падает. Все это еще больше применимо к русским партиям. У нас этот партийный фетишизм был сильно развит. Ослабление его, рост индивидуальности и внутрипартийной свободы, разрыв с партией, если она начинает связывать вас, – все это я считал бы весьма желательным.



* * *

Настаивая на максимально возможном удалении барьеров среды, стесняющих развитие личности и ее свойств, я в то же время указывал на необходимость тормозов, препятствующих развитию преступных и явно

антисоциальных тенденций. Вред последних ясен сам собой. Правила:

«не убий», «не укради», «не лги», «не насильничай», «не мошенничай» и т. д., предъявляемые к поведению людей, не суть измышления досужего ума или требования во имя каких-то трансцендентных задач, а представляют правила, необходимые для всякого здорового общежития. Общество, состоящее из убийц и прожженных мошенников, при всех его талантах, никогда не может быть процветающим и здоровым обществом. Соблюдение, по крайней мере, минимума элементарных морально-правовых принципов есть такая же необходимость для экономического процветания общества (не говоря уже о духовном), как наличие хороших организаторов, предпринимателей и капитала.

Всячески стимулируя развитие неантисоциальных сторон личности, среда должна тормозить наклонности преступные. Как это она может делать? Разными путями. И меньше всего полицейскими. Известное значение имеют и они. Но ограниченное. Они могут лишь бороться — и то в скромном масштабе — с последствиями болезни, а не с ее причинами. Сколько взяточников расстреливала и расстреливает Чека. И...

никакого толку. Взяточничество процветает.

Quid leges sine moribus?4*

Требуются иные меры и иные пути. Они состоят в том, чтобы с первых моментов появления на свет ребенка окружающая его среда, в виде семьи, товарищей, школы и всего общества, неуклонно прививала ему надлежащие формы

поведения и неуклонно тормозила у него всякие антисоциальные поползновения. Такая систематическая «дрессировка» — лучший и неизбежный учитель морали. Признавая за ребенком права, необходимо столь же строго требовать от него и исполнения обязанностей. Если этого условия среды не будет, если в ней ребенок с первых лет жизни будет воспринимать уроки лжи, насилия, убийств, шакализма — не помогут никакие репрес-

сии и никакое «попечительное начальство».

Quid leges sine moribus. Каковы будем мы сами — такими будут и молодые поколения. Если мы хотим их видеть морально здоровыми — такими должны быть и мы сами. Без этого все разговоры — бесплодное дело. Наш коммунистический опыт — лучшее доказательство сказанного. Людей думали сотнями декретов перевоспитать в пять минут. В ход



пущены были все средства воздействия: агитация, печать, похвалы, награды, насилие, расстрелы, — словом, все, чем может располагать государство. Что же получилось? Результаты, обратные ожидаемым.

В этих целях громадное значение имеет ряд «бессознательно гениальных» институтов, имеющихся в любом здоровом обществе, которые представляют весьма сложный и совершенный аппарат торможения зло-

стных форм поведения. Среди них основное значение (horribile dictu) имеют религия и церковь. Можно быть не мистиком и признавать огромную положительную роль их в социальной жизни. Только для дилетанта-невежды этот институт — выдумка попов и средство для оправдания эксплуатации, только для них же сущность религии сводится к ее догматам и суевериям. Если бы дело обстояло так, то решительно непонятным было бы ни возникновение, ни столь долгое существование такого института: как абсолютно вредная вещь в силу естественного отбора, он давно уже должен был бы исчезнуть. И однако этого нет. Мало того. Мы видим, что страны передовые, напр[имер], Америка и Англия, не менее, а более религиозны, чем отсталые. Не буду здесь подробно доказывать, а просто укажу, что основная социальная роль религии была и есть роль сложного и весьма гибкого аппарата, тормозящего развитие антисоциальных поступков и стимулирующего поступки благожелательно-социальные. (Тезис этот убедительно обоснован такими социологами, как

Фюстель де Куланж, Кидд, Дюркгейм, Бугле, Эллвуд и др.)9

Иначе — она была (и остается) фактором, созидающим и поддерживающим человеческую солидарность. Такая работа необходима для всякого общества. В этом «секрет» упорного существовали религий с их «суевериями» до сих пор. Отсюда понятно, почему ослабление религии обычно является симптомом разложения данного общества, почему падение религиозности сопровождалось всегда подъемом преступно-

сти (как у нас в 1917–1920 гг.), почему подъем первой ведет к подъему «чистоты нравов» (как у нас сейчас наблюдается).

Только тогда, когда сама религия и ее представители вырождаются, когда она перестает играть эту роль, когда рядом с этим она становится душителем социального творчества во всех формах, — роль ее становится отрицательной, и сама она вместе с ее представителями обречена на гибель и замену ее другой, пригодной для выполнения этой роли.

9 См. подробнее об этом мою «Систему соц[иологии]». Т. II. С. 196–197, 431–432. См. также: Ellwood G.A. Reconstruction of Religion; Spencer M. The social function of the Church. 1921.



Только в таких случаях борьба с ней необходима. Вне их — нужна максимальная осторожность в подрывании этого института. Вне их яркая борьба с церковью равносильна поведению крыловской свиньи, подрывающей дуб, желудями которого питается и живет общество. В наше время для России борьба с церковью, отделенной от государства,

серьезно оздоровевшей, есть политика неумная и социально вредная. Для торможения разлившегося моря антисоциальных явлений одухотворенная религия нам сейчас так же нужна, как капиталы для возрождения нашего хозяйства.

* * *

Таковы вкратце основные рецепты для торможения антисоциальных явлений. Вместе с предыдущими они указывают, как и в каком направлении среда должна влиять, чтобы формировать настоящих людей, способных создать настоящее общество. Эти штрихи, при всей их краткости, раскрывают картину более сложную и более трудную, требующую активных усилий со стороны любого члена общества и не ждущую

«чуда» от власти, «форм правления» или «других фетишей». Но если мы хотим жить, пора расстаться с этим оптимистическим фетишизмом. Он и так довел нас до... смертельной болезни.

Довольно...

Для процветания общества нужны не только наличность «биологического фонда» и полное развитие свойств и склонностей личности, но и соответствующее размещение этих лиц в сложной пирамиде общества. Нужно, чтобы каждая личность могла попадать и попадала на такое место в обществе, которое соответствует ее способностям и склон-

ностям. «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник»5*. Бетховен, принужденный заниматься извозом, Ньютон в роли директора полиции, рядовой рабочий в роли Рембрандта, Бисмарк в роли поэта, акад[емик] Шахматов в роли переносчика бревен, не только не принесут никакой пользы себе и обществу, но положительно дадут вред. Их способности погибнут «зря», а навязанное им несоответствующее дело будет исполняться плохо. Между тем, при правильном распределении их, согласно их способностями, эффект будет резко иным. На месте, соответствующем его склонностям, каждый член

общества даст максимум общественно полезной работы. «Каждому по его

способностям», и особенно наследственным, — такова краткая формула этой мысли. Люди не равны и не одинаковы, прежде всего, по своим



наследственным свойствам. Эти последние делают их пригодными для одних функций и непригодными для других. Этого различия не может сгладить никакая среда, никакое воспитание и обучение. Вот почему нет ничего нелепее, как часто высказываемая мысль, что потенциально все люди одинаково годны для выполнения любых функций, нужно

лишь дать им надлежащее воспитание. Сколько бы ни учили человека, наследственно не музыкального, музыке, теории композиции и т. д. — из него не только Баха и Бетховена, но даже простого, приличного композитора вы не получите. То же применимо и во всех подобных слу-

чаях. Общество, в котором не существует этого распределения лиц по формуле: «каждому по его способностям», и особенно по способностям наследственным, будет неизбежно больным обществом.

Таланты его членов будут гибнуть бесполезно. Сплошь и рядом они будут проявляться в искаженном, социально вредном виде. «Прирожденные Наполеоны» станут отъявленными и гениальными мошенниками, «прирожденные властители» — заговорщиками и подпольными деятелями, великие изобретатели — неудачными и несчастными пьяницами, «рабы по природе» — бездарными правителями и т. д. Вся машина

общества будет работать вяло, с перебоями, с трениями и конфликтами. Воцарятся бюрократизм, мертвечина и застой. Число несчастных и недовольных будет огромно, дух мятежа и бунтов будет царить. Кровавые судороги и конвульсии станут неизбежными.

Совсем иным будет общество, удовлетворяющее формуле: «каждому по его (наследственным) способностям». Социально-полезная эффективность работы каждого члена здесь максимальна. Максимальным будет поэтому и общий прогресс общества. Все оно будет похоже на прекрасную машину, где все части хорошо пригнаны, нет трений и перебоев. Она будет работать превосходно. Члены его, попав на свои места, будут субъективно довольными. Для бунтов, мятежа, кровавых конвульсий здесь нет почвы. В таком обществе даже кровожадным склонностям

человека можно найти социально полезное применение10.

Из всего сказанного следует, что все теории равенства, поскольку они исходят из принципа равной пригодности всех людей для всех функций, в том числе и функций властвования, и поскольку отсюда выводят равное право всех на занятие любого места, в том числе и места властителей, представляют сплошную нелепость, ничего, кроме вреда неспособную дать при попытках реализации.

10 См. подробности в моей «Системе социологии». Т. II. С. 176–177, 225–226, 406–407.



Такого идеального общества мы пока не знаем в истории. Но разные общества, существовавшие и существующие, приближаются к нему в разной мере: в одних «каждому по его способностям» осуществлено в большей степени, в других — в меньшей.

Раз таково идеальное задание, то спрашивается: как его осуществить? Какими путями всего лучше узнать, кто к чему пригоден? И на

основании каких критериев определять одних людей к выполнению таких-то функций, других — к выполнению таких-то, третьих — к выполнению иных?

Самым естественным и надежным путем был бы путь научного исследования способностей личности и на оснований полученного биопсихического паспорта путь соответственного размещения их в обществе. К этому методу, как мы знаем, передовые общества и начинают прибегать все в большей и большей мере.

Прикладная «психотехника», разными методами исследующая личность, уже вошла в жизнь, особенно в Америке. При найме кондукторов, механиков, рабочих и т. д. целый ряд частных и общественных предприятий подвергают кандидатов психотехническому исследованию, и на основе полученных результатов принимают одних и бракуют других. В огромном масштабе этот путь был использован Соед[иненными] Штатами Америки и в войну. Миллион с лишним людей был исследован, и на основании анализа определялись: одни в авиацию, другие — в артиллерию, третьи — в другие военные части. То же мы видим и при наборе работников в других профессиях.

Путь этот в принципе совершенно верный, кое-где и теперь уже он дает несомненные и полезные результаты. Обладай сейчас наука вполне надежными и точными методами «тестирования» личности и ее способностей, методами, гарантирующими от ошибок, — вся проблема реша-

лась бы очень просто. Не нужно было бы ни шумихи, ни агитации, ни всей сложной процедуры, связанной с выборами или назначением того или иного лица, — вплоть до министра, президента, монарха, — на то или иное место. Вместо всего этого достаточно было бы заглянуть в «личную карточку» данного человека: она бы показала, годен или не годен он для этой роли, она же дала бы указания, к какой специальности готовить данного ребенка, на какую профессию назначить такое-то лицо и т. д.

Но, увы! — наука еще не может претендовать на такую безгрешность.

Методы «анализа личности» и ее способностей (Бинэ—Симона, Джеркса, Мюнстерберга и др.) — еще очень примитивны, а для анализа сложных форм деятельности — почти не выработаны. Сколько-нибудь серь-



езный ученый — специалист в этой области — не мог бы взять на себя ответственность за безгрешность анализа и вообще безапелляционно определять людей на основании такого «тестирования». Если же какойнибудь невежда это делает — ничего, кроме огромного вреда, он не приносит. В силу этого приходится пока что прибегать к другим, косвенным определениям способностей человека. Указанный научный метод

остается лишь в качестве подсобного.

Основным принципом для определения способностей становится принцип фактически проявленных талантов человека в данной области дея-

тельности. Человек, показавший себя талантливым организатором предприятия, молодой юноша, написавший научную работу, рабочий, изобретший какую-нибудь машину, мальчик, написавший хорошую повесть, и т. д. — одним фактом удачного выполнения ими своих работ дают надежное свидетельство их способностей в соответствующих областях деятельности. Это дает основание для определения их на соответствующие места — если они сами этого желают11. То же с соответствующими изменениями применимо и к другим людям. Сложнее вопрос обстоит

с детьми, которым, в силу их детства, труднее выявить их специфические склонности и таланты. Но и здесь внимательный родитель, педагог, исследователь при систематическом наблюдении их поведения может довольно точно уловить их специфические способности, а, уловив, стимулировать их развертывание, развитие и выявление.

Таков вкратце доступный нам косвенный путь. Для полной и правильной утилизации его требуется ряд условий, два из которых я укажу здесь же.

Первое из них состоит в том, что принцип формального наследования социальных функций родителя детьми, как таковой, без его фактического подтверждения, не может быть признан целесообразным. Хотя родитель, проявивший таланты в такой-то области, имеет шансы передать их детям (что часто и имеет место, вспомним семью Бернулли, Ротшильдов и т. д.), но не всегда. В силу неудачного «смешения крови» при браке,

11 Без [желания] или вопреки желанию авторитарное назначение абсолютно вредно. Поэтому величайшей бедой была бы система принудительного назначения и прикрепления людей к местам без их желания и опроса сверху, из одного центра. Каждый из нас даже сам долгое время не знает, к чему он способен, и в чем его призвание. Знать же миллионы людей и их призвание одному правительственному центру и определять деспотически их профессию сверху – не под силу даже архигениальному правительству.



менделирования и т. д. мы видим и обратное: у гениального ученого, поэта, стратега, изобретателя сын часто бывает никуда негодной посредственностью, у прирожденного властителя — «холопом», у талант-

ливого собирателя капиталов — мотом. Оставлять таких детей в той же роли, что и их родители, значит копить «болезнь» в общественном организме, — болезнь, которая при большом количестве таких негодных для выполнения их функций «белых ворон» превращает здоровое общество в «чахоточное» и приводит его к кровавым кризисам и конвульсиям.

Высшие формы общественной деятельности начинают выполняться плохо, в низах копится достаточно много талантов, которые не могут занять предназначенные для них места, ибо они заняты неспособными потомками способных родителей. Вся общественная жизнь расстраива-

ется. Копится недовольство, «пар мятежа», который рано или поздно и вырывается наружу в форме восстаний и революций.

Таковы основания, заставляющие отвергнуть принцип формального наследования социальных функций родителей детьми. Никаких «закры-

тых» дверей, доступность всех функций способнейшим, — такова иная редакция той же мысли. Как технически ее осуществить — здесь не место касаться. Важно подчеркнуть общий принцип. Второе условие, необходимое для правильной реализации принципа: «каждому по его способностям», это большее или меньшее равенство исходных позиций для жизненно-

го бега и состязания. Выше было указано, что «талантливыми» рождаются, что «порох хорошей наследственности» нередко вывозит их обладателей и помогает им преодолевать все препятствия. Но не всегда бывает так. Неблагоприятная среда, как я указал выше, может затормозить проявление талантов12. Ньютон, родившийся среди ашантиев6*, был бы выдающимся ашантием, но без науки и среды английского общества не был бы гениальным ученым. Гениальный ребенок, родившийся без набитого кошелька у колыбели, среди нищеты и голода, далеко не всегда может пробиться. Часто он хиреет. Препятствия его убивают и обессиливают. Посредственный ребенок, оказавшийся в хороших условиях, может стать кинетически более «талантливым». Если же первый был бы поставлен в сколько-нибудь сносные условия, он на десять голов опередил бы второго, все его «десять талантов» были бы реализованы к пользе его самого и всего общества. Короче, если бы они начинали «жизненное состязание» «с одного старта», в сходных условиях, результат был бы иным. Это

12 Герцен прав, говоря: «Сколько зародышей мрет, глохнет, не видавши света, сколько способностей, готовностей вянут, потому что их не нужно».



значит, для настоящего определения талантов все дети должны начинать «бег» с одного места, в равных условиях. Только при таких обстоятельствах можно правильно решить: кто способнейший, только в этом случае опередивший может сказать, что он опередил по праву, «отставший» принужден будет мириться с «отставанием», ибо он отстал тоже по праву. Только такое равенство «исходных позиций» справедливо и целесообразно. Все другие требования «равенства» либо утопичны, либо, чаще всего, — несправедливы (ибо «лучших и способнейших» заставляют жертвовать в пользу «худших и неодаренных», равняя по низшему уровню), и сверх того — общественно вредны (ибо лучшие таланты заставляют зарывать в землю, пропадать зря, не реализоваться, отчего терпит и все общество).

Я знаю, что сейчас полное осуществление даже этого «равенства отправной позиции» недостижимо. По мере сил надо к нему, однако, стремиться. Минимум этого требования достижим и осуществлен уже и теперь, а именно: право каждого ребенка на необходимый минимум материальной и умственной его экипировки, нужной ему для «жизненного бега» и для выявления своих талантов. Каждый ребенок должен и может быть поставлен в условия, удовлетворяющие элементарным требованиям санитарии и гигиены, обеспечивающие ему физиологическую сытость, одежду и здоровую среду, с одной стороны, с другой, снабжающие его минимумом знаний, навыков, опыта, как «орудий» ждущего его «строительства жизни», как элементарной тренировки, необходимой для участия в жизненном состязании. На это может претендовать каждый ребенок. Это дать ему обязано и может любое общество. Чем разбазаривать сотни миллионов и даже миллиарды на войну, войско и многие другие непродуктивные и часто ненужные цели, будет гораздо целесообразнее десятки миллионов отпустить на это дело. Смею уверить, что такое помещение общественного капитала наиболее выгодно даже с чисто экономической точки зрения, через одно-два поколения

оно принесет такие проценты, которые окупят с избытком весь расход.

Большевики, объявив бесплатное обучение, бесплатные колонии и бесплатное питание для нуждающихся детей, поступали в принципе правильно. Но, как мы знаем, они провозглашали много хорошего, дела же их были диаметрально противоположными. Их бесплатное

обучение вылилось в полное уничтожение школ, «ликвидация безграмотности» — в «ликвидацию грамотности», воспитание — в подготовку преступников, обучение — в натаскивание митинговых фраз без знания таблицы умножения, колонии — в рассадник телесно и душевно исковерканных детей, питание — в мор и т. д. Необходимо не мнимое,



а настоящее выполнение этих требований. Техническую сторону дела я здесь оставляю в стороне, но замечу, что, какова бы ни была организация такого «минимума», он весь должен быть проникнут теми же принципами индивидуализации, всемерного стимулирования личного почина, интереса, самодеятельности и торможения антисоциальных склонностей. При наличии этих двух условий принцип «каждому по его способностям» может быть в известной мере реализован. А его реализация означает реализацию здорового общества, наиболее способного развиваться и быстро идти по пути прогресса при соблюдении порядка без революционных и иных судорог и конвульсий.

Итак: 1) сохранение и усиление уцелевшего в России положительного биологического фонда, 2) создание общественной среды, обеспечивающей максимальное развитее способностей каждого, стимулирующей развертывание его индивидуальных склонностей и талантов и тормозящей его порочные свойства, 3) размещение населения в социальной пирамиде по его способностям — таковы три связанных друг с другом условия, необходимые для прочного возрождения России. Когда налицо этот «фундамент» — серьезное значение получают и все «надстройки». Без первого — эффекты вторых будут недолговечными и эфемерными. Из этих общих положений вытека-

ет целый ряд конкретных выводов, части которых я кратко коснулся выше. «Врачи социальных болезней» слишком верят в спасительность внешних, чисто механических мер врачевания в виде замены одних декретов другими, одних общественных институтов иными, одного «политического фасада» другим. И они же слишком мало обращают внимания на личность, на население, на улучшение биологических и культурно-социальных свойств последнего. Нет сомнения, что и первые имеют значение, но преимущественно там, где дело идет о разрушении препятствий, мешающих развитию (напр[имер], коммунистиче-

ской власти в России). В деле же творчества и созидания новых форм общества — роль механических мер очень скромна и редко дает прочные результаты. Для хорошей игры великой и волнующей драмы, носящей название «История России», прежде всего, нужны «Божьею милостью» наследственные актеры. На их подбор, тренировку, на правильное распределение ролей, сообразно их талантам, — вот на что должно быть обращено главное внимание. Обстановка же, в которой они будут играть, хотя и имеет значение, но не такое, чтобы из-за нее забывать

о первой задаче, что, к сожалению, часто у нас происходит. Без хороших актеров — декорации и «фасады» не спасут... Выправить эту однобокость — такова была задача написанных строк.



П. СОРОКИН

СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ РОССИИ

Прошло только восемь лет с 1914 г. «Испепеляющие годы»1*. Поистине «мало прожито, но много пережито». Испытан целый цикл исторических превращений. Пережиты самые полярные состояния общественного уклада, социальных процессов и массовых настроений... Мы знали высочайшие вершины героизма и бездонные пропасти греховности... испепеляющий восторг и смертную тоску, упоение творчества и сладострастие разрушения... Безграничную жертвенность и необузданное себялюбие... Поднимались на гребни исторических валов и падали в бездну...

Испытано все, что может испытать в течение одной жизни поколение. В течение восьми лет мы не жили, а бились в необузданной лихорадке, горели в буйном опьянении и сжигали себя в диком сладостра-

стии.

Теперь температура падает. Пьяный угар проходит... Наступает пора нормальной жизни, а вместе с ней и необходимость трезвого учета реальной обстановки... Приходится брать в руки книгу «доходов и расходов» и подводить баланс за эти годы.

Попробуем это сделать. Проникнемся психологией самого аккуратного бухгалтера и попытаемся с его сухостью и точностью подвести итоги. Они таковы в основных чертах.